т Пюто. И вытянувшийся остров.  По  мосту  мчались
вереницы автомобилей. Я смотрел на фасады, на освещенные окна - такие  же,
как то окно, за которым стоял я, и  в  этих  сотах,  в  лабиринте  зданий,
лестниц и лифтов, я нашел человека, который, быть может...
   Я прижался лбом к оконному стеклу. Внизу, подо мной, все подъезды  были
освещены. Этот желтый свет будет гореть всю ночь.


   - Ресторан рядом, - сказал Степа.
   Я взял с кровати фотографии.
   - Месье де Джагорьев, - сказал я, - не могли бы вы дать  мне  на  время
эти фотографии?
   - Я их вам дарю.
   Он указал на красную коробку.
   - Дарю вам все фотографии.
   - Но... ведь...
   - Берите.
   Его тон не  допускал  возражений,  и  мне  ничего  не  оставалось,  как
подчиниться. Когда мы выходили из квартиры, в руках у  меня  была  красная
коробка.
   Мы вышли из дома и свернули на набережную Генерала  Кенига.  Спустились
по каменной лестнице. На самом берегу Сены стояло  кирпичное  здание.  Над
дверью -  вывеска:  "БАР-РЕСТОРАН  ДЕ  Л'ИЛЬ".  Мы  вошли.  Зал  с  низким
потолком, столики, покрытые белыми бумажными скатертями, плетеные  кресла.
В окна видна была Сена и фонари на мосту Пюто. Мы сели за столик в глубине
зала. Кроме нас, в ресторане никого не было.
   Степа порылся в сумке и  выложил  на  середину  стола  бумажный  пакет,
который купил при мне в бакалейной лавке.
   - Как обычно? - спросил его официант.
   - Как обычно.
   - А что подать месье? - спросил официант, указывая на меня.
   - То же, что и мне.
   Официант очень быстро принес нам две тарелочки с балтийской  сельдью  и
налил в стаканчики величиной с наперсток минеральную воду. Из лежащего  на
столе пакета Степа вынул огурцы и разделил их между нами.
   - Ну, как вам?
   - Вполне.
   Красную коробку я положил на стул возле себя.
   - Она правда вам не нужна? Ведь это память...
   - Нет, не нужна. Теперь она ваша. Я передаю вам ее как эстафету.
   Ели мы молча. Мимо  окна  проплыла  баржа,  так  близко,  что  я  успел
разглядеть в окно людей, сидевших вокруг стола, - они тоже ужинали.
   - А эта... Гэй Орлова, - сказал я. - Вы не знаете, что с ней стало?
   - Гэй Орлова? По-моему, она умерла.
   - Умерла?
   - Мне кажется, да. Я видел ее раза два-три... мы были  едва  знакомы...
Это моя мать дружила со старым Джорджадзе. Еще огурчика?
   - Спасибо.
   - Она, я слышал, вела в Америке весьма бурную жизнь.
   - Вы не знаете, кто мог бы рассказать мне о... Гэй Орловой?
   Степа растроганно посмотрел на меня.
   - Мой бедный друг... увы... никто... Разве что в Америке...
   Проплыла еще одна баржа, неторопливая, темная, словно покинутая.
   - Лично я на десерт всегда беру банан, - сказал он. - А вы?
   - Я тоже.
   Мы съели по банану.
   - А родители этой... Гэй Орловой? - спросил я.
   - Они, должно быть, скончались в Америке. Умирают, знаете ли, везде...
   - А во Франции у Джорджадзе не было родственников?
   Он пожал плечами.
   - Почему вы так интересуетесь Гэй Орловой? Кто  она  вам  -  сестра?  -
спросил он с милой улыбкой. - Кофе будете?
   - Нет, спасибо.
   - И я нет.
   Он хотел было заплатить за  ужин,  но  я  опередил  его.  Мы  вышли  из
"Бара-ресторана де л'Иль" на набережную, и он взял меня  под  руку,  чтобы
подняться по лестнице.  Над  водой  повис  туман,  мягкий  и  ледяной,  от
которого легкие наполнялись такой прохладой, что казалось,  будто  плывешь
по воздуху. Я  едва  различал  очертания  домов  на  набережной,  всего  в
нескольких метрах от нас.
   Я довел Степу, точно слепого, до сквера,  где  единственными  приметами
были желтые пятна подъездов. Он пожал мне руку.
   - Ну что ж, попробуйте найти Гэй Орлову, - сказал он, - раз уж это  так
для вас важно...
   Я смотрел, как он входит в освещенный подъезд. Он остановился и помахал
мне рукой. Я замер с большой красной коробкой под мышкой, словно  ребенок,
получивший подарок на чужих именинах, и в эту минуту  я  был  уверен,  что
Степа продолжает мне что-то говорить, но туман поглощает звуки его голоса.



        5


   На почтовой открытке - Английская набережная в Ницце, летом.

   "Дорогой Ги, я получил Ваше  письмо.  Все  дни  здесь  похожи  один  на
другой, но Ницца очень  красивый  город.  Хорошо  бы  Вы  навестили  меня.
Странным образом мне  случается  здесь  столкнуться  на  улице  с  людьми,
которых я не видел лет двадцать или считал давно умершими. И  мы  пугаемся
друг друга. Ницца - город призраков и привидений, но  я  надеюсь,  что  не
сразу войду в их компанию.
   Что касается женщины, которую Вы разыскиваете,  лучше  всего  позвонить
Бернарди - Мак-Магон 00-08. Он сохранил довольно тесные контакты с  людьми
из разных служб и с радостью Вам поможет.
   Мой дорогой Ги, жду Вас в Ницце, а пока остаюсь навсегда преданным  Вам
- Хютте.
   P.S. Не забывайте, помещение Агентства в Вашем распоряжении".



        6


   23 октября 1965

   Объект: ОРЛОВА, Галина, известна под именем "Гэй" Орлова.
   Родилась: в Москве (Россия) в 1914-м. Родители - Кирилл Орлов  и  Ирина
Джорджадзе.
   Подданство: не имеет. (Правительство Союза  Советских  Социалистических
Республик лишило родителей мадемуазель Орловой и ее саму  гражданства  как
эмигрантов.) Мадемуазель Орлова  имела  обычный  вид  на  жительство.  Она
прибыла во Францию из Соединенных Штатов, по всей видимости, в 1936 г.
   В  США  мадемуазель  Орлова  зарегистрировала  брак  с  мистером  Уолдо
Блантом, с которым потом развелась.
   Мадемуазель Орлова  проживала:  Париж,  VIII  округ,  ул.  Сирк,  отель
"Шатобриан"; Париж-VIII,  авеню  Монтеня,  53;  Париж-XVI,  авеню  Маршала
Листе, 25.
   До приезда во Францию мадемуазель Орлова была как будто  танцовщицей  в
Соединенных Штатах.
   В Париже она вела весьма  роскошную  жизнь,  но  источники  ее  доходов
неизвестны.
   Мадемуазель Орлова скончалась в 1950 г. у себя  дома  -  авеню  Маршала
Лиоте, 25, Париж-XVI, - от слишком сильной дозы снотворного.
   Уолдо Блант, ее бывший муж, проживает в Париже с 1952 г. и  подвизается
в  качестве  пианиста  в  различных  ночных  заведениях.  Он  американский
гражданин.
   Родился 30 сентября 1910 г. в Чикаго.
   Вид на жительство во Франции N 534НС828.

   К этому листку, напечатанному на машинке, приложена  визитная  карточка
Жан-Пьера Бернарда, где написано несколько слов:

   "Вот все имеющиеся у меня сведения.  Всегда  к  Вашим  услугам.  Поклон
Хютте".



        7


   На застекленной двери афиша: "Пианист Уолдо Блант  играет  ежедневно  в
баре отеля "Хилтон", с 18 до 21 часа".
   Бар переполнен, все места заняты, кроме одного кресла за столиком,  где
сидел японец в очках в золотой оправе. Наклонившись,  я  попросил  у  него
разрешения сесть, но он, видно, ничего не понял, а когда я сел, не обратил
на меня ни малейшего внимания.
   Посетители, американцы и японцы, входили в бар, окликали друг друга,  и
их голоса звучали все громче.  Они  стояли  в  проходах  между  столиками.
Некоторые  со  стаканами  в  руках  опирались   на   спинки   кресел   или
присаживались на подлокотники.  Какая-то  молодая  женщина  устроилась  на
коленях у седовласого господина.
   Уолдо Блант опоздал минут на  пятнадцать  и  сел  за  рояль.  Невысокий
пухлый человек в сером костюме, лысеющий, с тонкими усиками. Он  обернулся
и обвел взглядом столики, у которых толпились люди. Медленно провел правой
рукой по клавишам и взял наугад несколько аккордов. Мне повезло,  я  сидел
совсем близко от него.
   Он начал наигрывать какую-то мелодию, по-моему "На  набережных  старого
Парижа", но из-за гула голосов и взрывов смеха музыка была еле  слышна,  и
даже я, сидя у самого рояля, не  все  мог  уловить.  Выпрямившись  и  чуть
склонив голову, он невозмутимо продолжал играть. Мне стало больно за него,
ведь было же, наверное, время, когда его слушали. С тех пор ему  пришлось,
видимо,  привыкнуть  к   этому   вечному   жужжанию   множества   голосов,
заглушавшему его музыку. Что он скажет, если я произнесу имя Гэй  Орловой?
Выведет ли оно его хоть на миг из полного безразличия? Или это имя уже  ни
о чем не может ему напомнить, так же как звуки, которые  он  извлекает  из
рояля, бессильны возобладать над гулом голосов?
   Бар постепенно опустел.  Остались  только  японец  в  очках  в  золотой
оправе, я и - в глубине зала - та молодая женщина, которую я видел  раньше
на коленях у седого господина,  теперь  она  сидела  рядом  с  краснолицым
толстяком в голубом костюме. Они говорили по-немецки. Очень громко.  Уолдо
Блант играл протяжную, хорошо мне знакомую мелодию.
   Он обернулся к нам.
   - Не угодно ли вам, мадам, месье, чтобы я сыграл что-нибудь  по  вашему
заказу? - спросил он холодно, с легким американским акцентом.
   Японец  рядом  со  мной  не  пошевельнулся.  Он  сидел  неподвижно,   с
бесстрастным лицом, и мне казалось, что при малейшем сквозняке он свалится
с кресла, - ведь наверняка это был просто набальзамированный труп.
   - "Sag warum" ["Скажи, почему" (нем.)], пожалуйста, -  бросила  хриплым
голосом женщина из глубины зала.
   Блант чуть кивнул и начал играть "Sag warum". Свет в  баре  приглушили,
как в дансингах при первых звуках слоу.  Женщина  и  краснолицый  толстяк,
воспользовавшись этим, принялись целоваться, рука  женщины  скользнула  за
ворот его рубашки, потом ниже. На неподвижном японце поблескивали  очки  в
золотой оправе. У Бланта за роялем был вид подрагивающего робота:  мелодия
"Sag warum" требует беспрерывных ударных аккордов.
   О чем он думал, пока за его  спиной  краснолицый  толстяк  гладил  ногу
блондинки, а набальзамированный японец восседал уже, наверное,  не  первый
день все в том же кресле хилтонского бара? Ни о чем он не думал, я  был  в
этом уверен. Он казался почти недосягаемым в своей отрешенности. Имел ли я
право  грубо  нарушить  эту  отрешенность,  бередить  в  нем   болезненные
воспоминания?
   Краснолицый толстяк и блондинка вышли  из  бара,  скорее  всего,  чтобы
уединиться в номере. Он тянул ее за руку, и она старалась идти прямо. Мы с
японцем остались одни. Блант опять  обернулся  и  произнес  своим  ледяным
тоном:
   - Не желаете ли, чтобы я сыграл что-нибудь по вашему выбору?
   Японец не дрогнул.
   - Если можно, месье, "Что остается от нашей любви", - сказал я.
   Он играл эту мелодию со странной медлительностью, она казалась  тягучей
и словно увязала в болоте, из  которого  с  трудом  высвобождались  звуки.
Время  от  времени  он  застывал,  будто  обессилевший,  спотыкающийся  от
усталости путник. Он  взглянул  на  часы,  резко  встал  и,  поклонившись,
обратился к нам:
   - Месье, уже двадцать один час. Всего доброго.
   Он вышел. Я последовал за ним,  оставив  набальзамированного  японца  в
гробнице бара.
   Блант двинулся по коридору, пересек пустынный холл. Я догнал его.
   - Месье Уолдо Блант?.. Я бы хотел поговорить с вами.
   - О чем?
   Он бросил на меня затравленный взгляд.
   - О человеке, которого вы знали когда-то... О женщине... ее звали  Гэй.
Гэй Орлова.
   Он замер посередине холла.
   - Гэй...
   Он зажмурился, будто ему в лицо внезапно ударил луч прожектора.
   - Вы... вы знали... Гэй?
   - Нет.
   Мы вышли из отеля. Группа мужчин и женщин в вечерних Туалетах  кричащих
цветов - гранатовых смокингах, длинных платьях зеленого и небесно-голубого
атласа - ждала такси.
   - Мне неловко вас беспокоить...
   - А вы меня не беспокоите, - сказал он задумчиво. -  Я  уже  так  давно
ничего не слышал о Гэй... Да вы, собственно, кто?
   - Ее родственник. Я... хотел бы узнать у вас  некоторые  подробности...
ее жизни...
   - Подробности?
   Он потер висок указательным пальцем.
   - Что я могу вам сказать?..
   Мы шли вдоль отеля по узкой улочке, ведущей к Сене.
   - Мне надо домой, - сказал он.
   - Я провожу вас.
   - Так вы правда родственник Гэй?
   - Да. Наша семья хотела бы узнать побольше о ее судьбе.
   - Она давно умерла.
   - Я знаю.
   Он шел очень быстро, и я еле поспевал за ним. Старался держаться рядом.
Мы были уже на набережной Бранли.
   - Я живу напротив, - сказал он, показывая на тот берег Сены.
   Мы зашагали по Бирхакеймскому мосту.
   - Вряд ли я смогу вам многое рассказать. Все это было так давно...
   Он замедлил шаг,  словно  почувствовал  себя  наконец  в  безопасности.
Может, он шел  так  торопливо,  считая,  что  за  ним  следят.  Или  чтобы
отделаться от меня.
   - А я и не знал, что у Гэй есть родственники, - сказал он.
   - Как же... со стороны Джорджадзе...
   - Простите?
   - Семья Джорджадзе... Фамилия ее деда - Джорджадзе...
   - А, ясно...
   Остановившись, он облокотился на  каменный  парапет  моста.  Я  не  мог
последовать его примеру - у меня закружилась бы голова. Я стоял перед ним.
Он заговорил не сразу.
   - Вы знаете... что я был ее мужем?
   - Знаю.
   - Откуда?
   - Это записано в старых документах.
   - Мы вместе выступали в одном ночном кабачке в Нью-Йорке... Я играл  на
рояле... Она попросила меня жениться на  ней,  просто  хотела  остаться  в
Америке и не обращаться к иммиграционным властям... - Он покачал  головой,
вспомнив это. - Забавная была девочка. Потом  она  стала  любовницей  Лаки
Лучано... [Сальваторе Лучано  (1897-1962),  прозванный  Лаки  Лучано  (что
по-английски означает Счастливчик Лучано) - один из главарей  американской
мафии по торговле наркотиками] Познакомилась с ним, когда начала выступать
в казино на Палм-Айленд...
   - Лучано?
   - Да-да, Лучано... Она была с ним, когда его арестовали в  Арканзасе...
Потом встретила какого-то француза, я узнал,  что  они  вместе  уехали  во
Францию...
   Его лицо просветлело. Он улыбался.
   - Я рад, месье, что могу поговорить о Гэй...
   Под нами, на правый берег Сены, проехал поезд метро.  Потом  второй,  в
обратном направлении. Их грохот заглушал  голос  Бланта.  Он  говорил  мне
что-то - я видел это по движениям его губ.
   - ...Самая красивая девушка, какую я знал...
   И этот обрывок фразы, который я чудом уловил сквозь шум, поверг меня  в
глубокое отчаяние. Я стоял на мосту ночью,  с  совершенно  незнакомым  мне
человеком и пытался вырвать у него какие-то  сведения,  которые  могли  бы
пролить свет на мое прошлое, но из-за громыхания вагонов не слышал, что он
говорил.
   - Может, пройдем немного вперед?
   Но он был так погружен в свои мысли, что даже не ответил.  Он,  видимо,
давно уже не думал об этой Гэй  Орловой,  и  теперь  воспоминания  о  ней,
всплывая на поверхность сознания, оглушали его, словно шквальный ветер. Он
стоял неподвижно, по-прежнему опершись на парапет.
   - Давайте все-таки пройдем вперед...
   - Вы знали Гэй? Встречались с ней?
   - Нет. Поэтому я и хотел, чтобы вы мне о ней рассказали.
   -  Она  была  блондинкой...  с  зелеными  глазами...  очень   необычная
внешность... как бы вам ее описать... Пепельные волосы...
   Пепельная блондинка. Которая, возможно, сыграла  не  последнюю  роль  в
моей жизни. Надо внимательнее рассмотреть ее фотографию. И постепенно  все
вернется. А может, он направит меня по более точному следу.  Все-таки  мне
повезло, что я нашел этого Уолдо Бланта.
   Я взял его под руку. Не могли же мы вечно торчать на мосту. Мы пошли по
набережной Пасси.
   - Вы виделись с ней во Франции? - спросил я.
   - Нет. Когда я приехал  во  Францию,  ее  уже  не  было  в  живых.  Она
покончила с собой...
   - Почему?
   - Она часто мне говорила, что боится постареть...
   - А когда вы ее видели в последний раз?
   - После истории с Лучано она познакомилась с тем французом. В то  время
мы иногда виделись.
   - Вы знали этого француза?
   - Нет.  Она  говорила,  что  собирается  выйти  за  него,  чтобы  стать
француженкой... Она была одержима идеей обрести гражданство...
   - Вы развелись?
   - Конечно... Наш брак длился всего полгода. Как раз  достаточно,  чтобы
успокоить  иммиграционные  службы,  которые   хотели   выдворить   ее   из
Соединенных Штатов.
   Я напряженно слушал, стараясь не упустить нить рассказа. Тем более  что
он говорил очень тихо.
   - Она уехала во Францию... И больше я ее не видел... А потом узнал... о
самоубийстве...
   - Как вы узнали?
   - От одного приятеля-американца, он был знаком с Гэй и  оказался  в  то
время в Париже. Он прислал мне маленькую вырезку из газеты...
   - Вы сохранили ее?
   - Да, конечно, она у меня дома, в столе.
   Мы поднялись к садам Трокадеро.  Там  царило  оживление,  фонтаны  были
освещены.  У  фонтанов  и  на  Иенском  мосту  толпились   туристы.   Этот
октябрьский субботний вечер казался  весенним  -  много  гуляющих,  теплый
воздух, еще не облетевшие листья.
   - Я живу чуть дальше...
   Сады Трокадеро остались позади, мы свернули на Нью-Йоркскую авеню. Там,
на набережной, под деревьями, у меня возникло неприятное ощущение, что все
это мне только снится. Я уже прожил свою жизнь и  теперь  просто  призрак,
парящий  в  теплом  воздухе  субботнего  вечера.  К  чему  восстанавливать
оборванные связи, отыскивать ходы, которые давным-давно  замурованы?  И  я
уже с трудом верил в реальность этого пухлого усатого  человечка,  идущего
рядом.
   -  Как  странно,  я  вдруг  вспомнил  имя  француза,  с   которым   Гэй
познакомилась в Америке...
   - Как его звали? - спросил я, и голос мой дрогнул.
   - Говард...  это  его  фамилия...  не  имя...  подождите...  Говард  де
что-то...
   Я остановился.
   - Говард де?..
   - Де... де... Люц... Л... Ю... Ц... Говард де Люц... меня поразила  эта
фамилия... полуанглийская, полуфранцузская... а может, испанская...
   - А имя?
   - Имя?
   Он развел руками.
   - Вы не знаете, как он выглядел?
   - Нет.
   Я покажу  ему  фотографию,  на  которой  Гэй  снята  вместе  со  старым
Джорджадзе и тем, кто, как я считал, был мною.
   - Чем занимался этот Говард де Люц?
   - Гэй говорила, что  он  из  аристократической  семьи...  Ничем  он  не
занимался. -  Блант  усмехнулся.  -  Хотя  нет...  нет...  подождите...  Я
вспоминаю... Он  долго  жил  в  Голливуде...  Гэй  говорила,  он  был  там
доверенным лицом актера Джона Гилберта...
   - Доверенным лицом Джона Гилберта?
   - Да, в последние годы его жизни.
   По Нью-Йоркской авеню машины мчались быстро и так бесшумно, что во  мне
росло ощущение нереальности происходящего. Они проносились с  приглушенным
шелестом, словно скользили по воде. Мы были уже у моста Альма.  Говард  де
Люц. Есть надежда, что это мое  имя.  Да,  эти  звуки  пробуждают  во  мне
что-то, но столь же неуловимое, как отблеск лунного света. Если Говард  де
Люц - это действительно я, то мне нельзя  отказать  в  оригинальности:  из
множества профессий, одна другой пленительнее и почетней,  я  выбрал  роль
"доверенного лица Джона Гилберта".
   Не доходя до Музея современного  искусства,  мы  свернули  в  маленькую
улочку.
   - Я живу здесь, - сказал он.
   В лифте свет не горел, а на  лестнице  он  тут  же  погас,  и  пока  мы
поднимались, в полной темноте, до нас долетели звуки музыки и смех.
   Лифт остановился, и я почувствовал, как Блант рядом  со  мной  пытается
нащупать ручку дверцы. Наконец он ее открыл. Выходя из  лифта,  я  толкнул
его - на площадке было совсем темно,  хоть  глаз  выколи.  Смех  и  музыка
доносились из квартиры на этом этаже. Блант повернул ключ в замке.
   Он прикрыл за нами дверь, мы оказались в  передней,  освещенной  слабым
светом  голой  лампочки,  свисавшей  с  потолка.  Блант  в   растерянности
остановился. Я подумал, не пора ли мне откланяться.  Оглушительно  гремела
музыка. На пороге комнаты появилась рыжеволосая молодая  женщина  в  белом
купальном халате. Она удивленно оглядела нас.  Небрежно  запахнутый  халат
приоткрывал ее грудь.
   - Моя жена, - сказал мне Блант.
   Она чуть кивнула мне и обеими руками стянула у шеи ворот халата.
   - Я не знала, что ты так рано вернешься, - заявила она.
   Так мы и стояли, не двигаясь, и от тусклого электрического  света  наши
лица казались смертельно бледными. Я оберн