стюковича ничто, слава Богу,
не касалось, слушал он громоподобные речи  главного  вполуха.  Наконец,  в
начале двенадцатого все закончилось. Но тут позвонила начмед,  Костюковича
поймали уже в коридоре и вернули к телефону.
     - Марк Григорьевич, где история умершего Зимина?
     -  Я  после  ночи,  Варвара  Андреевна,  только  сейчас  освободился,
собирался к вам, - сказал он.
     - Давайте быстренько...
     Он поднялся этажом выше.
     - Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, - сказала начмед,  когда
он вошел. - Как ночь была?
     - Кошмар, - коротко ответил он, подавая ей бумаги.
     - Приезжали за трупом Зимина, а у меня  -  ничего,  где  его  история
болезни? - она постучала по бумагам пальцем с коротко  остриженным  ногтем
(еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти  сохранилась).  -  Я
сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот...  -  взглянула
на электрочасы, висевшие над дверью.
     - Но вскрытия еще не было, - сказал Костюкович.
     - Я тут выдержала осаду. Почитайте, - начмед протянула ему листок.
     Это было заявление матери  Зимина  с  категорическим  требованием  не
производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.
     - Но мы же не имеем права без вскрытия, - сказал  Костюкович.  -  Тем
более, если умирает молодой человек.
     - Это я все знаю, - раздраженно произнесла начмед. - Но мать закатила
такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось  час.
И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только  ознакомлюсь
с историей болезни.
     - Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, - сказал Костюкович.
     - Странно, - сказала она, зная,  что  обычно  врачи  не  очень  любят
вскрытие, боясь, что не  подтвердится  их  диагноз.  -  А  что  так,  Марк
Григорьевич?
     - Это тот  случай,  когда  хотелось  бы  знать  причину  такой  дикой
гипертонии у молодого здоровенного парня.
     - Как хотите, - она недовольно пожала плечами, словно говоря: "У тебя
что, других забот мало?"
     - Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, - сказал он.  -
Родственников  Зимина  поставим  перед  фактом,  скажете,  что   произошло
недоразумение,  забыли  предупредить  патологоанатомов  и  кто-то  из  них
произвел обычную плановую аутопсию [вскрытие умершего]. В  крайнем  случае
подставляйте  меня,  мол,  виноват  лечащий  врач,  не  знавший  о   вашем
разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что  для
матери это уже будет существенно.
     - Что вы меня учите! Вы хотите аутопсию, чтоб было официально -  будь
по-вашему! Казалось бы, я должна  требовать  вскрытия,  это  мое  право  и
обязанность,  а  получается  вроде  мы  поменялись  ролями,  -  недовольно
произнесла начмед и позвонила в  патологоанатомическое  отделение.  Трубку
взяла заведующая - доктор Каширгова.
     - Сажи Алимовна, тут у нас возникла коллизия, - сказала начмед.  -  В
субботу умер больной доктора Костюковича, молодой парень, спортсмен.  Труп
у вас. Нужно срочно вскрыть. Доктор Костюкович сейчас принесет вам историю
болезни, расскажет, в чем дело... Хорошо... Нет, он уверен,  что  диагнозы
совпадут.
     Закончив разговор,  она  обратилась  к  Костюковичу:  -  Идите,  Марк
Григорьевич, Сажи Алимовна ждет вас... И все-таки не возьму в толк,  зачем
вам эти сложности? В конце концов ответственность несу я, начмед,  за  то,
что разрешила выдать тело без вскрытия. А вы мне не дали нарушить закон, -
хмыкнула она...
     Устало спускаясь  вниз,  Костюкович  понял,  что  до  обеда  вряд  ли
вырвется отсюда домой...



                                    4

     Они сидели вдвоем в маленькой комнате, приспособленной  под  кабинет,
где стены были увешаны вымпелами, а на стеллаже стояли сияющие нержавеющим
металлом  спортивные  призы  -   кубки   разной   формы   и   достоинства:
республиканские,  союзные,  международные;  были   среди   них   и   очень
престижные. Сюда,  на  второй  этаж,  через  распахнутое  окно  с  дорожек
бассейна, где тренировались пловцы, доносились голоса и плеск воды.
     Старший тренер сборной Виктор Петрович  Гущин,  высокий,  тяжелый,  с
мощно обвисающими плечами стоял у  окна,  бросал  иногда  туда  рассеянный
взгляд и разговаривал с врачом команды Олегом Константиновичем  Туровским,
сидевшим на узеньком диванчике.
     - Ты все уладил в больнице? - спросил Гущин.
     - Да. Мать написала заявление. Начмед долго упиралась, кочевряжилась,
но мать с трудом умолила ее, - ответил Туровский.
     - Поминки нужно по высшему разряду.  Понял?  Тут  жмотничать  нельзя.
Надо дать Алтунину сумму, составить  список  продуктов,  пусть  садится  в
машину и шурует. Скажи ему, чтоб водку брал красивую, на  винте,  а  не  в
зеленых клизмах, минералки с запасом... - Он  снова  подошел  к  окну.  На
светлом фоне его могучие плечи казались еще шире от легкой, особого  кроя,
спортивной  куртки.  -  Теперь  вот  что,  Олег:   матери   надо   помочь,
единовременную сумму. Понял?
     - Само собой.
     - Как думаешь, сколько?
     - Полагаю, тысяч пятнадцать будет нормально.
     - Нет, надо дать штук двадцать-двадцать пять. От нас двоих. Понял?
     - Хорошо.
     - Д-а-а... Подвел он  нас.  Осенью  Европа,  потом  игры  "Дружбы"  в
Штатах... На него была вся надежда. Серебро, как минимум. А теперь я,  как
мудак, залезший во фраке в сауну. Я получил его хорошее, "чистое  мясо"  и
пять лет доводил это "мясо" до кондиции. И на тебе - в самый пик...
     Туровский слушал. Его не удивляло, что Гущин говорил о себе, о  своих
проблемах, словно Зимин, померев, был повинен в них. Туровский  знал,  что
старший тренер при  всем  размахе  и  широте  всегда  оставался  человеком
трезвого расчета, скрытным, крайне осторожным в проявлении эмоций.  "Он  и
женщину свою ревнует наверное только во сне", - подумал Туровский,  и  как
человек податливый, легковнушаемый еще раз позавидовал Гущину.
     - У команды нет теперь лидера, -  дернув  вниз  "молнию"  на  куртке,
Гущин большой пухлой ладонью погладил сильную безволосую грудь.
     - Надо готовить замену. Володю Покатило, - сказал Туровский.
     - Потянет ли он? Что он по сравнению с Зиминым!
     - А какой выход?
     - Он всегда второй, если не третий.  Будапешт  ему  отменим.  Нельзя,
если начнем готовить на Европу. Понял?
     - Разумеется.
     - Что ж, составляй графики для Покатило, - после некоторого  раздумья
заключил Гущин. - И хорошо продумай схему.
     - Ты его предупреди, чтоб поменьше  болтал.  До  поры  в  команде  не
должны знать, - сказал Туровский.
     - Все равно поймут, когда я займусь им вплотную... Ох, как нам  нужна
сейчас таможня!
     - Там пока глухо, - сказал Туровский. - Ягныш звонит,  сейчас  ничего
не может.
     - Бабки просил?
     - Да.
     - Сколько?
     - Пять штук. Дадим?
     - Дадим. Отработает. Он человек нужный, съезди к нему: одно  дело  по
телефону, другое, когда в глаза человека видишь... В общем, крутись, это и
твои заботы... Пойду в бассейн,  погоняю  их,  -  он  вытащил  из  кармана
секундомер, глянул и, зажав в кулаке, вышел...



                                    5

     Костюкович не любил ходить  на  вскрытия,  просто  был  обязан,  если
умирал его  больной,  поскольку  должно  быть  неопровержимо  установлено,
совпадает ли  его  клинический  диагноз  с  диагнозом  патологоанатома.  С
несовпадения обычно начинается много неприятностей разной  степени  -  все
зависит от причин несовпадения: умер ли больной из-за халатности  лечащего
врача; ошибся ли он в диагнозе,  потому  что  случай  очень  сложный,  или
врачу,     вопреки     его     убеждению,     диагноз     был      навязан
профессорами-консультантами, консилиумом, короче - авторитетами, а  иногда
и давлением администрации.
     Особенно не любил Костюкович начало  аутопсий,  когда  патологоанатом
делал первый надрез. Если уже и приходилось  идти  на  эту  процедуру,  то
предпочитал, чтоб вскрывала Сажи Каширгова. Он знал ее манеру: прежде  чем
надеть перчатки, она зачем-то коротко дышала на пальцы, словно разогревала
их, а пальцы эти вовсе не вязались, как он  полагал,  с  ее  профессией  -
тонкие, изящные, ухоженные;  исходило  от  них  даже  что-то  чувственное,
волновавшее его. Старше ее на год, он был немножко влюблен в эту высокую с
ровной спиной тридцатипятилетнюю женщину, в ее имя, в ее  длинные  волосы.
Она была темная шатенка,  узколицая,  а  глаза  серо-зеленые  под  черными
бровями. Однажды, года полтора назад, теплым сентябрьским вечером в лесном
загородном ресторане праздновали шестидесятипятилетие заведующего кафедрой
патологической  анатомии  профессора  Сивака.  Костюкович  попал  на  этот
банкет, где была медицинская знать, случайно. Так полагал он, обыкновенный
врач-ординатор, не понимая, почему Сивак пригласил его. После многословных
тостов и быстро пустевших бутылок заиграла музыка. Костюкович  танцевал  с
Сажи. Он видел  близко  ее  лицо,  белую  полоску  ровных  зубов  за  чуть
разомкнувшимися губами, и в какой-то момент, слегка надавив ладонью на  ее
талию, почувствовал, как спина Сажи прогнулась в его сторону,  подалась  к
нему, он ощутил ее плоский живот. Длилось это какое-то мгновение, Сажи тут
же отстранилась. "Я хочу пить, Марк, пойдемте к столу", - улыбнулась  она,
остановившись. "Что это было тогда?  Знак,  сигнал?"  -  думал  он  позже,
вспоминая ее напрягшееся  на  какие-то  секунды  тело...  На  этом  все  и
кончилось...
     Они вошли в прозекторскую.
     - Что за спешка, Марк? - спросила Каширгова.
     Он объяснил.
     - Зачем вы настаивали? -  она  пожала  плечами.  -  А  вы  уверены  в
диагнозе?
     - Да вы и сами сейчас увидите...
     В огромном секционном зале с его  специфическими  запахами,  на  фоне
холодного кафеля, массивных специальных столов из нержавейки,  на  которых
вскрывают, фаянсовых раковин для мытья рук, длинных прорезиненных  тяжелых
передников, висевших на  крюках,  стройная  фигура  Сажи  в  белом  халате
выглядела лишенной притяжения, чужой.
     - Ну что ж, приступим, - она  откинула  простыню,  прикрывавшую  тело
Зимина, взглянула, покачала головой: - Да,  этот  экземпляр  действительно
был создан природой лет на сто жизни.
     На  локте  левой   руки   Зимина   белела   небольшая   наклейка   из
лейкопластыря, Костюкович заметил ее еще, когда Зимина везли из  приемного
покоя в  палату.  Он  оторвал  наклейку,  она  прикрывала  чуть  синеватый
кружочек кожи, в центре которого был бугорок струпа размером со  спичечную
головку. Сковырнув  его,  Костюкович  увидел  крохотную,  как  укол  шила,
воронку. "Похоже на свищ", -  подумал  он,  глядя  на  побелевшую  мертвую
шелушившуюся эпидерму вокруг вороночки...
     Он смотрел как она  работает  -  несуетливо,  точно,  никаких  лишних
движений скальпеля...
     - Полюбуйтесь! - наконец сказала Каширгова. - Я даже у стариков редко
встречала  такое,  это  же  сухофрукты!  -  и  она  показала  ему   почки,
сморщенные, как высохшие груши. - А что же внутри них?! -  она  скользнула
скальпелем, и ему показалось, будто кто-то наступил на битое  стекло,  это
под лезвием похрустывали ломкие сосуды. Из чего же они,  а?  -  покачивала
Каширгова  головой.  -  Из  застывшего  цемента?..  Вот  откуда  она,  эта
гипертония... - Вывалив мозг, Каширгова сказала: "Видите, вот, вот и  вот:
наши диагнозы вроде совпадают. Но для полного вашего спокойствия я позвоню
вам после гистологии. Да и мне самой интересно, как  это  будет  выглядеть
под микроскопом..."


     Подремывая в трамвае, везшем его домой, Костюкович еще ощущал  резкие
запахи прозекторской. Он знал,  что  там  будет  дальше:  санитар  кое-как
зашьет искромсанное Каширговой тело Зимина, в лабораторию отнесут лотки  с
кусочками тканей, а их по два-три из органа; после  специальной  обработки
они превратятся в блоки-кубики  в  парафиновой  оболочке;  с  этих  блоков
возьмут затем тончайшие срезы, нанесут на стекла, окрасят.  И  -  все  для
некропсии [микроскопическое  исследование  тканей  или  органов  умершего]
готово. Каширгова посмотрит каждое стекло под микроскопом, чтобы поставить
окончательный  диагноз,  заполнит  бланк  гистологического   исследования,
вклеит его в протокол вскрытия и вместе  с  остатками  блоков  и  стеклами
отправит в  свой  архив.  В  протоколе,  на  блоках  и  на  стеклах  будет
проставлен единый  номер,  зарегистрированный  в  специальном  журнале,  а
напротив номера в журнале будет значиться: "Зимин Юрий Павлович".



                                    6

     Стасик заехал  за  Михальченко  к  десяти  утра.  Он  все  еще  носил
маскировочную куртку и такие же брюки с коричнево-зеленым накрапом.
     - Тебе не надоела армейская роба? - как-то спросил Михальченко.
     - Удобно: не маркая и много карманов...
     Объезд  гаражных  кооперативов  они  начали  по  списку,  переданному
Левиным, но внесли в него свой порядок, дабы не гонять челноком из  одного
конца города в другой, а чтоб гаражи попадались вроде по пути. Михальченко
уже знал, что украденная краска расфасована в десятилитровые прямоугольные
запаянные банки из белой жести с красивой этикеткой. Это Левин  выяснил  у
Чекирды.
     В   некоторых   кооперативах   у   Михальченко   оказались   знакомые
автовладельцы из бывших сотрудников милиции, уволившихся в  разное  время,
кто по возрасту, кто по другим причинам. Это позволяло задавать нацеленные
вопросы.  Будучи  человеком  общительным,  Михальченко  и  с   незнакомыми
автовладельцами,  возившимися  у   своих   машин,   обменивался   шутками,
двумя-тремя пустыми фразами, успевая цепким  и  быстрым  взглядом  ощупать
полки открытых боксов. Ни у кого не мог вызвать  подозрения  этот  молодой
здоровенный веселый мужик: мало ли к кому и по какому делу он пришел сюда,
где две-три сотни гаражей...
     Часам к трем дня Михальченко покинул последний кооператив. Ничего...


     А в это время Левин заканчивал разговор с Чекирдой у себя в кабинете.
     - Вернемся к началу, Артур Сергеевич. Груз вам вывозят  машиной.  Чья
машина?
     - По договору мы арендуем  "Камаз"  у  автопредприятия  номер  12149.
Шофер один и тот же.
     - Фамилию его знаете?
     - Лукашин Антон Данилович.
     - Он знает заранее о прибытии вашего груза?
     - Нет. С вечера мы заказываем  машину,  а  на  следующий  день  утром
Лукашин едет на склад.
     - Сколько человек знает, что это груз вашей фирмы? И кто именно?
     - Лукашин, конечно, завскладом - как приемщик. И еще мой зам.
     - А кто ваш зам?
     - Человек абсолютно надежный. Мы знаем друг друга много лет,  еще  со
школьной скамьи. К тому же он муж моей сестры.
     - Вы предъявили претензии завскладом?
     - А что толку? "Заявляйте в милицию, -  говорит.  -  Пусть  ищут".  А
почему вас интересуют конкретные люди: завскладом, шофер и мой зам?
     - Так уж я устроен, с детства любопытен.
     В  кабинет   вошел   Михальченко.   Чекирда   поднялся,   поклонился,
Михальченко ответил кивком.
     - Ну? - Левин поднял глаза на Михальченко.
     - Пустые хлопоты.
     - Я вам еще нужен? - спросил Чекирда. - У меня деловое свидание.
     - Пожалуй нет, Артур Сергеевич. Если что - я вам позвоню.
     Когда Чекирда ушел, Михальченко, потирая больную руку - это  стало  у
него уже привычкой, стыли пальцы, - сказал:
     - Подведем итог. Сперва о базе. Там сам черт ногу сломит. Склады идут
на сотни метров: обувные, верхняя одежда,  электрорадиотовары,  химтовары,
канцтовары  и  прочее  и  прочее.   Терминалы   заставлены   контейнерами.
Протиснуться  невозможно.  Одни  разгружают,  другие  загружают.   База-то
оптовая. Наверное,  тысячи  контейнеров.  Беспрерывно  подъезжают  машины,
автопогрузчики. Завскладом бегает от машины к машине, оттуда  в  конторку,
из конторки снова на терминал. Весь в мыле. Мат стоит, хоть топор вешай. Я
понаблюдал. Уволочь оттуда можно, что угодно.  Охрана  -  говно:  какая-то
старуха, все время  жует.  Я  говорил  с  завскладом.  Плачется,  разводит
руками, мол, такого не бывало, чтоб так  по-крупному.  Понимает,  что  для
него это кончится худо. В лучшем случае выгонят... Я вот о чем подумал: ну
объездил я городские  кооперативные  гаражи,  что  толку?  Ведь  в  каждом
райцентре области их тоже немало. Но не гонять же по всей области!
     - А что, если похищенное вывозили вообще за пределы области?
     - Не исключено, - ответил Михальченко.
     -  Я  попробую  проверить  через  ГАИ,  не  было  ли   подозрительных
задержаний... Ну что, по домам? Все-таки суббота...



                                    7

     В конце дня, когда Костюкович делал записи в чьей-то истории болезни,
в ординаторскую вошел следователь ГАИ старший лейтенант Рудько. Костюкович
узнал его.
     - Я к вам опять, доктор, - сказал Рудько.
     - Догадываюсь. Садитесь, слушаю.
     - Как там Зимин? Мне дело закрывать пора,  побеседовать  с  ним  надо
коротенько. Возможно?
     - Умер Зимин.
     - Да вы что! Когда?
     Костюкович назвал число.
     - Меня-то не было девять дней, к матери ездил в Винницу... Что же это
с ним?
     - Инсульт...
     Когда Рудько поднялся, Костюкович вдруг спросил:
     - Прошлый раз, когда вы были у меня, вы упоминали, что за полгода  до
этой аварии Зимин тоже попал в аварию?
     - Да.
     - Вы с ним разбирались потом?
     - А как же!
     - И как он объяснил? Вы говорили что-то о внезапной потере зрения.
     - Когда я приехал к нему в больницу брать объяснения, он сказал,  что
его за рулем вдруг замутило, на секунду потерял зрение и врезался.
     - А в больницу он как попал? В какую?
     - Мы вызвали "скорую" и его  отвезли  сюда  к  вам.  Кажется,  в  1-ю
нейрохирургию. У него было сотрясение мозга.
     - Вы не могли бы установить месяц и число, когда это случилось?
     - Попробую, если нужно. Я позвоню вам.


     В  пятницу,  когда  Костюкович  закончил  обход,   позвонил   старший
лейтенант Рудько:
     - ДТП произошло 19 января.
     - Он был один в машине?
     - Нет, с дружком. В деле есть его показания. Тоже спортсмен: Владимир
Анатольевич Покатило.
     - Спасибо, старший лейтенант.
     - Пожалуйста, если для дела - всегда готов.
     - У меня тоже автомобиль есть, - засмеялся Костюкович.
     - Тогда тем более.
     - Еще раз спасибо, - Костюкович опустил трубку, - "Володя Покатило...
Это тот парень, который был в приемном покое, когда я принимал Зимина",  -
вспомнил Костюкович.  Что-то  в  обрывочных  сопоставлениях  не  вязалось.
Поразмыслив, он отправился на шестой этаж в 1-ю нейрохирургию.
     Завотделением была у себя, мыла руки, когда вошел Костюкович.
     - Здравствуйте, доктор, - поприветствовал он.
     - Здравствуйте. Вы ко мне? - куцым вафельным полотенцем она принялась
протирать каждый палец.
     - Я к вам с просьбой, - и он рассказал, в чем дело.
     - Когда он к нам попал?
     - 19-го января.
     - Хорошо, я узнаю, у  кого  он  лежал,  поднимем  из  архива  историю
болезни.
     - Буду очень признателен.
     - Позвоните мне в конце дня, часа в четыре.
     К трем Костюкович уже освободился, мог бы  идти  домой,  но  он  ждал
назначенного нейрохирургом времени. Около четырех раздался звонок.
     - Слушаю, - сказал Костюкович.
     - Доктор Костюкович? - спросил мужской голос.
     - Да.
     - Это  из  первой  нейрохирургии  Лернер.  Вас  интересовала  история
болезни Зимина? Она у меня, можете подняться, я в  ординаторской.  Только,
пожалуйста,  не  задерживайтесь,  мне  нужно  уходить,  -  все  это   было
произнесено недовольным голосом.  Костюкович  знал  доктора  Лернера.  Они
встречались, когда Лернер приходил консультировать в неврологию или  когда
в нейрохирургию на консультацию вызывали Костюковича, сталкивались они и в
приемном покое. Это был угрюмый раздражительный человек, постоянно  чем-то
недовольный,  неуживчивый;  коллеги  его  недолюбливали,   но   при