образами  реальных  людей.  Трудно  расследовать  убийство
умозрительно. Теперь мне  чудилось,  будто  эти  реальные,  подверженные
страстям, переполненные разным жизненным опытом люди толпой  надвигались
на меня. Уже и лица их сливались в единственное - в лицо убийцы Левы. Но
узнать его мне не удавалось. Потому что, в сущности, они  "всем  кагалом
приложились" - разгильдяйствовали, лгали, соблюдали  свою  корысть.  Как
Измайлов вычленяет из однородной массы того, кто затягивает леску на шее
или долбит голову пресс-папье? Как? Не мудрствуя лукаво, я спустилась  к
полностью одетому Вику, поцеловала его  в  пахнущие  одеколоном  губы  и
спросила:
   - Каковы отличительные черты убийцы?
   Он ответил мне адекватным поцелуем и убежал "вычленять". Ликбеза,  на
который  я  рассчитывала,  не  случилось.  Слабеют  мои  чары.  Лишь  на
физическую близость их и хватает, елки... А этого мне недостаточно.  Это
любая регулярно принимающая  ванну  и  подкрашивающая  ресницы  кретинка
может. Придется самой шевелить извилинами.

Глава 10

   Как   хорошо   быть   журналисткой,   а   не   сыщицей-любительницей.
Сосредоточиваешься  на  проблеме,  вникаешь,  но  не  рвешься  вычислять
одного-единственного  виновного.  Добиваешься  справедливости,   но   не
настаиваешь на наказании. Лишь бы люди узнали правду, а после -  как  им
бог на душу положит, ведь все разные.
   С такими благостными мыслями я нажала  кнопку  звонка  на  просторной
лестничной площадке второго этажа бывшего элитного дома. Мне отворили, и
я без проволочек  оценила  понятия  "обеспеченность"  и  "индивидуальный
проект". Дитя панельных пеналов, ну как  я  опишу  рукотворную  прелесть
этого жилища? Двери с витражами, арки, полукруглые  ниши,  темнеющие  на
фоне стен, обитых тканями  пастельных  тонов.  В  нишах  -  антиквариат.
Паркетный пол золотисто блистал. Овальные окна были  задрапированы  тем,
что раньше называлось "задергушками". Да, "задергушками" из  натуральных
шелковых платков цветов сочных, гармонирующих -  сказка!  Проснуться  бы
здесь однажды.
   Евгения Альбертовна Енина предложила мне устраиваться  в  гостиной  и
отлучилась за  минералкой.  Я  глазела  вокруг,  что  не  мешало  мне  и
прислушиваться. В кухне вполголоса разговаривали женщины.
   - Не уверена. Стоит ли бередить наши  раны?  И  как  втолковать  этой
девочке, что приличный с виду дом прогнил от старости до последней нитки
на занавесках?  Не  в  ее  возрасте  понимать  разницу  между  формой  и
содержанием. Еще решит, будто мы не все вложили в операцию Колюши.
   - Как ты можешь рассуждать об имидже? На твой первый  вопрос  отвечаю
однозначно: стоит. Стоит ради живых. Мы миллион раз обсуждали эту  тему.
Родная, после операции мальчику было бы вредно очутиться в сарае. Мы  же
приучали его к роскоши. Если не жить, то  умереть.  Извини.  Прости.  Но
девушка ждет чего-то для своей газеты.
   - Я не выдержу.
   - Так, как условились - выдержишь.
   - Ладно, идем. Неудобно томить человека.
   "А как вы условились?" - чуть не вырвалось у меня. Но для  того,  что
называется человеческой речью, необходимы движения нижней  челюсти.  Моя
же отвисла и не шевелилась. Потому что на пороге  возникли  две  Евгении
Альбертовны.  Одна  в  голубом  атласном  халате,  другая  -  в  желтом.
Случаются глюки от жары? Наверняка. Верю.
   Видимо, они привыкли к подобной реакции на совместный выход,  поэтому
ждали, пока я созрею. "Сестры? Близнецы или двойняшки? Боже, не вспомню,
одни - однояйцевые, другие - нет, и это определяет  степень  схожести...
Ничего не соображаю, ничегошеньки..." Мысли диким табуном скакали в моей
голове  и,  кажется,  сильно  пылили.  Вот,  пожалуйста,  уже  и  зрение
подводит. За кем я увязалась? С кого не сводила глаз  в  автобусе  и  на
кладбище? Елки-палки, черты лиц у них не слишком сходные. Тогда почему я
сбита с толку и блею?
   - Здра-а-а-вствуйте, да-а-амы.
   Мне вдруг почудилось, что  они  сейчас  хором  ответят:  "Здравствуй,
здравствуй,   черт   мордастый".   Захотелось    перекреститься.    Даже
неосуществленное это желание помогло. Я кинула на  Ениных  прояснившийся
взгляд и ощутила, что дар речи ко мне вернулся. Попросила:
   - Простите мое замешательство. Но и загримировавшись шутки  ради,  вы
не произвели бы более сильного впечатления. Не познакомиться ли нам?
   Они не возражали. После незатейливых представлений Ляля  примостилась
справа, а Евгения Альбертовна села напротив меня. Я  достала  блокнот  и
приступила к делу.
   Очередная грустная история из тех,  что  всех  трогает  и  никого  не
ранит. В родильном  доме  у  Коли  Некорнюка  проглядели  порок  сердца.
Косолапость выявили, а главное  упустили.  Мальчик  чах,  держался  лишь
благодаря прекрасному уходу  и  инстинктивной  вялости.  В  десятилетнем
возрасте его, наконец, приговорили к обязательной операции и поставили в
очередь. Девятьсот восемьдесят вторым. Пока  спасали  первые  три  сотни
детишек, медицина  изменилась.  "Платники"  сломали  график.  У  Евгении
Альбертовны денег тогда не было.
   - Я развелась с мужем  и  прервала  с  ним  всякие  отношения,  когда
Коленьке поставили диагноз, - монотонно вещала Енина.  -  Зареклась  имя
его произносить. Не вздыхай  он  столь  демонстративно  при  виде  чужих
наследников, я бы не беременела,  делала  бы  свою  карьеру.  Но  стоило
родить Колю, как чадолюбивый отец мгновенно к нему охладел. Услышав же о
болезни, обозвал "уродцем".
   - Бывает, - посочувствовала я.
   - Бывает, да. Многие продолжают удерживать мужей, а я  его,  поганца,
выдворила.
   Енина билась, как  могла,  однако  рушившиеся  "пирамиды"  и  кризисы
уничтожали ее сбережения, будто нарочно. И вот,  когда  она  наловчилась
менять все рубли на доллары, доллары рассовывать по жестянкам от  чая  и
бдительно следить за изменениями курса, Коля влюбился,  попытался  стать
мужчиной и умер.
   - Не утешайтесь тем, что это была "сладкая смерть",  -  пресекла  мои
поползновения в сторону  оптимизма  Евгения  Альбертовна.  -  Сын  устал
ждать, когда ему помогут. А  ведь  и  до  плановой  операции  оставалось
чуть-чуть. Но Коля не был самым тяжелым пациентом кардиологов,  четверть
века протянул. Множество малышей лишаются детства, не  могут  развиться,
надеются  на  чудодейственные  возможности  скальпеля  и,  не  взрослея,
умирают.
   У  меня  першило  в  горле  и  пощипывало  веки.  Обессилевшая  Енина
откинулась на спинку стула. Тихонько всхлипывала Ляля.
   - При необходимости я побеспокою вас снова? - спросила я.
   - Только при крайней необходимости, - просипела Евгения Альбертовна.
   Мы сдержанно попрощались.
   В подъезде я села на ступеньку, вынула  сигарету  и  стала  поджигать
фильтр.
   - Не нервничайте. Дай вам бог не испытать  такого.  И  не  испохабьте
Женину драму пересказом.
   - Завизирую, - не оглядываясь, пообещала я.
   Рядом со мной устроилась Ляля. Стрельнула  закурить.  "Их  невозможно
перепутать с  Ениной",  -  заверила  я  себя  и  тотчас  же  сообразила:
встретила бы женщин на  улице,  снова  бы  засомневалась.  Ляля,  словно
прочитав мои мысли, сказала:
   - Я немного добавлю.
   "Я" прозвучало слишком уж  неубедительно.  Немудрено:  одинокая  Ляля
тридцать лет безукоризненно и самозабвенно прослужила Ениной. Мне так  и
не удалось разобраться, что же стряслось с ней в молодости,  почему  она
отказалась от образования, интересной работы, замужества и  ограничилась
миром Евгении Альбертовны. Сейчас на мои туфли изредка стряхивала  пепел
пожилая особа, которая не о себе разглагольствовала, а опять же о них  с
Женечкой.
   - Надеюсь, вы не приняли нас за лесбиянок? - встревожилась она.  -  А
то молодость горазда на грязные подозрения.
   "Какая из тебя лесбиянка, - подумала я. -  Приживалка,  домработница,
экономка - это вернее".  Ляля  задержала  меня  недолго.  Поведала,  что
неотлучно находилась в  распоряжении  Евгении  Альбертовны  и  Коленьки,
хлопотала по хозяйству, а когда с парнем случилось  несчастье,  забирала
его свихивающуюся от горя мать из мастерской после работы - та  норовила
уйти к могиле на ночь глядя.  Енина  всегда  была  для  нее  примером  -
никогда не сдавалась. И не за прислугу ее держала, а за близкую подругу,
которой можно довериться. Парикмахера и портного умиляло  и  вдохновляло
стремление Ляли походить на Евгению Альбертовну. В общем, она  сотворила
себе  кумира  и  с  восторгом  подражала,   копировала,   млела,   когда
получалось. Енина на  Ляле  не  экономила,  хотя  каждый  грош  норовила
отложить на лечение Коли.
   - Я заставляла Женю продать квартиру, - застонала  женщина.  -  Зачем
нам теперь? Но она настояла на сохранении. Мы ее полгода назад  выменяли
на мою двух - и ее трехкомнатную, чтобы  создать  Коле  условия.  Ну,  а
после нашей смерти мальчику бы настоящие  хоромы  достались.  Ведь  и  в
кошмарах не могло присниться то, что произошло...
   Я готова была тоскливо и громко завыть. Жалко было и Лялю,  и  Енину.
Весь мир было жалко. Я столько гадкого выслушала о  людях  за  последние
дни, что растерялась при виде самоотверженной  преданности  и  настоящей
дружбы. Значит, бывает такое?
   Ляля  затушила  наполовину  выкуренную  сигарету,  бросила  окурок  в
привязанную проволокой к перилам консервную банку, пожелала мне  успехов
и пошла к себе. А я смотрела ей вслед и смаргивала слезы.
   На улице мне на ум взбрели две вещи: первая - объяснимая, вторая - не
очень.  Я  запретила  себе  мысленно  мусолить   повествования   Евгении
Альбертовны и Ляли, чтобы не сгубила  сентиментальность.  В  кардиоцентр
мне предстояло заявиться спокойной и непредвзятой. Но почему  я  решила,
будто Енина любила Леву за то, что  доцент-кардиолог  Нинель  Михайловна
Зингер  поставила  ее  Коле  правильный  диагноз?  Накрепко  же  во  мне
ассоциировались люди из мастерской с Левушкой.
   Бередить душу Нинель Михайловны письмом о благодарных больных было бы
неуместно. Звонить в Нью-Йорк Мусе  или  Зорию  -  глупо.  Вряд  ли  они
помнили нечто яркое из маминой медицинской практики. А вот Софа могла. Я
сделала большой  крюк  и  свалилась  на  ее  голову  не  комом  снега  -
неразорвавшейся бомбой.
   - Поленька, какая приятная неожиданность!
   - Не обессудьте, что без приглашения и предупреждения.
   Софья  Григорьевна  Зингер,  младшая  сестра   Давида   Григорьевича,
вдовствовала и наотрез отказывалась подаваться к иным берегам, хотя дети
и звали. Мы  поревели  о  мертвых,  посочувствовали  живым.  Потом  Софа
вытерла  смоляные  очи  фартуком  и  изъявила  согласие  обслужить   мои
журналистские нужды. Однако уже минут через пятнадцать она сказала:
   - Поленька, Нинель сделала людям  столько  добра,  исправила  столько
чужих оплошностей и ошибок.
   - Здесь особый случай, ребенка едва не загубили. Еще раз  по  буквам:
что связывало Нинель с пациентом?
   - Порок сердца. Упущенное время. Если что-то еще всплывет  в  памяти,
позвоню, - заверила Софа.
   Я зашагала к медикам. Измайлов, Измайлов, откуда в тебе  уверенность,
будто ноги кормят лишь сыщиков? Не велел мне показываться в гостинице  и
полагаешь, я перебираю дома  клавиши  компьютера?  Прежде  чем  за  него
плюхнуться, надо облазить город вдоль  и  поперек.  Я  бы  давно  купила
машину, но нельзя. При моей склонности к отключкам вдоль шоссе  ни  один
фонарь   не   устоит.   Да   и   перед   пешеходами   надо   чувствовать
ответственность. Они же не виноваты в том, что я - женщина с закидонами.
Такси тоже отпадает. Счет за него редакторам можно  предъявлять,  только
если хочешь их умертвить.
   Метро, трамвай, троллейбус... Очнулась я в кабинете  главного  врача.
"Зачем  тебе  пить,  детка?  -  недоумевает  иногда  Измайлов.   -   Ты,
счастливица, и без спиртного вырубаешься".  "Шампанское  подорожало?"  -
ехидничаю я.
   - Итак, побеседуйте с хирургами,  расспросите  о  житье-бытье.  Сразу
поймете, что мы не чудовища...
   О, оказывается, с полковником милиции я разговаривала  телепатически,
а с доктором вслух. Однажды получилось наоборот, еле вывернулась.
   И снова звучали грустные истории. Стоимость искусственных клапанов  и
лекарств потрясала, стоимость своего труда врачи стыдливо умалчивали.
   - Но кто-то же оплачивает операции собственных детей!  -  воскликнула
я.
   -  Пожалуйста,  первая  семья  за  последние  несколько  месяцев,   -
скривился данный мне в поводыри доктор. -  Деньги  спонсорские.  Отец  в
палате с мальчиком.
   - Можно его отвлечь?
   - Попробуйте.
   Сказать, что отец  был  полумертв  от  усталости,  значит,  покривить
душой.
   Даже трупы порой  улыбаются  каким-то  последним  видениям.  Этот  же
изможденный  и  угрюмый  человек,  еле  разлепляя  сухие   губы,   сразу
предупредил:
   - Боюсь.  Любая  моя  положительная  эмоция  отнимет  у  сына  что-то
хорошее. И, соответственно, добавит дурного.
   - Давайте немножечко поговорим о спонсоре.
   Он  кивнул  и  скороговоркой  рассказал,  как  ухудшилось   состояние
ребенка. Распродав мебель, дачу и золотишко жены, люди  поняли:  и  себя
продав, на срочную операцию не наберут. Им было стыдно и тяжко,  но  они
дали объявление в газету, указали номер благотворительного счета. Кто-то
ссудил  сто  рублей,  кто-то  пятьсот.  Несколько  граждан  пожертвовали
"открытые  письма"  -  призывали  не  попрошайничать,  а  найти   способ
обогатиться. И вдруг, когда надежда  почти  растаяла,  к  ним  =  пришел
человек.  Изучил  выписки  из  истории  болезни  дитяти,   справки,   не
побрезговал рецептами. Шепнул:
   - Ждите поступлений. И не солгал. Но имя свое обнародовать запретил.
   - Не майтесь, - сказала я.  -  Сегодня  рок  свел  меня  с  женщиной,
лишившейся сына. И прокутить накопленные на его операцию деньги -  не  в
ее стиле. Это Енина жертвовательница?
   - Не упоминайте в статье, чтобы не обиделась. Но  ведь  распирает  от
благодарности. Наш ангел-хранитель - Евгения Альбертовна Енина...
   Обычно я не пишу с лету, даю материалу и впечатлениям отстояться.  Но
на сей раз я была  не  прочь  изменить  привычке.  Не  успела.  Зазвонил
телефон.
   - Немедленно включи телевизор, - потребовал полковник Измайлов.
   - Летом я его принципиально не включаю.
   - Включи, посмотри, а  потом  спустись  ко  мне.  Поведаешь  о  своих
фокусах.
   Звучало грозно. Наверное, Вик попал в объектив камеры, дал интервью и
прятал за свирепостью  желание  похвастаться  своей  телегеничностью.  Я
исполнила его прихотливую волю.
   - Криминальная хроника, - то ли с виноватой, то ли  с  саркастической
улыбкой  объявил  диктор.  -  Вчера  вечером  в  своем  офисе  был  убит
генеральный директор...
   Иногда скорость мысли опережает даже самую современную технику. "Иван
или Юра?" - успела  прикинуть  я  за  секунду.  Но  на  экране  появился
особняк,  в   который   наведывался   подставной   от   мафии,   вернее,
приставленный ею к Юре Саша.
   -  В  прошлом  трижды  судимый,   подозреваемый   правоохранительными
органами в активизации  деятельности  мощной  преступной  группировки  и
причастности к устранению ряда лиц... - вещал диктор.
   Показали кабинет и труп.
   - Рядом с телом была найдена записка, гласящая: "Привет  от  Алекса".
Напечатано послание на машинке убитого. Вероятно, речь идет  об  умершем
недавно  от  передозировки  сильнодействующего  наркотического  средства
Александре Люблинском,  который  был  известен  в  преступном  мире  под
кличкой Алекс, но никогда не привлекался к уголовной ответственности...
   Дотошный оператор, видимо, задался целью увековечить  на  пленке  все
углы помещения.
   - Сотрудники правоохранительных органов не исключают, что речь идет о
заказном  убийстве,  представленном  в  виде  обычного  -  удар  тяжелым
предметом по голове - с целью запутать следствие...
   "Докатились,  -  подумала  я.  -  До   понятия   "обычное   убийство"
докатились.  Если  из  незарегистрированного  огнестрельного  оружия   с
контрольным выстрелом - то необычное. Все остальное - не стоит внимания,
бытовуха, мол". Однако на рассуждения времени не было. Я снова вляпалась
в неприятности и дала  Юрьеву  повод  острить.  Дескать,  стоило  Полине
приблизиться к Юрию Васильевичу Федорову, как прихлопнули голубчика.  Не
успел   попользоваться   наследством,   которое   оставил   ему   Алекс.
Предчувствия мои можно было считать цветочками по сравнению  с  волчьими
ягодами реальности. Потому что за меня принялся не  Борис,  а  полковник
Измайлов - в присутствии Бориса и Балкова.
   - Выкладывай абсолютно все про Алекса, Юру и... про кого ты  там  еще
нарыла.  Абсолютно!  Недавно  ведь  терзала  меня  этим   Алексом!   Да,
координаты своих осведомителей не забудь.
   - Не осведомителей, а информаторов. Координаты скрою, елки.  Давешний
рассказ про Алекса повторю слово в слово. Что, худо приходится? Когда вы
втроем надо мной нависаете, милицейские дела идут неважно.
   Напряженно сидящий в кресле Сергей Балков похвалил мое "особое  чутье
на готовящиеся убийства". Борис Юрьев что-то угрожающе забормотал.
   - Не делай ей комплиментов, Сергей.  -  Вик  пресек  попытку  Балкова
установить со мной доверительные отношения. - Иначе обнаглеет  и  начнет
дозировать показания.
   - Показания? - взвилась я. - Рта  не  раскрою.  Убийцу  Некорнюка  не
нашли, убийцу Левы тоже. Пинкертоны. Я вам уже том показаний  выболтала.
А вы получили очередной "висяк", запаниковали и отыгрываетесь на мне. Ну
скажу я, что убитый вчера человек слыл "последним другом и  покровителем
Алекса". Что любая "шестерка" в городе считала вполне возможным:  именно
этот  человек   приказал   убрать   Алекса,   а   Юру   премировали   за
исполнительность готовой фирмой. Опять же напомню о выплаченных  Алексом
Леве деньгах. Это поможет вам найти убийцу? Не смешите.
   Пререкались мы долго.  В  итоге  полковник  с  угроз  перекинулся  на
посулы. Пообещал назвать мне имечко расправившейся  с  Левой  сволочи  в
обмен на связное изложение биографий Алекса и Юры.
   - Неумно. Отчеты из зала  суда  еще  никто  не  удосужился  отменить.
Потерплю без вашей милости, - уперлась я.
   -  Да  пойми  же  ты,  Поля,  -  туго,  со  скрипом  влезал  в  шкуру
сладкоголосой сирены Измайлов. - Нам просто необходимо выйти на тех, кто
посвящен в делишки мафиози. Мы не станем ссылаться на тебя, не мальчики.
Но сейчас братва из группировки займется собственным  расследованием,  и
прольется кровь.
   Здорово, что я не поддаюсь на уговоры. А то бы разоткровенничалась  и
наломала дров.
   - Давайте примем чайку, - увильнула я. - За чашкой соберусь с  силами
и решу.
   Измайлов злорадно сообщил, что нет сахара. Запустила я его хозяйство,
каюсь. Поднялась к себе за сладким. Никогда не устану благодарить судьбу
за ту непреднамеренную паузу. Позвонила Софа.
   - Поленька, про порок сердца и упущенное время... Не о  благодарности
расскажу,  наоборот.  Старшую  дочку  я  рожала  в  роддоме   по   месту
жительства. Девичью фамилию не меняла,  были  обстоятельства.  Близилась
выписка, когда в нашу палату положили  новенькую.  Однажды  она  поймала
меня в коридоре  и  спросила:  "Вы  не  родственница  Нинель  Михайловны
Зингер?" У меня не было причин открещиваться от родства. "Передайте этой
твари, что я без кесарева сечения родила совершенно здорового малыша,  -
прошипела новоявленная мамаша. - Из-за нее - поздно. Она меня наблюдала,
у меня порок сердца, неопасный, если беречься. А ваша... запугивала меня
смертью  при  потугах  и  дурной  наследственностью  ребенка.  В  общем,
передайте: "Такая-то благополучно разрешилась". Она назвалась, но  я  не
помню. Что-то с почвой и корнями связанное, слегка забавное.  Корнейчук?
Корнеева?.. Конечно, я никому ничего  не  сказала,  но  была  подавлена.
Алло, Поля...
   - Некорнюк? - упавшим голосом уточнила я.
   - Точно, Некорнюк, - возликовала понятливая Софа. - Суля по всему, ты
этого от меня и добивалась?
   Я добивалась противоположного. Но  между  желаемым  и  действитель