Не было здесь потайных кармашков, куда очень  удобно  прятать  бритвенные
лезвия. Не было ни гибких, похожих на лобзики, пилок по  кожаным  краям;  ни
отравленных игл, выкидывающихся простым нажатием заклепки.
   Но пряжечка  и  впрямь  вызывала  восторг.  Служить  она  могла  на  лады
многоразличные, по большей части членовредительские либо смертоносные.
   Своевременное и угрюмое напоминание: ты  сюда  не  куры  строить  явился,
амуры в снегах затевать...
   - С добрым утром, дорогой, - послышался позади голос Гейл. - Что, в самом
деле так холодно или просто кажется?
   - Гораздо холоднее. - ухмыльнулся я. - Лежи и  не  вздумай  высовываться,
покуда не включу печку. Сладко ли спалось вашей неотразимости?
   - Отродясь не просыпалась менее неотразимой,  -  простонала  Гейл.  -  Не
выйдет из меня эскимоски! Люблю раздеваться, ложась  в  постель,  никуда  не
денешься... Что ты разглядываешь?
   - Купил на память в Хуаресе.
   Лгать оказалось чуточку труднее,  чем  накануне,  и  это  было  признаком
весьма тревожным. Я швырнул развернутый пакет на одеяло.
   - А. ремешок!
   Протянуть руку, взять сувенир  и  рассмотреть  попристальнее  значило  бы
впустить под покрывала струю ледяного воздуха. Гейл решила, что и поглядка -
прибыль.
   - Не люблю! - скривилась она, - Дурацкие ковбойские ремни по душе  только
Сэму Гунтеру. Предпочитаю  мужчин,  которые  носят  изящные,  тонкие,  почти
незаметные пояса.
   - Учту, - осклабился я. - На будущее. Дабы впечатлять, а не отвращать.
   Я согрелся довольно быстро, ибо автомобиль пришлось буквально  выкапывать
из наметенных за ночь сугробов. Дорывшись до  капота,  я  завертел  заводной
ручкой,  запустил  и  прогрел  двигатель.  Пикап  слегка  покачивался,  что,
вероятно,  значило:  Гейл  отважилась  подняться  и  металась  по   фургону,
одеваясь, точно при боевой  тревоге.  Но  я  застал  новоявленную  любовницу
забившейся под развернутый спальный мешок и натягивавшей сухую  пару  чулок.
Сброшенные  накануне,  заледенели  совершенно  и  смахивали   на   глянцевые
сапоги-ботфорты.
   - Говорил же: не высовывай носа, пока не включу отопление.
   Ответом была задорная гримаска:
   - Не так уж и холодно!
   В недвижном воздухе  дыхание  Гейл  напоминало  струю  пара,  валящую  из
фабричной трубы. Дрожью пробирало при одном взгляде на  обтянутые  тончайшим
нейлоном точеные ноги. Я склонился, пребольно  ущипнул  женщину  за  большой
палец. Гейл и глазом не моргнула.
   - Ничего не чувствуешь? Она встрепенулась.
   - Нет... Я...
   - Ты - очаровательная и несравненная дубина. Марш согреваться!
   Невзирая на вопли негодования, покорный слуга ухватил  Гейл  за  лодыжки,
потянул к себе, сгреб в охапку, отнес в уже оттаявшую кабину и  водрузил  на
сиденье.
   - Солнышко взойдет, - сообщил я, - снежок  подтает.  А  покуда  накидывай
жакет, укутывайся и сиди на месте, ежели хочешь покинуть  сей  гостеприимный
край, сохранив полный набор пальцев, не говоря уже об ушах и носах! Чему вас
только учили в Техасе? Гейл томно улыбнулась:
   - Нынче утром, дорогой, задавать подобные вопросы?
   Я принялся было закрывать дверцу, но помедлил. Уставился на  Гейл.  Нечто
изменилось в ее лице. Оно, правда, вышло из ночных приключений безо  всякого
мало-мальски значащего ущерба - только прическа растрепалась окончательно да
румяна с помадой перемешались. И тут я уразумел: изменились  очертания  губ.
Они сделались мягче и привлекательней.
   - В чем дело" милый?
   - Пустяки. Причешись чуток, а то смахиваешь на скетч-терьера.
   Я разжег примус и, наполнив котелок снегом,  принялся  готовить  утренний
кофе. Отчего женщина всегда кажется привлекательнее, проведя с вами  знойную
(в нашем случае - морозную) ночь?
   Я нежданно испугался. Я отнюдь не желал, чтобы Гейл Хэндрикс превращалась
в славную  девочку  с  мягким  рисунком  нежных  уст.  Подобная  метаморфоза
обрушила бы все наши совместные замыслы.  Маковы  и  мои.  *  *  *  К  шоссе
вернулись на диво  легко  и  просто.  А  добраться  после  этого  до  города
Кариньосо было уже сущим пустяком. Я внезапно припомнил  довоенные  времена,
когда работал репортером в  альбукеркской  газете.  Уже  гораздо  позже  Мак
изловил покорного слугу и обучил иному ремеслу... А в  те  дни  я  частенько
езживал  через  Кариньосо  по  весне,  когда  вереницы  придорожных  тополей
начинают зеленеть, а тамарисковые  изгороди  покрываются  розовыми  цветами.
Сейчас ни листочка, ни лепестка не замечалось - лишь голые, черные" холодные
ветви. Да изъезженные вдоль и поперек в слякоть расквашенные снега.
   Пикапу требовалось пополнить бак,  а  Гейл  понадобилось  заняться  прямо
противоположным делом. Ежели надобно  облюбовать  придорожную  бензоколонку,
снабженную  приличным  сортиром,  привередливость  женщины  выходит  за  все
пределы и рамки разумного и безопасного. Гейл была  всего-навсего  женщиной.
Право слово, заведение, избранное моей спутницей, не уступало  трем  другим,
которые мы уже успели миновать, однако я приметила здесь торгуют бензином по
кредитным  карточкам,  И  поспешно  свернул,  прежде,  нежели  дама   успела
передумать,  Владелец  бензоколонки  отставил  в  сторону  широкую  снеговую
лопату, приблизился, поздоровался. На нем красовались шнурованные  охотничьи
сапоги и  рыжая  шерстяная  шапка  с  наушниками.  Средних  лет,  или  чуток
помладше, хозяин был широколицым веснушчатым деревенским  детиной.  Большой,
точно резиновый, рот имел очертания угрюмые, а тоска в  серо-голубых  глазах
обосновалась пожизненно. Так я подумал.
   - Далече путь правите, ребята? - осведомился он. -  Поломались  али  как?
Нет, я чаю, эдакая телега не скоро сдаст!
   Он одобрительно потрепал мой вездеход по переднему бамперу, обернулся.
   - Местечко, что вашей женушке надобно, - аккурат за тем вон углом. Только
извольте ключик взять на прилавке, у самой кассы.
   Он  проводил  Гейл  печальным  взглядом.  Взгляд  выдавал   прирожденного
мечтателя, грезящего преимущественно похабщиной. Затем владелец  заправочной
станции воззрился на меня.
   - Вам, сударь, обычного налить?
   - Угу.
   Свинтив крышечку бензобака, верзила развернул рифленый резиновый шланг.
   - Что ни год, - пожаловался  он,  запуская  бронзовый  наконечник  внутрь
отверстия  и  поворачивая  кран,  -   метели   налетают.   И   всякий   раз:
"батюшки-светы, мир кончается,  светопреставление,  караул..."  Может,  цепи
снимем, а, сударь? По дороге бульдозер намедни  прокатил,  очистил.  Все  до
единого звенья разобьете ведь! А я пятьдесят центов только и возьму.
   - Идет - сказал я, топчась рядом и поджидая Гейл.
   Та объявилась несколько минут спустя, с кошачьей привередливостью  ступая
по  снегу,  дабы  не  испортить  уязвимые  чулки  и  туфли.  Гейл  произвела
необходимый косметический ремонт,  подновила  прическу,  навесила  жемчужное
ожерелье. Она выглядела хорошенькой и очень женственной, однако я следил  за
нею отнюдь не эстетического удовольствия ради.
   Гейл обнаружила неподалеку  -  .  или  притворилась,  будто  лишь  сейчас
обнаружила, - телефонную будку. Выразительно посмотрела" на меня. Я  кивнул.
Гейл ступила внутрь кабины, оставила дверь открытой, принялась перелистывать
местный  телефонный  справочник.  Порывшись  в   книжице   минуты   полторы,
обернулась - недоуменная и встревоженная.
   - В чем дело? - спросил я, приближаясь.
   - Нигде не значится!
   - Так-таки не значится? Нет Вигвама?
   -  Нет  Вигвама,  -  сокрушенно  подтвердила  Гейл.  Почуяла  неладное  в
равнодушном тоне вопроса, вскинула ресницы. Негодующе округлила глаза:
   - Ты энал!
   - Разумеется. В телефонной книге никакого Вигвама днем с огнем не сыщешь.
   - Откуда..?
   - Проверено позавчера. Заодно с подробностями твоей прошлой жизни. Да и с
некоторыми другими вещами заодно.
   Гейл хмурилась, изображала полнейшую растерянность.
   - Получается, ты знал? И проделал весь этот путь? И дозволил мне..?
   Осекшись, она вздохнула  и  с  неподражаемой  -  безусловно,  деланной  -
наивностью выпалила;
   - Почему же ты не сказал раньше?
   - Потому что парадом  соблаговолили  командовать  ваша  неотразимость.  А
покорный слуга числился простым зрителем.
   Гейл охнула. Я продолжил:
   -  Поздравляю,  Следовало  пойти  в  актрисы.  О,  смятние  на  лице!  О,
заломленные в отчаянии руки! Любой тот  же  чае  поверил  бы,  ты  и  впрямь
ожидала увидеть в перечне абонентов огромный, приметный вдалеке вигвам!
   Я скривился.
   - Отчего бы не расколоться -  новое  профессиональное  выражение  в  твой
блокнотик - и не изложить предсмертные слова сестры честно. И  не  сообщить,
какого дьявола ты изобрела свинячью чушь насчет индейского шалаша?
   - Извиняйте, сударь.
   Голос прозвучал непосредственно за спиной. Что же,  сам  виноват:  нечего
затевать препирательство  прямо  на  придорожной  бензоколонке.  Но  скандал
надлежало  учинить  елико  возможно  быстрее.  Восстановить  Мэтта  Хелма  в
неотъемлемых правах невыносимого сукина сына. Мой  образ  немного  пострадал
накануне; едва не рухнул нынче  поутру.  Но  теперь  я  произвел  быстрый  и
капитальный ремонт.
   Можно было и обернуться.
   - Три восемьдесят за горючее, сударь, пятьдесят  центов  за  работенку  с
цепями - я их в кузов засунул. И налог, само собой. Итого...
   Тупое, веснушчатое лицо говорило: семейные ссоры  посетителей  -  не  мое
дело. Хотя, конечно, любопытство гложет...
   Я вручил детине кредитную карточку. Звук цокающих  по  асфальту  каблуков
означал:  миссис  Хэндрикс  опрометью  бежала  к  пикапу,  разъяренная,  аки
тигрица. Дверь вездехода распахнулась и с  грохотом  захлопнулась  опять.  Я
отправился вослед хозяину бензоколонки - расписаться и получить квитанцию.
   - В  городе  нет  заведения,  известного  как  Вигвам?  -  осведомился  я
небрежно. - Мотеля, ресторана, чего-нибудь?
   - Нетути, сударь. Но в мотеле "Аквамарин" очень прилично. А  коли  поесть
захочется от пуза, отправляйтесь прямиком в "Чолью". Это бар у нас такой...
   Я пересек небольшой город и притормозил на  шоссейной  развилке.  Немного
поразмыслил и покатил влево. На обочине виднелся знак, извещавший": во время
учебных стрельб дорога закрывается, проезд воспрещен. Здесь  тоже  обретался
полигон. Впереди расстилалась широкая, пустынная, укрытая снегом долина.
   - Вон та горная гряда, - промолвил я, -  называется,  если  не  ошибаюсь,
Оскурас. Приютила целую уйму военных объектов. Здесь  каждый  камешек  то  и
дело объявляют совершенно секретным. А другие горы, которые  на  юге  тонкой
полоской виднеются, и есть наши вожделенные Мансанитас.
   Гейл не удостоила меня ответом. Слегка покосилась, обозревая окрестности,
однако ни слова не промолвила.
   - И подземный взрыв, - невозмутимо сообщил я, - состоится на  днях,  если
не  будет  новых  перемен  в  расписании.  Погода,   кажется,   не   слишком
благоприятна...
   Гейл безмолвствовала.
   - За твою повесть об индейских жилищах, дорогая, ни я,  ни  Мак  ломаного
гроша не дали с первой же минуты. Но касаемо Кариньосо - иное  дело.  Больно
уж подходящее местечко, чтобы  случайно  и  быстро  встретиться,  обменяться
полученными сведениями. Стоит, родимое, на перекрестке магистральных  шоссе,
проезжей публикой просто кишит.  Легко  затеряться,  просто  ускользнуть  от
наблюдения, несложно удрать.
   Гейл упорствовала в презрении к моей особе. У нее был  чудесный  профиль:
точеный, красивый  -  только  холодный  и  безжизненный.  О  таких  говорят:
медальный профиль.
   Я развернулся,  покатил  назад  и  принялся  колесить  по  городу.  Тремя
четвертями часа позднее Гейл испровещилась:
   - Можно узнать, в чем дело?
   - Разумеется. В юриспруденции существует понятие: "польза сомнения".  Оно
дает обвиняемому известное преимущество. При отсутствии неопровержимых улик.
Я желал бы оправдать вашу неотразимость, а посему,  коль  скоро  невменяемое
состояние позади, соизволь наблюдать за  правой  стороной  каждой  улицы.  Я
стану следить за левой. Видишь  хоть  сколько-нибудь  любопытную  вывеску  -
орешь во все горло, а я торможу.
   Наконец-то Гейл посмотрела мне прямо в глаза.
   - Но...
   - Вигвам отнюдь не обязан фигурировать в списке телефонов. Это может быть
не мотель и не ресторан,  а  просто  мелкая  бакалейная  лавчонка,  телефона
лишенная. А возможно, имеется дом своеобразной постройки, известный в городе
как "Вигвама. Всякое бывает.
   - Но ты уже сказал... Ты подразумевал ужасные вещи!
   - Гейл, - заметил я наставительно, - в нашем деле существует  непреложное
правило: подозревай каждого, но  женщину,  с  которой  переспал,  подозревай
вдвойне!
   - Ты не можешь, не должен думать, верить, будто...
   - При нынешних обстоятельствах, дорогая, ничему верить уже  нельзя.  Как,
впрочем, и сомневаться во всем подряд. Прикажешь принимать каждое твое слово
как откровение?
   Гейл вспыхнула:
   - Нет, конечно!
   - Умная девочка... Доругаемся позже! Гляди!
   - Куда?
   - Вон, видишь? Полное собрание служебных экипажей,  прямо  возле  мотеля.
Когда мы проезжали Кариньосо полчаса назад, их еще не было... Черт возьми!
   - Что случилось?
   Голос Гейл внезапно сделался настойчивым, едва ли не умоляющим.
   - Старина  Ренненкампф  собственной  персоной.  Величайший  атомщик  всех
времен и народов. Я видел десятки фото на передовых полосах... Кажется,  его
повергли в безмятежное, сосредоточенное раздумье,  каковое  и  приличествует
пожилому ученому светилу...
   Не стоило тормозить. Надо было промчаться  мимо,  не  пялясь  в  упор  на
седовласого старца, брызгавшего слюной от бешенства и за  что-то  честившего
на все корки  смуглого  человека,  застывшего  подле  грузовика  с  надписью
"Правительственная служба Соединенных Штатов" на борту.
   Пожалуй, мне любопытно было узнать:  двинется  ли  Ренненкампф  напролом,
сквозь  непролазные  заносы,  или  намерен  выждать;  или  просто   разносит
вдребезги очередного беднягу,  повинного  в  том,  что  не  сумел  разогнать
собиравшиеся тучи поганой метлой... Положительно следовало хотя бы краем уха
поймать хотя бы тень бесцветного намека: отложат испытания вновь или ничтоже
сумняшеся приступят к ним...
   Я поравнялся с бушующим Ренненкампфом, наполовину высунувшись из  окошка,
остановился и внезапно услыхал визгливый вопль:
   - Мэтт!
   Вывалившийся из  мотеля  человечишко  замер  у  порога,  разглядывая  мою
физиономию, а потом рысцой припустил по тротуару. Прямо ко мне.
   - Мэтт Хелм! Привет! Как ты сюда попал, шелудивая кляча?
   Изо всех вопросов, которые  мне  желалось  бы  услышать  именно  здесь  и
сейчас, этот безусловно числился последним.

Глава 14

   Любопытно, я даже не помнил парня. То есть, хочу сказать, повстречав  его
среди оживленной улицы, прошагал бы мимо и не поздоровался - не  от  хамства
избыточного, а по забывчивости. Слишком уж много миновало времени.
   Однако теперь мозг заработал в полную мощь, и я умудрился даже выудить из
потаенных извилин соответствующее имя. Кстати, мне и по  должности  положено
хранить в голове множество имен и лиц.
   Мы работали вместе еще в нежной юности, перед войной, когда я  таскал  на
груди новехонькую "лейтц-камеру", известную как "Лейка", а на  берете  носил
репортерскую   карточку,   подражая   журналистам,   шныряющим   по   экрану
кинематографа. Правда, потом, будучи люто и безжалостно высмеян  собратьями,
переместил удостоверение в боковой карман.
   Оставалось лишь распахнуть дверцу, шагнуть на  асфальт  и  отдать  правую
руку на дружелюбнейшее растерзание. Парень был  одним  из  тех  нестареющих,
вечно розовых, пухлощеких субъектов, которые всех помнят и всех признают,  и
всех любят пуще себя самих, и всегда рады встречам.  Счастливый  народ...  Я
помню  сотни  людей  я  охотно  заплатил  бы,  чтоб  забыть  напрочь  добрую
половину...
   - Вспышка-Хелм! - завопил субъект.  -  Как  пишется,  разрази  тебя?  Как
фотографируется? Сколько нынче платят?
   - Когда как, - ухмыльнулся я. - Постоянной службы не ищу, работаю вольным
стрелком.
   Это жаргонное выражение, значащее у газетчиков "независимый репортер",  в
устах покорного слуги прозвучало иронической и непреложной истиной. А заодно
и совпало с легендой: мистер Хелм, фотограф и журналист из Калифорнии.
   - А тебя какого лешего по сугробам носит?  -  осведомился  я.  -  Ты  же,
вроде, подавался в столицу, политическим обозревателем делаться.
   Звали парня Франком Мак-Кенной, только Фрэнком  его  на  моей  памяти  не
именовали. Он был общеизвестен в качестве Дружка.  Таковым  и  оставался.  Я
припомнил, что в кабине обретается Гейл, освободился от рукопожатия,  сделал
небрежный жест:
   - Солнышко, это Дружок Мак-Кенна. Дружок, это Гейл.
   Мак-Кенна расплылся в лучезарной улыбке. Сделал шаг в сторону пикапа.
   - Руки прочь от моей дамы, Дружок, - предупредил  я.  -  Кстати,  что  за
бедолагу разнимает на составные части Ренненкампф?
   - Нальди, сейсмографа... Ох, и голова! Может уловить и записать  бурчание
в голодном животе по ту сторону Скалистых гор. Усеял приборами все отроги  в
радиусе двухсот миль! И втолковывает Ренненкампфу...
   - Пытался втолковать, - ядовито заметил я.
   - Да, пытался... Что при эдакой погоде и мечтать нечего об испытаниях. Он
отправится вместе с нами, в бункер.
   - С вами? Кто же вы?
   Дружок поколебался,  бросил  на  меня  испытующий  взгляд,  но  природная
болтливость возобладала.
   - Мы, - промолвил он, почти заметно раздуваясь от гордости, -  знаменитые
журналисты и обозреватели, удостоенные особого доверия за честность и любовь
к отечеству. Мало быть просто хорошим репортером, нужно  еще  доказать,  что
прабабушка твоя ни разу не болтала в лондонском  ресторане  с  наклюкавшимся
Карлом Марксом.
   Он мотнул головой в сторону мотеля.
   - Там еще чертова куча выдающихся ученых. Отогреваются, млеют... Еще есть
сенаторы и конгрессмены. И попробуй,  скажи,  будто  не  знаешь,  чего  ради
сыр-бор загорелся!
   - Догадываюсь, - ухмыльнулся я.
   - А уж охраны сюда пригнали! С  наибольшущей  буквы  "О",  между  прочим!
Высморкаешься, выбросишь салфетку -  и  тотчас  несется  ищейка.  Подбирает,
разворачивает, убеждается: в бумажке  -  простые  сопли,  никаких  шпионских
записок. Все. Остаешься вне подозрений. До следующего чиха, разумеется...
   - Стало быть, - вздохнул я, - посторонним на репортаж  надеяться  нечего.
Дружок замахал руками:
   - И думать забудь! Хотя...
   Парня буквально распирало сознанием собственной исключительности.  Дружок
не утерпел. Понизил голос.
   - По старой дружбе... Только я тебе ни  словечка  не  говорил!  Секретные
сведения! В Карлсбаде, в Национальном парке,  запретили  посещать  подземные
гроты. Знаешь, эти: со сталактитами, сталагмитами, боковыми ответвлениями...
   - С какой стати?
   - Шевели мозгами, - хихикнул Дружок. Я изобразил зоологическую тупость.
   -  Нальди  велел!  Объявили  во  всеуслышание,  будто  пещеры   почистить
собрались да подновить, но  дело-то  не  в  этом!  Из  домов,  расположенных
неподалеку, людей выселяют! Временно... А от эпицентра до  Карлсбада  -  без
малого двести миль. И это совсем иная горная цепь!
   - Ух ты, - произнес я. - Вот так-так!
   - Из достоверных  источников!  -  зашептал  воодушевленный  Мак-Кенна.  -
Только ежели  ты,  кляча  старая,  меня  упомянешь  как  источник  -  дружбу
побоку!.. Утро доброе, Пейтон!
   Позади послышались шаги. Чья-то рука ухватила меня за плечо, бесцеремонно
развернула.   Существуют   великолепные   способы   ответить   на   подобное
приветствие, но все они изрядно расстраивают невоспитанной стороне здоровье.
Бремя для встречных любезностей было неподходящим.
   Я проглотил оскорбление действием и очутился лицом  к  лицу  с  худощавой
особью, облаченной в серый костюм, серое  габардиновое  пальто  и  шляпу  со
столь узкими полями, что их назначение оставалось  чистой  загадкой.  Особь,
однако, не выглядела забавно  -  даже