ль.  Я  спустился  в  бар;  он
оказался закрыт. Как лунатик вышел из гостиницы  и  стал  переходить  улицу.
Такси, которое поворачивало возле Марбл-Арч, едва не сбило меня с ног; шофер
прорычал в мой адрес ругательство, но я  ничего  не  слышал.  Я  свернул  на
Оксфорд-стрит; по тротуару  неторопливо  дефилировали  воскресные  толпы;  я
отчаянно протискивался сквозь них, но ни  одна  душа  не  обращала  на  меня
внимания. В бесстрастности лондонца есть что-то бычье. Я ткнулся в один бар,
в другой - везде закрыто; свернул на поперечную улицу - то же  самое.  Найти
воскресным вечером в Лондоне спиртное - все равно что найти его на Луне.  По
воскресеньям в Лондоне тишина и благолепие, как на кладбище.
   Я вернулся на Оксфорд-стрит. Автобусы и  такси  застывали  перед  красным
огнем светофора, будто отлитые в  бронзе.  Я  заглядывал  в  лица  людей,  я
пытался поймать чей-нибудь взгляд; я был одинок. Я знал, что никто мне не  в
силах помочь, но мне так было нужно почувствовать рядом  живое  человеческое
тепло. А мимо шли и шли сотни и тысячи  чужих  и  равнодушных  людей  -  шли
лондонцы.
   Я снова пересек площадь и вошел  в  Гайд-парк.  Взобравшись  на  лесенки,
воскресные проповедники что-то вещали про мир и братство; я вслушивался в их
слова, я пытался вникнуть в смысл этих речей - лишь для того, чтобы  убежать
от своей тоски. Но они говорили на языке, которого я  не  понимал.  И  я  не
испытывал  никаких  братских  чувств  к  окружавшим  их  кучкам  людей  -  к
простоволосым домашним хозяйкам с окурками в зубах, к плешивым  старичкам  и
круглолицым юнцам. Эти люди были не похожи ни на Пат, ни на меня;  они  были
из другого теста, они были жители другой планеты.
   И у детей, гонявших обручи по газонам, и  у  женщин,  сидевших  рядком  с
вязаньем в руках, - что могло быть у них общего со мной? Я не знал, на каком
языке с ними заговорить, я не нашел бы слов, которые  были  бы  им  понятны.
Можно сказать незнакомому жителю  Нью-Йорка,  Парижа,  Мадрида:  "Я  потерял
жену, и мне очень худо". Но жителю Лондона такого не скажешь. Меня бы просто
не поняли, это прозвучало бы нелепо и дико, это прозвучало бы непристойно.
   Я был в этом городе как в тюрьме - двенадцать  миллионов  людей,  десятки
тысяч улиц, более ста квадратных миль долин и холмов, покрытых домами... И я
не мог выйти отсюда на волю, потому что  лишь  здесь  я  еще  мог  надеяться
обрести свою Пат.
   Я рухнул на скамью.  В  тихой  воде  озера  играло  солнце,  на  деревьях
щебетали птицы, изумрудными были лужайки... Меня  сковало  оцепенение.  Боль
понемногу  успокаивалась,  уступая  место  смертельной  скуке.  Когда-то   я
ненавидел воскресенье. В Нью-Йорке, в Милуоки, в Оксфорде, в Чикаго -  везде
я скучал в этот день. И я всегда радовался  в  понедельник,  что  начинается
новая неделя, - все равно радовался, даже если предстояла тяжелая работа,  и
в школе было уныло и хмуро, и неделя не сулила ничего  веселого.  Но  потом,
когда я познакомился с Пат, все сразу переменилось, и теперь  я  уже  обожал
воскресенье, наши с ней воскресенья; я всю неделю ждал этого дня, потому что
в  воскресенье  она  безраздельно  принадлежала  мне,   а   я   безраздельно
принадлежал ей.
   Теперь воскресенье стало  опять  ненавистным.  Означало  ли  это,  что  я
примирился с исчезновением Пат?..
   Время шло; женщины сворачивали свое рукоделие и уходили; уходили  усталые
дети с обручами под мышкой; на деревьях  погасли  закатные  блики.  Медленно
опускалась ночь, почернели дорожки, растворились в газонах тропинки.  Я  все
сидел на скамье. Если бы не ворчливый сторож с тяжелой связкой ключей, я  бы
провел в Гайд-парке всю ночь, ко всему безучастный, не боясь ни  привидений,
ни вампиров, ни просто убийц.

Глава 7

   - Можно попросить к телефону мисс Кэтрин Вильсон?
   - Кто его спрашивает?
   Голос был сух и недружелюбен. Но  меня  это  не  обескуражило.  От  моего
вчерашнего уныния не осталось и следа, я проснулся в отличном  настроении  и
ощущал себя свежим, бодрым, готовым  к  бою.  Что  мне  все  трудности,  все
препятствия, что мне эта невинная ложь, которую когда-то позволила себе Пат!
   Главное - я люблю ее, люблю сильнее всего на свете, и я  ее  отыщу  любой
ценой, пойду ради этого на все, вплоть  до  убийства!  Окажется  неспособной
полиция - что ж, буду бороться один...
   Официант принес мне завтрак (типичный лондонский  завтрак,  состоящий  из
чая и рыбных консервов, но даже вид и запах этой еды не смогли омрачить моей
радости), он  подал  мне  фирменный  конверт  Скотланд-Ярда;  сержант  Бейли
каллиграфическим  почерком  извещал  меня,  что,  выполняя   приказ   своего
начальника, сэра Джона Мэрфи, он нашел адрес мисс  Кэтрин  Вильсон;  в  1945
году она проживала в доме номер 57 по  Эджвер-Роуд,  и  телефон  у  нее  был
03-27, паддингтонская линия. Никаких других сведений он не нашел и надеется,
что этот адрес, несмотря на свою давность, все же мне пригодится.
   И вот оказалось, что паддингтонская линия до сих пор существует  и  дама,
ответившая мне, как будто даже знает, кто такая  мисс  Кэтрин  Вильсон.  Это
был, по-моему, первый  случай  после  отъезда  Пат,  когда  что-то  работало
нормально. Стоило ли принимать к сердцу такой пустяк, как нелюбезность  моей
собеседницы?
   Все равно фортуна теперь на моей стороне!
   - Я муж одной ее подруги, - ответил я и сам  удивился  своему  уверенному
тону, ибо каких-нибудь сорок восемь часов назад я  еще  и  не  подозревал  о
существовании мисс Кэтрин Вильсон.
   - Какой подруги?
   Не будет ли неосторожностью отвечать на этот вопрос?  А  что,  если  мисс
Вильсон причастна к исчезновению Пат?.. Но я почувствовал, что вообще ничего
не добьюсь, если не пойду на эту уступку.
   - Речь идет об одной особе, которая давно покинула Англию.  Мисс  Вильсон
была с ней в дружбе... Лет двенадцать назад. С кем имею честь?..
   - Я ее мать...
   Это меня удивило. Голос был хриплый, вульгарный,  с  сильным  ист-эндским
акцентом. Возможно ли, чтобы Пат дружила с девушкой, чья мать говорит  таким
голосом?
   - Надеюсь, здесь нет никакой ошибки, - сказал я немного невпопад.  -  Мне
дали ваш номер и сказали, что это телефон  мисс  Вильсон,  которая  когда-то
была знакома с моей женой... Моя жена звалась тогда Патрицией Стивене...
   - Патриция Стивене? Да, припоминаю, Кэт как будто называла  при  мне  это
имя. Но сейчас я не могу вам ничего сказать. Она здесь не живет.
   Ну конечно! А я-то вообразил, что отныне  все  пойдет  гладко!..  Но  все
равно нельзя было выпускать добычу из рук.
   - Как я могу с ней встретиться?
   - Дайте мне ваш номер: когда я увижу  ее,  я  ей  скажу,  чтобы  она  вам
позвонила.
   - Но я должен поговорить с ней немедленно! Это очень важно!
   Я произнес это с такой горячностью, что голос моей собеседницы как  будто
немного смягчился.
   - Дайте ваш номер, я попробую позвонить ей сейчас же.
   - А не было бы проще...  -  гнул  я  свое.  Тон,  которым  мне  ответили,
показал, что настаивать бесполезно.
   - Не хотите - как хотите. Давайте ваш номер. Отчаявшись, я подчинился,  и
миссис Вильсон (если это в самом деле было ее имя) повесила трубку, даже  не
попрощавшись.
   Я был в ярости. Почему эта женщина отказалась дать адрес своей дочери?  В
этом мне чудилось что-то подозрительное. Не было ли какой-то связи между той
таинственностью, какой окружила себя  мисс  Вильсон,  и  исчезновением  моей
жены? Если эта девица не желает, чтобы  знали,  где  она  сейчас  живет,  не
означает ли это, что ей приходится что-то скрывать?  Может  быть,  она  тоже
участвует в этом заговоре?  (Видишь,  Том,  я  уже  начал  к  этому  времени
предполагать, что исчезновение Пат - следствие какого-то  "заговора".)  Если
дело обстоит именно так, она не только не позвонит мне и я ничего  не  смогу
узнать, но, хуже того, я совершил самую ужасную ошибку, потому что она будет
теперь особенно осторожна. Если Пат  заманили  в  ловушку,  то  эти  негодяи
удвоят бдительность и даже увезут ее, чего  доброго,  из  Лондона...  Что  я
наделал!..
   Но с другой стороны, можно было считать,  что  я  все  же  что-то  узнал.
Недомолвки миссис Вильсон и молчание ее  дочери  -  все  это  могло  служить
доказательством их вины.  Достаточно  мне  поставить  в  известность  Мэрфи,
направить его на этот след - уж он-то заставит миссис Вильсон заговорить,  и
мы отыщем Кэтрин...
   Том, я не рассказывал тебе про этот эпизод, потому что боялся  показаться
смешным. И это была моя ошибка; я и теперь не  могу  с  полной  уверенностью
сказать, так ли уж были беспочвенны мои подозрения насчет миссис  Вильсон  и
ее дочери... Но не буду забегать вперед.
   Через пятнадцать минут зазвонил телефон. Я уже совершенно не ждал  звонка
и поначалу даже не хотел брать трубку. Я был в ванной, а когда вы находитесь
в ванной, то, даже если у вас пропала жена, вам все равно  не  хотелось  бы,
чтоб вас в это время тревожили.
   И все-таки я выскочил мокрый и голый из ванной, схватил трубку и  услышал
хрипловатое контральто, совершенно мне незнакомое:
   - Мистер Тэйлор? С вами говорит миссис Крейн.
   - Миссис Крейн? Весьма сожалею, мадам, но вы, очевидно, ошиблись...
   - Ах, нет, не ошиблась! Вы недавно звонили моей матери и сказали, что вам
нужно со мной поговорить.
   - Вашей матери?.. Значит, вы и есть...
   - Кэтрин Вильсон. Да, это я. Вернее, я была когда-то Кэтрин Вильсон.
   В том, как она выговаривала слова, в том, как строила фразы, было  что-то
нарочитое, претенциозное, плохо скрывавшее вульгарность,  ту  самую,  что  я
уловил и в голосе матери. Я невольно подумал о цветочнице из "Пигмалиона"  в
исполнении плохой актрисы. И опять возник недоуменный вопрос:  возможно  ли,
чтобы Пат, которая испытывала почти физическое отвращение ко всякой грубости
и даже к простой банальности, - возможно ли, чтобы она водила  знакомство  с
женщиной такого пошиба?
   - Я очень рад... Очень вам признателен, - бормотал я. - Я уже боялся, что
не удастся найти вас. Мне бы хотелось.., очень,  очень  хотелось  как  можно
скорее с вами встретиться...
   - А Патриция тоже приехала?
   При всей напыщенности тона вопрос звучал искренне. А может, я просто  был
очень плохим сыщиком, что я блистательно доказал через секунду, и достаточно
было моей собеседнице спросить про жену, как все  мои  подозрения  мгновенно
улетучились... Я с поразительным простодушием выпалил:
   - Патриция исчезла. Именно поэтому я и хотел вас повидать.
   - Исчезла? Не понимаю.
   - Я все вам объясню. Могу ли я приехать к вам.., скажем, через час?
   - Ко мне? - Она замолчала, и хотя я еще ни разу не видел Кэтрин  Вильсон,
но мог бы поклясться, что эта маленькая пауза была  заполнена  целой  серией
гримас и ужимок. - Ах нет, это невозможно. Нельзя,  чтобы  мой  муж...  Сами
посудите, а вдруг он узнает, что в его  отсутствие  сюда  приходил  мужчина!
Соседи такие сплетники!
   Час от часу не легче. Я знал многих замужних женщин в Милуоки, в  Чикаго,
в Лондоне, в Нью-Йорке; все они, как правило, были подругами Пат, и всем  им
доставало ума и воспитанности не позволять себе подобных рассуждений. Что же
собой представляет эта Кэтрин Вильсон... Но я счел неприличным настаивать.
   - В таком случае где мы можем с вами встретиться? Новая пауза и, наверно,
новые ужимки.
   - В холле "Риджентс-отеля", в половине двенадцатого.
   - А не лучше ли вам прийти сюда, в "Камберленд"? Мне легче  было  бы  вас
узнать...
   - В "Камберленд"? О нет, меня могут  увидеть.  -  На  сей  раз  в  трубке
раздалось жеманное хихиканье. - Раз вы там живете.., люди  могут  Бог  знает
что подумать! - Опять хихиканье. - Нет, лучше в "Риджентс".
   - Как вам будет  угодно.  Но  нельзя  ли  попросить  вас  прийти  немного
раньше?
   -  Нет,  я  только  что  проснулась.  -  Снова   хихиканье.   -   Значит,
договорились, в половине двенадцатого? Сядьте за столик в  баре,  с  красной
гвоздикой в петлице. До скорого, мой милый! - добавила она  по-французски  с
кошмарным акцентом; я даже не сразу понял, что она хотела сказать.
   Я стоял на ковре - с меня стекала вода, под ногами были лужи - и долго не
мог прийти в себя от изумления. "Мой милый"? Красная гвоздика в петлице -  в
половине двенадцатого!  С  кем  мне  предстоит  иметь  дело?  "Некая  Кэтрин
Вильсон, выдававшая себя за драматическую актрису", - сказал сэр  Джон.  Как
могла Пат выносить ее общество? Нет,  решил  я,  между  моей  женой  и  мисс
Вильсон не могло быть никакой дружбы; в одной машине они оказались по чистой
случайности... Но свидание было назначено, и я решил довести дело до  конца.
И потом, мне так было необходимо поговорить с кем-нибудь о  Пат,  неважно  с
кем, только бы поговорить...
   Прямо напротив меня был зеркальный шкаф. Я  не  из  тех  мужчин,  которые
получают удовольствие, любуясь собственным отражением. А с того дня, как Пат
уехала, я почти не смотрелся в зеркало, разве лишь когда брился. Но сейчас я
не удержался и стал разглядывать человека, смотревшего  на  меня  из  дверцы
шкафа. И испугался - так я за эти десять дней  исхудал.  Мои  друзья  всегда
уверяли, что я прекрасно сложен, но сейчас они бы этого не сказали.  У  меня
можно было все ребра  пересчитать,  из-под  кожи  резко  выступали  ключицы,
нелепо торчали бедренные кости... Я впервые задумался,  любила  ли  бы  меня
по-прежнему Пат, предстань я перед ней в таком виде...
   Если я уже дошел до подобных вопросов, значит, я  был  здорово  выбит  из
колеи.
   Являясь географическим центром Лондона, холл "Риджентс-отеля" -  также  и
один из центров мира; там можно встретить кого угодно, там, как на  вокзале,
беспрерывно толчется народ; по-моему, эта знаменитая гостиница вообще  очень
похожа на вокзал. А кроме того, это одно из самых вульгарных мест, какие мне
когда-либо доводилось видеть. Бизнесмены, назначающие там  свидания,  больше
похожи на маклеров или на букмекеров; женщины, которые в любое время  дня  и
ночи сидят там в баре за стаканом мерзкого пойла, поразительно безвкусны;  к
тому же они отличаются тем неповторимым  уродством,  которое  пышным  цветом
цветет только между Флит-стрит и Кенсингтоном.  Матроны  в  пестрых  лентах,
долговязые девицы в очках  и  со  вставными  зубами  и  в  довершение  всего
какие-то размалеванные старухи, которые уныло  сидят  над  порцией  виски  в
ожидании клиентуры... Всякий раз, как я переступаю  порог  "Риджентс-отеля",
меня передергивает  и  так  хочется  обратно  на  улицу,  на  свежий  воздух
Пикадилли... И Дик Лоутон, и  ты,  Том,  вы  всегда  посмеивались  над  моим
отвращением; вы  говорили,  что  это  чисто  американское  свойство,  а  для
истинного британца подобное зрелище - отнюдь не отталкивающее, а,  напротив,
в высшей мере забавное. Возможно, вы правы, но такова  уж  моя  натура,  тут
ничего не попишешь.
   И именно здесь миссис Крейн назначила мне свидание!  Выбор  был  довольно
странный; этого я никак не  мог  ожидать  от  приятельницы  Пат.  Но  я  уже
переставал удивляться... Я явился туда, разумеется, раньше, чем нужно,  и  у
меня  оказалось  вполне  достаточно  времени,  чтобы   подвергнуться   пытке
медленного удушения в пышных и  мрачных  викторианских  стенах.  Зато  здесь
можно было в эти часы что-нибудь выпить, что я сразу и сделал.  Всякий  раз,
как в дверях появлялась новая посетительница, я бросал на нее быстрый взгляд
и начинал молить небеса, чтобы она не оказалась Кэтрин Вильсон.
   Я уже приканчивал третью порцию сухого мартини,  и  часы  показывали  без
пяти двенадцать, когда из-за столика  в  центре  зала  решительно  поднялась
одиноко сидевшая дама в сиреневом пальто  и  причудливой  розовой  шляпке  и
направилась к бару. Я уже давно заметил ее; она  чертовски  меня  раздражала
своим нелепым одеянием, чудовищно наложенной  косметикой,  морковным  цветом
волос   и   нелепой   мимикой   -   этакими   бесконечными   подмигиваниями,
многозначительными улыбочками и  манерными  жестами,  какими  она  подзывала
официанта; но надо признать,  что  она  была  гораздо  моложе  и  миловиднее
большинства других посетительниц этого вертепа.
   - Бармен, - проговорила она, - вы не видели здесь джентльмена  с  красной
гвоздикой в петлице?
   Прежде чем она закончила фразу, я узнал  хрипловатый  и  протяжный  голос
Кэтрин Вильсон.

Глава 8

   - Покорнейше прошу меня извинить, мадам, - сказал я, -  но  я  совершенно
забыл про цветок, о котором вы говорили. К счастью, я узнал вас  по  голосу,
ибо ваш голос, - добавил я, изо всех сил стараясь быть галантным,  -  забыть
невозможно.
   - О, это вы?  -  воскликнула  она,  легонько  втянув  голову  в  плечи  и
скользнув по мне взглядом. - Мистер Ливингстон, я полагаю?
   И прыснула, радуясь собственному остроумию.
   - Садитесь за мой столик, - предложила она. - Мне не хотелось  бы,  чтобы
этот бармен нас слышал.
   Мелкими танцующими шажками она пошла к своему столику,  я  последовал  за
ней. Немыслимого цвета волосы были собраны в конский хвост, доходивший почти
до пояса; сиреневое пальто,  розовое  пятно  шляпки,  оранжевая  шевелюра  -
мешанина цветов была зверская, и  я  впервые  в  жизни  пожалел,  что  я  не
дальтоник.
   - Я вас, конечно, уже видела раньше, - сказала она, как только мы сели, -
и могу вернуть вам ваш комплимент: женщине трудно  забыть  такого  красивого
мужчину, как вы.
   Это заявление было подкреплено неизбежным хихиканьем. Я  чувствовал  себя
страшно неловко: у меня абсолютно не было опыта общения с такими  женщинами;
я опасался, что со стороны может показаться, будто я подобрал свою  даму  на
панели. Говорить с ней о Пат! И снова  задал  я  себе  все  тот  же  вопрос:
возможно ли, чтобы моя жена водила знакомство с Кэтрин  Вильсон,  чтобы  они
дружили? Нет, тысячу раз нет! Здесь что-то было не так.
   - Да, я вас уже видела. Теперь я припоминаю, это было, когда я  последний
раз встретила Патрицию на улице. В сорок пятом, на Рождество. Вы шли  с  ней
под ручку по Пикадилли. Я чуть было не остановила вас,  но  потом  подумала,
что, может быть, Патриции это будет неприятно, и прошла мимо как ни в чем не
бывало. Помню, в ту минуту у меня прямо-таки сжалось сердце, я вообще  очень
чувствительная, ну просто до болезненности. Мама мне всегда  говорит:  "Кэт,
ты слишком чувствительная". Но я ничего не могу с собой поделать.  Если  мне
кажется, что кто-то начал ко мне плохо относиться, у меня сразу ком в  горле
встает и я не могу  заставить  себя  подойти  к  человеку  и  спросить,  что
случилось. - Она опять хихикнула. - Вот видите, я уже делюсь  с  вами  самым
сокровенным... (Где она подцепила это  выражение?  Какого  рода  литературой
была вскормлена эта женщина?) Я чувствую, что мы  станем  с  вами  большими,
очень большими друзьями. Господи, если бы мой муж сейчас нас увидел,  он  бы
меня убил!
   Я предпочел не углубляться в вопрос о ревности мистера Крейна и попытался
перейти к делу:
   - Поскольку у вас  такая  хорошая  память,  миссис  Крейн,  вы  наверняка
сумеете мне помочь. Пат...
   Но тут я запнулся, потому что вдруг почувствовал, как нелегко  признаться
в том, что Пат не рассказала мне про  случай  с  автомобилем.  Кэтрин  Крейн
воспользовалась этой паузой, чтобы задать вопрос, который, видно, все  время
вертелся у нее на языке:
   - По телефону вы мне сказали, что Патриция исчезла. Я как-то не поняла, в
чем, собственно, дело. Может быть, вы сперва объясните мне это?
   Темы мне все равно было не избежать, и я не стал  откладывать  неприятный
разговор. Не вдаваясь в подробности, я рассказал миссис  Крейн  о  том,  что
произошло. Она слушала с огромным  интересом  и  хотя  при  этом  театрально
воздевала руки и гримасничала, но вопреки моим опасениям не  позволила  себе
ни одной пошлой реплики. Рассказывая, я присматривался к  ней.  Если  бы  не
толстый  слой  пудры  и  румян,  ее  лицо  можно  было   назвать   приятным:
великолепные зубы, четко очерченный подбородок, бархатные глаза; пр