олучит  двадцать  тысяч  франков.  Это - обещанное
вознаграждение,  которое  старались  получить  такое  множество  людей,  что
полиция, засыпанная самыми  невероятными сведениями,  просто не  знала,  что
делать.
     С двадцатью тысячами франков он сможет...  Но,  прежде  всего, кто  ему
поверит? Он станет утверждать:
     - Это шляпник!
     А ему скажут.
     - Докажите. - Я видел две буквы...
     - Какие буквы?
     - "Н" и "т".
     Насчет "т" он даже не был уверен.
     - Объясните толком, Кашудас...
     Разговаривать с ним будут  строго; со всеми на  свете кашудасами всегда
разговаривают строго...
     - ...у него на брюках, в манжете... он скатал из нее шарик...
     А где  он теперь, этот шарик величиной с булавочную головку? Попробуйте
найти! Может быть,  он бросил его на  пол  и затоптал  каблуком в опилки?  А
может быть, проглотил?
     Впрочем, что это доказывает? Что шляпник вырезал две буквы  из газетной
страницы? Вовсе нет. Этот клочок бумажки мог прилипнуть к его брюкам без его
ведома. Ну а если ему нравится вырезать буквы из газет?
     Тут  было от чего разволноваться и человеку посолидней,  чем  маленький
портной,  любому  из тех, кто находился  здесь.  А  тут  были люди как-никак
приличные - крупные коммерсанты, доктор,  страховой агент, торговец вином  -
все  достаточно  благополучные, чтобы позволить  себе значительную часть дня
проводить за картами, поглощая аперитив.
     Но они не знали. Никто не знал, кроме Кашудаса.
     И человек знал, что Кашудас...
     От этой мысли его прошибал пот,  словно он выпил не одну порцию грога и
проглотил  сильную дозу аспирина. Заметил ли шляпник  его волнение? Видно ли
было по портному, что он догадался о том, что это за бумажка?
     Попробуйте размышлять о столь важных вещах, не  подавая вида, тогда как
тот, другой, менее чем в двух метрах от вас курит свою сигару, а вы будто бы
следите за игрой в белот!
     - Фирмен, белого вина...
     Вырвалось. Он произнес  это невольно,  потому  что  у него  пересохло в
горле. Три стакана белого вина, уж слишком. Прежде всего, потому  что  с ним
такого практически  не бывало, разве что когда рождались его дети. Их у него
было  восемь. И  ожидался  девятый. Едва  рождался один,  как  он опять ждал
следующего. То была не его вина. Каждый раз люди смотрели на него осуждающе.
     Убивают ли человека, у которого  восемь детей,  который ждет девятого и
сразу же станет ждать десятого?
     Кто-то - страховой агент, кто сдавал карты, в этот момент произнес.
     - Любопытно... Вот уже три дня, как он не убивает старушек... Наверное,
у него появился страх...
     Слышать это,  знать  то, что знал Кашудас,  и  суметь  не взглянуть  на
шляпника! Но такое уж его,  Кашудаса,  счастье: нарочно,  ценой  мучительных
усилий он  смотрит  прямо  перед собой,  и вот в зеркале напротив  перед его
глазами - лицо господина Лаббе.
     Господин  Лаббе  пристально  смотрел  на  него.  Он  был  спокоен,   но
пристально смотрел на него, Кашудаса, и маленькому портному казалось, что на
губах шляпника  играет  легкая улыбка. Ему подумалось даже,  что тот  сейчас
подмигнет ему, подмигнет, разумеется, как сообщник, словно говоря:
     - Смешно, а?
     Кашудас услышал свой собственный голос, произносящий:
     - Гарсон...
     Не надо  бы. Три стакана вполне  достаточно, больше чем достаточно. Тем
более что он не переносит алкоголь.
     - Месье желает?..
     - Ничего... Спасибо...
     В  конце  концов,  имелось  одно  допустимое объяснение.  Оно  казалось
правдоподобным, хотя полной ясности  в мыслях маленького  портного  не было.
Предположим, что  существуют два человека вместо одного: с  одной  стороны -
убийца старух, о котором неизвестно абсолютно ничего, кроме того, что за три
недели  его жертвами  стали шесть женщин: с другой стороны - некто, желающий
позабавиться, подшутить над своими согражданами, быть может, маньяк, который
посылает  в  "Курье  де  ла  Луар" эти  знаменитые  письма, составленные  из
вырезанных в газетах букв.
     Почему бы и нет? Такое бывает. Есть люди, которых подобные вещи доводят
до безумия.
     Но если вместо одного человека их двое, как в таком случае второй, тот,
что посылал письма, мог предвидеть действия первого?
     Ибо по  меньшей  мере  о  трех  убийствах  возвещалось  заранее. Всегда
одинаково. Письма  в "Курье  де ла Луар" посылались по почте и, как правило,
были составлены из печатных букв, вырезанных из той же "Курье де  ла Луар" и
аккуратно наклеенных одна за другой.
     "Напрасно вызывали полицию. Завтра - третья старуха".
     Некоторые  послания были длиннее. Верно,  немало  времени  требовалось,
чтобы отыскать в газете все нужные слова, чтобы собрать их, как головоломку.
     "Комиссар Мику думает, что очень хитер, раз он из самого Парижа, он  же
- просто  мальчик из церковного хора. Напрасно он злоупотребляет бургундской
водкой, от этого у него краснеет нос..."
     В  самом  деле,  разве  комиссар  Мику,  присланный,  чтобы  руководить
расследованием, не приходил время  от времени в "Кафе  де ла Пэ"  пропустить
стаканчик? Маленький портной видел его здесь. Полицейского, который и впрямь
питал слабость к бургундской водке, запросто спрашивали:
     - Ну что, господин комиссар?
     -  Мы  возьмем его,  не  бойтесь. Эти  маньяки  в  конце концов  всегда
допускают промах.  Они  чересчур  самоуверенны.  Им необходимо  похвастаться
своими подвигами.
     И шляпник присутствовал, когда комиссар произнес эти слова.
     "Разные дураки, которые понятия ни о  чем не имеют, утверждают, будто я
из  трусости  нападаю на старых женщин. А если я ненавижу старух? Разве я не
имею на это право? Пусть и дальше стоят  на  своем -  я, чтобы  доставить им
удовольствие, убью мужчину. И даже высокого.  Даже сильного.  Мне все равно.
Вот тогда они увидят..."
     А Кашудас-то, такой маленький,  тщедушный, не сильней пятнадцатилетнего
мальчишки!
     - Видите ли, господин комиссар...
     Портной подскочил на стуле.  Только что  в кафе вошел комиссар  Мику  в
сопровождении дантиста Пижоле. Он был тучен и жизнерадостен. Повернув  стул,
он уселся на него верхом, лицом к играющим, бросил снисходительным тоном:
     - Не беспокойтесь...
     - Вы напали на след?
     - Продвигаемся, продвигаемся.
     В  зеркале Кашудас видел  господина Лаббе,  который все еще  смотрел на
него, и тут он оказался во власти совсем иного страха. А если господин Лаббе
не виноват,  ни в  чем  не  виноват, не имеет  никакого отношения  к  старым
женщинам  и письмам?  Если  тот  клочок бумажки  попал  в  манжет  его  брюк
случайно, бог знает откуда, как блоха?
     Надо поставить себя на его место. Кашудас нагибается и что-то поднимает
с пола. Господин  Лаббе не знает даже  толком,  откуда  взялся  этот  клочок
бумажки. Где доказательство, что не  сам маленький  портной  обронил  его и,
стараясь от него избавиться, в замешательстве протянул своему собеседнику?
     Впрямь, что мешало шляпнику заподозрить своего соседа Кашудаса?
     - Белого вина...
     Тем хуже. Он и так уже слишком много выпил, но  ему необходимо еще. Ему
казалось,   что  в  кафе  гораздо   больше   дыма,  чем  обычно,  что   лица
присутствующих более расплывчаты; иногда  столик, за которым играли в карты,
как-то странно удалялся.
     Этого только  недоставало... Он подозревает господина Лаббе, а господин
Лаббе  подозревает его?..  Может,  и шляпник подумывает  о премии в двадцать
тысяч  франков?  Считалось, что он богат и магазин свой запустил, потому что
не нуждается в деньгах.  Ведь надо бы  отмыть  и по-новому оформить витрины,
усилить освещение, обновить  товар. Вряд  ли он мог надеяться, что  найдутся
покупатели  на  шляпы, которые  были  в моде лет  двадцать назад,  а  теперь
валяются на полках, покрытые пылью.
     Если он скуп, возможно, двадцать тысяч франков его соблазнят?
     Пусть  он  обвинит Кашудаса... Ладно! Поначалу  все  с ним  согласятся.
Потому что Кашудас как раз из тех  людей, которые легко вызывают подозрение.
Потому что он не из этого  города и даже из другой страны. Потому что у него
странная физиономия и голову он держит как-то  набок.  Потому что он окружен
оравой  детей,  число  которых  все  растет, и его  жена  почти  не  говорит
по-французски...
     Но  потом?  Зачем  бы  стал маленький портной  нападать посреди улиц на
старых женщин, не потрудившись даже забрать у них драгоценности или сумочки?
     Так говорил сам себе Кашудас и тут же возражал:
     -  А почему бы вдруг  господину  Лаббе, ему, в его шестьдесят с  лишним
лет, живущему жизнью  образцового  гражданина, понадобилось душить людей  на
темных улицах?
     Все это было ужасно сложно. Даже привычная обстановка "Кафе де ла Пэ" и
присутствие комиссара Мику больше не действовали успокаивающе.
     Пусть станут утверждать, что это Кашудас, и Мику поверит.
     Пусть ему скажут, что это господин Лаббе...
     Об этом следовало поразмыслить  серьезно. То был вопрос жизни и смерти.
Разве убийца не заявил через газету, что вполне может напасть на мужчину?
     И  предстояло  преодолеть  эту   улицу  де  Премонтре,   которая   едва
освещалась! И  жил  он прямо напротив  шляпника, откуда  тот мог следить  за
всеми его действиями!
     Наконец, нельзя  было  сбрасывать со  счетов и  двадцать тысяч франков.
Двадцать  тысяч!  Больше, чем  он  зарабатывал, сидя  за  своим  столом,  за
полгода...
     - Послушайте, Кашудас...
     Ему  показалось, будто он  возвратился  на землю  откуда-то издалека, к
людям,  о  присутствии которых  он на некоторое  время  забыл.  Не  узнав по
голосу,  кто  к нему обращается, он  непроизвольно  повернулся  к  шляпнику,
который  наблюдал.  За  ним,  жуя  свою сигару.  Но окликнул его не шляпник.
Комиссар.
     - Это правда, что вы быстро шьете и берете недорого?
     В долю секунды он оценил, какая ему выпала неожиданная удача, и чуть не
повернулся  вновь  к  господину Лаббе,  чтобы  убедиться,  что тот не  видит
радости на его лице.
     Пойти в полицию - он бы не осмелился. Написать - он бы тоже не решился:
письма остаются  и могут навлечь  неприятности. И вот просто  чудом  главный
начальник,  представитель порядка,  закона, сам  в некотором роде предлагает
прийти к нему.
     -  По  случаю  траура я  делаю  костюм за сутки, -  сказал  он, потупив
взгляд.
     - Тогда допустим, что это траур по шести старушкам, и сшейте мне так же
быстро.  Я почти ничего не захватил с  собой из Парижа, а из-за этого  дождя
оба моих костюма в ужасном виде. У вас-то хоть есть чистошерстяное сукно?
     - Для вас будет лучшее альбефское сукно.
     Господи!  Как  быстро  работала  мысль  маленького  портного! Возможно,
давали  себя знать четыре стакана белого вина? Ну и пусть! Он заказал пятый,
и его голос  прозвучал уверенней, чем обычно. Сейчас произойдет чудо. Вместо
того  чтобы возвращаться домой одному - разве не  умирал бы он от страха при
мысли о господине Лаббе, минуя темные уголки улицы де Премонтре? - он пойдет
вместе с комиссаром, чтобы снять с него мерку.  И наконец-то у себя дома, за
закрытыми дверями...
     Чудесно,  негаданная удача. Он получит  вознаграждение.  Двадцать тысяч
франков! Ничем не рискуя!
     - Если у вас найдется пять минут, зайдемте ко мне, это совсем рядом...
     Его голос  слегка  дрожал.  Бывают  удачи,  на  которые  надеешься,  не
очень-то надеясь, если ты Кашудас и на протяжении веков привык к злым шуткам
судьбы и к пинкам под зад.
     - ...Я сниму с вас мерку и обещаю, что завтра вечером в это же время...
     Как прекрасно воспарить таким образом! Все препятствия  преодолены. Все
устраивается, словно в волшебной сказке.
     Люди,  которые играют в карты...  Славная физиономия Фирмена  - в такие
мгновения у всех славные  лица, -  который наблюдает за игрой... Шляпник, на
которого стараешься не смотреть...
     Комиссар пойдет...  Они выйдут вместе... Прикроют дверь в мастерскую...
Никто не может услышать...
     - Послушайте, господин комиссар, убийца - это... Хлоп! Достаточно одной
коротенькой фразы, чтобы все разрушить.
     - Это не горит...
     Ему,  комиссару, тоже хочется  сыграть в белот, и  он  знает, что,  как
только партия закончится, кто-нибудь уступит свое место.
     - Я зайду к вам завтра утром... Вы, наверное, всегда на месте?.. К тому
же по такой погоде...
     Конечно, прекрасная сказка пошла прахом. А ведь все было так просто! Но
завтра утром Кашудас, возможно, будет  мертв. Его жена и дети не получат эти
двадцать тысяч франков, на которые он имеет право.
     Ибо он все больше понимал, что имеет на них право. Он сознавал это.  Он
взбунтовался.
     - Если бы вы зашли сегодня вечером, я мог бы воспользоваться...
     Не получилось. Шляпник,  наверное, смеялся. Партия как раз закончилась,
и  страховой агент уступил  место комиссару Мику. Комиссары  не должны иметь
право  играть  в  карты. Комиссары должны  понимать с полуслова.  Не  может,
однако, Кашудас умолять его снять мерку сегодня.
     Как же  теперь уйти? Обычно он оставался  в  "Кафе де ла  Пэ" не больше
получаса,  иногда   чуть  дольше,   но  ненамного.   Это   его  единственное
развлечение, единственная  роскошь,  которую  он  себе  позволял.  Затем  он
возвращался домой.  Детвора  в полном  сборе:  младшие вернулись из школы  и
устраивают  адский шум. Дом наполнен запахами  кухни.  Дольфина  - у нее  до
смешного французское имя, хотя она  едва изъясняется на этом языке, - кричит
на  малышей пронзительным  голосом.  А  сам он шьет долгими часами у себя на
антресолях, за своим столом, приблизив лампу к шитью...
     От него плохо пахнет, ему это прекрасно известно. От него исходит запах
чеснока, который  они  дома потребляют в  большом количестве,  смешанный  со
специфическим запахом шерсти, с которой он работает. Были люди в "Кафе де ла
Пэ", которые отодвигались, когда он подсаживался к столику завсегдатаев.
     Не по этой ли причине комиссар не пошел с ним сейчас же? Если бы только
кому-  нибудь  было  с  ним  по пути! Но всем, кто находился  здесь, надо  в
сторону улицы дю Пале.  Все  сворачивали  налево, тогда  как  он  должен был
свернуть направо.
     Вопрос жизни и смерти...
     - То же самое, Фирмен...
     Еще  стакан белого вина.  Он  так боялся,  что шляпник  выйдет  за  ним
следом! Потом, уже сделав заказ, он подумал, что если шляпник выйдет первым,
то, вероятно, для того чтобы устроить ему  засаду в  каком-нибудь из  темных
уголков улицы де Премонтре.
     Уйти раньше - опасно.
     Уйти после - еще опасней.
     Но не мог же он, однако, оставаться здесь навсегда?
     - Фирмен...
     Он пребывал  в нерешительности. Он  знал, что делает  это напрасно, что
будет пьян, но он уже не в состоянии поступить иначе.
     - То же самое...
     Не на него ли станут смотреть с подозрением?

        МАЛЕНЬКИЙ ПОРТНОЙ ПРИСУТСТВУЕТ ПРИ КОНЧИНЕ СТАРУШКИ

     - Как Матильда?
     Кто-то  произнес  эти два слова.  Но  кто? К  этому  времени  голова  у
Кашудаса стала тяжелой, и, возможно, он заказал уже  седьмой  стакан  белого
вина?  Его даже  спросили, не  отмечает ли он рождение  очередного младенца.
Вероятно,  эти слова  произнес  Жермен,  бакалейщик.  Впрочем,  это не имело
никакого значения. Все они  были  почти одного возраста, от  шестидесяти  до
шестидесяти пяти лет. Большинство учились вместе сначала в школе,  а затем в
коллеже. Вместе играли в шары. Обращались друг к другу на "ты". Были гостями
друг у  друга на свадьбе. Наверное, у каждого  из них лет  в пятнадцать  или
семнадцать была подружкой та, которая потом стала женой друга.
     Были  тут и  другие: группа мужчин от сорока до пятидесяти лет, готовых
принять  эстафету, когда старших не  станет, которые играли в карты в  левом
углу "Кафе де ла Пэ". Они были чуть  более  шумные, приходили позднее, около
пяти, поскольку еще не добились соответствующего положения.
     - Как Матильда?
     Эту фразу маленький портной слышал почти каждый день. Вопрос произнесли
с неохотой, как спросили бы:
     "Дождь все идет?"
     Потому что Матильда - жена шляпника -  уже  целую вечность стала чем-то
вроде  легенды. Верно, она тоже  была молоденькой девушкой, как другие. Быть
может,  кое-  кто  из играющих  здесь ухаживал за ней  и целовался с  ней  в
укромных уголках.  Потом  она вышла  замуж и, наверное, каждое воскресенье в
десять часов, принарядившись, отправлялась к мессе.
     Вот  уже  пятнадцать  лет  она  живет на  антресолях, таких же,  как  у
Кашудаса, прямо напротив него. Занавески на окнах раздвигались редко.  Ее он
не видел,  лишь  бледное пятно  ее  лица  едва угадывалось в дни генеральной
уборки.
     - Матильда? Хорошо...
     Иначе говоря, ей не хуже,  она по-прежнему парализована, ее все так  же
усаживают каждое утро в  кресло, укладывают каждый вечер в постель,  но  она
еще не умерла.
     Говорили о Матильде и о других вещах. Об убийце - немного, потому что в
"Кафе де ла Пэ" делали вид, будто не слишком интересуются подобными делами.
     Кашудас не  посмел уйти из  страха,  что шляпник тут же покинет  кафе и
пойдет  за ним следом.  Итак, он пил. Он делал это напрасно, но справиться с
собой не мог. Два или три раза он заметил, что господин Лаббе поглядывает на
бледный циферблат часов, висящих между двумя зеркалами,  но не  спросил себя
почему. Лишь таким образом он узнал, что было  ровно  пять  часов семнадцать
минут, когда шляпник поднялся и стукнул монетой по  мраморному столику - так
он обычно подзывал Фирмена.
     - Сколько?
     Если, здороваясь,  пожимали  друг  другу руки, то,  уходя, прощались со
всеми сразу. Одни  говорили: "До завтра!", другие -  "До вечера",  поскольку
некоторые вновь собирались здесь после ужина, чтобы сыграть еще одну партию.
     - Он подстережет меня на улице де Премонтре и набросится в каком-нибудь
укромном месте...
     Только бы  поскорей  заплатить, выйти сразу  вслед  за  шляпником и  не
потерять его  из  виду! Из них  двоих  он  ниже и  худее. Бежать  он  сможет
быстрее. Лучше  всего следовать за шляпником  на  небольшом расстоянии и при
малейшем подозрительном жесте пуститься наутек.
     Оба  мужчины  вышли один  за другим с  интервалом  в  несколько секунд.
Любопытно, что играющие не посмотрели  вслед шляпнику, а оглянулись как  раз
на маленького портного, который, похоже, был не в своей тарелке.  Кто знает,
не прошептал ли кто-нибудь: "Вдруг это он?"
     Ветер  дул все  сильнее. На углах  улиц он  хлестал с такой  силой, что
заставлял  согнуться  вдвое или опрокидывал  назад. Шел дождь.  У маленького
портного стало мокрым лицо, и он дрожал в своем тонком плаще.
     Это не имело значения. Он шел по следам шляпника. Надо было держаться к
нему поближе. Это единственный  шанс на спасение. Еще триста метров,  двести
метров, сто метров, и  он будет дома,  он  сможет  укрыться,  запереться  до
завтрашнего утра, до прихода комиссара.
     Он считал секунды, и вот шляпник миновал свой магазин, где за прилавком
смутно  виднелась рыжая голова  приказчика.  И  Кашудас тоже,  сам  того  не
замечая, прошел мимо своей мастерской, потому что  некая сила заставляла его
следовать дальше.
     Как  и незадолго до этого, никого, кроме них, на улице не было. Никого,
кроме  них,  не было  на  улицах все  более  пустеющего квартала,  куда  они
углублялись.  Каждый ясно слышал шаги другого,  как  эхо  собственных шагов.
Значит, шляпник знал, что за ним идут.
     А  Кашудас умирал от страха.  Он мог  бы остановиться, повернуть назад,
возвратиться домой? Несомненно. Может быть. Только такая мысль не пришла ему
в голову. Как ни странно, он для этого был слишком испуган.
     Он  шел следом. Он шагал позади своего попутчика  в  двадцати метрах от
него. Иногда у него вырывалось в пространство, в дождь, в ветер:
     - Если это он...
     Разве он еще сомневался?  Не для того ли, чтобы выяснить  все до конца,
он решился на это преследование?
     Врем