шел к теме классического танца.
   - Русские здесь превосходят всех, - заметил я, -  потому  что  у  них
есть и вдохновение, и хорошая выучка.  Эти  два  качества  слиты  у  них
воедино, как ни у какой другой нации или  школы.  У  турецких  танцовщиц
совершенная грация и  свобода,  но  никакой  жизни.  У  Дезире  Ле  Мир,
например, действительно есть жизнь; но у нее нет необходимой подготовки.
   - Что? Ле Мир! Ты видел ее? - воскликнул Гарри.
   - Не на сцене, - ответил я, - я плыл с ней на одном  корабле,  и  она
была настолько любезна, что провела со мной довольно много времени. Она,
кажется, хорошо осознает свои артистические недостатки, я говорю  это  с
ее слов.
   Но Гарри уже не интересовал танец. Он забросал меня вопросами.
   Давно ли я знаю Ле Мир? Какая она? Действительно ли принц  Доланский,
потеряв ее, стрелялся от отчаяния? Красива ли она? Насколько хорошо я ее
знал?
   Не возьму ли я его с собой, чтобы увидеть ее?
   В течение получаса он раз за разом повторял этот вопрос,  и  с  такой
настойчивостью, что я наконец согласился, чем привел Гарри в неописуемый
восторг.
   Мои собственные переживания, связанные с Дезире Ле Мир,  были  отнюдь
не так волнующи. Она, без сомнения, была женщиной интересной, но, на мой
взгляд, не особенно привлекательной.  Хотя  при  близком  знакомстве  ее
обаяние чувствовалось особенно сильно.
   Для меня в женщине важна изысканность, а насколько я  смог  заметить,
Ле Мир не имела об этом понятия.
   Многие часы поездки мы провели в приятном общении, она даже  сказала,
что находит беседу со мной занимательной, и, в конце концов,  она  была,
бесспорно, прелестной женщиной. Она  с  очевидной  искренностью  просила
меня  посетить  ее  в  Нью-Йорке,  но  я  еще  не  воспользовался   этим
приглашением.
   Я не думал тогда и теперь не верю, что  с  моей  стороны  было  глупо
взять с собой Гарри. В любом случае он увидел бы ее рано или поздно,  и,
поскольку нам суждено рано или поздно встретиться со всеми  искушениями,
пусть лучше с ним это  случится  как  можно  раньше.  Тогда  у  меня  не
возникло по этому поводу никаких сомнений, но если бы они были,  мне  не
следовало колебаться.
   В поддень следующего дня мы пришли к ней на чай, и я должен признать,
что, увидев ее, был сражен наповал. Я понял тогда, что на судне все было
не в ее пользу, она была совершенно не в своей тарелке и к тому же плохо
переносила плавание.
   Здесь все было по-другому. Нарочито чопорные гостиничные апартаменты,
ее собственными усилиями или ее  горничной,  были  преображены  в  нечто
почти  безупречное.  Я  был  изумлен  превосходным  вкусом,  с   которым
обставлены  комнаты,  и  эта  обстановка  была  явно   не   гостиничная.
Определенно, женщина вкладывает всю себя, когда она в силах изменить или
создать свою собственную среду.
   Гарри был очарован, и я едва ли могу винить его.
   Но, бедный юноша, он так откровенно выдавал себя!
   Хотя я предполагаю,  что  Ле  Мир  было  не  привыкать  к  мгновенным
победам.
   В тот день, по крайней мере, у нее были причины  этого  ожидать.  Она
радовала глаз, а что может быть более высокой оценкой женской красоты, в
полном смысле этого слова?
   Сияющая, восхитительная, неотразимая. Я должен был признать, что  мое
первое впечатление оказалось слишком слабым.
   Мы провели в беседе около часа. Гарри особенно нечего было  говорить,
он сидел, пожирая Ле Мир глазами, и  с  трудом  сохранял  самообладание,
когда она обращалась к  нему  с  вопросом  или  просила  подтвердить  ее
суждения. Никогда, я полагаю, не было у женщины более ясного и приятного
свидетельства своей власти,  потому  как  Гарри  был  отнюдь  не  дурак,
готовый  позабыть  все  на  свете  ради  первого   же   милого   личика,
встретившегося на его пути.
   Она просто ошеломила его, и я повторяю, что для меня в этом  не  было
ничего  удивительного,  поскольку  и  мое  сердце  билось  неровно.  Она
предложила нам отобедать с ней.
   Я сослался на встречу  в  клубе  и  подавал  Гарри  знаки,  чтобы  он
поступил так же. Но он был совершенно  потерян  и  не  обращал  на  меня
никакого внимания. Он с благодарностью принял приглашение, с откровенным
восторгом, и я оставил их вдвоем.
   Он пришел домой вечером, около десяти часов. Я был  в  библиотеке  и,
услышав, что он вошел в прихожую, позвал его.
   Что за лицо у него было!  Его  губы  нервно  дрожали,  глаза  горели,
словно у сумасшедшего. Я в изумлении привстал с кресла.
   - У меня нет времени, -  возразил  он  в  ответ  на  мое  предложение
скоротать часок-другой за бутылкой вина. - Мне нужно написать пару писем
и... и немного поспать.
   - Ты только что от Ле Мир?
   - Да.
   Я посмотрел на часы:
   - И о чем же вы говорили?
   - О, обо всем и ни о чем. Я говорю, она очаровательна.
   Он был забавен в своей попытке изобразить безразличие.
   - Ты так считаешь?
   - Конечно.
   - Она, кажется, увлеклась тобой.
   Гарри заметно покраснел.
   - Едва ли, - сказал он, но в словах его была различима надежда.
   - Она вряд ли подходит тебе, Гарри. Ты знаешь это.
   Ты ведь не собираешься ничего такого предпринимать?
   - Такого... Не знаю, что ты имеешь в виду.
   - Да, собираешься... Тебе прекрасно известно,  что  я  имею  в  виду.
Сказать откровенно, Ле Мир - опасная женщина. Во всем мире нет  подобной
ей,  и,  Гарри,   мой   мальчик,   сохраняй   спокойствие   и   действуй
осмотрительно.
   Он стоял некоторое время, глядя на меня молча и почти сердито,  затем
открыл рот, словно хотел заговорить, но в конце концов развернулся и, не
говоря  ни  слова,  направился  к  двери.  Там  он  снова   нерешительно
остановился и, немного помявшись, промолвил:
   - Утром я уезжаю с Дезире. - И в следующий миг его уже не было.
   - Дезире!
   Он назвал ее Дезире!
   Думаю, я улыбался в течение  часа,  вспоминая  об  этом,  однако  мои
размышления не были свободны от  опасений,  я  действительно  чувствовал
некоторое беспокойство. Не то чтобы я недооценивал обаяние и  власть  Ле
Мир. Признаться, мой душевный покой был результатом  моего  собственного
тщеславия. Она позволила мне поверить в то, что стала моим другом.
   Прошла неделя... Унылая неделя, в течение которой я  не  часто  видел
Гарри и ни разу - Ле Мир. В то время, помню, меня интересовали некоторые
химические эксперименты, и я редко выходил из дому. Тогда - это  было  в
пятницу - Гарри нашел меня в лаборатории, чтобы сказать, что  уходит.  В
ответ на мой вопрос "Куда?" он сказал:
   - Я не знаю.
   - Надолго?
   - О, на неделю, возможно, на месяц.
   Я смотрел на него строго, но не сказал ничего. Этого и  не  следовало
делать, чтобы не вынуждать его уклоняться от  вопросов.  Рано  утром  он
уехал, с тремя чемоданами, избавив меня от прощания. Как только он ушел,
я направился к  телефону,  чтобы  позвонить  Ле  Мир,  но,  поразмыслив,
вернулся в лабораторию, пожимая плечами.
   В следующий понедельник Ле Мир должна была в первый раз  появиться  в
Стьювезанте. Я не думал о том, чтобы пойти, но  в  полдень  понедельника
позвонил Билли де Монт и сказал, что у  него  есть  лишний  билет  и  он
приглашает меня составить ему компанию.
   Мне действительно было довольно интересно увидеть выступление Ле  Мир
и то, как ее примут.
   Мы обедали в клубе и пришли в театр  довольно  поздно.  Публика  была
блестящая, и, хотя я в своей неопытной юности года  два  был  постоянным
посетителем  театральных  премьер,  думаю,  никогда  не   видел   такого
представления моды и гения в Америке, кроме как в опере.
   Мы с Билли расположились в партере, где-то в двенадцатом ряду, и лица
многих из сидевших вокруг были мне  знакомы.  Была  ли  Ле  Мир  хорошей
танцовщицей или нет - не  важно,  но  у  нее,  несомненно,  был  хороший
рекламный агент или она сама была им. Мы должны были скоро получить хотя
бы частичное подтверждение опережавшей ее славы.
   Множество гневных слов обрушилось на голову балерины в  тот  памятный
вечер. Миссис Фредерик Марстон, я помню, назвала ее  наглой  девкой,  но
миссис  Марстон  никогда   не   бывала   оригинальна.   Еще   слышалось:
опрометчивая, нахальная, дерзкая, вызывающая  -  и  все  это  непременно
сопровождалось угрозами.
   Нет ничего удивительного, что люди светские, богатые  и  значительные
негодовали  и  возмущались.  Ведь  они  оделись,  наскоро  пообедали   и
проделали весь этот путь в центр  города,  чтобы  увидеть  Ле  Мир.  Они
сидели, ожидая ее два с половиной часа в душном театре, а балерина так и
не появилась.
   Наконец, около одиннадцати часов директор театра сделал объявление.
   - Я не могу понять, - сказал  он,  ломая  себе  руки  от  волнения  и
отчаяния, - я не могу понять, почему балерина не приезжает.
   Она репетировала в театре  в  прошлый  четверг  в  полдень,  и  тогда
казалась вполне настроенной на выступления. С того времени у  театра  не
было с ней никаких сношений, но все шло гладко, и у них не  было  причин
опасаться подобного конфуза.
   Они послали к ней в отель, но ее там не было  -  она  уехала,  забрав
свой багаж.
   Она отбыла в пятницу, не оставив никакого  сообщения  о  своем  новом
местонахождении.
   Они обращались в полицию, в отели, на железные дороги,  в  пароходные
компании - все тщетно.
   Директор  только  надеялся,  он  надеялся  всем  сердцем,   что   его
откровенное объяснение успокоит любезных посетителей и  предотвратит  их
негодование, и они поймут...
   Мы с Билли де Монтом ушли из театра как можно быстрее  и  направились
на север по Бродвею.
   Мой компаньон безудержно смеялся.
   - Какая шутка! -  воскликнул  он.  -  И,  боже,  какая  женщина!  Она
появляется, переворачивает город с ног на голову и исчезает, оставив его
в таком положении. Я все бы отдал, чтобы познакомиться с ней!
   Я кивнул, но ничего не сказал. На Сорок второй улице мы повернули  на
восток, к Пятой авеню, и спустя несколько минут были в клубе.
   Я отвел де Монта в уединенный уголок гриль-бара и  там,  за  бутылкой
вина, заговорил.
   - Билли, - сказал я, - есть одна трудная задача. Ты мой старый  друг,
ты довольно благоразумен и можешь мне помочь. Ле Мир исчезла.  Я  должен
найти ее.
   - Найти Ле Мир? - Он уставился на меня в изумлении. - Зачем?
   - С ней мой брат Гарри. - Затем я объяснил в нескольких  словах,  что
смог, и, думаю, закончил примерно так:
   - Ты знаешь, Билли, в мире есть не много  вещей,  представляющих  для
меня хоть какую-то ценность. Она может забрать деньги парня и, если  это
необходимо, мои собственные в придачу.  Но  имя  Ламар  должно  остаться
непорочным, и я говорю тебе, что в опасности не только имя. Эта  женщина
убивает каждого, к кому прикасается. А Гарри еще мальчик.
   Билли помог мне, я знал, что он поможет, и при этом  он  не  требовал
излишних подробностей. Мне не нужна была его помощь в поиске,  поскольку
я чувствовал, что мог справиться с этим сам. Но было, конечно, известно,
что Гарри посещал Ле Мир в отеле, на этом могли быть основаны догадки  -
пища для злых языков. Моему другу предстояло нейтрализовать сплетников и
замять неизбежные  слухи.  Он  обещал  сделать  это,  и  я  знал  Билли.
Предпринимать что-нибудь  для  обнаружения  Гарри  той  ночью  было  уже
слишком поздно, я пошел домой и лег спать.
   Следующим утром я начал с того, что зашел в ее отель.  Хотя  директор
театра не получил оттуда никакой  информации,  но  он  выспросил  у  них
абсолютно все. Они ничего не знали.
   Я не осмелился идти в полицию, и, вероятно,  они  не  смогли  бы  мне
ничем помочь, попроси я их об этом.
   Оставшийся возможный  источник  информации  мне  совсем  не  хотелось
использовать, но после мучительных раздумий, на которые  была  потрачена
большая часть дня, я решил, что иного выхода нет, и отправился  обходить
билетные кассы железной дороги и пароходных компаний.
   Меня ожидал немедленный успех. Первый запрос я сделал  в  кассе,  где
Гарри и я обычно заказывали себе билеты.
   Как только я вошел, начальник, или, по  крайней  мере,  они  его  так
называли, вышел вперед, чтобы с улыбкой меня поприветствовать.
   - Да, - сказал он в ответ на мой вопрос, -  мистер  Ламар  получил  у
меня билеты. Давайте посмотрим... в четверг, не так ли? Нет, в  пятницу.
Точно - в пятницу.
   - Билеты! - бормотал я себе под нос. И в рассеянности я совершенно не
слушал его. Потом сказал вслух:
   - Куда были билеты?
   - В Денвер.
   - На поезд в пятницу?
   - Да. Западный экспресс.
   Это было все, что я хотел узнать. Я поспешил домой,  наспех  упаковал
пару сумок и отправился на запад дневным поездом.

Глава 3
СОВРЕМЕННАЯ МАРАНА

   Во  время  моего  путешествия  на   запад   произошло   много   всего
интересного; но я пишу не "Историю Тома Джонса" и опущу детали.  Наконец
я добрался до Денвера, сделав остановку в Канзас-Сити на неделю.
   Приключение было прекрасным, но к моему  рассказу  оно  отношения  не
имеет.
   Я вышел из поезда в городе Скалистых гор примерно в  полдень.  И  что
делать теперь? Я не дурак, думаю, но я никакой детектив  и  не  знал,  с
чего начать и куда направиться, когда попросил  водителя  такси  отвезти
меня в отель "Алкаэар".
   Я был совершенно уверен, что Гарри  в  Денвере.  Он  путешествовал  с
настоящей капризулей, существом, которое не дало ему  сесть  в  поезд  в
Рахвее, в Нью-Джерси, так как ей понравилось место. Сейчас, думал я, они
едут по бульвару Мичиган, или завтракают в  Уиллис-Вуд,  или  потягивают
мятный джулеп в "Плантерз".
   Даже если они в Денвере -  как  их  найти?  Я  пожалел,  что  потерял
неделю. Я подумал, что Гарри избегал бы людей и большие отели. А  Денвер
- не деревня.
   Именно красота Ле Мир спасла меня. Я  мог  бы  предвидеть  это.  И  я
предвидел, но недооценил ее ни с чем не сравнимую привлекательность,  не
знал, что эта женщина нигде не могла пройти  незамеченной  и  тем  более
незапомненной.
   Я спросил менеджера отеля, но был резко остановлен вопросом об именах
моих друзей. Я как-то выпутался, как-то глупо  уклонился  и  понял,  что
передо мной почти непосильная задача.
   В тот вечер я обедал у  своего  двоюродного  брата,  Хови  Стаффорда,
который переселился на запад много лет ранее. У него были слабые легкие,
и ему понравилось здесь, поэтому он  остался.  Впервые  я  встретил  его
жену; ее можно представить так - если она  была  его  причиной  остаться
там, лучшей причины найти было невозможно.
   Мы сидели на веранде и курили сигары после обеда. Я поздравлял Хови с
его выбором и удачей, выразив симпатию к его жене.
   - Да, - вздохнул мой брат, - я до последней недели не жалел об  этом.
Теперь все изменилось.
   Миссис Хови посмотрела на него с большим презрением.
   - Я думаю, ты имеешь в виду сеньору Рамал, - пренебрежительно бросила
она.
   Ее муж, совершенно опечаленный, грустно кивнул;  она  стала  напевать
мелодию "Шансон де колонель", он ее нежно поцеловал.
   - А кто такая эта сеньора Рамал? - поинтересовался я.
   - Самая красивая женщина в мире, - изрекла миссис Хови.
   Услышать такое от женщины, которой и самой красоты было не  занимать!
Удивительно! На моем лице было написано все, что я думал.
   - Это не благотворительность, - улыбнулась она. - Как Джон Холден,  я
видела огненные шары, потом я увидела луну и больше не  видела  огненных
шаров.
   - Но кто она?
   Хови объяснил:
   - Она жена сеньора Рамала. Они приехали  сюда  примерно  десять  дней
назад с несколькими письмами к лучшим семьям города, и это все, что мы о
них знаем. Эта сеньора - очаровательная смесь  Клеопатры,  Сафо,  Елены,
из-за которой шла Троянская война, и самого дьявола. Весь город был у ее
ног через двадцать четыре часа, и вы бы не сомневались, видели вы ее или
нет.
   Я понял, что знаю в чем дело, но хотел убедиться.
   - Байрон описал ее, - предположил я, - в "Чайльд Гарольде".
   - Да нет, - сказал Хови. - Никакой полночной  красоты.  Ее  волосы  -
чистое золото. Глаза зеленые; кожа светлая. Не знаю, откуда она, но  она
явно не испанка; и, даже если и знать, легче не станет.
   Я не счел нужным спрашивать о Гарри, так как не сомневался, кто  были
сеньор Рамал и его супруга. Я стал думать об имени,  но  тут  же  понял,
что, наоборот, оно было Ламар!
   Это открытие сняло последние сомнения.
   С безразличным видом я  спросил,  в  каком  отеле  они  остановились,
сказал, что хочу с ними познакомиться.
   Хови сообщил мне, что они уехали из Денвера двумя днями раньше  и  он
не знает, куда они отправились.
   Вот так появилось еще одно препятствие. Но я  напал  на  след:  запах
женской красоты - самый сильный аромат в мире, а также самый сладкий.  Я
поблагодарил брата за приятный ужин - хоть он и не знал, как я  был  ему
обязан, - и отказался от его предложения привезти багаж к нему.
   По дороге в отель мне внезапно пришла в голову мысль: сеньор Рамал не
мог быть моим братом, Хови узнал бы его! Но тут же я подумал, что они не
виделись уже десять лет, с тех пор когда Гарри был мальчишкой.
   На  следующее  утро  я  был  просто  уверен,  что  Рамалы  уехали   в
Колорадо-Спрингс.
   Я последовал за ними. Тем же вечером, когда я регистрировался в отеле
"Антлерз", как раз перед обедом, я прочел прямо над моим именем  запись:
"Сеньор Рамал и сеньора Рамал, Париж", это был почерк Гарри.
   После обеда - прекрасного обеда, с дынями из Ла-Хунты  и  форелью  из
горных рек - я отправился с расспросами к служащему отеля. Он был  очень
любезен - остроумный, приятный  парень  с  торчащими  ушами  и  гнусавым
выговором Скалистых гор.
   - Сеньор и сеньора Рамал? Конечно,  сэр.  Они  здесь  были  несколько
дней. Нет, их здесь нет. Сегодня днем они уехали  в  Маниту,  чтобы  там
пообедать и ночью отправиться к вершине.
   Тут же у меня появилась идея. Они, конечно, вернутся в  отель  утром.
Все, что мне надо было сделать, - это сесть и ждать, но это было скучно.
Мне пришла в голову мысль получше.
   Я изучил шкаф в своем номере и оделся в хаки, гетры и ботинки.  Потом
я заказал машину и отправился в Маниту, к подножию горы.
   В десять часов я уже сидел на осле, направляясь к вершине, после того
как  проводник  мне  сказал,  что  "тот  человек  и   прекрасная   леди"
направились туда часом раньше.
   Я уже два раза поднимался туда, и проводник мне был не нужен. Так я и
решил; но позже очень об этом пожалел. Три раза я сбивался с пути;  один
раз решился на опасный спуск в деревню, нисколько не боясь.
   Уже  далеко  за  полночь  я  проехал  Дом-на-полпути,  погонял  осла,
стремясь к своей цели.
   Тот, кто знает философское спокойствие и полное безразличие  ослов  с
пика Пайка, может представить себе, какими словами я пользовался, - я не
решусь это написать. Шагу он не прибавлял.
   Я опаздывал фактически на четверть часа. Я был в нескольких метрах от
вершины, когда взошло солнце, сквозь  облака  пробивались  его  лучи,  я
остановился, задержав дыхание от овладевшего мной благоговения.
   В этом виде не было ни искусства,  ни  поэзии;  в  нем  была  славная
война. Солнце пробивалось широким пламенем и ярко сверкало;  можно  было
слушать победный крик.  Тот,  кто  создал  вселенную,  не  художник;  он
слишком часто забывает о сдержанности и ослепляет нас.
   Я повернулся, почти пожалев о том, что поднялся  туда,  так  как  моя
задача сбивала меня с толку. Я слез с осла и медленно пошел к вершине.
   Там, на солнышке, на краю огромного валуна около обрыва, сидели двое,
которых я искал.
   Голова Ле Мир была  повернута  в  другую  сторону,  она  смотрела  на
опускающуюся, прекрасную груду облаков, которая, казалось, покоилась  на
ее коленях. Гарри смотрел на нее. И таким взглядом!
   В природе нет соперниц для Ле  Мир;  никогда  женщина  не  добивалась
такой победы, как Ле Мир этим Утром. Несколько минут я смотрел  на  них,
Гарри не сводил с нее глаз.
   Потом я сделал шаг в их направлении, окликнув Гарри; они  повернулись
и увидели меня.
   - Пол!  -  закричал  Гарри,  вскакивая  на  ноги