- улица Камбон.
   На улице Камбон ни одного огонька, только лиловатое мерцание,  наверное
от витрины. Я слышу, как отдается звук моих шагов по тротуару. Я  один.  И
снова меня охватывает страх, тот страх, который я  испытывал  всякий  раз,
спускаясь по улице Мирабо, - страх, что меня заметят, остановят, потребуют
документы. Было бы обидно - за несколько десятков метров до конечной цели.
Только не бежать. Идти спокойно, ровным шагом.
   Отель "Кастилия". Я открываю дверь. У конторки никого нет. Я прохожу  в
маленькую гостиную, чтобы перевести дух, отереть пот со лба. В эту ночь  я
снова избежал опасности. Наверху меня ждет она. Она одна  ждет  меня,  она
одна заметила бы мое исчезновение в этом городе.
   Номер с бледно-зелеными стенами. Красные занавеси задернуты.  Слева  от
постели горит ночник. Я слышу пряный аромат ее духов, и я не вижу  ничего,
кроме веснушек на ее коже и родинки на правом боку.



        26


   Часам к семи он с сыном возвращается с пляжа - это время суток он любил
больше всего. Он держал мальчика за руку, или тот бежал впереди.
   Улица была безлюдна, по тротуару скользили последние лучи  солнца.  Они
шли вдоль аркад, и мальчик  всякий  раз  застывал  перед  кондитерской  "У
королевы Астрид". А он разглядывал витрины книжного магазина.
   В тот вечер его внимание привлекла одна книга, выставленная в  витрине.
В заглавии, напечатанном гранатовыми буквами, было  слово  "Кастилия",  и,
пока он шел под аркадами, сжимая руку сына, а тот веселился,  перепрыгивая
через солнечные лучи, бороздившие тротуар, это слово "Кастилия" воскресило
в его памяти отель в Париже, неподалеку от улицы Фобур-Сент-Оноре.
   Когда-то, очень давно, один  человек  назначил  ему  свидание  в  отеле
"Кастилия". Он уже встречался с ним в особняке на авеню Гош, где толпились
эти странные люди, которые, понизив голос,  обделывали,  видимо,  какие-то
свои дела. Этот человек предложил ему два брильянтовых  браслета  и  зажим
для  галстука,  потому  что  хотел  бежать  из  Франции.  Он  оставил  ему
драгоценности, уложенные в кожаный футляр, они договорились встретиться на
следующий день вечером в отеле "Кастилия", где тот жил.
   Он вспомнил гостиничный холл с конторкой портье, рядом - крошечный  бар
и сад, обнесенный стеной с зеленой  решеткой  поверху.  Швейцар  позвонил,
чтобы предупредить о его приходе, и назвал номер комнаты.
   Его вчерашний знакомый лежал на кровати  с  сигаретой  во  рту.  Он  не
втягивал дым, а нервно выбрасывал его плотными облачками. Высокий брюнет -
накануне, на авеню Гош, он представился как "бывший торговый атташе  одной
из латиноамериканских миссий". Но назвал только свое имя - Педро.
   Педро присел на край кровати и улыбнулся ему робкой улыбкой.  Почему-то
он испытывал симпатию к этому Педро, хотя совсем его  не  знал.  Казалось,
тот чувствует себя в гостиничном номере как в западне. Он тут же  протянул
Педро конверт с деньгами. Накануне ему удалось перепродать  драгоценности,
получив большую прибыль. "Вот, - сказал он,  -  я  добавил  к  условленной
сумме половину прибыли". Педро поблагодарил его и  сунул  конверт  в  ящик
ночного столика.
   В эту минуту он заметил, что дверца шкафа напротив кровати  приоткрыта.
На плечиках висели платья и меховая  шубка.  Значит,  Педро  жил  здесь  с
женщиной. И он снова подумал, что положение Педро  и  этой  женщины  было,
наверное, весьма ненадежным.
   Педро, который уже снова лежал, закурил следующую сигарету. Он, видимо,
почувствовал к нему доверие, потому что сказал:
   - Я все реже решаюсь выходить на улицу... - И даже прибавил:  -  Иногда
мне бывает так страшно, что я весь день не встаю с постели...
   Прошло уже столько лет, а он все еще  слышит  две  эти  фразы,  которые
Педро произнес глухим голосом. Он не нашелся, что  ответить.  И  вышел  из
положения каким-то общим замечанием, вроде: "В странное все-таки время  мы
живем".
   Тогда Педро вдруг сказал:
   - Я, кажется, нашел способ уехать из Франции... Когда есть деньги,  все
возможно...
   Он вспомнил, что за окнами кружились  крохотные  снежинки,  похожие  на
дождевые капли... И от этого падающего снега, и ночи, и тесного номера ему
стало трудно дышать. Можно ли еще бежать куда-то, даже имея деньги?
   -  Да,  -  прошептал  Педро.  -  У  меня  есть  возможность  попасть  в
Португалию... Через Швейцарию...
   При слове "Португалия" он тут же представил себе зеленый океан, солнце,
оранжад, который потягиваешь через соломинку, сидя под тентом. Быть  может
- кто знает? - подумал он в ту минуту, мы когда-нибудь встретимся с Педро,
летом,  в  кафе,  в  Лиссабоне  или  Эшториле...   Будем   наливать   себе
сельтерскую, небрежно нажимая  на  рычажок  сифона...  И  какими  далекими
покажутся тогда жалкий номер  в  отеле  "Кастилия",  снег,  тьма,  мрачный
зимний Париж и все  эти  перепродажи,  чтобы  как-то  вырваться  отсюда...
Уходя, он сказал Педро: "Удачи вам".
   Что стало с Педро? Ему хотелось, чтобы этот человек, которого он  видел
всего два раза в жизни много лет назад, чувствовал себя так же  покойно  и
счастливо, как он  сегодня,  в  тихий  летний  вечер,  гуляя  с  ребенком,
перескакивающим через последние солнечные блики на тротуаре.



        27


   "Дорогой Ги, спасибо Вам за письмо. Мне очень хорошо в Ницце.  Я  нашел
старую русскую церковь на улице Лоншан, куда меня  часто  водила  бабушка.
Это  было  в  тот  самый  год,  когда  я  пристрастился  к  теннису  вслед
за-шведским королем Густавом... В Ницце  каждый  закоулок  напоминает  мне
детство.
   В этой русской церкви есть комната, уставленная застекленными  книжными
шкафами. Посередине - большой стол  вроде  бильярдного  и  старые  кресла.
Каждую среду бабушка приходила сюда за книгами, и я увязывался за ней.
   Книги были конца XIX века. Да и комната  сохраняла  очарование  читален
того времени. Я провожу в ней  долгие  часы,  читая  по-русски,  хотя  уже
подзабыл язык.
   Вдоль церкви тянется тенистый сад с высокими пальмами и эвкалиптами.  И
среди этих тропических  деревьев  вдруг  возникает  береза  с  серебристым
стволом. Я думаю, ее посадили здесь,  чтобы  напомнить  нам  нашу  далекую
Россию.
   Как  мне  сознаться  Вам,  дорогой  Ги,  что  я   добиваюсь   должности
библиотекаря? Если все получится - а я на это очень уповаю,  -  мне  будет
приятно принять Вас в местах моего детства.
   После всех превратностей судьбы (я не осмелился сказать священнику, что
был частным детективом) я возвращаюсь к своим истокам.
   Вы были правы, в жизни важно не будущее, а прошлое.
   Что касается Вашей просьбы, то мне кажется, разумнее  всего  Вам  будет
прибегнуть к помощи "Розыска по заявлению родственников". Я тут же написал
де Сверту, который по роду  своей  деятельности  может  ответить  на  Ваши
вопросы. Он без промедления вышлет Вам все собранные сведения.
   Ваш Хютте.
   P.S. По поводу так называемого Олега де Вреде, личность которого нам до
сих пор не удавалось установить, хочу  сообщить  Вам  хорошие  новости:  с
ближайшей почтой  Вы  получите  письмо  с  некоторыми  данными  о  нем.  Я
порасспросил наудачу нескольких стариков из русской колонии в Ницце -  мне
казалось, что в фамилии Вреде есть что-то русское или остзейское, -  и  по
счастливой случайности напал на мадам Каган, у  которой  это  имя  вызвало
кое-какие воспоминания. Дурные, честно говоря, которые  она  предпочла  бы
вычеркнуть из своей памяти, но она обещала мне написать Вам  и  рассказать
все, что знает".



        28


   "Объект: КУДРЕЗ, Дениз Иветт.
   Родилась: в Париже, 21 декабря 1917-го, от Поля  Кудреза  и  Генриэтты,
урожденной Богарт.
   Подданство: французское.
   3 апреля 1939-го в мэрии XVII округа  зарегистрировала  брак  с  Джимми
Педро Стерном, родившимся  30  сентября  1912  г.  в  Салониках  (Греция),
греческим подданным.
   Мадемуазель Кудрез проживала по следующим адресам:
   Аустерлицкая набережная, 9, Париж (XIII);
   Римская улица, 97, Париж (XVII);
   Отель "Кастилия", ул. Камбон, Париж (VIII);
   ул. Камбасерес, 10-бис, Париж (VIII).
   Мадемуазель Кудрез позировала фотографам журналов под именем Мут.
   Потом работала манекенщицей у Ж.Ф., ул.  Ла  Боэси,  32;  в  дальнейшем
стала компаньонкой некоего Ван Аллена, голландского подданного, открывшего
ателье мод на сквере Оперы,  6,  Париж  (IX),  в  апреле  1941  г.  Ателье
просуществовало недолго - оно закрылось в январе 1945-го.
   Мадемуазель Кудрез исчезла, пытаясь тайно  пересечь  франко-швейцарскую
границу в феврале 1943-го. Расследование, проведенное  в  Межеве  (Верхняя
Савойя) и Аннемассе (Верхняя Савойя), не дало никаких результатов".



        29


   "Объект: СТЕРН, Джимми Педро.
   Родился: в Салониках (Греция), 30 сентября 1912-го, от Джорджа Стерна и
Джювии Сарано.
   Подданство: греческое.
   3 апреля 1939 г. в мэрии XVII округа зарегистрировал брак с Дениз Иветт
Кудрез, французской подданной.
   Где месье Стерн жил во Франции, неизвестно.
   Сохранилась лишь гостиничная карточка, датированная  февралем  1939-го,
где указано, что некий месье Джимми Педро Стерн проживал в  это  время  по
адресу:
   Отель "Линкольн", ул. Байар, 24, Париж (VIII).
   Тот же адрес фигурирует в акте бракосочетания в мэрии XVII округа.
   Отеля "Линкольн" более не существует.
   На карточке отеля "Линкольн" стояло:
   Имя: СТЕРН, Джимми Педро.
   Адрес: улица Темных Лавок, 2, Рим (Италия).
   Профессия: маклер.
   Месье Джимми Педро Стерн исчез в 1940 году".



        30


   "Объект: МАКЭВОЙ, Педро.
   Было очень трудно собрать какие-либо сведения о месье Педро  Макэвое  -
как в префектуре полиции, так и в адресном столе.
   Нам  сообщили,  что  некий  Педро  Макэвой,   подданный   Доминиканской
Республики, работал в Доминиканской миссии в Париже и проживал  в  декабре
1940 года на бульваре Жюльен-Потен, 9, в Нейи-сюр-Сен.
   В дальнейшем его следы теряются.
   Судя по всему, месье Педро Макэвой покинул Францию во  время  последней
войны.
   Возможно  также,  что  этот  человек  пользовался  чужим   именем   или
фальшивыми документами, как нередко случалось в те годы".



        31


   День рождения Дениз. В тот зимний вечер в Париже шел снег,  но  тут  же
таял, превращаясь в грязь. Людей поглощало метро, они торопливо шагали  по
улицам. На Фобур-Сент-Оноре сверкали витрины. Приближалось Рождество.
   Я зашел к ювелиру - я так и вижу лицо этого человека. Его бороду,  очки
с дымчатыми стеклами. Я купил Дениз кольцо. Когда  я  вышел  из  магазина,
снег падал по-прежнему. Я испугался, что Дениз не придет  на  свидание,  и
тогда впервые мне пришло в голову, что мы можем потерять друг друга в этом
городе, среди снующих в спешке теней.
   Но я уже не помню, звали меня в тот вечер Джимми или Педро,  Стерн  или
Макэвой.



        32


   Вальпараисо. Она стоит на задней площадке трамвая, около окна,  зажатая
в толпе  пассажиров,  между  человечком  в  темных  очках  и  черноволосой
женщиной с лицом мумии, пахнущей фиалковыми духами.
   Скоро они все сойдут на остановке у  площади  Эчауррен,  и  она  сможет
сесть. Она только два раза в неделю  ездит  в  Вальпараисо  за  покупками,
потому что живет на холмах, в квартале Серро Алегре. Она снимает там  дом,
в котором открыла балетную школу.
   Она не жалеет, что покинула Париж пять лет  назад,  -  после  того  как
сломала ногу в щиколотке и узнала, что больше не сможет  танцевать.  Тогда
она  решила  уехать  и  порвать  со  всем,  что  было  ее  жизнью.  Почему
Вальпараисо? Потому что здесь у нее был хоть один знакомый - бывший танцор
балетной труппы Куэваса.
   Она не собирается возвращаться в Европу. Она  навсегда  останется  жить
там, на холмах, будет давать уроки в своей балетной школе и в конце концов
забудет старые фотографии, висящие на стенах,  -  фотографии  тех  времен,
когда она была в труппе полковника Базиля.
   Она редко вспоминает о своей жизни до несчастного случая. В  ее  голове
все смешалось. Она путает имена, места, даты. И все же  одно  воспоминание
неизменно всплывает в ее голове, два раза в неделю, всегда в одно и то  же
время, в одном и том же месте, - воспоминание более четкое, чем остальные.
   Это случается, когда трамвай, как и сегодня вечером, останавливается  в
нижней части проспекта Эррасурис. Тенистый, обсаженный деревьями проспект,
полого поднимающийся вверх, напоминает ей улицу  в  Жуи-ан-Жоза,  где  она
жила в детстве. У нее перед  глазами  стоит  дом  на  углу  улицы  Доктора
Курцена, плакучая ива, белая ограда, протестантский храм  напротив  и  там
внизу - ресторанчик "Робин Гуд".  Она  помнит  одно  воскресенье,  так  не
похожее на все прочие, когда за ней приехала ее крестная.
   Она ничего не знает об этой женщине и помнит только ее имя -  Дениз.  У
нее была машина  с  открытым  верхом.  В  то  воскресенье  ее  сопровождал
темноволосый мужчина. Они втроем ели мороженое  и  катались  на  лодке,  а
вечером, возвращаясь в Жуи-ан-Жоза, остановились на ярмарке.  Она  с  этой
Дениз, своей крестной, каталась на  автоскутере,  а  темноволосый  мужчина
смотрел на них.
   Она хотела бы знать о них больше. Их имена и фамилии. Где они жили? Что
с ними стало? Она всегда задает себе эти вопросы,  пока  трамвай  едет  по
проспекту Эррасурис, поднимаясь к кварталу Серро Алегре.



        33


   В тот вечер я сидел за столиком в баре при бакалейной лавке, куда  меня
когда-то привел Хютте, - она находилась прямо напротив Агентства, на авеню
Ньель. На полках за стойкой разложены экзотические продукты: разные  сорта
чая,  рахат-лукум,  варенье  из  розовых  лепестков,  балтийская   сельдь.
Завсегдатаи бара, бывшие жокеи, вспоминали  былое,  показывая  друг  другу
старые,  замызганные  фотографии  лошадей,  давно  уже  не  участвующих  в
скачках.
   Двое мужчин у стойки разговаривали вполголоса. Один из них был в пальто
цвета палых листьев, доходившем  ему  почти  до  пят.  Как  и  большинство
посетителей, он был невысокого роста. Он повернулся, вероятно,  для  того,
чтобы посмотреть на часы, висевшие над входной дверью, и его  взгляд  упал
на мое лицо.
   Он смертельно побледнел. И уставился на меня,  разинув  рот,  вытаращив
глаза.
   Нахмурившись, он  медленно  подошел  ко  мне.  Остановился  перед  моим
столиком.
   - Педро...
   Он помял ткань моего пиджака у плеча.
   - Педро, это ты? - Я не  решался  ответить.  Он,  видимо,  смутился.  -
Простите, - сказал он. - Вы не Педро Макэвой?
   - Да, - сказал я быстро. - А что?
   - Педро, ты... ты не узнаешь меня?
   - Нет.
   Он сел напротив.
   - Педро... Я... Я Андре Вилдмер... - Он был потрясен. Он взял  меня  за
руку. - Андре Вилдмер... Жокей... Ты меня не помнишь?
   - Извините, - сказал я. - У меня провалы в  памяти.  Когда  мы  с  вами
встречались?
   - Но... ты же прекрасно знаешь... Я, Фредди...
   Это имя словно током ударило меня. Жокей. Бывший садовник  в  Вальбрезе
рассказывал мне про какого-то жокея.
   - Странно,  -  сказал  я.  -  Один  человек  говорил  мне  о  вас...  В
Вальбрезе...
   Глаза его увлажнились. Из-за того, что  он  был  навеселе?  Или  просто
разволновался?
   - Но послушай, Педро... Ты что, не помнишь, как мы с  Фредди  ездили  в
Вальбрез?..
   - Смутно. Садовник в Вальбрезе мне как раз про это рассказывал...
   - Педро... но, значит, ты жив?
   Он крепко сжал мне руку. До боли.
   - Да. А что?
   - Ты... ты в Париже?
   - Да. А что тут такого?
   Он смотрел на меня потрясенный. Ему трудно было поверить,  что  я  жив.
Что же все-таки произошло?
   Как бы мне хотелось все наконец узнать, но он, видимо, не решался прямо
заговорить об этом.
   - Я... Я живу в Живерни... в департаменте Уаза... - сказал он.  -  И...
редко приезжаю в Париж... Выпьешь что-нибудь, Педро?
   - "Мари Бризар".
   - Идет, я тоже.
   Он сам, не торопясь, разлил ликер в рюмки, и я подумал, что он  нарочно
тянет время.
   - Педро... Так что же произошло?
   - Когда?
   Он разом осушил рюмку.
   - Когда вы с Дениз пытались перейти швейцарскую границу.
   Что я мог ему ответить?
   -  Мы  так  и  не  получили  от  вас  никаких  вестей.   Фредди   очень
беспокоился... - Он снова наполнил рюмку. - Мы решили, что вы  заблудились
в этих снегах...
   - Не стоило волноваться, - сказал я.
   - А что с Дениз?
   Я пожал плечами.
   - Вы хорошо помните Дениз? - спросил я.
   - Что ты, Педро, конечно... И потом, почему ты со мной на "вы"?
   - Извини, старик, - сказал я. -  Последнее  время  я  что-то  в  плохой
форме... Пытаюсь вспомнить те годы... Но все как в тумане...
   - Понимаю. Это было так давно... Ты помнишь свадьбу Фредди?
   Он улыбнулся.
   - Не очень.
   - В Ницце... Когда они с Гэй поженились...
   - С Гэй Орловой?
   - Ну разумеется, с Гэй Орловой... На ком еще он мог жениться!
   Он был явно огорчен, что свадьба  Фредди  не  вызвала  у  меня  никаких
воспоминаний.
   -  В  Ницце...  В  русской  церкви...   Венчание...   Без   гражданской
регистрации...
   - В какой русской церкви?
   - В маленькой церквушке с садом...
   В той,  о  которой  говорит  в  своем  письме  Хютте?  Бывают  все-таки
загадочные совпадения...
   - Ну конечно, - сказал я,  -  конечно...  русская  церквушка  на  улице
Лоншан, с садом и приходской библиотекой...
   - Так, значит, ты помнишь? Мы четверо были свидетелями... Держали венцы
над головами Гэй и Фредди...
   - Четверо?
   - Ну да... ты, я, дед Гэй...
   - Старик Джорджадзе?
   - Ну да, Джорджадзе...
   Фотография, где я снят  в  обществе  Гэй  и  старого  Джорджадзе,  была
наверняка сделана по этому случаю. Надо ему показать ее...
   - А четвертый свидетель был твой друг Рубироза...
   - Кто?
   - Твой друг Рубироза... Порфирио... Доминиканский дипломат...
   Он улыбнулся, вспомнив этого Порфирио Рубирозу. Доминиканский дипломат.
Может, именно его я замещал в миссии.
   - Потом мы пошли к старику Джорджадзе...
   Я вдруг увидел, как мы идем по Ницце в полдень, по обсаженной платанами
улице. Светит солнце.
   - И Дениз была там?
   Он пожал плечами:
   - Конечно... Нет, ты действительно ничего не помнишь...
   Мы все семеро - жокей, Дениз, я, Гэй Орлова, Фредди, Рубироза и  старый
Джорджадзе - беспечно шагаем по Ницце. В белых костюмах.
   - Джорджадзе жил в угловом доме, у самого Эльзас-Лотарингского сада.
   Пальмы, возносящиеся высоко в небо. Дети,  съезжающие  с  горки.  Белый
фасад дома с оранжевыми холщовыми шторами. Наш смех на лестнице.
   - Вечером твой друг Рубироза, чтобы отпраздновать  свадьбу,  повез  нас
ужинать в Эден-Рок... Ну что, вспоминаешь?
   Он перевел дух, словно после тяжелой физической работы. Его,  казалось,
изнурили воспоминания об этом дне, когда венчались Фредди  и  Гэй  Орлова,
дне, полном солнца и беззаботности, который был, наверное, одним из лучших
дней нашей юности.
   - В общем, - сказал я, - мы с тобой так давно знаем друг друга...
   - Да... Но сначала я познакомился с Фредди... Был жокеем у его  деда...
Недолго, к сожалению... Старик все потерял...
   - А Гэй Орлова... ты знаешь, что...
   - Знаю... Я жил совсем рядом с ней... У сквера Алискан...
   Большой  дом,  окна,  из  которых  Гэй  Орловой  открывался,  наверное,
прекрасный вид на скаковое поле Отея. Уолдо Блант, ее первый муж,  сказал,
что она покончила с собой, боясь старости. Я думаю, она часто смотрела  из
окна на эти скачки. Ежедневно  после  полудня  по  нескольку  раз  десяток
лошадей берут старт, мчатся по полю ипподрома  и,  случается,  падают,  не
сумев  перемахнуть  через  барьер.  Но  и  тем,  кому  удается  преодолеть
препятствия, не суждено долго бегать, всего месяц-другой, пока они тоже не
исчезнут навсегда. Тут нужны все  новые  и  новые  лошади,  они  вытесняют
старых. И без конца повторяется одно и то же - предельные усилия,  которые
кончаются ничем. Такое зрелище неминуемо вызывает тоску и отчаяние, и, кто
знает, может, именно потому, что Гэй Орлова жила