В три часа дня он обнаружил, что сидит в читальной  комнате  отеля  с
книгой в руках, но смятенные мысли мешали ему читать.
   Внезапно он почувствовал чью-то руку на своем плече. Подняв глаза, он
увидел стоявшего рядом Фредерика Науманна.
   - Я ищу тебя уже два часа. Куда ты, черт побери, подевался?
   Стеттон, не считавший нужным  посвящать  друга  в  подробности  своей
блестяще выполненной миссии во дворце, ответил, что он  никуда  особенно
не девался.
   - Я хочу поговорить с тобой, - сказал Науманн. - Давай  поднимемся  в
комнату.
   Стеттон, которому не хотелось разговаривать не только с Науманном, но
и с кем бы то ни было вообще, нехотя поплелся к лифту  и  далее  в  свою
комнату.
   По правде говоря, молодой  дипломат  выглядел  как  человек,  который
принес  новости.  Но  какие  новости  могли  бы  сейчас   заинтересовать
Стеттона?
   Они сели, закурили по сигарете, и Науманн начал:
   - Сегодня утром я получил письмо.
   Это не показалось Стеттону такой  уж  катастрофой,  и  он  ничего  не
ответил.
   - Письмо от  мадемуазель  Жанвур,  -  возбужденно  продолжал  молодой
дипломат. - Что ты думаешь об этом?
   - Не могу сказать, что я вообще о чем-нибудь думаю.
   Науманн фыркнул:
   - Да? Ну что ж, а я думаю. За последние два месяца я  написал  ей  не
менее дюжины писем и потратил небольшое состояние на взятки и подкупы. И
вот - первое слово, которое я получил от нее.
   - И что же она написала? - Это было сказано с полнейшим равнодушием.
   - Не много. Но кое-что. Стеттон, я собираюсь жениться на  ней.  Я  не
могу жить без нее. Но принцесса не позволяет ей иметь со мной дело...  и
она не имеет.
   Об этом она и говорит в своем письме.
   Так какого черта ты предполагаешь жениться на ней?
   - Но это еще не все, что есть  в  письме,  -  продолжал  Науманн,  не
обратив внимания на слова Стеттона. - Она пишет,  что  все  равно  любит
меня; что она никогда не сможет полюбить никого другого, а вслед за этим
просит меня не посылать ей больше никаких писем. Ну, это решать  мне.  Я
намерен написать в Берлин сегодня вечером. В течение двух  дней  полиция
всего мира отыщет Василия Петровича.
   - Они его не найдут.
   - Почему?
   - Потому что он мертв.
   Науманн остро взглянул на него:
   - Ты так думаешь? Откуда ты знаешь...
   - Я не знаю. В конце концов, у меня нет об этом точных сведений. Но я
совершенно уверен, что он умер.
   Господи боже! Разве я не обыскивал все углы Европы так тщательно, что
мог бы отыскаться даже микроб?
   Нет, это бесполезно.
   - Ты говоришь так, словно тебе безразлично, найдем мы его или нет,  -
с сердцем сказал Науманн. - Что случилось?
   - Ничего. Я с этим покончил. Вот и все. Покончил со всем этим  делом.
Я устал. Позволь мне сказать кое-что, Науманн. Еще не  родился  человек,
который мог бы справиться с Алиной Солини. Мне она не по силам,  и  тебе
она не по силам. Я бросаю это. Завтра утром я уезжаю в Нью-Йорк.
   - Нет! - вскрикнул Науманн. - Я же вижу, что-то случилось.  Вчера  ты
разговаривал иначе. Так что же случилось?
   В конце концов Стеттон поведал  ему  в  деталях  о  своем  визите  во
дворец.
   Когда  он  закончил  рассказ,  Науманн  заявил,  что   не   видит   в
происшедшем, хотя оно и весьма оскорбительно  для  Стеттона,  каких-либо
причин, которые могли бы столь внезапно заставить его отказаться от всех
своих планов; напротив, случившееся должно бы придать Стеттону энергии и
усилить его жажду мщения.
   Но Стеттон неколебимо стоял на том, что утром покинет  Маризи.  Когда
через три часа Науманн поднялся,  собираясь  уходить,  они  пожали  друг
другу руки и распрощались, потому что Науманн сегодня вечером обедал вне
Дома, а Стеттон предполагал уехать завтра ранним утром.
   И не уехал. Он все  подготовил  для  отъезда,  его  ничто  больше  не
задерживало, но он оказался не в состоянии заставить себя уехать.
   Науманн не без задней  мысли  высказал  предположение,  что  Стеттон,
вероятно, дожидается карнавала Перли, который должен был начаться  через
неделю или две. Карнавал, объяснил Науманн, происходит в Маризи ежегодно
в разгаре лета, а  уличное  театрализованное  шествие  в  день  открытия
карнавала будет возглавляться принцем и принцессой в золотой  колеснице.
Без сомнения, сказал Науманн, Стеттону захочется это увидеть.
   - Захотелось бы, - ответил Стеттон, -  если  бы  рядом  со  мной  был
Василий Петрович. Я  полагаю,  тогда  принц  в  своей  золоченой  карете
вернулся бы во дворец в одиночестве.
   Прошло три дня, и утро четвертого все еще застало Стеттона в  Маризи.
Дюжину раз он решал покинуть город первым же поездом и уехать на  запад,
но не отваживался, хотя никаких  очевидных  препятствий  тому  не  было.
Однажды на Аллее он встретил Алину с Виви. Она поклонилась ему вежливо и
дружелюбно, а он  почувствовал  дикое  удовлетворение,  вызывающе  грубо
повернувшись к ней спиной.
   Но на четвертый день он, наконец, совершил решительный прыжок. В  час
дня он зашел к Науманну в миссию, чтобы попрощаться. Науманн  со  смехом
покачал головой.
   - Если бы я верил, что ты действительно собрался  уезжать,  -  заявил
он, - я бы стал тебя отговаривать.
   Карнавал состоится на следующей  неделе,  грех  пропустить  его.  Это
бесконечно забавно. Ты должен быть здесь.
   - Вот увидишь, - возразил Стеттон, - я  решил  окончательно.  Прощай,
старина. Может быть, когда-нибудь еще увидимся.
   Через три часа он действительно сидел в купе  берлинского  экспресса,
мчащегося по равнине со скоростью шестьдесят  миль  в  час.  Он  убеждал
себя, что видит в последний раз не только Маризи, но  и  Европу.  Места,
ранившие его. Он хотел обратно в Америку. В Нью-Йорк! Все,  что  угодно,
лишь бы совсем другое. Через неделю он забудет об Алине Солини. И начнет
работать.
   Маризи! Он ненавидел его!
   На пару дней он задержался в Берлине, чтобы позвонить и попрощаться с
друзьями и знакомыми, и на один день - в Париже для таких  же  процедур.
Потом он отправился в Лондон, где провернул  некоторые  дела  в  филиале
производственной компании его отца, из-за чего  задержался  на  три  дня
дольше, чем рассчитывал, и заказал  себе  место  на  "Лавонии",  которая
должна была отплыть из Ливерпуля через несколько дней.
   Вечером он посетил театр и поужинал в "Савое" с одним  своим  старым,
еще гарвардским товарищем, который приехал в Англию в качестве агента по
американским автомобилям.
   От  манеры  разговора  приятеля  и  вереницы  воспоминаний   Стеттону
показалось, что он уже дышит воздухом Штатов. Как  это  здорово  звучит!
Как это здорово опять ступить на манхэттенские тротуары!
   И хотя на следующее утро это  ощущение  уже  сопровождалось  чувством
печали и сожаления, к  тому  времени,  когда  Стеттон  сел  в  поезд  на
Ливерпуль, он был готов предаваться самым приятным размышлениям.
   Он признался себе, что и не сознавал, насколько ему  хотелось  домой.
Лица отца и матери стояли перед ним.
   Он удивился, обнаружив, как сильно соскучился по ним, и с нетерпением
ждал поезда, который отвезет его в Ливерпуль.
   Он первым спустился из поезда на ливерпульскую платформу, запруженную
толпой.
   Было три часа пополудни. Хрипло кричали таксисты, мужчины  и  женщины
носились во всех направлениях, дикторы железнодорожной станции и  агенты
пароходств  и  компаний  заглушали  друг  друга  с  истинно   британской
бесцеремонностью,   и   все   это   под   вопли    мальчишек-газетчиков,
выкрикивавших последние новости из вечерних газет.
   Стеттон, подозвав такси, приказал отвезти его на пирс и тут же  сунул
мальчику пенни за газету.
   Он передал свой багаж таксисту и сел  в  машину.  И  сразу  развернул
газету.
   В  верхнем  левом  углу  большими  черными  буквами  было  напечатано
"Экстра", а ниже такими же черными, но чуть  поменьше,  было  напечатано
нечто такое, от чего лицо Стеттона внезапно побелело.
   И всю дорогу, пока такси грохотало по грубым булыжникам  Ливерпуля  в
сторону пирса, он сидел как парализованный, уставясь на заголовок. Потом
прочитал короткое сообщение под ним:
   "Маризи, 19 июля Сегодня в  Маризи  выстрелом  анархиста  убит  принц
Маризи, вместе  с  принцессой  возглавлявший  пышное  шествие  карнавала
Перли.
   Принцесса едва избежала той же участи и теперь находится в шоке.
   Убийца схвачен".
   Ниже было напечатано: "О подробностях читайте в следующих номерах".
   Такси остановилось; дверца распахнулась; они прибыли на  пирс.  Голос
таксиста привел Стеттона в чувство:
   - Приехали, сэр!
   Стеттон, такой бледный, будто увидел привидение, сказал:
   - Я передумал уезжать. Отвезите меня обратно на  вокзал,  и  неситесь
как дьявол.
   Еще через тридцать минут он снова был в поезде, на пути в Маризи.
 
Глава 23 
НАГРАДА - ДВА МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ 
 
   В большинстве случаев власть не может ни существовать, ни развиваться
без денег. Политическая власть в том числе.  Когда  политическая  власть
терпит неудачу, следует крах.
   Таковы приблизительно были мысли Алины, принцессы Маризи,  когда  она
после полудня сидела в одиночестве в своем будуаре во дворце.
   Прошла неделя со дня убийства принца и три  дня  после  его  похорон.
Принцесса заперлась во дворце, отказываясь видеть кого бы  то  ни  было,
кроме одного-двух самых близких друзей.
   За  время  жизни  с  принцем  Маризи  она  мало  что   узнала   и   о
государственных, и  о  его  личных  делах;  она  только-только  начинала
пробовать свое влияние в мелочах, вот и все. Но со смертью принца  перед
ней встала необходимость  управлять  Маризи;  весь  следующий  день  она
просидела на троне, принимая Совет.
   С тех пор она многое узнала и многому научилась, в частности, из  уст
де Майда услышала, что государственная казна исчерпана почти до  дна,  а
личная казна принца и вовсе пуста, но, что еще хуже, есть долги.
   Принцесса была озабочена и долгами  государства,  и  личными  долгами
принца, то есть, можно сказать, ее собственными долгами. У де Майда  она
выяснила, что  очень  трудно  достать  наличные  даже  на  хозяйственные
расходы, на содержание дворцовых слуг.
   Среди  долгов  были  и  шестьсот  тысяч   франков,   заплаченные   за
доставленный из Парижа великолепный бриллиантовый крест,  который  принц
подарил Алине в качестве свадебного подарка. Еще больше  долгов  было  в
Маризи.
   Со времени смерти принца кредиторы шумно требовали свои деньги и, что
еще хуже, отказывали в дополнительных кредитах.  Принцесса  была  уже  в
долгу  перед  сокровищницей  государства,   к   тому   же   сокровищница
практически тоже была пуста.
   Не слишком приятная ситуация для принцессы, недавно понесшей  тяжелую
утрату. Так думала Алина, но надо отдать ей должное: вместо  того  чтобы
тратить время на стенания по  поводу  трудностей,  она  искала  пути  их
решения.
   Сначала она подумала, что следует увеличить  государственные  налоги.
Услышав об этом, де Майд улыбнулся.
   - От налогов будет получен очень небольшой доход, - утверждал он, - а
то немногое, что идет в фонд управления Маризи, поступает  из  Парижа  и
Санкт-Петербурга в знак признательности за некоторые  услуги,  оказанные
нами их правительствам в области связей с  Балканскими  государствами  и
турками. Франция платит двести тысяч франков в  год,  русские  -  двести
пятьдесят тысяч. Принц уже выбрал эти суммы за три года  вперед,  оттуда
ожидать нечего.
   Таким образом, Алина оказалась лицом к лицу с серьезной проблемой. И,
раздумывая над ней, она пришла к выводу  о  том,  что  ей  нужен  Ричард
Стеттон, Нью-Йорк.
   Подумав так, она начала действовать: подошла к телефону и позвонила в
отель "Уолдерин".
   С первых же звуков голоса Стеттона, нетерпеливого и радостного, когда
он понял, с кем говорит, принцесса поняла, что он  все  еще  принадлежит
ей. Это было все,  что  ей  хотелось  знать.  Она  попросила  его  зайти
навестить ее во дворце на следующее утро в одиннадцать часов.
   Когда Стеттон явился на двадцать минут раньше  назначенного  времени,
его сразу же  провели  в  апартаменты  принцессы  на  третьем  этаже,  в
небольшую приемную, изящно и со вкусом обставленную. Вскоре  он  услышал
сзади шорох портьеры.
   Он обернулся и увидел принцессу.
   Алина  предполагала,  что  при  встрече  могут  возникнуть  некоторые
трудности, однако была готова к битве.
   Никогда, подумал Стеттон, она не была так прекрасна, так желанна.
   Одетая с головы до ног в фиолетовый траур, со  своей  белой  кожей  и
золотистыми волосами она была сверхъестественно  хороша.  Ее  прекрасные
серо-голубые глаза смотрели на него... Как, неужели приветливо?
   Стеттон, со своей стороны, был слишком взволнован, ему было очень  не
по себе. Он, как и прежде, склонился над  ее  рукой,  но  поцеловать  не
решился. По правде сказать, он был порядком напуган.  Ведь  вдобавок  ко
всему она как-никак была принцессой.
   - Не могу выразить, как я рада видеть, что вы все  еще  в  Маризи,  -
сказала Алина. - Я опасалась, что вы вернетесь в Америку.
   - Да, я уезжал, - ответил Стеттон, глядя  на  нее  так,  будто  хотел
наглядеться на всю оставшуюся жизнь, - но в ливерпульских газетах прочел
о смерти принца и вернулся.
   - А! - улыбнулась Алина. - Значит, вы все знаете.
   Стеттон озадаченно смотрел на нее.
   - Я имела в виду, что вы знаете, как я вас ждала, - объяснила Алина.
   - Я не понял.
   - Но, месье... тогда почему вы вернулись?
   - Не знаю. Нет, знаю. Чтобы увидеть вас.
   - Вот! - сказала Алина, будто он в  чем-то  признался.  -  Видите,  я
права.
   - Может быть, - согласился Стеттон, - но  я  не  знаю,  что  вы  этим
хотите сказать.
   Алина засмеялась:
   - Вы же знаете, что я послала бы за вами.
   - Откуда я это мог знать? Я мог только надеяться.
   - А почему? Ведь вы ненавидите меня, я думаю.
   - Пожалуй.
   - Тогда почему же вы надеялись, что я за вами пошлю?
   - Потому что, когда я не ненавижу вас, я вас люблю.
   Алина одобрительно смотрела на него:
   - Мой дорогой Стеттон, вы совершенствуете язык.
   Это хорошо. Вам понадобятся  все  ваши  достоинства:  образованность,
воспитание, внешний лоск - все, что сумеете набрать.
   - Для каких целей?
   - Пока это секрет, он будет открыт позже.  Теперь  же  давайте  будем
откровенны, - пока только пристрелка.
   Скажите мне прямо, что вы думаете обо мне. Только правду.
   - Вы очень хорошо знаете, что я о вас думаю.
   - И тем не менее скажите.
   - Я не могу вам сказать.
   Но по выражению глаз молодого человека легко было догадаться, что  он
думает.
   Алина улыбнулась и дерзко заявила:
   - Тогда покажите мне.
   И в следующее же мгновение он схватил ее в объятия, крепко  прижал  к
себе и осыпал неистовыми поцелуями ее губы, щеки, шею.
   - Вот что я думаю! - вскричал он сразу охрипшим голосом.
   То, что он делал  потом,  было  мечтой  всех  последних  месяцев.  Ее
дыхание возле его губ сводило его с ума; ее губы, хоть и не отвечали так
же горячо, были податливы и сладки.
   - Вот что я думаю! - пьянея, опять воскликнул он.
   - Но,  Стеттон,  вы  должны  помнить,  -  начала  Алина,  попытавшись
освободиться.
   - Я ничего не помню... ничего,  кроме  того,  что  я  люблю  вас!  Вы
скажете мне, что вы - принцесса, что я должен уважать память  принца.  Я
ничего не уважаю.
   Я люблю вас!
   - Но вы не должны говорить мне это... сейчас,  -  протестовала  Алина
таким тоном, словно приглашала немедленно повторить сказанное им.
   - Я совсем не должен говорить, - мрачно сказал Стеттон, -  и  отлично
это знаю. Я был глупцом, влюбившись в вас, а  теперь  стал  еще  большим
глупцом, раз говорю вам об этом. Видите ли, Алина, я начал понимать вас.
Вы никогда никого не любили и никогда не полюбите. Вы никогда не  любили
меня; вы просто играли мною и  делали  со  мной,  что  хотели,  а  потом
отбросили. А я все еще люблю вас, к вашему сожалению...
   Принцесса прервала его:
   - Вы ошибаетесь.
   - Ошибаюсь в том, что люблю вас?
   - Нет.
   Принцесса помедлила мгновение и вдруг решительно продолжила:
   - Стеттон, вы ошибаетесь, повторяю. - Она  с  нежностью  смотрела  на
молодого человека. - Почему вы полагаете, что я не люблю вас? Потому что
я вышла замуж за принца? Уверена, вы  не  думаете,  что  я  любила  его.
Можете вы понять, что амбиции женщины могут быть сильнее, чем ее любовь?
Ну что ж, амбиции удовлетворены... - она задумчиво смотрела на  него,  -
моя любовь - нет.
   - Вы имеете  в  виду!..  -  вскричал  молодой  человек,  задрожав  от
радости, не столько услышав ее слова, сколько увидев выражение ее лица.
   - Я имею в виду, Стеттон, что у меня все еще есть ваше предложение, и
я намерена принять его.
   Стеттон слегка нахмурился.
   - А, это... - начал он и остановился.
   - Вы колеблетесь? - спросила Алина, не сводя с него глаз.
   Он и вправду колебался. И не понимал почему. Еще месяц назад...  нет,
день... два часа назад... он ничего большего не желал  бы  для  счастья,
чем то, что предлагали ему сейчас.
   Положа руку на сердце, разве  ему  недостаточно  этой  женщины  с  ее
хитростями?  Разве  не  знает  он,  какой  она  может   быть   коварной,
вероломной, опасной? И после всего этого  получить  ее,  обладать  ею  -
осуществлять то, о чем он грезил долгие месяцы, - разве это не достойная
цена?
   И разве она не принцесса? Эта мысль так польстила его тщеславию,  что
сразу перевесила многое. Алина имеет все, чего  она  хотела:  положение,
богатство, все. Если  она  все  еще  мечтает  о  нем,  значит,  она  его
действительно любит. Да к тому же, для чего он вернулся в Маризи, как не
для этого?
   - Вы колеблетесь? - повторила Алина.
   Вместо ответа, он снова обнял ее. Снова искал ее губы и на  этот  раз
встретил не меньшую пылкость,  чем  его  собственная.  Так  они  стояли,
сжимая друг друга в объятиях;  потом  Алина  осторожно  высвободилась  и
положила руки ему на плечи.
   - Видите, Стеттон, - сказала она, глядя ему в глаза, - несмотря ни на
что, мы собираемся быть счастливы. Мы забудем все, не так ли? Кроме друг
друга. Теперь разве вы не видите, что я люблю вас... что я всегда любила
вас?
   Его  сияющие  глаза  были  единственным  ответом.  Он   был   слишком
переполнен восторгом, чтобы говорить.
   Вскоре Алина сказала, что ему пора уходить.  Пока,  сказала  она,  им
следует соблюдать предельную осторожность; они не должны  давать  повода
для слухов, ведь после  смерти  принца  Мишеля  прошло  еще  очень  мало
времени. Событие, которое открыло путь к их счастью, может  одновременно
и помешать ему.
   Стеттон был нетерпелив; она не  меньше,  сказала  Алина.  Ему  нечего
теперь опасаться, кроме временной отсрочки; она - его... его навсегда.
   Стеттон удалился с ликующим сердцем.
   Когда он вышел, Алина минуту стояла и смотрела на закрывшуюся за  ним
дверь.
   - Во имя успеха, - наконец пробормотала она. - Большего  успеха,  чем
я, никто в мире не добился бы. Легко  управляемый,  тщеславный,  пылкий,
невежественный, короче говоря, совершенный дурак. И с пятью  миллионами,
о которых еще, кстати, следует разузнать...
   Она позвонила, чтобы послали за де Майдом.
   Прошла  неделя.  Стеттон  ежедневно  являлся  во  дворец  и   подолгу
беседовал с Алиной; начинало казаться, что стать супругом  принцессы  не
такое уж легкое дело.
   Алина еще не поднимала  в  Совете  этот  вопрос,  но  конфиденциально
переговорила с двумя-тремя его членами и считает,  что  они  в  конечном
счете наверняка одобрят их брак. Она так ярко описала трудности, стоящие
на их пути, что Стеттон начал уже сомневаться, имеется  ли  у  них  хоть
какой-нибудь шанс на успех.
   - Мог  бы  и  не  иметься,  -  сказала  Алина,  -  если  бы  не  одно
обстоятельство.
   - Какое же?
   - Наследник престола ожидается через шесть месяцев.
   Лицо Стеттона вспыхнуло, и он резко сменил тему.
   Неделю спустя Алина сообщила ему, что двух членов Совета, которые все
еще упрямятся, можно уломать с помощью взято