ц конфискованной коробки скажет ему: "Да, забрали у меня. С
тех пор я ее не видел". А если действительно владелец тут ни при чем?
     - Тут опер может его спросить: "Зачем такое количество  лекарств?"  Я
бы на его месте спросил, - сказал Левин.
     - А   я   бы   на   месте   владельца   ответил:   "Дефицит.    Хотел
подзаработать..." Пошли обедать, Ефим Захарович. Нечего  над  этой  фигней
ломать себе голову...



                                    14

     Костюкович допивал чай с вишней, когда  раздался  телефонный  звонок.
Второй, параллельный аппарат висел на кухне.
     - Слушаю, - Костюкович снял трубку.
     - Квартира доктора Костюковича? - спросил медленный баритон.
     - Да, - Костюкович пытался вспомнить голос.
     - Марка Григорьевича, пожалуйста, если можно.
     - Я у телефона. С кем имею честь?
     -  Здравствуйте.  Моя  фамилия  Думич.  Я   следователь   прокуратуры
Шевченковского района. Марк Григорьевич, нам надо бы встретиться.
     - В связи с чем?
     - В связи со смертью вашего больного Зимина.
     - Понятно... Жалоба?
     - Вы угадали. Когда сможете зайти?
     - Да хоть завтра, - как можно равнодушней ответил Костюкович.
     - Меня это тоже устраивает. А время?
     - Могу только после работы, около четырех.
     - Годится. Жду вас, доктор. Вы знаете, где прокуратура Шевченковского
района?
     - Бывать не приходилось, но найду.
     - Седьмой кабинет.
     - Седьмой так седьмой. Всего доброго, -  Костюкович  спустил  трубку.
"Продолжение  следует,  -  подумал  он.  -  Режиссер   выстраивает   новую
мизансцену. Кто же он, этот искатель справедливости?.."


     Следователь  Думич  оказался  молодым  человеком,  почти   ровесником
Костюковича, но уже с лысиной, просвечивавшей сквозь редкие, очень светлые
волосы. Он вскинул  на  вошедшего  голубые  близорукие  глаза,  казавшиеся
испуганными за  толстыми  линзами  очков.  Костюкович  уловил  во  взгляде
вопрос, сказал:
     - Я доктор Костюкович.
     - Ага! - словно обрадовался следователь.  -  Садитесь,  доктор...  Ну
что, приступим к делу, чтоб не терять времени?
     - Уже и дело есть? - улыбнулся Костюкович,  усаживаясь  в  плохонькое
кресло.
     - Бумажка во всяком случае  имеется,  -  суховато  ответил  Думич.  -
Познакомьтесь, - и он вынул страничку из тощей папки.
     Сперва Костюкович посмотрел на дату. Жалоба поступила  давно,  как  и
та, которая у главврача, обе поступили еще до  болезни  Костюковича  и  до
кражи в архиве Каширговой.
     Затем он пробежал глазами текст, усмехнулся, возвратил следователю.
     - Все это я уже читал.
     - Где?
     - Аналогичная чушь поступила и к нашему главврачу. Автор тот же. Хотя
не уверен, что это истинный автор.
     - Ну, а что бы вы могли сообщить по этому поводу, Марк Григорьевич?
     - В объяснительной на имя главврача я уже все сказал, другого  ничего
быть не может, вот, - и он извлек из  кармана  копию  той  объяснительной,
какую оставил главврачу, - можете подшить к делу.
     - Мне бы хотелось услышать это в живом изложении. Сперва.
     - Изложу, - и Костюкович пересказал всю историю с Зиминым.
     - Значит похищенное из патологоанатомического  отделения  -  протокол
вскрытия и некропсийные материалы - это единственное опровержение жалобы?
     - Единственное.
     - Кому же понадобилось  красть  это?  И  зачем?  У  вас  нет  никаких
предположений на сей счет?
     - Нет.
     - Плохо, - следователь посмотрел в  глаза  Костюковича,  затем  после
паузы,  сказал:  -  Копию  этой  вашей  объяснительной   вы,   пожалуйста,
перепишите для нас, так сказать собственноручно. Два  дня  вам  хватит  на
это? И занесите мне, будьте добры.
     - И что дальше?
     - Жалоба на вас,  как  вы,  надеюсь,  понимаете,  стала  уже  бумагой
казенной, официальной. И я человек казенный. А речь в ней идет о том,  что
по вашей  вине  умер  человек.  Так  что  работы  у  меня  прибавилось,  -
следователь тоскливо вздохнул, встал,  давая  понять,  что  на  сегодня  -
все...
     Когда Костюкович  шел  в  прокуратуру,  волнения  почти  не  было,  а
охватило какое-то шутливо-нервическое настроение от сознания, что ни в чем
не  виноват.  Сейчас  же,  возвращаясь  домой,  он   забеспокоился,   стал
вспоминать разные случаи, когда  врачей  по  похожим  поводам  вызывали  к
следователям; ни та, ни другая сторона часто  не  могла  ни  доказать,  ни
опровергнуть, верх в таких  случаях  нередко  брала  удобная  фраза  "умер
больной". В палате  во  сне  или  на  операционном  столе,  или  во  время
какой-нибудь процедуры - _у_м_е_р_.
     "А! Будь что будет", - как бы махнул рукой Костюкович.



                                    15

     В перерыве они вдвоем пили кофе с рогаликами, посыпанными маком. Кофе
Погосов варил сам  -  из  молотого  зерна  в  настоящей  медной  турке  на
маленькой спиртовке.
     - Твой кабинет можно найти по запаху, как духан, - засмеялась Ирина.
     - Ты знаешь, сколько лет этой турке? - Погосов откинулся в кресле.  -
Лет сто. - Еще прадед мой варил в ней. Мы, армяне,  цепкие  во  всем,  что
касается домашнего очага, традиций, вещей.
     - Может потому,  что  Армения  мононациональна,  как  никакая  другая
республика? - спросила Ирина.
     - Скорее другое: всю свою историю армяне боролись, чтоб  уцелеть,  не
исчезнуть. На земле, наверное, только два таких народа: мы и  евреи...  Ты
свой виварий пополнила? - неожиданно спросил Погосов.
     - Да. А почему ты спрашиваешь? - удивилась  она  резкому  переходу  к
другой теме.
     - Зашиваюсь, выручи. На двух группах животных  я  уже  проверил.  Мне
нужно  еще  испытать  взвесь  на  ингаляционное   и   на   аллергизирующее
воздействие на третьей группе животных.
     - Это по хоздоговорной теме?
     - Да. Сделаешь?
     - Ладно, доктор Фауст, сделаю. Хотя своей работы полно.
     - Еще кофе? - предложил Погосов.
     - Нет, хватит, очень крепкий.
     Он начал убирать со стола,  опрокинул  чашку,  густой  черный  ручеек
потек под бумаги, лежавшие кипой справа и слева, Ирина стала помогать  ему
отодвигать бумаги,  чтоб  не  промокли,  откуда-то  из-под  них  выкатился
зеленый металлический туб, в  каких  обычно  бывают  импортные  лекарства.
Погосов схватил этот туб и сунул в карман. Ирину удивила  торопливость,  с
какой это было сделано - туб металлический, не промок бы.
     - Что это? - спросила она.
     - Ерунда, - отмахнулся он. - Западногерманские витамины.
     - Пьешь, что ли?
     - Ага.
     - Летом?  Чего  вдруг?  Когда  полно  помидоров,  болгарского  перца,
зелени. И ты все это любишь. Врешь ты, Погос.
     - Вру, - добродушно согласился он, куском марли  промокая  лужицу  на
столе.
     Приоткрылась дверь,  девушка-лаборантка  в  белом  халате,  заглянув,
сказала:
     - Ирина Григорьевна, извините. К вам Суярко с химфармзавода приехал.
     - Иду! - отозвалась Ирина...



                                    16

     Костюкович вышел из застекленного тамбура, где толпились родственники
больных,  пытавшиеся  проникнуть  в  неурочное  время  к  своим   близким,
уговаривали пожилую женщину-швейцара, но та была неумолимой.
     - Посещение с пяти, вот  написано,  читать  надо.  Что  вы  тут  кучу
образовали, дайте доктору пройти!..
     По долгим  ступеням  он  спустился  с  холма  и  пошел  к  трамвайной
остановке. Было начало четвертого. Он ждал  трамвай  минут  десять,  когда
перед ним остановилась "девятка"  и  из  приоткрывшейся  дверцы  высунулся
Туровский:
     - Марк! Домой, что ли? Садись!
     Костюкович обрадовался оказии, на дорогу обычно уходил час из-за двух
пересадок - с трамвая на автобус, а затем на троллейбус. Он редко ездил на
работу своей  машиной,  парковаться  приходилось  на  пятачке  у  входа  в
приемный покой,  куда  то  и  дело  подъезжали  машины  "скорой",  нередко
калечившие  докторские  легковушки,   дважды   досталось   и   "жигуленку"
Костюковича...
     Едва он нырнул в  "девятку",  как  почувствовал  знакомый  уже  запах
лосьона.  Костюкович  оказался  на  заднем  сидении  рядом  с   Туровским.
Водитель, полуобернувшись, поприветствовал:
     - Здравствуйте, Марк Григорьевич. Не узнаете?
     Но Костюкович уже узнал Алтунина.
     - Здравствуй, Сева, - коротко сказал  Костюкович,  все  еще  втягивая
носом парфюмерный запах. - Разбогател, "девятку" гоняешь?
     - Гоняю, - ответил Алтунин.
     Рядом с Севой сидел  здоровенный  мужик  лет  сорока  в  светло-серой
безрукавке и в серых из плащевки брюках.  Мощные  руки,  тяжелые,  как  бы
обвисшие, плечи.
     - Знакомься, Марк, это наш тренер Виктор  Петрович  Гущин,  -  сказал
Туровский.
     Гущин молча кивнул Костюковичу, но голубовато-водянистые  глаза  его,
словно выпученные,  под  короткими  белесыми  ресницами,  смотрели  как-то
настороженно.
     "У него, похоже, что-то со щитовидкой", - подумал Костюкович, отметив
эти глаза, как бы не вмещавшиеся в орбитах. Только сейчас он вспомнил, что
видел, хотя и издали,  этого  человека  на  спортбазе,  когда  приходил  к
Туровскому. Они сидели тогда с Туровским в комнатке, а  через  распахнутое
окно виднелся бассейн, и  там  на  бровке  стоял  тренер,  что-то  кричал,
размахивая рукой, на нем были красные с каким-то узором красивые плавки...
     - Ты спешишь? - спросил Туровский, повернув голову к  Костюковичу.  -
Мы едем  с  тренировочной  базы,  хотим  где-нибудь  пообедать.  Составишь
компанию?
     - Денег с собой нет, - ответил Костюкович.
     - Ерунда! Мы приглашаем, так что никаких проблем.  Так,  Петрович?  -
обратился Туровский к тренеру.
     - Порядок, - прогудел тот.
     - Куда поедем, Виктор Петрович? - спросил Алтунин.
     - Жми в "Голубой день".
     Костюкович знал, что это гриль-бар за городом, в  лесном  массиве,  в
зоне отдыха. Ему не очень-то хотелось быть в роли приглашенного.  С  какой
стати? Кто он им? Может, Туровский просто из вежливости сказал  "составишь
компанию?" в надежде, что откажется. А услышав, куда  они  собираются,  он
расстроился, понимая, что в этом загородном гриль-баре  цены  космические.
Поэтому, когда добрались до развилки - влево дорога в центр, а прямо -  за
город, в сосновый бор, где и приютился "Голубой день", Костюкович сказал:
     - Притормози, Сева. Я сойду, пожалуй. Мы там засидимся, а у меня  еще
дома кое-какие дела.
     - Да брось ты! Вот совковая психология! - махнул рукой  Туровский.  -
Когда-то же  и  расслабиться  надо!  Не  щепетильничай!  Пригласили  -  не
комплексуй. Мы знаем эту тревогу, и знаем свои возможности. Так, Петрович?
     - Порядок! Кати, Сева, - скомандовал Гущин.
     "А черт с вами! - подумал Костюкович. -  Чего  я  в  самом  деле?  Не
напрашивался же!" - успокаивал он  себя,  пытаясь  избавиться  от  чувства
неловкости...
     В гриль-баре народу было немного: время послеполуденное, да и  будний
день. Сразу же подошла официантка, похоже, знавшая клиентов.
     Туровский сказал ей:
     - Привет, подруга. Значит, как обычно, остальное из загашника.
     Первым делом она принесла минеральную воду в бутылках  без  этикеток,
на других столах на бутылках  были  этикетки  местной  воды  "Криничанка".
Только потом, во время еды Костюкович понял, что им подали "Боржоми". Стол
быстро заполнялся: малиновые помидоры, маленькие огородные огурчики,  филе
копченого карпа,  обложенное  каперсами,  пучки  свежего  лука,  армянская
бастурма, лобио с  копченой  грудинкой,  в  глубоком  квадратном  блюдечке
крабы, тарелка с пахучей кинзой и тархуном, бутылка коньяка "Славутич",  а
вместо хлеба еще теплый лаваш.
     - Откуда это у них все? - удивился Костюкович.
     - Бар теперь частный, выкупили, трое из них: хозяин,  жена  и  сестра
жены официанткой. Крутятся, в Армению ездят  за  бастурмой  и  травой,  за
фасолью для лобио и "Боржоми" - в Грузию, за каперсами - в Азербайджан, за
этими помидорами - в Молдавию... Ну  что,  приступим?  -  Туровский  налил
коньяк тренеру,  Костюковичу,  себе,  а  Севе  Алтунину  плеснул  в  фужер
"Боржоми". - Плохо, когда за рулем, а, Сева?
     - Ничего, компенсирую едой, - засмеялся Сева.
     Пили и закусывали  быстро,  все  были  голодны.  После  первых  рюмок
пружина неловкости, давившая Костюковича, ослабла, он уже легко участвовал
в общем разговоре на какие-то незначительные темы. Потом принесли  горячее
- бараньи ребрышки с жареным картофелем и зеленым горошком, появилась  еще
одна бутылка коньяка. Разговор пошел о спорте, о будущем хоккея и футбола,
незаметно перескочил на медицину.
     - Как твоя кандидатская движется? - спросил у Костюковича Туровский.
     - Ни шатко, ни валко.
     - Что так, Марк Григорьевич? - поинтересовался Сева Алтунин.
     - Времени не хватает.
     - А кто вам лабораторные работы делает? - спросил Сева.
     - Кто придется! - Костюкович хмельно взмахнул руками. - Все  дефицит,
реактивов нет, за все приходится переплачивать,  лаборантки  шкуру  дерут,
как весь частный сектор. Правда, и зарплата у них символическая.
     - Вам спонсор нужен, Марк Григорьевич, - подмигнул Сева.
     - Для этого дела спонсоров не сыщешь, Сева, я кустарь-одиночка.
     - Не скажите, - загудел тренер. - Наука не должна быть сиротой,  -  с
умным видом изрек он, одним духом опростав фужер с "Боржоми".
     - Чем тебе так интересен случай  с  нашим  Юрой  Зиминым?  -  спросил
Туровский. - Банальная история, у тебя же таких много.
     - Не совсем банальная.
     - Нам бы не очень хотелось, чтоб ты возился вокруг этого,  -  понизив
голос, сказал Туровский.
     - А мы могли бы выступить спонсорами Марка Григорьевича, как думаешь,
Олег? - снова заговорил Гущин, наполняя рюмку Костюковича коньяком, а свою
водой.
     - Конечно! - подхватил Туровский.
     - Что вас  смущает  в  моем  интересе  к  смерти  Зимина?  -  спросил
Костюкович.
     - Спортивный мир, Марк Григорьевич, это клановая система, свои тайны,
их обсуждают только в своем кругу. Как у вас, у врачей. Вы  ведь  тоже  не
очень  любите,  когда  со  стороны  кто-то  проявляет  интерес   к   вашим
неприятностям. Нам это внимание ваше не очень приятно,  разговоры  пойдут.
Вы должны нас понять, Марк Григорьевич, - сведя брови  произнес  Гущин.  -
Что у нас на десерт, Олег?
     - Мороженое с фундуком.
     - Скомандуй подавать! Только пусть вареньем не поливают.
     - Виктор Петрович прав, Марк, - закивал Туровский.
     - Хотите, мы будем вашими спонсорами? Сколько надо? Если что, немного
"зеленых" наскребем, - Гущин откинулся на спинку стула, глядя  выпученными
глазами в лицо Костюковичу. - Только оставьте  Зимина  в  покое.  Думаете,
матери приятно, когда после всего опять возникает имя ее сына?
     "Это я уже почувствовал: жалобы главному,  в  прокуратуру  -  подумал
Костюкович, ловя быстрым взглядом их лица, но промолчал. - Что ж, Зимин их
воспитанник, человек клана, как определил этот бугай...". Ему надоели  эти
разговоры, он поднялся, пошел в  туалет.  Когда  вернулся,  демонстративно
посмотрел на часы:
     - Мне пора... Вы догуливайте, а я как-то  сам  доберусь,  может  идет
какой-нибудь автобус.
     - Что ты, Марк! - воскликнул Туровский. Мы тебя отвезем, - он  позвал
официантку, обнял ее за плечо и увел к стойке бара платить.
     Все разом поднялись.
     Ехали молча, разморило - кого от еды, кого от  выпитого.  Костюковича
от  того  и  другого,  его  начала  всасывать  дремота,  он  встряхивался,
старался, чтоб не заметили и мысленно ругал себя, что  принял  приглашение
на этот обед, было ощущение, что унизился - подтолкнула к такому  ощущению
возникшая  внезапно  мысль:  "А  ведь  они  пытались   меня   в   сущности
подкупить!.. В чем же дело?.. Почему они так отгораживают от меня Зимина -
покойника, уже не принадлежащего им?.."



                                    17

     Левин не хотел садиться обедать один, ждал жену с работы, но  ее  все
не было. "Стоит за чем-нибудь в очереди", - решил он, отправился на кухню,
чистить картошку было лень, и он поставил на плиту кастрюлю с водой,  чтоб
сварить макароны.
     В дверь позвонили. У жены были свои ключи, поэтому спросил:
     - Кто?
     - Это Марк, Ефим Захарович.
     - Входи, сосед, - Левин распахнул дверь. - Ты, кстати, будем обедать.
Мне одному неохота, скучно. Выпьем по пятьдесят граммов. Макароны  любишь?
Откроем кильку в маринаде. Есть борщ и котлеты... Проходи, садись.
     - Спасибо, Ефим Захарович, я только что отобедал.
     - Экий ты торопливый. Ира  тебя,  смотрю,  обихаживает,  вон  животик
наметился. Она хорошая девочка.
     - Этой девочке уже под сорок, - засмеялся Костюкович.
     - Но я-то помню ее школьницей... Ты ко мне или к Виталику?
     - К вам. За советом. У меня неприятность.
     - Какого рода?
     - Умер больной. Мать написала жалобу в прокуратуру, мол,  халатность,
ошибка в диагнозе, невнимание  и  прочее.  Хотя  и  делал  все,  что  мог,
поверьте. У него был тяжелейшие инсульт. Молодой парень,  спортсмен.  Даже
если бы он выжил, а шансов там почти не было, то это "почти" означало, что
он  остался  бы  полным  инвалидом:  паралич,  отсутствие  речи,  все  это
необратимо... Меня вызывали в прокуратуру.
     - В какую?
     - Шевченковского района. Следователь Думич.
     - Этого не знаю.  Наверное,  новенький,  из  молодых...  Что  ты  ему
сказал?
     - То, что и вам сейчас. Делал все, что нужно в этих случаях, все, что
мог: капельницы, инъекции. Он прожил двое суток  с  небольшим  и  умер  не
приходя в сознание.
     - История болезни есть?
     - Конечно. Но следователю этого мало.
     - Почему?
     - В жалобе сказано, что я ошибся в диагнозе.
     - А вскрытие?
     - Подтвердило мой диагноз.
     - Так в чем же дело? Надо снять копию с протокола вскрытия.
     - Протокол потеряли, - Костюкович уклонился от подробностей  на  тему
исчезновения протокола.
     - Это хуже, - Левин задумался.  -  Тебя,  конечно,  потаскают,  нервы
потреплют. Тут еще многое будет зависеть от  того,  какую  позицию  займет
руководство больницы: главврач, начмед. У тебя как с ними?
     - С начмедом нормально. С главным похуже, он вообще дерьмо.  Едва  ли
станет меня защищать, скорее отдаст на съедение.
     - А зав патологоанатомическим отделением как?
     - Она подтвердила мой диагноз. Вскрывала она.
     - Это важно.
     Костюкович хотел было сказать, что это ничего  не  меняет,  поскольку
"они любовники", как сказано в жалобе  на  имя  главврача,  и  подтвердить
диагноз теперь нечем - все похищено, но передумал.
     - Я написал объяснение в прокуратуру, хотел вам показать, - он достал
из кармана сложенный вчетверо листок бумаги.
     Пока Левин читал, Костюкович размышлял: "Сказать ему или нет, что обе
жалобы, конечно, инспирированы, что написаны, как он  уверен,  не  матерью
Зимина? Но где у него доказательства? Он не имеет права назвать тех,  кого
подозревает, они легко  отопрутся:  скажут,  что  у  них  нет  и  не  было
оснований обвинять Костюковича, что они испытывают к нему только  уважение
и  дружеское  расположение,  недавно  даже  обедать   его   приглашали   в
гриль-бар". "А разве не так?" - "Приглашали с расчетом". - "С какой стати,
зачем!" - "Да, нам не очень приятно, что после смерти нашего товарища Марк
Григорьевич все  еще  копается  в  этом.  Это  верно.  Да  и  мать  Зимина
недовольна этим. Вот и вся наша корысть. Тут любезнейший Марк  Григорьевич
загнул..."
     - Ну что ж, бумага составлена нормально. Пусть этот Думич и  возится:
доказательств, что ты невиновен, нет, кроме твоих слов, но и у  жалобщика,
как я понимаю, тоже одни слова. Есть категория  дел  особенно  ненавистных
следователям: заказные убийства, дела об изнасиловании и подобные  твоему.
Работы сейчас в прокуратурах по горло: захлебываются, есть  дела  покруче,
которые надо разматывать немедленно, в срок, а с твоим можно  и  погодить,
не горит. Вот так оно и будет, увидишь.  В  данном  случае  время  -  тв