рапированном одре,  однако  даже  в  свете  высоких  свечей,
помещенных  в  ногах  покойного  и в голове, лицо Босье-сына не
претерпело каких-либо существенных изменений.  Склонив  голову,
он  взирал  на  мертвого  отца  и  хмурился: скорее поглощенный
мыслями о предстоящих хлопотах  лорд,  нежели  убитый  горем  и
горящий жаждой мщения за подлое убийство сын.
     --  Я  весьма сожалею, что одного из наших гостей постигла
столь печальная участь, -- вымолвил аббат. -- Мы  помолимся  за
упокой  его  души,  но  это все, что мы можем сделать. Остается
надеяться, что справедливость в конце концов восторжествует.
     -- Вот именно! -- согласился  Эймер,  но  с  таким  видом,
словно  его  мысли  были направлены совсем в другую сторону. --
Делать  нечего,  мне   придется   возвращаться   домой,   чтобы
похоронить  отца.  Но я не могу уехать прямо сейчас. Нельзя так
сразу прекращать поиски. Кроме того, мне нужно съездить в город
и заказать вашему плотнику внешний гроб, обитый свинцом,  чтобы
его   можно  было  запечатать.  Конечно,  отца  можно  было  бы
похоронить и здесь, но всех мужчин в  нашем  роду  по  традиции
хоронят  в  Босье. Моя мать все равно будет настаивать на этом.
Все это Эймер вымолвил с весьма озабоченным видом. Однако  свой
отъезд   домой  он  решил  отложить  на  несколько  дней,  дабы
продолжить поиски своего беглого виллана.  Аббат  Радульфус  не
мог  отделаться  от  ощущения, что даже стоя над гробом убитого
отца, Эймер не столько горит жаждой отомстить  убийце,  сколько
схватить беглеца.
     Вышло  так,  что  вскоре  после полудня, идя через большой
двор, Кадфаэль увидел, как  Эймер  садится  в  седло.  Кадфаэль
впервые  увидел Босье-сына и остановился, чтобы присмотреться к
нему. У монаха не было сомнений в том, что  перед  ним  не  кто
иной,  как  сын  Дрого  Босье, -- сходство было очевидным, хотя
черты сына были сильно сглажены.  Маленькие  бесцветные  глаза,
терявшиеся  в  глубоких  глазницах,  были столь же злыми, а его
обращение с конем, когда он садился в седло,  было  куда  более
"человеческим",  нежели его обращение с грумом. Едва оказавшись
в седле, Эймер хлестнул плетью по руке грума,  что  держал  ему
стремя,  а  когда Варин резко отскочил в сторону от удара, конь
испугался и попятился,  тряся  головой  и  всхрапывая,  всадник
огрел грума плетью по спине, причем без всякой злобы или гнева,
и  было  ясно,  что  у  него  это обычное дело при обращении со
слугами. В город с собой Эймер взял лишь молодого грума, причем
поехал на отцовском жеребце, который  хорошо  отдохнул,  однако
уже  застоялся.  Нечего  и говорить, что Варин лишь обрадовался
такому повороту дела, поскольку знал, что теперь у  него  будет
несколько часов спокойной жизни.
     Варин  повернулся  и  собрался  было  пойти на конюшню, но
Кадфаэль остановил его и усадил  рядом  с  собой  на  ступеньки
крыльца.  Варин  повернулся,  и  Кадфаэль  увидел  темнеющий на
глазах свежий синяк, пока еще  желтый,  как  старый  пергамент.
Причем старый синяк на скуле все еще не зажил окончательно.

-- Я тебя не видел уже два дня, -- сказал Кадфаэль,
осматривая старую рану, а заодно и новый синяк. -- Пойдем со
мной в сарайчик, я снова займусь тобой. Думаю, твоего
хозяина пару часов не будет, так что можешь вздохнуть
спокойно. Посмотрим, как идут у тебя дела, хотя я вижу,
старая рана заживает.
     --  Они взяли свежих коней, а мне оставили двух других, --
сказал Варин и замешкался. -- Ну да подождут немного.
     Варин  охотно  последовал  за  Кадфаэлем,  --  несчастный,
постаревший  раньше  времени  человек,  решивший расслабиться в
отсутствие своего господина.  Внимая  свежим  ароматам  трав  и
слушая  тихое  шуршание  уже высохших, грум сидел в сарайчике и
блаженствовал, позволив монаху осмотреть и промыть  свои  раны.
Когда  Кадфаэль  завершил  все  свои  процедуры,  грум вовсе не
торопился возвращаться на конюшню.
     -- Сынок-то гоняется за Брандом еще пуще  своего  батюшки,
--   сказал  он,  с  грустью  покачивая  головой  и  сожалея  о
несчастьях своего бывшего соседа. -- Его раздирают два  желания
--  повесить  Бранда  и заставить его работать на себя до конца
дней своих. Причем ему все равно, убил ли он его отца или  нет.
Не больно-то они с отцом ладили. Этого в их семейке не водится,
все ненавидят друг друга.
     --  А  велика  ли семья? -- заинтересовался Кадфаэль. -- У
Дрого осталась вдова?
     -- Несчастная женщина, он высосал из нее все  соки,  даром
что   она  родом  из  куда  более  благородной  семьи  и  имеет
могущественных родственников. Они, пожалуй, могли бы  найти  ей
партию  и  получше. А у Эймера есть еще младший брат. Не такой,
слава Богу, буян и насильник. Этот и  соображает,  и  с  людьми
помягче.
     -- Оба брата не женаты?
     --  У  Эймера  была жена, но такая чахлая. Бедняжка умерла
совсем молодой.  А  неподалеку  от  Босье  живет  одна  богатая
невеста,  и  оба брата имеют на нее виды. Не на нее, конечно, а
на ее земли. С одной стороны, Эймер наследник,  однако  Роджера
там  могли  бы и предпочесть старшему брату. Но теперь уже вряд
ли.
     Невеселый был выбор у той невесты --  выбирать,  какой  из
двух  братьев  Босье  лучше,  но  было  ясно, что у Эймера есть
веская причина н  задерживаться  долго  в  Шрусбери,  рискуя  в
противном случае потерять богатую невесту. Кадфаэля эти новости
обрадовали.  Новоявленному  владетельному  лорду  было и впрямь
опасно оставлять у себя за спиной смышленого соперника  в  лице
младшего  брата,  который наверняка не преминет воспользоваться
отсутствием старшего. Все это Эймер должен был держать  в  уме,
занимаясь в порыве мщения поисками Гиацинта. Кадфаэль как-то не
мог  называть  его  Брандом,  поскольку  выбранное  юношей  имя
Гиацинт подходило ему как нельзя лучше.
     -- Интересно, куда  подевался  Бранд?  --  спросил  Варин,
вновь  возвращаясь мыслями к беглому юноше. -- Его счастье, что
они дали ему время уйти подальше, хотя,  конечно,  никто  этого
делать  не  собирался!  Сперва  они  думали, что такой искусный
ремесленник  наверняка  подастся  в  Лондон,  и  больше  недели
потратили  впустую  на поиски по южным дорогам. Мы добрались аж
за Темзу, когда один  из  наших  людей,  выехавший  позже  нас,
сообщил, что Бранда видели в Нортгемптоне. Дрого решил, что раз
уж  Бранд  подался на север, то двинет потом к западу, в Уэльс.
Интересно, добрался ли он туда? За границу-то Эймер не сунется.
     -- И больше никаких известий о Бранде не было? --  спросил
Кадфаэль.
     --  Нет,  больше  ни  слуху,  ни  духу. Ведь мы рыскали по
местам, где никто его не знает в лицо. Да и люди очень неохотно
помогают в таких делах. Наверняка Бранд назвался другим именем.
-- Без особой охоты Варин встал, собираясь уходить. -- Надеюсь,
ему повезет. Даром что Босье клянут его, парень-то он славный.

     Брат Винфрид сгребал в саду опавшие  листья.  Этой  мокрой
осенью  они  раньше  срока  облетели  зеленым  дождем, не успев
приобрести свою соответствующую сезону цветную окраску, и гнили
теперь в траве. Когда Варин  ушел,  Кадфаэль  остался  один,  и
заняться  ему  было  нечем.  Тем  больше  было у него оснований
просто посидеть и подумать, да и  молитва-другая  оказалась  бы
совсем не лишней, -- и о мальчике, который умчался невесть куда
на   своем   черном   пони,  дабы  исполнить  свою  безумную  и
благородную миссию, и о  безрассудном  юноше,  которого  ричард
собирался  спасти,  несмотря  на  все старания ненавидящего его
хозяина. У Кадфаэля не было времени на  раскаяние  и  отпущение
грехов, ибо этот юноша остро нуждался в милосердии.
     Из   раздумья  монаха  вывел  удар  колокола,  звавшего  к
вечерне, и Кадфаэль с радостью последовал его зову,  --  прошел
через  травный  сад, пересек большой двор и направился к южному
входу в церковь, намереваясь  пораньше  занять  свое  привычное
место.  За  последние несколько дней он пропустил слишком много
служб, и ему было необходимо вновь почувствовать свое  единство
с братьями.
     К   вечерне   всегда  приходили  миряне  из  Форгейта,  --
богомольные старушки, жившие  в  монастырском  доме  призрения,
пожилые  супруги, радовавшиеся лишнему поводу занять свой досуг
и  повидать  в  церкви  своих  знакомых,  а  также   постояльцы
странноприимного  дома,  воротившиеся в аббатство после дневных
забот. Кадфаэль слышал, как ходят люди  по  другую  сторону  от
алтаря.  Он  заметил,  что со стороны монастыря в церковь вошел
Рейф  из  Ковентри  и  занял  место,  откуда  мог  видеть  всех
пришедших,  --  за  алтарем,  ближе к хорам. Преклонив колени в
молитве,  он  внимательно  смотрел  по  сторонам.  Держался  он
совершенно  спокойно,  лицо  его  было непроницаемо, однако это
лицо было для него скорее щитом, нежели маской. Стало быть,  он
пока еще не уехал в Уэльс. Из гостей аббатства он единственный,
кто  пришел  к  вечерне.  Эймер  Босье, наверное, был еще занят
хлопотами в городе, либо мотался где-нибудь по окрестным  полям
и лесам в поисках своего беглого виллана.
     Наконец  вошли  монахи  и  заняли  свои места, за братьями
проследовали послушники и ученики. Кадфаэль с горечью  подумал,
что  одного  из  мальчиков  здесь  не  хватает. Но о Ричарде не
забыли. Покуда  его  здесь  нет,  у  этих  мальчиков  не  будет
душевного покоя.
     После   окончания  службы  Кадфаэль  решил  задержаться  и
следил, как вереница братьев-монахов и послушников потянулась к
выходу. Разумеется, сама церковная служба  была  великолепна  и
несла утешение, однако были свои прелести и в наступившей после
нее  тишине,  когда  смолкли  последние отголоски звучавшей под
сводами музыки, --  одиночество  в  такой  час  наполняло  душу
благостью,  обязанной  то  ли никнущему голубиному свету, то ли
некоему  душевному  просветлению,  побуждая  душу  подняться  и
навеки  разлиться в одном из углублений под церковными сводами,
подобно тому, как капля становится морем, попадая в  надлежащий
сосуд.  Было самое подходящее время для проникновенной молитвы,
в которой так нуждалась душа Кадфаэля. И особенно ему  хотелось
помолиться о Ричарде, -- где он теперь, одинокий, напуганный?..
--  Свои мольбы Кадфаэль обратил к Святой Уинифред, -- валлиец,
он обратился к валлийской святой, которую  он  глубоко  чтил  и
считал  ее  почти  своей  близкой  родственницей.  Сама  Святая
Уинифред приняла свои муки, едва выйдя из детского возраста,  и
она не допустит, чтобы случилась беда с каким-либо ребенком.
     Когда Кадфаэль подошел к алтарю, брат Рун, которого Святая
Уинифред  не  так  давно  излечила от тяжкого недуга, занимался
тем, что снимал нагар с благовонных свечей, стоявших у  алтаря.
Молодой  монах  был  целиком  поглощен  своей  работой,  однако
обернулся  к  подошедшему  Кадфаэлю,  глянул  на  него   своими
аквамариновыми   глазами,  которые,  казалось,  излучали  некий
внутренний свет, после чего улыбнулся и удалился. Нет, юноша не
задержался, дабы закончить  работу  после  того,  как  Кадфаэль
совершит  свою  молитву,  не  спрятался  в  темном уголке, дабы
подслушивать, -- он ушел совсем, молча, быстрым шагом,  хотя  и
прихрамывая,    ушел,    дабы   освободить   гулкое   поднефное
пространство, внимающее молитве Кадфаэля и  препровождающее  ее
выше.
     Кадфаэль  встал  с  колен  умиротворенным, не отдавая себе
отчета и не задаваясь вопросом -- почему. За стенами храма  уже
смеркалось,  однако  здесь,  у  алтаря  Святой  Уинифред,  свет
лампады и благовонных свечей еще хранил островок чистого сияния
посреди обволакивающих мир сумерек,  и  это  сияние  согревало,
подобно  теплому  плащу,  накинутому на плечи, когда во внешнем
мире царят холода. Теперь Кадфаэль был уверен,  что  ему  будет
оказана милость и что Ричард найдется, где бы он ни был, что он
получит  свободу, если находится в заточении, и излечится, если
болен. С чувством исполненного долга  Кадфаэль  покинул  алтарь
Святой  Уинифред  и, обогнув общий алтарь, направился к выходу,
готовый терпеливо и страстно ожидать проявлений  обещанной  ему
милости.
     Проходя  через  главный  неф,  Кадфаэль  заметил  Рейфа из
Ковентри, который только что встал с колен, и, казалось, тоже в
одиночестве  вершил  свою  торжественную   и   какую-то   очень
сокровенную  молитву.  Тот  узнал  в Кадфаэле монаха, с которым
беседовал в конюшне, и слабо, но  вполне  дружелюбно  улыбнулся
ему,  --  эта  улыбка быстро сошла с его губ, однако во взгляде
его осталась приязнь.
     -- Добрый вечер, брат! -- поприветствовал он Кадфаэля. Оба
они были примерно одного роста и теперь шаг в  шаг  направились
вместе  к южному выходу из храма. -- Надеюсь, ты извинишь меня,
-- сказал Рейф, -- за то, что я заявился в храм в сапогах и при
шпорах, не отчистив их дорожной грязи. Но я приехал поздно, и у
меня не было времени привести себя в надлежащий порядок.
     -- Это не так уж и важно, -- заметил  Кадфаэль.  --  Здесь
вас  всегда  ждут.  Ведь  далеко не каждый из наших постояльцев
захаживает в храм. В последние два дня меня не было в монастыре
и я не видел вас. Как идут ваши дела в наших краях?
     -- Во всяком случае,  лучше,  нежели  у  одного  из  ваших
гостей,  --  ответил  Рейф,  бросив  короткий  взгляд в сторону
часовни, где лежал мертвый Дрого Босье. -- Правда,  я  не  могу
сказать, что отыскал то, что мне нужно. Пока не отыскал!
     --  Его  сын  уже  здесь,  --  заметил Кадфаэль, проследив
взгляд Рейфа. -- Он прибыл нынче утром.
     -- Я видел его, -- откликнулся  Рейф.  --  Как  раз  перед
вечерней он вернулся из города. Судя по всему, он вернулся ни с
чем. Кажется, он ищет кого-то, не так ли?
     --  Именно так. Он ищет молодого человека, о котором я вам
уже говорил, -- сухо ответил Кадфаэль, приглядываясь  к  своему
собеседнику,   когда  они  проходили  мимо  освещенного  общего
алтаря.
     -- Да-да, помню. Как бы то ни было, он приехал  с  пустыми
руками, и никакой бедолага не был привязан к его стремени.
     Похоже,  Рейфа  совершенно  не  интересовали молодые люди,
равно как и все семейство Босье. Его мысли  были  устремлены  в
какую-то  другую  сторону.  Рейф  неожиданно  остановился подле
стоявшей у алтаря кружки для пожертвований, сунул руку  в  свой
поясной  кошель и вынул горсть монет. Одна из них упала на пол,
однако Рейф не  сразу  наклонился  за  ней,  а  сперва  опустил
несколько  штук  в  кружку.  Вышло так, что Кадфаэль наклонился
первым, поднял монету с каменного пола и принялся  разглядывать
ее на ладони.
     Если  бы  они  не стояли подле освещенного свечами алтаря,
Кадфаэль наверняка не заметил бы в  монете  ничего  необычного.
Обыкновенный  серебряный  пенни,  самая  ходовая монета. Однако
этот пенни  был  не  совсем  такой,  как  его  собратья,  какие
попадали в монастырскую кружку для пожертвований. Он был совсем
новый,  н  затертый,  не  вполне четкой чеканки, а также на вес
казался легковатым. Вокруг небольшого креста  на  реверсе  было
отчеканено  имя  чеканщика,  -- нечто вроде "Сигеберт". О таком
чеканщике Кадфаэль и слыхом  не  слыхивал.  Перевернув  монету,
Кадфаэль  не  увидел  знакомых  профилей  ни короля Стефана, ни
покойного короля Генри, -- профиль был  несомненно  женский,  в
чепце  и  в  короне.  Едва ли имелась необходимость в идущей по
кругу надписи -- "Матильда Влад. Англ.",  то  есть  официальное
имя  императрицы и ее титул. Похоже, ее монета содержала меньше
серебра, чем было положено.
     Кадфаэль поднял глаза и увидел, что Рейф смотрит прямо  на
него,  на губах его играла легкая улыбка, в которой было больше
иронии, нежели удивления. Некоторое  время  они  смотрели  друг
другу в глаза.
     --  Ты  все  понял,  --  вымолвил  наконец Рейф. -- Но это
должно было открыться лишь после моего отъезда. И все  же,  эти
деньги  кое-чего  стоят,  даже здесь. Приходящие к вам нищие не
откажутся от них лишь по той  причине,  что  они  отчеканены  в
Оксфорде.
     -- И совсем недавно, -- добавил Кадфаэль.
     -- Да, совсем недавно.
     --   Мой   непростительный   грех   заключается   в   моем
любопытстве, -- продолжил Кадфаэль, отдавая Рейфу  монету.  Тот
принял  ее и с мрачным видом опустил в кружку вслед за прочими.
-- Но не беспокойтесь, я  не  болтун.  И  преданность  честного
человека  я  никогда  не обращу против него. Просто я сожалею о
нынешних распрях и о том, что  благородные  люди  убивают  друг
друга,  причем обе стороны полагают, что истина находится на их
стороне. Не опасайтесь меня.
     -- Неужели твое любопытство не распространяется далее?  --
удивился  Рейф, и голос его стал мягче. -- Ты не хочешь узнать,
что делает здесь человек, вроде меня,  столь  далеко  от  места
битвы?  Впрочем, я уверен, ты о многом догадываешься. Наверное,
ты полагаешь, что я один из тех умников, кто сообразил  вовремя
убраться из Оксфорда?
     --  Нет,  --  возразил  ему Кадфаэль. -- Такого у меня и в
мыслях не было. Такое не для вас! Но вот зачем такой осторожный
человек, как вы, подался на север во владения короля? Уж  и  не
знаю...
     --  Как видим, не такой уж и осторожный, -- возразил Рейф.
-- Так о чем же ты догадался?
     -- Есть у меня одна мысль, --  мрачно  и  спокойно  сказал
Кадфаэль.  --  До нас дошли известия об одном человеке, который
покинул Оксфорд не  по  своей  воле,  но  был  послан  с  неким
поручением,  когда  в этом был какой-то смысл. Человека послала
его госпожа, но сокровища, что он вез, у него  украли.  И  ушел
он,  видимо,  не  очень  далеко, так как неподалеку от Оксфорда
нашли  его  запятнанную  кровью  лошадь,   имущество   всадника
пропало,  а  сам  он как сквозь землю провалился. -- С каменным
лицом Рейф внимательно  слушал  Кадфаэля,  лишь  едва  уловимая
улыбка  иногда  блуждала  на  его  устах. -- И я вот думаю, что
человек, вроде вас, вполне мог отправиться в наши северные края
на поиски убийцы Рено Буршье.
     Глаза Кадфаэля и Рейфа из  Ковентри  встретились,  мужчины
как бы молча согласно кивнули друг другу.
     --  Это  не  так,  --  вымолвил  наконец  Рейф  с  твердой
решимостью.

     Затем  он  глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч некое
оцепенение, охватившее его в этой долгой паузе.
     -- Прости, брат, но ты ошибся на мой счет. Я не ищу убийцу
Рено Буршье. Мысль, конечно, хорошая, я был бы даже  не  прочь,
если бы так оно и было, однако это не так.
     С  этими  словами  Рейф из Ковентри направился к выходу из
храма и окунулся  в  ранние  сумерки,  а  брат  Кадфаэль  молча
последовал  за  ним,  ни о чем его больше не спрашивая. Он умел
отличать правду от лжи.

     Глава Десятая

     Примерно в тот самый час, когда брат Кадфаэль  и  Рейф  из
Ковентри  вышли  после вечерни из храма, Гиацинт выскользнул из
сторожки Эйлмунда и направился к реке через  чащу  леса.  Целый
день  он  просидел  в  четырех стенах, поскольку в округе вновь
объявились люди шерифа, которые прочесывали лес, и хотя  прошли
они  стороной,  ибо  главной  их  целью  были поиски на дальних
полях, да и знали  Эйлмунда  слишком  хорошо  для  того,  чтобы
вторично  предпринимать обыск в его владениях, они вполне могли
заглянуть к нему просто  так,  по-соседски,  и  расспросить  на
всякий случай, не заметил ли он в лесу что-либо представляющего
для   них   интерес.  Не  очень-то  нравилось  Гиацинту  сидеть
день-деньской взаперти, и тем более  прятаться.  К  вечеру  ему
стало  совсем невмоготу, однако как раз в это время люди шерифа
возвращались после своих поисков обратно в  город,  намереваясь
возобновить  их с утра. И лишь после этого у Гиацинта появилась
возможность заняться своими собственными поисками.
     При всех своих страхах и опасениях на свой  счет,  Гиацинт
ни на минуту не забывал о Ричарде, который столь самоотверженно
бросился  ему  на  помощь и вовремя предупредил о грозившей ему
опасности. Кто бы мог подумать, что мальчик сам попадет в беду?
Да и что могло угрожать ему в его собственном лесу, в краю, где
живут его люди? Разумеет