раемся без нарушения уголовного
кодекса.
  - Ну тогда все о, кей! - сказал он, поигрывая мощными бицепсами.
  - Мне нужна бригада в двадцать человек.
  Рыжий парень вмиг собрал людей.
  - Виртуозы рукопашного боя, - сказал он, - представляя своих молодцов.
  Рассеявшись на небольшие группки, чтобы не бросаться в глаза, мы
направились ко мне на квартиру. Я рассадил гостей в салоне и объявил
заседание открытым:
  - Господа, - сказал я, стукнув по графину чайной ложечкой, - в жизни
каждого человека бывают моменты, когда...
  - Бросьте, шеф, - прервал меня рыжий парень, - излагайте дело, речей мы в
Союзе наслушались.
  - Хорошо, к делу, значит к делу. Господа, я плачу сто шекелей на нос, как
вам это?
  - В день? - поинтересовался один из них.
  - В час, хабуб, в час!
  - О! - сказали специалисты, это хорошая сумма, шеф!
  Шкафы остались довольны. Как выяснилось, многие из них уже более месяца
не принимали горячей пищи. Среди них были уличные музыканты, не раз
прибегавшие к моим подачкам на Аленби.
  Мы решили вопрос заработной платы и перешли к основному:
  - Перед вами две задачи, - сказал я, - кратко ознакомив их с сутью дела,
- взять племянника живым и отыскать самого толкового ботаника в стране.
  Я пытался разобраться в бумагах дяди Семы, но из этого ничего не вышло.
Единственное, что я уяснил, наверняка, это то, что бумаги представляли
собой инструкцию по разведению таких цветов как Веньямин.
  Группу по взятию племянника я возглавил сам. Вся остальная мебельная
гвардия (восемь шкафов) выехала во все концы страны на поиски толковых
ботаников"


                          Глава двадцать девятая

                            Убийца путает след

  Подобранные в туалете страницы подтвердили мои подозрения: не зря я
грешил на Фридмана. Но с другой стороны, разве стал бы человек причастный
к убийству, так неосторожно разбрасываться уликами.
  Улики - это как раз то, что так не доставало в стройной цепи моих
логических выкладок. Я был уверен, что искать их следует в пивном баре
Мордехая Фридмана. Это было единственное место, где Уилл просиживал, а,
возможно, и писал часами.
  Я показал записки Бернштейну и еще больше укрепил его в мысли, что Уилл
свихнулся:
  - Ты что не видишь. Какую дребедень он несет? Деньги на деревьях
растут... Нормальный человек будет такое утверждать? Скажи ты где-нибудь
такое, тебя же высмеют, а то и к нам попадешь ненароком. Брось ты,
наконец, терзать себя, Ицик. Никто Уилла не убивал, он сам на себя руки
наложил. Забери, пожалуйста, свое произведение и никому его не показывай.
Тут и дураку ясно, что только псих мог такое накатать.
  - А ты не допускаешь, что ботаник действительно сотворил чудо?
  - Действительность объективна, друг мой, и не оставляет место чудесам.
Это еще Маркс говорил. Классиков надобно знать, дружище.
  Бернштейн дал мне успокоительные таблетки и лично проводил меня до дому:
  - А нервы тебе не мешало бы подлечить, - сказал он мне на прощание.
  В психиатрии, конечно, мне было не угнаться за ним, но в одном я был
уверен совершенно точно: во-первых, с нервами у меня было все в порядке,
и, во-вторых, несмотря на то, что действительность, как утверждали
классики, объективна - чудо, надо полагать, все же свершилось, иначе,
откуда Уиллу было взять деньги, которые столь щедро, хотя и анонимно, он
положил на мой счет?
  Мне не хотелось считать Уилла законченным психом, хотя я и не исключал
вероятности того, что в последнее время, какая-то, довольно легкая форма,
психического расстройства в нем все же наблюдалась.
  Это на Бернштейна его записки произвели впечатление "горячечной
фантазии", я же перечитал дневник несколько раз и воспринял их совсем
по-иному. Да, это писал человек в некотором роде подавленный. Но сквозь
мрачное настроение и гнетущую апатию, я вдруг услышал пронзительный крик
боли и отчаяния. Я содрогнулся. Как не тяжело мне было, я перечитывал эту
повесть еще и еще раз. Я нашел, что на многие вещи, мы с Уиллом смотрим
одинаково. Это было потрясающее открытие: я обнаружил, что у меня с Уиллом
много общего. Нет, господа, я не сошел с ума, однако это чувство, что мы
с ним одинаково смотрим на мир, не покидает меня. И по духу он близок мне
и по мыслям. Боже, что я говорю, ведь он сумасшедший... Ну вот ты и
проговорился: в глубине души ты все-таки считаешь его сумасшедшим? Нет, не
считаю, в моем понимании сумасшедший - это недотепа и чудак, человек не от
мира сего.
  Таким, к сожалению, был Уилл.
  Таким, в какой-то мере, я считаю себя.
  Впрочем, все мы, наверное, немножечко такие.
  Боюсь, как бы не возникло подобных мыслей у вас.

   
                              Глава тридцатая

                                 Поединок

  Из дневника Уилла Иванова:

  1

  " На племянника мы вышли в тот же вечер. После экстренного совещания у
меня на квартире, ко мне вдруг явился посыльный.
  Одет он был в бутафорский мундир: брюки с лампасами и китель с
позолоченными эполетами:
  - Кто здесь их сиятельство - Иванов Уильям Константинович? - спросил он.
  - Это мне, - сказал я.
  - Пожалуйте телеграмму, граф. - Парень протянул мне пакет.
  Я кинул посыльному на чай и распечатал "молнию".

  "Интересующее вас лицо будет пребывать в отеле "Шератон" с одиннадцати
до тринадцати часов местного времени в номере 888.
  Доброжелатель"
 

  "Вот и поговорим в Шератоне", - сказал я сквозь зубы и скомкал
телеграмму. Племянник сам шел на нас и я был рад этому. Но мою радость не
разделял Анатолий. Тот самый рыжий детина с крупными кулаками.
  Он был супермен со стажем, широко известный в кругах русско-еврейской
мафии.
  Я назначил его ответственным за операцию "Взятие племянника"
- Послушайте, шеф, - сказал Анатолий, - а вдруг это хитрость? Я даже
уверен, что это хитрость. Думаю, "доброжелатель" никто иной, как сам
племянник.
  Я глянул на четырехугольную физиономию Анатолия, на его крепкий лоб, под
которым медленно вращались тугие мысли:
  - Давайте не будем, - сказал я, - вы такой мнительный оказывается.
  Анатолий не обиделся:
  - Шеф, я просто высказал свое мнение.
  Перед выходом на дело я дозвонился до Беллы. Почти все утро к телефону
подходил ее муж и я осторожно клал трубку на рычаг, не отвечая на его
призывное "Але!".
  На сей раз, я услышал звонкий голос своей мамочки:
  - Графиня, меня не будет дня два, - сказал я, - не скучай, пожалуйста,
шлю тебе тысячу поцелуев!
  В ответ она стала жаловаться на то, что муж целое утро не открывал
магазин, и прожужжал ей все уши на предмет исходного капитала, который не
мешало бы изыскать на открытие семейного ресторана.
  - Будет тебе исходный капитал, маман! - уныло пообещал я, обиженный в
душе, что и в такую ответственную для меня минуту, она заботится лишь о
меркантильных интересах мужа.
  Мы вооружились кастетами и натянули бронежилеты.
  Мы сели в уютный минибус и погнали в отель. Мы сжимали в карманах кулаки
и смотрели в окна минибуса.

  2

  Оставив позади Холон, водитель вырулил на "Хахмей Атуна" - один из самых
грязных переулков южного Тель-Авива. Благополучно объехав многочисленные
мусорные кучи, мы пересекли квартал "Шапира", известный бесчисленным
количеством синагог, и вскоре влились в плотный авто поток на улице
"Аленби".
  По обе стороны трассы уныло возвышались побуревшие от сырости ветхие
здания. За несколько кварталов отсюда плескалось Средиземное море и
постоянная влажность, методично разъедала постройки, возведенные еще
вначале века: облупленные, они сиротливо возвышались на улице имени
английского генерала, придавая ей унылый и безнадежный вид.
  Через час, мы прибыли на живописную набережную. Архитектурные строения,
возвышающиеся в этом фешенебельном района, представляли собой резкий
контраст, обветшавшим лачугам убогих кварталов второй столицы Израиля.
  Почти вся набережная была утыкана величественными небоскребами для
богачей и туристов.
  Блистательная панорама с видом на море, открывавшаяся из просторных
гостиничных номеров, радовала души иностранных гостей.
  У отеля "Шератон" я увидел телевизионные камеры, операторов и
журналистов.
  Мы вышли из минибуса и тут же попали в окружение газетных ковбоев:
  - Пару минуточек, господа, - обратился к нам журналист с окладистой
бородой раввина и длинной трубкой в лошадиных зубах, - не могли бы вы
сказать пару слово для программы "Мабат"?
  - Не могли бы! - Я отодвинул бородача в сторону и резвым шагом направился
к отелю. За нашими спинами заурчали камеры, затявкали комментаторы:
"Уважаемые телезрители, операция, как видите, уже началась, а полиции,
разумеется, еще нет и в помине. Видимо, полиция подкуплена. Да, дамы и
господа, коррупция и зарвавшаяся русская мафия, увы, все более и более
разъедает израильское общество"
"Вот дубина, подумал я про комментатора, кому ты нужен со своим
обществом?"
Мы поднялись на тридцать восьмой этаж. Здесь мы встретили хозяина отеля.
Он был мрачен и зол и мы тут же выяснили причину его расстройства:
  - Сэры, - сказал он, - у вас сейчас начнется бой, а здесь зеркала,
диваны, все стоит деньги, за все уплачено, господа!
  - Пошел бы ты отсюда мелкими шажками! - посоветовал Анатолий, - ты на
нашем бое заработаешь больше, чем потеряешь.
  Я поддержал Анатолия:
  - Да, несомненно, вы останетесь в выигрыше, бой будет транслироваться по
телевидению, прекрасная реклама для вашего бизнеса.
  - Но, господа! - воскликнул хозяин, однако взглянув на Толю, тут же
умолк. Хозяин был умный человек и хорошо знал, что супермены держат в
кармане.
  А в кармане у Анатолия был всего лишь скромный кастетушко. Он им не одну
пару челюстей раздробил. К сожалению, по старой советской привычке,
кастету он доверял больше, чем людям и в этом, пожалуй, была трагедия его
жизни в Израиле.
  Восемьсот восемьдесят восьмой номер был в конце левого крыла малона. Мы
гурьбой направились к нему, психологически настраивая себя на драку.
  Мы подошли совсем близко, когда двери номера широко распахнулись и к нам
навстречу хлынули люди в латаных джинсах и малеванных футболках на сильных
плечах.
  Их было пятнадцать, племянник шестнадцатый.
  Усатый и наглый, он стоял за спинами своих барбосов и, скрестив руки на
груди, ухмылялся:
  - Гутен таг, господа! - ласково произнес он, - вы что ли к нам?
  Я не стал отвечать ему, подал знак Анатолию, и мы приступили к делу. Для
разогреву перебили люстры, высадили оконные рамы, вырвали ручки дверей и
разодрали обшивку диванов.
  Люди племянника тоже разминались. Потом началось.
  Я все пытался прорваться к племяннику, исступленно выкрикивая: "Шмулик,
иди сюда, если ты не трус! Иди сюда, я тебе говорю!" Но каждый раз, когда
я мог протянуть руку и ухватиться за его бульдожью шею, меня роняли на
пол. Боже, как они топтали меня.
  Однажды, когда град пинков стал реже, я поднял голову и увидел, что мои
ребята оттеснили громил и бьют их:
  "Браво, ребятушки, - подбадривал я их, - бей их по организму!"
Мои бойцы работали чисто. Орудовали преимущественно кастетами. Я слышал
хруст костей и вопли изувеченных. Кто-то истерически хохотал, а кто-то
искусно и с хрипотцой в голосе матерился.
  На моих глазах Анатолий выбросил с тридцать восьмого этажа парня в
ковбойской шляпе, пытавшегося поразить его армейским штыком. Дрыгая ногами
и неистово вопя, парень стремительно летел навстречу смерти.
  Внизу его поймали корреспонденты.
  Не дав ему отдышаться, они наперебой стали интервьюировать его:
  - Скажите, адон, контролирует ли мафия, органы правосудия?
  - А вы как-то связаны с Россией?
  - У вас есть свои люди в кнесете?
  - А в Кремле?
  Не отвечая на вопросы, взмокший и распаленный ковбой, грубо растолкав
газетчиков, вновь кинулся на тридцать восьмой этаж. Впопыхах он забыл о
лифте.
  Корреспонденты с надеждой смотрели на окна тридцать восьмого - может еще
кого выбросят.
  Они в самом деле дождались - опять из окна выкинули человека. Журналисты
оживились, вглядываясь в падающего. Это был снова парень в ковбойской
шляпе. Они не стали больше ловить его. Только один из них, литературный
сотрудник русского общественно-политического журнала "Пятница"
соболезнующим тоном заметил: "Бедняга, перед смертью мог бы и на лифте
подняться"
Бой продолжался. Анатолий с ребятами дружно теснили барбосов. Громилы
отбивались ногами. Технику этого дела они освоили блестяще. Даже Анатолий
упал однажды, сбитый пинком двухметрового великана.
  Бандиты отступили на тридцать шестой этаж. Только тут мне удалось
прорваться к Шмулику. "И эх, родимая!" - крикнул я, сделал уклон влево и
хватил его свингом по тяжелой и круглой челюсти... Нет, что ни говори, а
фрезерева наука, что-нибудь да стоит: он не упал, но потрясен был до
самого мозжечка. Я потянулся к его горлу, мертвой хваткой сжал пальцы и
рванул кадык на себя.
  Удар кастетом в зубы потряс меня.
  Я потерял сознание"



                           Глава тридцать первая

                         Фридман раскрывает карты
 

                                1


  После самоубийства Уилла я отдалился от Фридмана и заходил к нему реже.
  Мое отчуждение не скрылось от чуткого глаза бармена.
  После похорон Уилла он не раз упрекал меня, что я незаслуженно забываю
старых друзей.
  Откладывать назревший разговор было уже неприлично. Я позвонил ему и
спросил:
  - Вы сделали то, что обещали?
  - О чем вы, Ицик?
  - Я про черный камень на могилу Уилла?
  - Вот видите какой вы, подозреваете старого друга в непорядочности.
  - Мордехай Наумович, я звоню.
  - Вот именно, вы звоните, тогда, когда во мне есть надобность, - сказал
он, намекая на мои долги, - а нет бы просто зайти к старому другу,
покалякать за чаем. Между прочим, я слышал, что вы про Уилла интересуетесь?
  - Я хотел собрать его личные вещи.
  - Зачем?
  - На память.
  - Музей что ли собираетесь открыть? Музей имени Иванова, звучит, неправда
ли?
  - А что, неплохая идея.
  - У меня плохих не бывает. Да вы зашли бы, глядишь, что-нибудь для вашего
музея и подкинул бы. Ей богу, Ицик, совсем вы чужой стали, заходите, как
представится случай.
  Я не стал дожидаться пока случай представится, и на следующий день
поспешил к нему в гости.
  Он выбежал ко мне навстречу, усадил за столик, предложил пиво и сам завел
разговор:
  - Я знаю, что вы нашли у меня в туалете, - с упреком сказал он. - Я
замешан в Уилловой истории, признаю. Но я не убивал его.
  - Откуда вы знаете, что его убили?
  - Иначе, с какой бы стати вам копаться в его личных вещах?
  - Я ведь сказал - на память. Да вы и сами что-то собирались передать мне,
не так ли?
  - Да так. Об одном только прошу, не тяните резину. Я же знаю, вас
интересует, как ко мне попали эти проклятые страницы?
  - Не стану отрицать.
  Фридман посерьезнел, глотнул пива и начал издалека.
  - Господин Борухов, я болен, может быть даже смертельно болен.
  Я удивленно всплеснул руками, но он сделал нетерпеливый жест:
  - После моей смерти поступайте как знаете, но теперь постарайтесь, чтобы
все, что я скажу вам, осталось между нами.
  - Можете не сомневаться, Мордехай Наумович.
  - Вы читали Уиллово сочинение?
  - За исключением последних страниц, которые надеюсь найти у вас.
  - Вглядитесь в мое лицо, внимательнее... Догадываетесь?
  - Прошу прощения, что вы имеете в виду?
  - Перед вами племянник.
  - Э... простите, я не совсем понимаю...
  - А что тут понимать, я ведь так и не совладал тогда с Веньямином. Увы,
мне так и не удалось расшифровать записки старого ботаника, не сработали
бумажки проклятые.
  - Да, но в дневнике Уилл величает его Шмуэлем, и кроме того, у вас разные
усы... да и шея...
  - Ну еще бы, стал бы он меня раскрывать. Я ведь содержал его в последние
годы... Я действительно знавала его отца - Константина Сергеевича.
  - Да, помню, вы часто говорили об этом.
  - Представьте себе, я даже кое-чем обязан ему.
  - Но вы ведь, кажется, работали в разных сферах.
  - В параллельных.
  - Вы воровали, а он карал?
  - Не воровал, а брал причитающееся. "Мусор" он был важный, и также, как
все его коллеги, питался из нашей кормушки. Однажды он помог мне всучить
взятку министру торговли Узбекистана. Понятливый был человек, зихроно ле
враха, не то что сын его, недоносок этот, Уилл: и сам ни с чем остался и
мне ничего не перепало.
  - Вы утверждаете, что не убивали Уилла?
  - Боже упаси, единственным моим желанием было припугнуть подлеца.
  - Удалось?
  - Нет, пугать его было бесполезно. Поначалу он еще держался: поехал в
Негев искать работу. Не нашел. Вернулся в Холон. Белла дала ему от ворот
поворот. Он запил, продал оставшиеся пожитки отца и, спустив на пустяки
последние гроши, явился ко мне с повинной.
  - С таким же успехом он мог появиться у Беллы?
  - Вы не знаете Уилла. Просить у Беллы милостыню он постеснялся, гордость
знаете ли. Он ведь аристократ, хоть и в третьем поколении.
  - А что Белла?
  - Изумительная женщина. Я ее еще по Ташкенту знаю.
  - Разве она не из Душанбе?
  - С чего вы взяли? Я часто снабжал ее дефицитом в Ташкенте. Очень милая
женщина, и что она нашла в этом дебиле.
  - Вы имеете в виду ее мужа?
  - Нет, я имею в виду Уилла.
  - Кто же в таком случае был ботаник?
  - А он и в самом деле мой дядя. Может быть, слышали - Семен Эммануилович
Кальштейн, известный узбекский аграрий.
  - Нет, не слышал.
  - В Ташкенте дядя Сеня был ректором сельскохозяйственного института. Там,
кстати, и начал растить деньги. Его первые опыты в Союзе шли как по маслу.
Деньгу дяде удалось взрастить, но советский рубль уже пошел на убыль, а
гнать просто макулатуру, извините, не было смысла. Узбеки к тому времени,
вздумали менять деньги и ему на этот случай надо было спешно перестраивать
технологию производства. Прибавьте к этому нестабильную обстановку в
регионе. Словом, растить местную таньгу, несмотря на плодородную узбекскую
почву, дядя не рискнул.
  - Но причем тут вы?
  - Я первый подсказал ему, что для его экспериментов нужны заграничные
климатические условия. Он согласился.
  В Израиле дело долгое время не ладилось: из-за постоянной инфляции, он не
мог настроить цветок на выпуск шекелей. Иногда, правда, мы снимали одну,
другую тысячу. Эти средства я пустил в дело - открыл небольшой лимонадный
заводик. К сожалению, раскрутить бизнес не удалось, народ тут привык пить
Кока-колу...
  - Как же вы поссорились?
  - Я предложил ему растить доллары, а он заупрямился и настаивал на
шекелях. Дескать, не патриотично в еврейском государстве производить
американские дензнаки. Совсем не разбирался старый в экономике. Уж очень
не терпелось ему сделать что-либо для этой страны. Я многократно говорил
ему, что страна этого не оценит, так оно впоследствии и вышло: после
смерти он и евреем-то признан не был - похоронили его как гоя на задворках
христианской церкви.
  Моя практичность раздражала его. Старик надеялся на свои деньги построить
рай на земле обетованной.
  Все остальное вам известно. Дядю я потерял, Веньямина тоже. На оставшиеся
деньги открыл сеть пивнушек для русских олим, а Уилла содержал и
пестовал до самой его смерти, хотя вряд ли он этого заслуживал.
  - Зачем же вы охотились за его дневником?
  - С чего вы взяли, что я охотился? Напротив, кое-кто охотился за бумагами
старика. Их у меня выкрали вместе с сейфом.
  - Вы же сказали, что бумаги у вас не сработала?
  - У меня да, но я не уверен, что кто-нибудь сейчас не гонит деньгу,
воспользовавшись ими.
  - Сомневаюсь.
  - Позвольте мне не принять ваших сомнений.
  - И все-таки, зачем вы прихватили с собой страницы?
  - Из интереса: что ни говори, а я все же послужил прототипом Уилловой
повести. Кстати, дочитав эти каракули, вы поймете, что я его не убивал.


                           Глава тридцать вторая

                           Тяжелая поступь мафии


  Из дневника Уилла Иванова:

  "Я очнулся у себя на квартире.
  Анатолий прикладывал холодный компресс мне на лоб. Несмотря на приятную
прохладу, голова моя раскалывалась от б