ловечко ^поверьте" погубило  весь  мой
гамбит. Его  можно  использовать  -  иногда,  лишь  единожды  и  с  огромной
осторожностью.  Только  нынче  оно  все  чаще  звучит  в   устах   подонков,
предателей,  коммунистов,  уголовников  и  мелких  обманщиков.  Грязным  это
словечко сделалось. Разумный человек пошлет  вас  ко  всем  чертям,  услыхав
мягко и вкрадчиво произнесенное "поверьте". А Гейл была человеком разумным.
   - Нет! - произнесла она.
   Я вздохнул глубоко, точно вынырнувший гиппопотам.
   - Ну-с... В эдаком разе... Кажется, возникает закономерность. Всякий раз,
начиная знакомство с урожденной Спрингер, я вынужден попросить ее раздеться.
   Ошарашенная Гейл остолбенела.
   - Дражайший...
   - Разоблачиться. Устроить стриптиз. Как выражался конферансье?  "Донага!"
Добро пожаловать на сцену.
   Гейл отступила на шаг" ударилась о комод. Выпрямилась.  Прямо  воплощение
оскорбленного достоинства...
   - Милейший!..
   - Послушайте, не разыгрывайте простушку. Вы - не Мэри-Джейн. Вы переспали
с четырьмя законными супругами и Сэмом  Гунтером.  Это  равняется  пяти.  По
самому скромному подсчету...  Кстати,  не  вздумайте  завопить,  ринуться  к
телефону или учинить нечто подобное. Очутитесь на полу, оглушенная крепко  и
основательно.  Между  прочим,  -  ухмыльнулся  я,  стараясь  казаться  елико
возможно похабнее, - сделаетесь бесчувственны и беспомощны...
   - Вы не осмелитесь! - прошипела Гейл. - Новое надувательство...
   Что верно, то верно: я блефовал. И не впервые. Уже выдавал вечное перо за
шестизарядный револьвер.  А  Гейл  была  не  из  тех,  кого  можно  "купить"
повторно.  Девка  отлично  уразумела:  за  разбойничьей  внешностью  кроется
хрупкая поэтическая натура.
   Касайся  возникшее  затруднение  только  личного  досмотра,  я,  пожалуй,
продолжил бы урезонивать мирно и миндальничать напропалую. Но  следовало  не
только отыскать и отобрать: надлежало получить сведения словесные.
   А для этого надобно произвести  соответствующий  эффект.  Потрясающий.  В
самом прямом и буквальном смысле...  Вдобавок,  высокомерная,  презрительная
болтовня Гейл и впрямь начинала раздражать.
   Я сделал проворный шаг, оскалился, разодрал серебристое вечернее платье.

Глава 7

   Это вполне могло бы сойти за новый подвиг Геракла. Гейл облачалась не для
стриптиза, на строгих одеяниях  змейки  отсутствуют;  портняжка  то  ли  был
храбрым, то ли нет - Бог весть, - но уж умелым оказался несомненно. Сшил  на
совесть и славу. А материалом послужил, как уже упоминалось,  обойный  штоф,
не протиравшийся на бабушкиных креслах десятилетиями!
   "Разодрал" - чересчур сильно  сказано,  и  прошу  прощения  за  случайное
хвастовство. Я лишь немного надорвал платье  у  ворота  (чудом  не  надорвав
собственный живот) и стянул его с женщины -  сверху  вниз,  точно  шкуру  со
зверя снимал "чулком".
   Пролетело целое мгновение, прежде нежели Гейл  осознала,  что  же  именно
творится.  Затем  она  вцепилась  в  сдергиваемое   платье.   Воспоследовала
безмолвная и малопочтенная борьба между мужчиной и женщиной.  Под  конец,  я
исхитрился ухватить оба  запястья  Гейл  в  левую  руку,  а  правой  сызнова
принялся разрушать произведение безвестного швеца.  Платье  соскользнуло  до
талии. Покорный слуга резко дернул обойный штоф, стараясь повредить наиболее
уязвимые части; на деле проверяя справедливость пословицы "где тонко - там и
рвется".
   Тонко было сбоку. Я рванул в последний раз - и платье лопнуло  до  нижней
кромки подола. С подрубленной кромкой поделать  я  не  сумел  ничего,  но  и
надобности в этом не замечалось. Платье обрушилось на пол.
   Я отступил и обозрел плоды трудов своих. Непроизвольно рванувшись вперед,
Гейл  осеклась,  уразумела,  что  ногти  в  ход  пускать  и  бесполезно,   и
небезопасно.
   Мы созерцали друг друга. Женщина выглядела  почти  забавно  -  в  длинных
белых  перчатках,  синих  туфлях  с  каблуками-шпильками,  лифчике,  пояске,
уснащенном   подвязками,   и   чулках.   Точь-в-точь   одна   из   идиотских
псевдопорнографических открыток, приклеиваемых на стенках дешевых кабачков.
   Только модели на упомянутых фото  чуток  соблазнительнее.  Не  подумайте,
пожалуйста, будто Гейл не блистала красотой и свежестью - напротив! Я  вновь
неверно выразился: модели на упомянутых фото  улыбчивы,  задорны  и  юны.  А
передо мною стояла женщина взрослая" прелестная и  разъяренная  донельзя.  Я
осклабился:
   - Будьте добры, донага!
   Онемевшая  от  унижения  и  злости,  Гейл  попала  в  положение,   обычно
определяемое: куда ни кинь - везде клин. Будучи одета на вышеописанный  лад,
она и предпринять-то ничего  не  могла,  ибо  всякая  попытка  ругаться  или
драться оказалась бы одновременно смехотворной и возбуждающей  для  стоящего
напротив негодяя... Повторяю: Гейл была женщиной разумной.
   А потому вздохнула - глубоко и прерывисто;  заставила  себя  рассмеяться.
Правда, искреннего  веселья  гораздо  больше  сыскалось  бы  даже  в  хохоте
проголодавшейся гиены.
   - Ну и ну! - сказала Гейл, утихомирившись.  -  Да  вы  и  впрямь  человек
действия!
   - Вам  честно  предоставили  все  мыслимые  шансы.  Вам  доказывали.  Вас
умасливали. Перед вами клялись на Библии. Мало, мало,  мало!..  В  последний
раз: отдадите нужную мне вещь по-хорошему, или раздеть силой  и  обыскать  с
полной дотошностью?
   Гейл скривилась.
   - Будьте вы неладны! Платье стоило сто семьдесят пять долларов, а куплено
было в Далласе неделю назад. Впервые надела!
   Она помолчала и прибавила:
   - Не думайте, что  я  стану  вести  заведомо  проигрышную  баталию  из-за
трусиков и бюстгальтера. Берите.
   Гейл сунула два пальца в самое банальное место  -  под  лифчик.  Извлекла
маленький предмет. Протянула мне.
   Предмет  оказался  крошечным  стальным  цилиндром,   с   липкой   лентой,
позволявшей приклеить вещицу на затылке. И надежно, между прочим, приклеить.
И не только на затылке, а где заблагорассудится.
   Внутри цилиндра обретался ролик микропленки. Уж и не знаю, как умудрялись
орудовать  шпионы  былых  времен,  понятия  не   имевшие   о   фотоаппаратах
"Минске"...
   Я поднял взгляд.
   Гейл неторопливо стягивала длинные, достигавшие локтей перчатки.
   Светская  дама,  внезапно  вылетевшая  вон  из  платья,   может   служить
уморительным зрелищем, однако просто прелестная женщина, которая стоит перед
вами в ослепительном нижнем белье - совсем иное дело. Она бывает неотразима.
Или поразительна. И никогда не бывает смехотворна.
   Отнюдь  не  смущенная  своей  полунаготой,  Гейл  приблизилась  -  вполне
спокойно, - встала рядом, извлекла из белой сумочки сигареты и зажигалку.  Я
не препятствовал.
   - Что здесь? - осведомилась Гейл.
   На пленке, столь крошечной, что  и  развернуть  ее  было  затруднительно,
виднелось только  пять  отснятых  кадров.  Я  лишь  угадал,  что  на  первом
обретается некая надпись. Прочесть ее  невооруженным  глазом  и  мечтать  не
приходилось. Я скатал пленку, вернул в цилиндр, завинтил  крышечку.  Спрятал
цилиндр во внутреннем кармане.
   - Тебя это не касается, да и меня, пожалуй, тоже.  В  любом  случае,  без
особого проектора не разглядеть. А проектор, сама понимаешь, недоступен.
   Последнее  утверждение  уже   отдавало   преднамеренной   ложью.   Бывший
профессиональный фотограф,  я  при  всякой  возможности  беру  в  путь  уйму
полезных  принадлежностей.  В  их  числе  -  и  ахроматический  увеличитель,
способный сослужить вполне удовлетворительную службу.  Но  сейчас  надлежало
заниматься вещами поважнее.
   - Выкладывай остальное, - потребовал я. Неторопливо  ухмыльнувшись,  Гейл
затянулась, выдохнула дым. Прямо в лицо вашему  покорному  слуге.  Она  была
красивой, при данных обстоятельствах чересчур  тепло  одетой  женщиной...  И
сознавала это.
   - Попробуй, заставь, - молвила Гейл. Я обреченно махнул рукой:
   - Жизнь тебя хоть чему-нибудь учит? Глаза женщины сузилась:
   - Поясни!
   - Неужто не понимаешь? Ведь не мытьем, так катаньем я из тебя вытрясу все
до последнего словечка.
   - Похоже...
   Новая струя пущенного мне в физиономию табачного дыма.
   -  Похоже,  кто-то  кого-то  намеревается  истязать?   Как   лю-бо-пытно!
Любо-пытки... Любовные пытки...
   - Слушай, дура, - назидательно изрек я, -  давай  не  будем  ерничать  по
этому поводу. Сперва узнай, что значит  "пытки",  а  потом  шути.  Ежели  не
передумаешь...
   Гейл широко улыбнулась:
   - Покажи... Может, и не передумаю! Я, разумеется, временно  ошарашил  ее,
встряхнув и  вышвырнув  из  платья  вон.  Однако  милая  особа  восстановила
душевное равновесие с поразительной быстротой.  Лишиться  дорогой  одежды  -
невелика трагедия. Вне  сомнения,  Гейл  уже  не  раз  и  не  два  изорвала,
измарала, повредила чудесное, с иголочки, платьице... Образ жизни должен был
сказываться... И  всякий  раз  она  заставляла  мужчину  горько  пожалеть  о
причиненном ущербе. Заплатить. И от меня попытается требовать платы - сейчас
или попозже. А пока что разгуливает перед  провинившимся  полуголая,  игриво
болтает к нагло дымит сигаретой.
   Дразнит, стало быть...
   - Ну, расскажи хотя бы! - промурлыкала Гейл. - Расскажи о пытках?
   - Отлично.  Имеются  две  главные  разновидности.  Первая  -  безотказна.
Правда, требует, определенных условий и времени. Заключается она в том,  что
допрашиваемого сламывают постепенно, причиняя невыносимую боль  и  страшные,
однако не смертельные увечья. Долгие, нескончаемые  часы,  день  за  днем...
Истязания  сопровождаются  преднамеренными  унижениями  и   лишениями.   Это
значительно усиливает  воздействие,  оказываемое  на  психику.  Выстоять  не
способен  никто.  Россказни  о  несгибаемых  героях  -  лживая   пропаганда,
процветающая, как правило, во время войны, дабы солдаты, угодившие  в  плен,
равнялись на вымышленных сверхлюдей и молчали подольше...
   Гейл слушала с неподдельным любопытством.
   - Я упомянул войну. Отважные, стойкие подпольщики выдавали всех товарищей
поголовно, сведя  достаточно  продолжительное  знакомство  с  гестапо.  Это,
разумеется, учитывалось, и задания поручали маленьким отрядам  или  группам,
члены которых рассыпались кто куда и ускользали, едва лишь немцы захватывали
хоть одного из диверсантов.
   Гейл поднесла сигарету к губам:
   - Продолжайте, профессор.
   - Продолжаю. Никто не вправе порицать, а  тем  паче  -  судить  человека,
заговорившего под жестокими и продолжительными пытками. Упрекнуть его  можно
лишь в одном: угораздило же попасться противнику живым! В нашем деле  агент,
располагающий  секретной  либо  просто  важной   информацией,   обязан   при
неминуемой угрозе пленения покончить с собой. Для  каковой  цели  снабжается
всеми  нужными  средствами.   Единственный   надежный   способ   не   выдать
государственной либо военной тайны.
   - Получается, -  осведомилась  Гейл,  -  ты  намерен  пытать  меня  сутки
напролет?
   Голос женщины прозвучал немного натянуто. Самую малость.
   Я покачал головой.
   - Невнимательная вы студентка... Получай за ^профессора"...
   - Ибо, повторяю: для этого нужны определенные условия и время. Ни тем, ни
другим, увы, не располагаю. Но я ведь упомянул две главные разновидности.
   - Что это значит?!
   -  Можно  обойтись  безо  всяких  ужасов.  Да  ты  бы  и   не   выдержала
продолжительного допроса. Красивые женщины хрупки, легко уязвимы... В  этом,
кстати, заключается разновидность вторая.
   - ?!
   - Пытка сводится к обоюдному соглашению.
   - Не понимаю.
   - Допрашиваемому - или допрашиваемой, - поясняют  во  всех  подробностях,
что именно с ним либо с нею, сотворят, если упрется и возьмет рот на  замок.
Доказывают: мы готовы, способны и жаждем это проделать. А потом ставят перед
выбором: выкладывай немного сведений -  возможно,  совсем  пустячных  -  или
сноси адскую боль и получай непоправимые телесные повреждения. Уразумела?
   - Ты, видимо, не считаешь мои  сведения  пустячными,  -  резко  возразила
Гейл.
   Она дышала прерывисто, но старалась говорить с уверенностью:
   - Ты не посмеешь! Особенно, если ты и впрямь правительственный агент!
   - Бога ради, Гейл! Опомнись! Если я действительно правительственный агент
- о чем же беспокоиться? Выкладывай! Со  спокойной  душой!  Это  еще,  между
прочим, и твой гражданский долг.
   Я выдержал паузу.
   - Ну-с?
   Сверкнув глазами, Гейл брякнула:
   - Пошел ты!
   Я вздохнул, склонился, подобрал с  пола  безнадежно  испорченное  платье.
Разорвано  сверху  донизу,  ткань  свисает  клочьями,  болтается   выдранная
внутренняя лямка...
   - Посмотри, Гейл. Пять минут назад это было изысканным вечерним  нарядом.
Теперь это -  уродливая  тряпка.  Сейчас  передо  мною  -  красивая  молодая
женщина. Через пять минут...
   Я выдержал новую паузу - многозначительную.
   - Сукин сын! - прошептала Гейл.
   - Мне доводилось видать подобное прежде, - с напускной  неохотой  сообщил
покорный слуга. - Прелестная девочка  стоит  гордо  выпрямившись  и  бросает
презрительный вызов палачам. Вроде некоторых...  А  минуту  спустя  на  полу
корчится человекообразный кусок сырого мяса, который истекает кровью,  молит
о пощаде и готов на все... Но проку уже мало. Нос отрезан, зубы  выбиты  все
до единого. А к носу вдобавок  весьма  часто  отрезают  уши,  груди,  и  так
далее... При нынешнем  уровне  пластической  хирургии  тебя  сумеют  отчасти
починить - но лишь отчасти. Лечение тоже будет неприятным, не сомневайся...
   Раздавив окурок в стоявшей поблизости пепельнице, Гейл процедила:
   - Сволочь! Поганый, паскудный садист!
   Я промолчал. Она, разумеется, еще не утратила последней  надежды.  Угрозы
могли обернуться очередным блефом. В конце концов, я просто порвал ей  новое
платье. А это еще не значит, что  у  человека  достанет  совести  -  точней,
бессовестности - растерзать женское лицо.
   Но игрока из Гейл  не  получилось  бы.  Девочка  не  любила  и  не  умела
рисковать по-настоящему. Да еще на подобную ставку.
   Мне даже не пришлось давать циркового  представления,  хотя  кресло,  чей
подлокотник я смог бы переломить ребром ладони, стояло рядом, облюбованное и
придвинутое заранее.
   Плечи Гейл обмякли, опустились. Голова поникла.
   - Сукин сын, - вымолвила она, глядя в сторону,  -  сукин  сын  и  вонючий
подлец, тебе что-нибудь говорит название "Вигвам"?
   - "Вигвама?
   Я поспешно вынул знаменитое вечное перо и блокнот. Сделал пометку.
   - Пишется, как индейский вигвам?
   - Она сказала: "Отвези это в "Вигвам", в Кариньосо, штат  Новая  Мексика.
Новая дата: тринадцатое декабря".
   Косвенный, однако тем более подробный ответ.
   - Вигвам... - бормотал я, записывая. - Кариньосо... Хм,  я  только  нынче
утром его миновал... Тринадцатое декабря.
   - Не  перебивай,  чтоб  тебе!  -  взорвалась  Гейл,  по-прежнему  избегая
встречаться  взглядами.  -  Так  сказала  Дженни.  Затем  она  помолчала   и
прибавила, уже с трудом: "Тринадцатое декабря. Какое сегодня число? Если это
случится, то я умерла всего несколькими  днями  раньше.  Помоги  остановить.
Помоги, "ты обязана".
   - "...Помоги, ты обязана", - повторил я и поставил точку  в  блокноте.  -
Дальше.
   - Дальше - тишина, - сказала Гейл. - Ты читал "Гамлета", подонок?
   - Читал. Дальше, получается, Мэри-Джейн умерла.
   - Скажи, - почти жалобно  осведомилась  Гейл,  -  скажи...  ты  и  правда
избивал бы меня, резал, жег? Или снова запугивал?
   Я заколебался. Конечно, запугивал. Да и незачем  было  применять  крайние
меры. Коль женщина продолжает молчать после подобных угроз, ее не расколешь,
не имея подходящих условий. Посреди кишащего постояльцами и служащими  отеля
"Paso del Norte" о камере пыток мечтать  не  приходилось.  А  в  довершение,
пускаться на эдакие деяния даже  не  зная,  оправдает  ли  цель  затраченные
средства, не в моем вкусе. Я заполучил фотопленку, а информация, хранившаяся
в  голове  Гейл,  не  могла  прокиснуть  или  заплесневеть.  Связался  бы  с
Вашингтоном, уведомил Мака, а  тот,  ежели  требуется,  прислал  бы  другого
работника, с другим заданием. Доставить женщину в столицу либо допросить  на
месте...
   Но, к счастью, Гейл отнюдь не отличалась героизмом,  и  хватило  простого
словесного нажима. Лживого. Но сберегшего многим уйму времени.
   Прочитав на моей физиономии непроизвольный  и  правдивый  ответ,  женщина
быстро сказала:
   - Неважно! Можешь промолчать. Но, пожалуйста, дай  стаканчик  чего-нибудь
покрепче и принеси хоть купальный халат!
   Пока я исследовал стенной шкаф, разыскивая  одежку  и  выпивку,  в  дверь
комнаты дважды постучали.

Глава 8

   Я отшвырнул снятый с крючка халат, кинулся к изножью кровати и нашарил  в
своем  раскрытом  саквояже,  среди  скомканных  носков  и  маек,  заряженный
револьвер. Стук повторился. На сей раз он был тройным.
   Простейший опознавательный стук - мы часто им пользуемся. Два  плюс  три.
Чтобы  парень,  притаившийся  внутри,  не   перенервничал   и   не   вздумал
поприветствовать парня, который топчется снаружи, выстрелом или ударом ножа,
Я рассудил, что явился Ле-Барон, засунул  курносый  тридцативосьмикалиберный
револьвер за пояс и отправился встречать нежданного гостя.
   Вошел Мак.
   Я ошеломленно притворил за его спиною дверь. Должно быть, я  изумился,  и
не на шутку. Поймите: Мак очень  редко  совершает  вылазки  во  чисто  поле.
Обычно вы созерцаете его лишь за письменным столом в  кабинете.  Зрелище  не
слишком  впечатляющее:  просто  пожилой,  худой,  седовласый  и  чернобровый
мужчина в сером костюме. Точно в таком, в каком предстал нам  сейчас...  Еще
Мака можно услышать по телефону. Можно получить от него шифрованную  депешу.
Но повстречать прямо в гуще событий!..
   Покорного слугу он и взглядом не удостоил. Выражение Маковской физиономии
свидетельствовало:  шефу  требуется  некто  иной,   чьим   благополучием   и
безопасностью Мак весьма озабочен. Наконец беспокойный взор его наткнулся на
стоящую в неглиже хорошенькую женщину. Справедливости ради  отмечу,  что  не
заметить Гейл прямо с порога было чертовски затруднительно.
   Губы Мака сжались  в  узкую  сердитую  полоску.  Мак  быстро  прошагал  к
постели, подхватил брошенный мною халат, поднес Гейл, расправил и  заботливо
помог надеть. Гейл просунула руки в рукава, запахнула полы, затянула пояс.
   - Миссис Хэндрикс? - осведомился Мак,  удостоверившись,  что  собеседница
вернулась в рамки приличия.
   Гейл удивленно посмотрела на Мака, недоумевая, откуда незнакомцу известно
ее имя.
   - Да. Меня зовут Гейл Хэндрикс.
   - А меня - Макдональд.
   Отъявленная и беззастенчивая ложь. Я однажды узнал настоящее  имя  своего
руководителя - по чистой случайности - и уверяю: оно даже  приставкой  "Мак"
не начинается. Впрочем, это неважно.
   В голосе шефа сквозили неподдельное участие и тревога.
   - Узнав, как вас увлекли сюда  против  воли,  я  немедля  заторопился  на
помощь - но, увы, кажется, опоздал...
   Мак  прочистил  горло,  увидал  охладелые  останки  серебристого  платья,
небрежно кинутого мною на спинку стула. Удостоил взглядом -  укоризненным  -
покорного слугу. Негодующим голосом изрек:
   -  Мои  люди,  миссис  Хэндрикс,  иногда  позволяют  себе  поступки,   не
предусмотренные приказами. Весьма сожалею...
   Стоя  подле  двери  навытяжку,   словно   рядовой,   которому   объявляют
дисциплинарное взыскание, я поедал Мака глазами и не  придавал  значения  ни
одному его слову. Ибо сразу понял, что грядет самая заурядная  обработка  по
принципу ^добрый следователь и злобный следователь". И  гадал,  куда  именно
пристроили в отсутствие мое потайной микрофон.
   Разумеется, Мак подслушивал. Он возник на сцене чересчур уж своевременно.
Совпадения  такого  рода  приключаются  только  в  скучнейших  драмах  эпохи
классицизма.
   Ждал, покуда я не выпотрошу пленницу, а потом поспешил помочь,  выручить,
извиниться и рассыпаться в любезностях. За мой счет.
   Мака трудно было винит