ыло  не  сомневаться  в  том,  что,  едва  убедившись в
счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь  дал  деру,
--  только  пятки  засверкали!  Хью мрачно усмехнулся. Кадфаэль
посмотрел ему в глаза и промолчал.
     -- Ну и ну! -- сказал Хью. -- Ты снял яблоки только вчера,
их даже не  успели  разложить  по  корзинам.  Хорошо  еще,  что
мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с животом-то
оттопыренным, как у беременной женщины!
     --  Кое-кто  из  нас  смотрит на такие вещи сквозь пальцы.
Наверное,  он  выбирал  самые  большие  яблоки,  но  не  больше
четырех.  Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто
из  озорства,  ради  удовольствия  вновь   и   вновь   искушать
провидение.
     Поднятая  бровь  Хью  свидетельствовала  о  том,  что он в
недоумении.
     -- Почему именно четыре?
     -- Потому что при школе у нас только четверо мальчиков,  а
если  уж  воровать,  то,  разумеется,  на  всех. У нас есть еще
несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд  ли
несет  какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются
с носом. А известно ли тебе, как зовут  этого  постреленка?  --
спросил Кадфаэль улыбаясь.
     -- Да нет, но ты почему-то остановил меня.
     --  Правда?  Как  бы  то  ни  было,  это сам Ричард Людел,
новоявленный лорд Итона, -- сказал Кадфаэль и задумчиво, как бы
в оправдание пошатнувшейся репутации мальчика, добавил. --  Но,
честно говоря, он еще не знает об этом.

     Когда  за Ричардом прислали послушника, он, скрестив ноги,
сидел на берегу мельничного  пруда  и  сосредоточенно  догрызал
остатки большого сочного яблока.
     --   Тебя  зовет  брат  Павел,  --  объявил  посыльный,  и
выражение лица  у  него  было,  как  у  человека,  вынужденного
сообщить  дурные  новости.  --  Он  ждет  тебя  в  монастырской
приемной. И лучше поторопиться.
     -- Меня? -- удивленно спросил  Ричард,  еще  не  до  конца
переживший  радость от удачно совершенной кражи. У него не было
особенных причин бояться брата Павла, наставника послушников  и
учеников,    который    был    человеком    весьма   мягким   и
снисходительным,  но  можно  было  попытаться  избежать  и  его
упреков. -- А зачем я ему понадобился?
     -- Тебе лучше знать, -- сказал послушник с ехидцей. -- Мне
он этого  не  сообщил.  Ступай  и узнаешь, если и впрямь сам не
догадываешься.
     Ричард бросил огрызок яблока в пруд и нехотя  поднялся  на
ноги.
     -- В приемной, говоришь? -- переспросил он.
     Просьба  зайти в такое уединенное и официальное место, как
приемная, свидетельствовала о  чем-то  весьма  серьезном,  хотя
Ричард  не  мог  припомнить  за  собой  никаких  сколько-нибудь
значительных проступков в последний месяц.  Тем  не  менее,  он
решил  держаться настороже. В задумчивости он неторопливо пошел
прочь от пруда, ступая босыми ногами по прохладной траве; затем
его задубелые ступни почувствовали булыжник мощеного  двора,  и
наконец   он  оказался  в  небольшой  сумрачной  приемной,  где
наезжавшие время от  времени  миряне  могли  с  глазу  на  глаз
поговорить со своими оставленными в монастыре родственниками.
     Брат    Павел   стоял,   повернувшись   спиной   к   окну,
единственному в приемной, отчего и без  того  темное  помещение
казалось  совсем  мрачным.  Брат  Павел  был высок, его коротко
стриженые волосы, лежавшие вокруг бритой макушки, были все  еще
густы  и  черны,  хотя монаху было уже под пятьдесят. Обычно он
стоял, да и сидел тоже, слегка наклонившись  вперед,  поскольку
уже  много лет ему приходилось общаться главным образом с теми,
кто вдвое уступал ему в размерах; сам же он имел намерение лишь
наставлять их на путь истинный, а не подавлять своей  статью  и
мощью.  Он  был добр, учен и снисходителен и отлично делал свое
дело, умея держать своих  подопечных  в  узде,  не  прибегая  к
запугиванию. Самый старший из его нынешних подопечных, отданный
в  монастырь  пяти  лет  от роду, а теперь уже достигший своего
пятнадцатилетия и готовившийся стать  послушником,  рассказывал
своим товарищам страшные истории о предшественнике брата Павла,
который  раздавал  розги  направо  и  налево и вдобавок обладал
таким жутким взглядом, что кровь стыла в жилах.
     Почтительно  поклонившись,  Ричард   встал   перед   своим
наставником.   Лицо  мальчика  выражало  полную  безмятежность,
зеленоватые  глаза  лучились  ангельской  невинностью.  Он  был
худощав  и  маловат  ростом  для  своих лет, но зато подвижен и
ловок, как кошка; светлокаштановые волосы, густые  и  вьющиеся;
обе  щеки,  равно  как  и  его  прямой нос, были сплошь покрыты
золотистыми веснушками. Широко расставив босые  ноги  и  шевеля
пальцами на досках пола, Ричард стоял, глядя в лицо брата Павла
взглядом  покорным  и  невинным. Павлу был отлично знаком такой
немигающий взгляд.
     -- Ричард, подойди и сядь рядом со мной, -- сказал он  как
можно мягче. -- Я должен тебе кое-что сказать.
     Одного   этого   было  вполне  достаточно,  чтобы  смутить
мальчика, поскольку сказано это было с такой значительностью  и
таким  извиняющимся  тоном,  словно Ричард нуждался в утешении.
Мальчик слегка нахмурился, но вызвано  это  было  скорее  всего
простым  удивлением.  Он  позволил  брату Павлу усадить себя на
лавку и обнять за плечи, и сидел теперь рядом с ним, тупо глядя
на свои босые ноги. Он готовился к выволочке, но  тут,  похоже,
было  нечто  совсем  иное,  к  чему  он  не был готов, и теперь
терялся в догадках.
     -- Тебе, наверное, известно, что твой отец храбро сражался
в битве при Линкольне и был тяжело ранен. И что с  тех  пор  со
здоровьем у него было совсем плохо.
     Крепкий, всегда сытый и вполне сносно ухоженный, Ричард не
очень-то  представлял себе, что значит "плохо со здоровьем", за
исключением того, что нечто в этом роде бывает со стариками.
     -- Да, брат Павел,  --  ответил  он  немного  приглушенным
голосом, сообразив, что именно это от него сейчас и требуется.
     --  Сегодня  утром  твоя  бабушка прислала к шерифу своего
грума, -- продолжал брат Павел. -- Он принес  печальную  весть,
Ричард.   Твой   отец  принял  последнее  причастие  и  получил
отпущение грехов. Он умер, дитя мое. Ты его наследник и  должен
быть  достоин  своего  отца.  В  жизни  и  в  смерти  он в руке
Господней. Равно как и все мы.
     Задумчивое  удивление  не  отступало,  Ричард  по-прежнему
сидел,  глядя  на  свои босые ноги, руками он теперь вцепился в
край лавки, на которой сидел рядом с братом Павлом.
     -- Мой отец умер? -- переспросил он.
     -- Да, Ричард. Рано  или  поздно  это  ожидает  всех  нас.
Всякому сыну надлежит в свой срок занять место отца, вступить в
его права и нести его обязанности.
     -- Значит, теперь я стану лордом Итона?
     Брат  Павел не принял сказанное как знак выражения радости
по  поводу  выгодного  для  мальчика  события,  но  скорее  как
свидетельство  осознания  важности слов, сказанных самим братом
Павлом.  На  наследника  и  в   самом   деле   ложилось   бремя
ответственности  и  к  нему  переходили все привилегии, которые
принадлежали его отцу.
     -- Да, теперь ты лорд Итона.  Точнее,  станешь  им,  когда
подрастешь.  Ты  еще должен набраться мудрости, чтобы научиться
как следует управлять своими владениями и подданными. Именно на
это и рассчитывал твой отец.
     С  трудом  осмысливая  практическую  сторону   сложившейся
ситуации,  Ричард  мучительно  пытался  вызвать  в своей памяти
образ отца, уход которого требовал теперь от  него  мудрости  и
благоразумия.  Из своих редких в последнее время визитов домой,
на Рождество и на Пасху, он помнил только, что  по  прибытии  и
отбытии  его  допускали  в  комнату  больного,  где стоял запах
лекарственных  трав  и  преждевременной   старости,   разрешали
поцеловать   осунувшееся   серое   лицо   и   услышать  низкий,
безразличный из-за  болезни  голос  человека,  называвшего  его
сыном и просившего его прилежно учиться и хорошо вести себя. От
воспоминаний  Ричарду  стало не по себе. Он никогда не принимал
этого близко к сердцу.
     -- Ты любил своего отца и делал все, чтобы угодить ему, не
так ли, Ричард? -- поспешно и мягко сказал брат Павел. -- Ты  и
впредь должен делать то же самое. Можешь помолиться о его душе,
это послужит утешением и тебе самому.
     --  Должен  ли  я  отправиться  теперь  домой?  -- спросил
Ричард, которому в эту  минуту  важнее  было  понять,  что  ему
делать, нежели слова утешения.
     --   На  похороны  отца  --  разумеется.  Но  дома  ты  не
останешься, еще не время. Твой отец хотел, чтобы сперва ты  как
следует  выучился  читать,  писать  и  считать.  Ты еще слишком
молод, а пока ты не станешь мужчиной, за  твоим  манором  будет
присматривать управляющий.
     --  Моя  бабушка считает, что мне незачем учиться грамоте,
-- сказал Ричард. -- Она очень разгневалась, когда отец отослал
меня сюда. Она говорит, что  какой-никакой  писарь  найдется  в
любом  маноре и что чтение книг не самое подходящее занятие для
дворянина.
     -- Полагаю, она не пойдет против воли твоего отца.  А  раз
он умер, его воля тем более священна.
     --  Но  у  бабушки свои соображения на мой счет, -- сказал
Ричард, с сомнением поджав губы. -- Она хочет  женить  меня  на
дочери  нашего соседа, потому что у Хильтруды нет братьев и она
наследница Лейтона и Рокстера. И теперь  бабушка  решит  женить
меня  как  можно  скорее, -- просто сказал он, искренне глядя в
глаза брату Павлу.
     Монаху  потребовалось  некоторое  время,  чтобы  осмыслить
слова  Ричарда  и  соотнести их с событиями того времени, когда
мальчик пятилетним малышом поступил в аббатство. Маноры  Лейтон
и  Рокстер  располагались  как  раз  по обе стороны от Итона и,
разумеется,  были  лакомым  кусочком,  однако  покойный  Ричард
Людел,  похоже,  отнюдь  не  разделял  амбициозных планов своей
матери в  отношении  ее  внука,  поскольку  самолично  отправил
мальчика  подальше  от  бабки, а еще год спустя назначил аббата
Радульфуса опекуном Ричарда, словно предвидел, что  вскоре  сам
уже  не  сможет  защитить  его.  Брат Павел подумал, что аббату
лучше знать, как следует теперь поступить. Вряд ли  он  одобрит
такое  попрание  своих опекунских прав, ведь его подопечный еще
совсем ребенок.
     -- Твой отец не известил нас  о  своей  воле  относительно
твоего  будущего,  когда  ты станешь совсем взрослым, -- сказал
брат Павел весьма уклончиво. --  Такие  вещи  решаются  в  свое
время,  а оно еще не наступило. Поэтому тебе совершенно незачем
забивать голову тем, к чему не придется возвращаться еще  много
лет.  Ты  находишься  на попечении отца Радульфуса, и ему лучше
знать, как с тобой поступить.  --  Однако,  давая  волю  своему
человеческому  любопытству,  брат  Павел  не  преминул спросить
мальчика: -- А ты видел ту девочку, я имею в виду дочку  вашего
соседа?
     --  Она  не  девочка!  --  Ричард  скорчил гримасу. -- Она
совсем старая. Ее  уже  раз  просватали,  но  жених  умер.  Моя
бабушка  была  довольна.  Ведь  Хильтруда  несколько  лет ждала
своего жениха, а другие к ней потом и не сватались, потому  что
она  не  слишком  хороша  собой.  Так  что,  скорее  всего, она
достанется мне.
     Эти  объяснения  совсем  не   понравились   брату   Павлу.
Наверное,   "совсем   старой"   Хильтруде  перевалило  чуть  за
двадцать.  Но  и  эта  разница  в  возрасте  была,  разумеется,
совершенно неприемлемой. Вообще-то говоря, такие неравные браки
были  делом  обычным,  когда  речь  шла  о крупных состояниях и
землях, однако мало кто одобрял их. Аббат Радульфус  давно  уже
мучился  угрызениями  совести,  принимая в монастырь малолетних
детей, которых присылали к нему их  отцы,  и  решил  больше  не
брать  мальчиков  в  аббатство  до  тех  пор, пока те не смогут
сделать выбор самостоятельно. Поэтому вряд ли  он  одобрительно
отнесется   к   идее   связать   ребенка   жестокими   и  почти
убийственными узами такого брака.
     -- Короче говоря, выбрось все это  из  головы,  --  твердо
сказал  брат  Павел.  --  Еще  несколько  лет у тебя будет одна
забота -- как следует учиться  и,  как  это  пристало  мальчику
твоего  возраста,  развлекаться. Ну теперь, если хочешь, можешь
идти к своим товарищам, а нет -- посиди здесь.
     Ричард осторожно освободился от обнимающей его плечи  руки
брата  Павла  и  быстро  встал  с  лавки,  имея одно желание --
поскорее оказаться на свежем воздухе в кругу своих друзей, и не
имея никакой охоты продолжать этот разговор. Он еще  не  вполне
осознал  случившееся,  однако  не умом, но сердцем, чувствовал,
что пока ему не о чем беспокоиться.
     -- Если что-нибудь будет  неясно,  если  тебе  понадобится
утешение  или  добрый  совет,  возвращайся  ко  мне и мы вместе
сходим к отцу Радульфусу, -- сказал брат Павел.  --  Он  мудрее
меня и лучше моего знает, как помочь тебе в это нелегкое время.
     Еще  чего!  Была  охота  простому  ученику  по доброй воле
нарываться на беседу со столь значительной персоной. Подобающее
моменту   торжественно-печальное   лицо    Ричарда    приобрело
озабоченное  выражение:  как  у  человека,  которому  предстоит
незнаемый и тернистый путь. Мальчик поклонился  на  прощание  и
поспешно,  даже  слишком  поспешно,  вышел  из приемной. А брат
Павел, проследив за ним из окна и не обнаружив  в  мальчике  ни
малейших   признаков   отчаяния,  отправился  к  аббату,  чтобы
сообщить ему о видах, которые  леди  Дионисия  Людел  имеет  на
своего внука.
     Аббат  Радульфус  внимательно  выслушал  брата  Павла  и в
задумчивости  нахмурился.  Он  вполне  понимал   желание   леди
объединить   Итон   с   двумя  соседними  манорами.  Тогда  это
объединенное владение  будет  представлять  собой  значительную
силу  в графстве. И само собой разумеется, что сия грозная леди
намерена  управлять  этим  владением  самолично,  через  голову
невесты,  ее  отца и малолетнего жениха. Страсть к приобретению
земель -- это страшная сила, и  ради  вожделенной  цели  вполне
можно было пожертвовать детьми.
     --  Напрасно мы тревожимся, -- сказал аббат Радульфус, как
бы решив что-то для себя. -- Забота  о  мальчике  возложена  на
меня,  у  меня  он и останется. Чего бы там эта леди ни желала,
она не получит  его.  Забудем  об  этом.  Она  не  представляет
никакой угрозы ни для Ричарда, ни для нас.
     Однако как бы ни был мудр аббат, вышло так, что вскоре ему
пришлось признать свои выводы глубоко ошибочными.

     Глава Вторая

     Монахи  находились в зале капитула, когда утром двадцатого
октября  в  обитель  прибыл  управляющий  Итонского  манора   с
посланием от своей госпожи.
     Джону  Лонгвуду было лет пятьдесят, -- дородный, бородатый
мужчина с изрядной лысиной  и  благородными  манерами.  Выказав
положенные  знаки  почтения аббату, он как человек, исполняющий
свой долг и не претендующий на собственное  мнение  по  данному
делу, ясно и просто изложил суть своей миссии.
     --  Милорд,  леди  Дионисия Людел послала меня к вам, дабы
почтительно приветствовать вас, и просит прислать к ней  вместе
со  мной  ее  внука Ричарда, дабы тот занял свое законное место
лорда Итона в доме своего отца.
     Аббат Радульфус, откинувшись на спинку кресла, бесстрастно
смотрел в лицо посланнику.
     -- Разумеется, Ричард будет  присутствовать  на  похоронах
отца, -- сказал он. -- Когда назначена церемония?
     -- Завтра, милорд, перед обедней. Однако моя госпожа имела
в виду  другое.  Она  хочет,  чтобы  молодой  лорд оставил свои
занятия в  аббатстве  и  занял  место  лорда  Итона.  Я  должен
сказать,  что  леди  Дионисия  самолично намерена взять на себя
попечение о Ричарде, тем более что теперь он вот-вот  войдет  в
права  наследства,  а  она  уверена,  что  так оно и будет, без
всяких  задержек  и   препятствий.   Мне   приказано   привезти
наследника домой.
     --   Боюсь,  господин  управляющий,  что  вам  не  удастся
выполнить этот приказ, -- осторожно заметил  аббат.  --  Ричард
Людел  поручил опеку сына мне, на тот случай, если он умрет, не
дождавшись его совершеннолетия. Он желал, чтобы его сын получил
достойное образование, дабы, вступив в права наследства, он мог
разумно управлять своими владениями. Я намерен исполнить данное
Ричарду Люделу обещание.  Молодой  Ричард  останется  под  моей
опекой,  пока  не  подрастет  и  не  сможет  отвечать  за  свои
поступки. А до той поры, я уверен, вы будете служить ему  столь
же  верно,  как  служили  его  отцу,  содержа  его  владения  в
надлежащем порядке.
     -- Вы можете быть совершенно уверены, что так оно и будет,
милорд, -- сказал Джон  Лонгвуд  уже  значительно  дружелюбнее,
нежели  когда  он  говорил  о  сути поручения своей госпожи. --
После битвы при Линкольне лорд Ричард оставил все дела на меня,
и у него не было случая пожалеть об этом, и сын его никогда  не
будет в чем-либо ущемлен мною. Можете не сомневаться.
     --  Я  и  не  сомневаюсь, -- улыбнулся аббат. -- А мы тут,
переложив на вас все заботы о владениях Ричарда, продолжим  его
обучение и долженствующее наставление.
     --  Что  же  прикажете  передать леди Дионисии? -- спросил
Джон,  не  выказывая  никаких   признаков   разочарования   или
протеста.
     --  Передайте своей госпоже, что я почтительно приветствую
ее во Христе и  что  Ричард  будет  доставлен  завтра,  и,  как
полагается, с надлежащим эскортом, -- ответил аббат с ударением
на  последних  словах. -- Однако я имею священные обязательства
перед  его  отцом  относительно  опеки  сына,  вплоть  до   его
совершеннолетия, и намерен твердо придерживаться воли покойного
Ричарда Людела.
     --  Так  я  и  передам,  милорд,  --  коротко  сказал Джон
Лонгвуд, глядя в глаза аббату, затем почтительно  поклонился  и
быстрым шагом покинул зал капитула.
     Когда  брат  Кадфаэль  и брат Эдмунд, попечитель лазарета,
вышли на большой монастырский двор,  они  успели  увидеть,  как
подле  привратницкой  посланец  из  Итона  сел верхом на своего
коренастого валлийского коня и  неторопливо  поехал  в  сторону
Форгейта.
     --  Я  не  сильно  ошибусь,  если  скажу,  что  это поехал
настоящий мужчина, -- рассудительно заметил брат  Кадфаэль.  --
Он  не расстроился, получив решительный отказ. И, похоже, вовсе
не боится привезти его своей госпоже. Можно даже  подумать,  он
попросту остался доволен.
     --  Он  ведь  не  зависит от доброй воли своей госпожи, --
возразил брат Эдмунд. -- Покуда  мальчик  не  станет  сам  себе
хозяином,  только  шериф  как сюзерен может угрожать его правам
управляющего,  а  кроме  того,  Джон   прекрасно   знает   свои
достоинства.  Знает  о  них  и  практичная  старая  леди, и она
благодарна ему за рачительное управление владениями Люделов. Не
желая ссориться с нею, Джон исполнил ее приказ, разумеется, без
особой радости. Делал свое дело, да помалкивал.
     Надо заметить, что Джон Лонгвуд и в  куда  более  приятных
обстоятельствах  был молчуном, так что ему не составило особого
труда постоять несколько минут с каменным лицом перед аббатом и
промолчать.
     -- Этим дело не кончится, -- сокрушенно заметил  Кадфаэль.
--  Раз уж эта леди надумала прибрать к рукам Рокстер и Лейтон,
так просто она не отступится. Наверняка мы еще услышим  о  леди
Дионисии Людел.

     Аббат     Радульфус     принял    все    возможные    меры
предосторожности. Юного Ричарда в Итон сопровождали брат Павел,
брат Ансельм и брат Кадфаэль, -- охрана вполне  надежная,  даже
на  случай  попытки  захвата  силой.  Впрочем,  надеялись,  что
обойдется без этого. Куда более вероятной  представлялась  леди
Дионисии использовать личное обаяние и кровные узы, воздействуя
на мальчика слезами и уговорами, чтобы пробудить в нем тоску по
дому  и переманить на свою сторону. Поглядывая по дороге в лицо
Ричарда, Кадфаэль подумал, что если  старая  леди  рассчитывает
обставить  дело  таким образом, то явно недооценивает и детскую
непосредственность, и детскую рассудител