... уже проходит.
   - Вот что значит не обедать дома, - с улыбкой сказал принц. - Вы сами
знаете вашу слабость, генерал.
   - Уже проходит, - повторил генерал, которому, кажется, стало легче. -
Ваше высочество, простите меня... я бы не... в вашем присутствии...
   - Силы небесные! - смеясь,  прервал  его  принц.  -  Не  извиняйтесь!
Несварение желудка несовместимо с уважением к принцам.
   - Вы, ваше высочество, как всегда, добры. - Генерал встал. - Я  готов
отправиться с вашим... э... поручением, если вашему  высочеству  угодно.
Если там что-нибудь...
   Голос генерала вдруг  прервался,  черты  его  лица  опять  исказились
болью. На сей раз длилось это вдвое дольше.
   - Что?! - опять вскричал принц, глядя на него с внезапной жалостью.
   Генерал, ослабев, опустился в кресло, его остановившиеся  глаза  были
широко открыты, губы дрожали.
   Принц поспешно подошел к нему, тревожно воскликнув:
   - Что с вами, Нирзанн? Вы заболели? В чем дело?
   - Я не знаю, ваше высочество. - Казалось, генералу  трудно  говорить,
он попытался встать на ноги, но опять упал в  кресло.  -  Может  быть...
если я... если я...
   И вдруг, совершенно неожиданно, с его губ сорвался крик боли  -  крик
боли человека, переживающего предсмертные муки.
   - Помогите! - вскричал он, опять  пытаясь  подняться.  -  Ради  бога,
спасите, помогите мне!
   Все произошло так внезапно, что какое-то мгновение  принц  стоял  как
парализованный. Но в следующий момент он уже звонил в звонок  на  столе,
вызывая слугу.
   Потом принц опять подскочил к генералу и  попытался  поддержать  его,
медленно сползающего с кресла на пол.
   На крик принца в комнату ворвались двое  или  трое  слуг.  Одного  он
послал за водой, другого за врачом, а третий  помогал  ему  поддерживать
генерала.
   Это было все, чем они могли помочь несчастному.
   Генерал изо всех  сил  боролся  с  приступами  накатывавшей  боли,  и
все-таки его страдальческие крики разносились по  всему  дворцу  и  были
слышны даже на улице.
   Ворвались другие слуги и  домочадцы  с  воплями  удивления  и  ужаса.
Кругом царили шум и суматоха. Все решили, что принца убивают.
   Прибежал запыхавшийся де Майд, предложивший занять место принца возле
Нирзанна, но принц покачал головой и крикнул:
   - Врача!.. Пошлите за врачом!
   В тот же миг вошел доктор  -  человек  лет  шестидесяти  или  старше,
спокойный  и  знающий,  пользовавший  еще  отца  нынешнего  принца.   Он
пробрался сквозь толпу к генералу, извивавшемуся в руках принца и слуги.
   Вид генерала был ужасен. Глаза его дико вращались, лицо стало красным
и исказилось, изо рта шла пена.
   Старый доктор бросил на него один взгляд, повернулся и рявкнул:
   - Освободить комнату!
   Потом повернулся к слуге, пришедшему вместе с ним, отдал ему быстрые,
четкие указания, и слуга тут же  убежал  исполнять  поручение.  Де  Майд
приказал всем выйти из комнаты, что и было исполнено в несколько  минут.
Остались только врач, принц и де Майд.
   Генерал Нирзанн соскользнул на пол. Врач опустился  рядом  с  ним  на
колени, поддерживая обеими руками его голову. Теперь  движения  генерала
стали слабее, хотя тело все еще  сотрясали  мучительные  конвульсии;  он
громко стонал.
   Вошел слуга, получивший указания доктора,  он  принес  баул  врача  с
инструментами и лекарствами. Де Майд крикнул:
   - Вот, доктор... Вот то, что вам нужно!
   Наступила тишина, нарушаемая только утихающими стонами генерала. Врач
поднял голову и мрачно сказал:
   - Отошлите слугу. Слишком поздно.
   - Но что это? - закричал принц. - Это ужасно!
   Ради бога, что это?
   Врач не отвечал. Он внимательно смотрел на генерала, тело которого от
головы до ног сотрясала дрожь. Но  глаза  еще  были  осмысленными.  Врач
наклонился к нему и отчетливо произнес:
   - Посмотрите на меня, генерал. Вы узнаете меня?
   Генерал перевел на него  взгляд,  он  задыхался,  чувствовалось,  что
голос пробивается через его горло с огромным усилием и болью:
   - Да... Анчевин... да. - Он снова перевел глаза  на  принца.  -  Ваше
высочество... послушайте... перед смертью... Алина... Алина...
   Он замолчал, больше ничего не  было  слышно.  Доктор  взял  кувшин  и
капнул несколько капель ему на губы, потом наклонился и сказал:
   - Генерал, ответьте мне, если сможете. Соберите  все  свои  силы.  Вы
отравлены. Вы знаете, кто это сделал?
   Внезапный свет блеснул в глазах генерала - свет осознания. А вслед за
этим появилось выражение такой ярости и ненависти, такого отчаяния,  что
и де Майд, и принц невольно отпрянули.
   И снова с губ генерала сорвались слова, но уже шепотом, едва  слышно,
хотя он прилагал ужасные усилия, чтобы говорить отчетливо.
   - Отрава! - задыхался он. - Да... Я знаю... да... клей... клей.
   Вот и все. Еще несколько раз он открывал рот, видимо  силясь  сказать
что-то, но уже не смог. Его пальцы судорожно вцепились в  одежду;  глаза
закрылись, потом снова открылись; дрожь  прошла  по  всему  телу,  и  он
затих.
   Доктор поднялся с колен и повернулся к остальным.
   По выражению его лица они  поняли,  что  все  кончено.  На  их  лицах
отражался вопрос - ужасный вопрос. Доктор мрачно ответил, не  дожидаясь,
пока они зададут его вслух:
   - Ваше высочество, генерала отравили.  И  каким-то  быстродействующим
ядом - чем-то, что действует в течение часа. Знаете...
   Принц возбужденно прервал его:
   - Я ничего не знаю, Анчевин. Он сидел здесь,  разговаривал  со  мной;
приступ начался сразу, без всяких предварительных  признаков.  Почему...
не могу поверить... только десять минут назад...
   Он вдруг замолчал и стоял, глядя на тело генерала, лежавшее на полу у
его ног, словно только теперь  начал  понимать,  что  произошло.  Прошло
много времени, потом он тихо и нежно сказал:
   - Бедный старый Нирзанн... преданный слуга и верный друг.
   Никто не сомневался, что маленький генерал достоин такой эпитафии.
   Потом вдруг потрясенный принц повернулся к остальным:
   - Анчевин, вы  никому  не  должны  повторять  того,  что  только  что
сказали. Назовите какой угодно  диагноз,  но  только  не  упоминайте  об
отравлении. Де Майд, сделайте все, что необходимо. Позвоните  Дюшесне  и
устройте ему встречу с Анчевиным, но при  этом  дайте  ему  понять,  что
какое бы расследование он ни вел, он обязан  строго  хранить  тайну.  Мы
должны это сделать ради... ради него.
   - Ваше высочество, необходимо вскрытие... - начал было доктор.
   - О боже! - воскликнул принц. - Анчевин, вы невыносимым. Делайте все,
что нужно, только не говорите об этом. Де Майд, генерала нужно перенести
в его комнату.
   - Да, ваше высочество.
   - И не забудьте внушить Дюшесне, что необходимо соблюдать  строжайшую
тайну. Если хоть что-нибудь...
   Он был прерван звонком. Это звонил телефон на столе принца.  Де  Майд
подошел к столу и поднял трубку.
   Все услышали, как он сказал:
   - Да, принц здесь. - Пауза, потом де Майд спросил:
   - Кто это? - потом:
   - Одну минуту,  пожалуйста.  -  Де  Майд  прикрыл  ладонью  трубку  и
повернулся к принцу. - С вами хочет поговорить мадемуазель Солини.
   С возгласом удивления принц поспешно взял трубку из руки секретаря  и
сказал:
   - Вы можете идти... оба. Вернетесь через пять минут.
   Когда и врач, и де Майд вышли, он сказал в трубку:
   - Алина! Это вы, Алина?
   - Да, ваше высочество.
   - Ах, я узнаю ваш голос.
   - И я  узнаю  ваш.  -  Короткая  пауза.  -  Я  хотела  спросить  ваше
высочество... я хотела узнать, получили ли вы сегодня  утром  письмо  от
меня?
   - Письмо? Нет.
   - О! Значит, оно не было отправлено. Я очень рада.
   Сегодня утром я послала его по почте, а полчаса назад обнаружила  его
у себя на письменном столе.
   - Обнаружили его на своем столе? - повторил озадаченный принц.
   - Да. В конверт, адресованный вам, я  положила  письмо,  адресованное
кое-кому другому. - В ее смехе прозвенело легкое серебро. - А я как  раз
не хочу, чтобы вы прочли это письмо. Вот потому и звоню  -  я  не  хочу,
чтобы вы  даже  вскрывали  его,  -  опять  серебристый  смех.  -  Вашему
высочеству  известно,  что  у  каждой  женщины  имеются  сугубо  дамские
секреты.
   - Известно, - признался принц и чуть было не засмеялся  в  ответ,  но
тут его взгляд упал на тело генерала Нирзанна, лежавшее  на  полу  возле
его ног, и смех замер у него на губах.
   - Я верну вам ваше письмо, не вскрывая, Алина.
   Сейчас же попрошу об этом де Майда.
   - Я опасаюсь... что кто-нибудь еще может прочесть его.
   - Понимаю. Я сохраню для вас ваш секрет. Ведь я имею на это право, не
так ли?
   - Да, ваше высочество.
   - Не так!
   - Тогда... да, Мишель.
   Принц удивился, что почему-то не сказал ей о смерти ее  родственника,
но решил, что такое сообщение, внезапное,  по  телефону,  может  вызвать
слишком тяжелый шок. Впрочем, и из газетных воплей...
   Он спросил, может ли навестить ее  через  полчаса,  поскольку  должен
сообщить  ей  кое-что  важное,  чего   нельзя   сказать   по   телефону.
Договорившись, он опустил трубку на рычаг, и  тут  же  раздался  стук  в
дверь.
   Это был де Майд, доложивший, что слуги приготовили комнату генерала и
сейчас придут, чтобы перенести его туда. Принц ничего не ответил, только
мрачно кивнул.
   Потом, когда секретарь вышел, он подошел к телу маленького генерала и
молча стоял, глядя на него сверху вниз.
   Его мысли вернулись к предсмертным словам генерала. Они были об Алине
и о  нем,  принце.  "Возможно,  -  так  думал  принц,  -  я  и  Алина  ~
единственные, кого любил генерал Нирзанн. Но потом... в самом конце..."
   Принц озадаченно нахмурил брови, пробормотав вслух:
   - Клей! Теперь ни один черт не скажет, что имелось в виду под  словом
"клей".
   Ответа на этот вопрос никогда не найти.
 
Глава 21 
СТЕТТОН НАЧИНАЕТ ОХОТУ 
 
   Молодость - это возраст самомнения, высокомерия, тщеславия и эгоизма.
Это возраст Ричарда Стеттона. Так что  вы  вполне  можете  догадаться  о
чувствах молодого человека, которому четыре раза подряд - дважды в  день
- у дверей дома мадемуазель Солини было заявлено, что она отсутствует.
   В первый раз он поверил этому. В следующий - удивился. В третий раз -
усомнился. В четвертый  визит  он  оттолкнул  с  дороги  Чена  и  прошел
насквозь гостиную, библиотеку,  столовую  и  кухню.  Везде  было  пусто,
только слуги хихикали у него за спиной.
   Что делать? Он все-таки не совсем еще дошел до точки, чтобы подняться
по лестнице и силой ворваться в ее комнату. Кроме того,  он  чувствовал,
что становится смешон. Он  покинул  дом,  угрожающе  поглядев  на  Чена,
который во время этих поисков неотступно следовал за ним.
   По пути обратно в отель он купил газету. И первое, что  попалось  ему
на глаза, было сообщение о смерти генерала Пола Нирзанна.
   На следующее утро, чувствуя,  что  ситуация  несколько  вышла  из-под
контроля,  Стеттон  отправился  за  советом  к  своему  другу  Фредерику
Науманну и перво-наперво рассказал тому всю историю  своих  отношений  с
мадемуазель Солини. Даже о том пылком предложении выйти за  него  замуж,
на которое он истратил весь свой эпистолярный талант несколько дней тому
назад. Во все время повествования Науманн пристально смотрел на  него  в
недоверчивом изумлении.
   - Ты же не хочешь сказать, что сделай  такую  глупость  и  послал  ей
предложение в письменном виде? - вскричал молодой дипломат.
   Стеттон не видел оснований считать себя глупцом.
   Науманн даже застонал.
   - Дорогой мой друг, делать ей предложение -  это  ужасно,  тем  более
делать это в письме! Конечно, самая Дурная шутка, какую она могла  бы  с
тобой сыграть, это заставить тебя жениться на ней, но  один  Бог  знает,
что она может надумать еще. Не проси у меня совета. Единственное, что  я
могу сказать, - возьми обратно это письмо и сожги его, а пепел забери  с
собой в Сан-Франциско и развей его над Тихим  океаном.  Мне  она  не  по
силам, я умываю руки.
   Этим Стеттону и пришлось удовольствоваться.
   После этого целых два дня он не подходил к дому номер  341.  На  утро
третьего дня в компании с Науманном он  побывал  на  похоронах  генерала
Нирзанна в церкви Монтрозин. Церковь была  переполнена  народом,  но  из
всей толпы Стеттон видел только фигуру стройной  женщины  в  черном  под
густой вуалью, сидевшую впереди, рядом с принцем Маризи.
   Это была Алина,  которая,  как  единственная  родственница  генерала,
представляла собой, конечно, главное лицо на похоронах.
   Прислушиваясь к  заунывным  песнопениям  священника,  Стеттон  заодно
обдумывал только что пришедшую ему в голову  мысль.  Возможно,  в  конце
концов, думал он, - поскольку вид Алины в траурных одеждах,  хоть  он  и
сознавал, что это чистое лицемерие,  расположил  его  к  великодушию,  -
возможно, в конце концов,  ее  действительно  не  было  дома,  когда  он
заходил.
   Он слишком нетерпелив. Он должен сделать... ну, он должен сделать то,
что собирался сделать сегодня же.
   По окончании церемонии  Стеттон  вместе  с  Науманном  отправился  на
квартиру приятеля. Там они проговорили до  полудня.  Стеттон  рассчитал,
что похороны, включая посещение кладбища и возвращение, займут часа два,
поэтому в час  дня  он  покинул  Науманна  и  отправился  занимать  пост
напротив дома номер 341 на Аллее.
   Он ожидал минут пятнадцать, когда увидел, что к дому подъехал  экипаж
принца. С его помощью из экипажа вышли Алина и Виви. Принц  проводил  их
до дверей, потом опять сел в экипаж и направился во дворец.
   Стеттон подождал еще минут пять, потом  перешел  улицу,  поднялся  на
несколько ступенек крыльца и позвонил.
   - На этот раз я узнаю, - мрачно пробормотал он. -  Я  покажу  кое-что
этой ловкой мадемуазель.
   Он встал близко к дверям, готовый ворваться в дом, как  только  дверь
откроется.
   Но дверь не открывалась. Через минуту он позвонил снова.  Прошла  еще
минута - никаких признаков, что внутри кто-то есть.
   Он нажал пальцем на кнопку и долго держал так, не отпуская ее,  потом
начал со злостью колотить в дверь.
   И опять никакого ответа.
   Он  прижался  лицом  к  стеклянной  двери  и   попытался   что-нибудь
разглядеть внутри; это ему не удалось, но он понял, что кто-то  стоит  в
дальнем конце холла и спокойно наблюдает за ним. Еще минут  пять  он  то
звонил, то колотил в закрытую дверь. Затем,  бормоча  проклятия,  бросил
это занятие и возвратился на свое место на другой стороне улицы.
   Теперь даже ему стало ясно, что мадемуазель Солини не предполагала  и
не желала видеть его. Он принял этот факт как данное, но  понять  ничего
не мог. Ведь он, Ричард Стеттон из Нью-Йорка,  Ричард  Стеттон,  который
стоит - или скоро будет стоить - десять  миллионов  долларов,  собирался
жениться на этой женщине!
   Она что, с ума сошла? Алина Солини - никто, без гроша, изгой.  -  Это
ли не абсурд! Да во всей Америке не найдется и десяти  девушек,  которые
не ухватились бы за такой шанс! Положительно она не в себе!
   Но в себе она или не в себе, было совершенно ясно, что она  не  хочет
его видеть. Игнорирует. Отказала  от  дома!  Дома,  за  аренду  которого
платил именно он! К моменту возвращения в отель Стеттон  довел  себя  до
предельной ярости.
   Он постарался взять себя в руки и обдумать  собственные  возможности.
Колотить в дверь было бессмысленно. Он надумал подстеречь ее  на  улице,
но потом решил, что это ниже его достоинства.  Жаловаться  агенту  месье
Дюро, хозяина дома, было невозможно по той простой причине, что дом  был
снят на имя Алины.
   Он решил, что самое лучшее для него - покинуть  Маризи,  записав  эти
расходы - что-то около полумиллиона франков - в счет  оплаты  жизненного
опыта, и забыть мадемуазель Солини раз и навсегда. Он  даже  вскочил  на
ноги, поклявшись немедленно упаковать чемоданы, но  остановился  прежде,
чем приступил к этому занятию. Лицо Алины стояло перед ним.
   Соблазнительный изгиб губ, белая нежная кожа, дивные глаза,  ощущение
ее рук на его шее, ее мягкое дыхание на его щеке, сладкие  слова  любви,
которые она шептала ему на ухо. Нет - опять! проклятие! -  он  не  может
бросить ее... он не должен! Он сел к столу и написал ей письмо на девяти
страницах.
   После этого он ждал три дня. Ответа не  было.  Он  послал  еще  одно,
длиннее прежнего - можно с уверенностью сказать, что оно растрогало бы и
камень.
   Со всей  своей  самоуверенностью  он  ожидал  ответа  и  почувствовал
страшное разочарование, когда на следующее утро обнаружил, что  никакого
ответа нет. Тогда он побрел в читальный зал отеля и принялся за  газеты.
И первое, на что наткнулся его взгляд, был жирный заголовок:
   "ПРИНЦ В СРЕДУ СДЕЛАЛ  ОБЪЯВЛЕНИЕ  о  своей  помолвке  с  мадемуазель
Алиной Солини.
   Это неудивительно, поскольку все общество восхищалось ею и искало  ее
расположения с момента прибытия прекрасной россиянки в Маризи.
   Помолвка одобрена Советом. Свадьба состоится в конце июля".
   Стеттон, застыв, пялился на заголовок минут пять, в то время как  его
лицо  постепенно  становилось  похожим  на  лицо   человека,   читающего
собственный смертный приговор. Потом машинально, словно  в  забытьи,  он
прочел всю статью от начала до конца.
   Там было много подробностей о мадемуазель  Солини,  говорилось  о  ее
происхождении, сообщалась дата рождения и так  далее.  Предстоящий  брак
назывался настоящим браком по любви. Свадьба должна была бы состояться в
более ранние сроки, но мадемуазель Солини находится в трауре  по  поводу
недавней кончины ее родственника, генерала Пола Нирзанна.
   Сообщения с поздравлениями были получены со  всех  концов  Земли.  Et
cetera, et cetera {и так далее, и так далее (лат.)}.
   Стеттон поднялся и вышел на улицу. Он был ошеломлен; он  не  знал  ни
куда идти, ни что делать. Все-таки сначала  он  шел  быстро,  но  потом,
выругавшись вслух, остановился.
   Что проку? Его не допустят.
   Появилась другая  мысль  -  он  должен  явиться  к  принцу  Маризи  и
рассказать ему всю  правду  о  мадемуазель  Солини.  Им  овладела  дикая
ярость, он хотел ударить Алину, уничтожить ее. Крупными,  стремительными
шагами он понесся ко дворцу, но ему не суждено было туда добраться.
   Потому что он вдруг почувствовал чью-то  руку  и  услышал  голос  над
ухом:
   - Хэлло! Что случилось? Ты выглядишь  так,  будто  идешь  под  дулами
тысячи орудий.
   Это был Науманн. Стеттон остановился.
   - Алина собирается выйти  замуж  за  принца,  -  выпалил  он,  словно
объявляя о конце света.
   - Я это знаю, - сдержанно ответил Науманн. -  Об  этом  говорит  весь
город. Хорошо, что ты избавишься от нее, приятель. Но будет ли принцу от
этого весело!
   - Еще как будет, - мрачно пообещал Стеттон. - И ему не придется долго
ждать. Я как раз направляюсь во дворец.
   Науманн пронзительно взглянул на него:
   - Зачем? Что ты собираешься делать?
   - Я собираюсь вырыть яму ей самой. Я намерен рассказать о ней  принцу
все.
   Лицо молодого  дипломата  вдруг  стало  серьезным,  очень  серьезным.
Схватив Стеттона за руку, он многозначительно сказал:
   - Друг мой дорогой, ты этого не сделаешь.
   - Нет? Вот увидишь!
   - Но это глупость... безумие... самоубийство!
   - Не вижу почему. Во всяком случае, я намерен это сделать.
   Повисла пауза, два молодых человека обменивались  взглядами.  Наконец
Науманн сказал:
   - Стеттон, иногда ты бываешь самым большим ослом, каких я  когда-либо
видел. Послушай меня минуту! Ты осознаешь, насколько все  это  серьезно?
Ты хоть подумал, что это  значит,  прийти  к  принцу  и  рассказать  всю
историю жизни женщины, на которой - принц публично объявил об этом -  он
намерен жениться?
   Если  ты  не  представишь  доказательств  -  причем  недвусмысленных,
неопровержимых  и  незамедлительно   -   по   каждому   слову,   которое
произнесешь, то через две минуты окажешься в тюрьме.
   Решимость в глазах Стеттона уступила место колебанию и сомнению; сила
этих слов впечатляла. Он сказал:
   - Но что я могу? Тьфу, пропасть, неужели