ттон  и  мистер
Франк окружили мадемуазель Солини, а Науманн и Виви прошествовали в угол
комнаты к роялю.
   - Вы играете? - спросила Виви, глядя на него.  Ее  хорошенькие  губки
были полуоткрыты, глаза блестели от возбуждения, ведь такие сборища  для
нее были внове.
   - Нет. Учился, но не играю, нет практики.
   - Очень рада. Я ненавижу музыку, - заявила Виви.
   - Ненавидите музыку? Вы? - воскликнул он в веселом изумлении.
   - Я думаю, это потому,  что  в  женском  монастыре  меня  ею  слишком
угнетали; заставляли играть монотонные композиции до тех пор, пока я  не
начинала чувствовать, что готова разбить фортепиано на кусочки.
   - Вполне естественно, - посочувствовал Науманн. - Как долго вы были в
монастыре?
   - Всю свою жизнь. До тех пор, пока мадемуазель Солини...  -  Кажется,
девушка смутилась.
   - При мне вы можете не опасаться сболтнуть лишнее, - сказал  Науманн,
глядя на нее.
   - Сболтнуть лишнее... Что вы имеете в виду?
   - Ничего, - поспешил  заверить  ее  Науманн,  сожалея  о  вырвавшихся
словах. - Кроме того, что я человек благоразумный  и,  следовательно,  -
отличное хранилище для жгучих тайн.
   - Как жаль, что у меня нет жгучих тайн, - улыбаясь, сказала Виви.
   - Хорошенькая девушка и без секретов? Невозможно! - вскричал  молодой
человек.
   - Это уже второй раз, - как-то невпопад заметила девушка.
   - Второй?..
   - Да. С тех пор как  мы  приехали  в  Маризи,  меня  уже  второй  раз
называют хорошенькой. Приятно, когда  так  говорят,  даже  если  говорят
только для того, чтобы показаться приятными.
   - А кто был тот, другой?  -  Науманн  сам  не  очень  понимал,  зачем
спросил это.
   - Другой?
   - Тот, кто сказал, что вы хорошенькая!
   - О! Месье Шаво. Алина засмеялась, когда я рассказала ей об этом. Она
сказала, что у людей типа месье Шаво весьма ограниченный  запас  слов  и
они считают необходимым использовать все эти слова каждый день.
   Я подумала, что едва ли это похвала с ее стороны.
   Так они беседовали час  или  более,  не  присоединяясь  к  остальным,
живописной группой расположившимся вокруг мадемуазель Солини. Науманн не
мечтал войти в этот кружок, Виви тоже; она находила  Науманна,  пожалуй,
самым приятным человеком из всех, кого встречала.
   Он вовлек ее в беседу  о  жизни  в  женском  монастыре,  потом  о  ее
будущем, и она удивилась, обнаружив, что выкладывает  мысли  и  желания,
которые до сего времени считала слишком интимными,  чтобы  обсуждать  их
даже с Алиной.
   Потом Науманн немного рассказал ей о жизни в Париже  и  Берлине.  Она
слушала его с напряженным вниманием, а по  окончании  рассказа  заявила,
что больше всего на свете мечтает о путешествиях.
   - Особенно в Париж, - призналась она. - Знаете,  я  ведь  родилась  в
Париже. Алина обещала взять меня туда следующей зимой.
   - У вас там родственники?
   - Нет. Никого. У меня никого нет, кроме Алины, но она  так  добра  ко
мне! Я хочу, чтобы вы знали об этом... именно вы.
   - Могу я спросить вас почему?
   - Я хочу, чтобы вы знали. Потому что, когда на следующий  день  после
вашего визита я спросила ее, отчего вы не пришли навестить нас, -  Виви,
кажется, не осознавала,  что  выдает  свой  особый  интерес  к  молодому
человеку, - она сказала, что вы  ее  невзлюбили.  Как  это  может  быть,
месье?
   Науманн смотрел на нее: каждая черточка ее лица была так  же  хороша,
как ее слова и ее тон,  отличавшиеся  абсолютной  искренностью.  Молодой
дипломат точно знал, что ответить: дело  не  в  том,  что  он  невзлюбил
мадемуазель Солини, просто он не уверен, что ему рады в этом доме.
   - Но она же пригласила вас на сегодняшний обед! - воскликнула Виви. -
Вы совершенно не правы, месье Науманн. Признайте это, и я прощу вас.
   В этот момент к ним подошел Жюль Шаво. Группа в другом конце  комнаты
распалась; граф и графиня Потаччи собирались  уходить.  Генерал  Нирзанн
удалился получасом ранее, заявив, что ему настоятельно  необходимо  быть
во дворце.
   На прощание он с чувством  пожал  руку  Алине,  называл  ее  "дорогая
кузина" и послал последний уничтожающий взгляд Жюлю Шаво.
   Отъезд графа и графини был воспринят остальными как  сигнал  к  тому,
что вечер закончен. Лицо  мадемуазель  Солини,  когда  она  прощалась  с
гостями, светилось торжеством, с некоторым оттенком вызова в тот момент,
когда она отвечала на поклон Науманна. Стеттон и  Науманн  ушли  вместе,
чтобы прогуляться до площади Уолдерин  -  там  молодой  дипломат  снимал
квартиру.
   Стеттон около часа проболтал с другом в его квартире, потом  вернулся
к себе в отель. Настроение у него было убийственное. После  сегодняшнего
вечера он начал опасаться,  как  бы  из  него  окончательно  не  сделали
простофилю. Он сердился и на Алину, и на Науманна, и на Шаво, и на себя.
И решил, что немедленно, на следующее же утро, уедет  из  Маризи;  потом
громко и презрительно рассмеялся над собственной слабостью.
   Он добрался до отеля и вошел в свою комнату, но  в  постель  не  лег;
чувствовал, что не уснет. Правда, гнев его остыл,  теперь  он  думал  об
Алине - вспоминал обещание в ее  глазах,  белизну  ее  кожи,  опьяняющую
ласку. Он предавался этим  мыслям  до  тех  пор,  пока  не  ощутил,  как
закипела его кровь, а мозг раскалился; он почувствовал,  что  больше  не
владеет собой.
   Тогда он подошел к окну и открыл  его,  подставив  лицо  ворвавшемуся
прохладному ветру. Часы на церкви со стороны площади пробили двенадцать.
   - Я сделаю это, - пробормотал он, - клянусь Юпитером, я сделаю это!
   Он надел пальто и шляпу, вышел из отеля и  заспешил  по  улице.  Было
тихо и пустынно, только  иногда  мимо  со  свистом  проносился  закрытый
экипаж или случайный лимузин с  теми,  кто  возвращался  из  театра  или
оперы.
   Стеттон шагал крупными шагами,  глядя  строго  вперед,  как  человек,
который точно знает, к какой цели стремится  и  намерен  ее  достигнуть.
Подойдя к дому номер 341, он выпростал наручные часы и вгляделся в них в
свете уличного фонаря. Стрелки показывали двадцать  пять  минут  первого
ночи.
   Он поднялся по ступеням и позвонил. Подождав минуту или  около  того,
он позвонил снова. Дверь почти сразу отворилась на несколько  дюймов,  и
показалось лицо Чена, дворецкого Алины.
   - Это я - Стеттон, - представился молодой человек.  -  Позвольте  мне
войти, - сказал он и подумал: "Я покажу им, чей это дом".
   -  Но...  мистер  Стеттон...  -  бормотал,  заикаясь,  дворецкий,   -
мадемуазель Солини удалилась...
   - Как это? - изумился Стеттон,  и,  поскольку  Чен  не  двигался,  он
распахнул дверь и ступил внутрь.
   Он оказался в приемной. Справа в гостиной было темно,  но  в  дальнем
конце  холла  сквозь  фрамугу  в  двери  библиотеки  виднелся  свет.  Он
направился туда.
   Сзади него раздался испуганный голос дворецкого:
   - Мадемуазель! Мадемуазель!
   Стеттон почти достиг дверей библиотеки, когда дверь ее  отворилась  и
на пороге возникла Алина.
   - В чем дело, Чен? - недовольно спросила она, а  увидев  Стеттона,  в
удивлении отступила на шаг.
   Она не успела еще ничего сказать, как Стеттон уже вошел в библиотеку.
На столе в центре комнаты, освещая ее, стоял канделябр с горящей свечой.
   В мягком кресле, установленном перед огнем,  спиной  к  дверям  сидел
мужчина.  Вскрикнув,  Стеттон  подбежал  к  креслу.  Там  сидел  генерал
Нирзанн.
   Генерал вскочил на ноги.
   - Ах! Стеттон! - приветствовал он нового гостя, старательно улыбаясь.
   Алина пересекла комнату.
   - Не ожидала снова увидеть вас так  скоро,  -  сказала  она  Стеттону
далеко не любезным тоном. - Не желаете ли присесть?
   Она была совершенно спокойна.
   - Я, кажется, не вовремя. - Он  огляделся,  окинул  генерала  тяжелым
взглядом и сказал с сарказмом:
   - Не знал, мадемуазель, что ваш дом открыт для  посетителей  в  столь
позднее время.
   - Тогда почему вы вошли? - парировала Алина, все еще улыбаясь.
   Генерал бросил с большим негодованием:
   -  Вы  собираетесь,  месье,  диктовать  мне  время,  когда  позволено
наносить визит моей кузине? - гневно обрушился на него генерал.
   - Ха! - взорвался Стеттон  (что  выглядело  весьма  неуважительно  по
отношению к маленькому воину) и повернулся к Алине:
   - Выслушайте меня. Я говорю серьезно.
   Отошлите этого человека прочь...  немедленно.  Я  хочу  поговорить  с
вами.
   - Но, мистер Стеттон...
   - Я сказал, отошлите его прочь! Вы понимаете,  что  я  имею  в  виду?
Иначе вы завтра же покинете этот дом.
   Алина прикрыла веки, чтобы скрыть ненависть, рвущуюся из ее глаз.
   - Вам лучше уйти,  генерал,  -  тихо  сказала  она,  поворачиваясь  к
Нирзанну.
   - Но... - сердито начал генерал.
   - Вы должны уйти.
   Генерал нашел свою шляпу и пальто и пошел к дверям, Стеттон следил за
ним взглядом. У дверей генерал обернулся.
   - Доброй ночи, мистер Стеттон, - молвил он иронически. - Доброй ночи,
дорогая кузина, - и вышел.
   Алина ждала,  пока  за  ним  не  закрылась  входная  дверь,  а  затем
повернулась к Стеттону,  который  как  встал  возле  камина,  так  и  не
двинулся с места.
   - Теперь, месье, - сказала она холодно, - я попрошу вас объясниться.
   Молодой человек смотрел на  нее  такими  же  холодными,  как  у  нее,
глазами.
   - Это я должен объясняться?  -  тихо  вопросил  он.  -  Вы,  кажется,
забыли, мадемуазель, что именно я арендовал этот дом. Уверен, что я имею
право прийти и пожелать вам доброй ночи. И что я нахожу?
   - Ну, значит... да... и что же вы находите? Если я не сержусь на вас,
Стеттон, то лишь потому, что вы глупы.
   Вам прекрасно известно, что генерал Нирзанн нам полезен и что  мы  не
все еще с ним закончили. А вы поставили меня в смешное  положение  из-за
того лишь, что он сидел в моей библиотеке, до смерти надоедая мне  своей
глупой болтовней! Да, решительно именно вы должны объясниться.
   - Это мой дом. Я оплатил аренду, - упрямо повторил  Стеттон,  но  уже
почувствовал, что, упорствуя, он каким-то образом оказался не прав.
   - Меня это больше не интересует, - холодно сказала Алина. - Я  завтра
уезжаю.
   - Уезжаете?! Но почему... Вы не можете!
   - Ошибаетесь; чего я  не  могу,  так  это  оставаться  здесь  и  быть
оскорбляемой вами.
   - Тьфу, пропасть, но что мне было делать?! Когда я увидел...
   - Вы ничего не увидели.
   Это  все,  что  она  сказала.  А  поскольку  Алина  твердо  держалась
намерения завтра же уехать, Стеттону ничего не оставалось, как  отчаянно
каяться в своих ошибках и молить о прощении.
   Он предоставит ей полную  свободу;  он  никогда  больше  не  допустит
никакого диктата по отношении к ней; он сколько ей  угодно  будет  ждать
ее. Алина заколебалась; он упал на колени и умолял ее не покидать его.
   - Вы говорили, что любите меня! - вскричал он.
   - Да, это так, Стеттон. И  вы  это  знаете.  -  Она  добавила  толику
нежности в свой тон.
   Он обвил ее руками и вскричал:
   - Вы не стали бы сердиться на меня, если бы знали, как я  люблю  вас!
Эти препятствия сводят меня с ума.
   Постоянное ожидание невыносимо!
   Он был совершенно сражен. Она  позволила  снова  обнять  себя,  потом
мягко высвободилась и сказала, что должна удалиться...
   - Что же касается генерала Нирзанна, то выбросите его  из  головы,  -
сказала она. - Он - старый идиот, и я немедленно откажусь от  него,  как
только он перестанет быть нам полезен;  я  никогда  не  дам  вам  повода
ревновать к нему.
   И с этим обещанием, все еще звучавшим в его ушах, и с  поцелуем,  все
еще ощущавшимся на его губах, он отправился обратно в отель.
 
Глава 7 
ПРЕДАННОСТЬ ДВОИХ 
 
   Никто не станет отрицать - у мистера Ричарда Стеттона было достаточно
причин нервничать, и  следовательно,  не  стоит  завидовать  той  удаче,
которая посетила его на следующее после  описанных  в  предыдущей  главе
событий утро.
   Удача прибыла с утренней почтой и имела вид  чека  на  пятьсот  тысяч
франков от его отца из Нью-Йорка.
   Кажется, дела пошли на  лад,  и  Стеттон-старший  желал  своему  сыну
Ричарду ничего не пропустить. Он писал:
   "Примерно через год я буду готов уйти в отставку, и тогда ты  сможешь
осесть здесь до конца своей жизни.
   Хорошо проводи время; ты достаточно взрослый,  чтобы  самому  о  себе
позаботиться".
   - Хорош, - сказал Стеттон-младший, любовно разглядывая чек.
   Неприятная сцена накануне вечером не ослабила его нетерпения, но  еще
усилила  безумное  влечение  к  мадемуазель  Солини  и,  что  любопытно,
укрепила его доверие к ней. Он был теперь далек от того, чтобы ревновать
к генералу, он смеялся над ним.
   - Алина хорошо его обрабатывает, - сказал он вслух,  занимаясь  своим
туалетом. - Ну что ж! Представляю, как  он  удивится,  когда  мы  с  ней
вместе уедем отсюда.
   После завтрака он вышел на улицу, пересек Уолдерин-Плейс  и  стал  не
спеша фланировать мимо магазинов на другой стороне. Было около  полудня;
по тротуарам прогуливались разодетые женщины, куда-то спешили мужчины.
   Стеттон   остановился   перед   ювелирным   магазином   и    принялся
рассматривать безделушки, выставленные в витрине. Его  взгляд  привлекло
жемчужное ожерелье, уложенное на черном бархате коробки.
   - Довольно хорошенькое, - пробормотал молодой  человек,  напуская  на
себя вид знатока, - вполне элегантное.
   Он представил себе, как хорошо перлы будут  выглядеть  на  белой  шее
Алины, он рисовал себе ее восхищение и удивленную благодарность за такой
подарок; и еще он думал о чеке, спрятанном в его нагрудном кармане.
   Он вошел в магазин и спросил о стоимости ожерелья.
   Продавец сообщил ему, что оно стоит семьдесят пять тысяч франков.
   - Смешно!  -  сказал  Стеттон  (это  было  придумано  заранее).  -  У
Лампарди, в Париже,  я  покупал  точно  такое  же  -  только  жемчужины,
кажется, были немного крупнее - за сорок тысяч.
   Продавец в ужасе воздел руки.
   - Сорок тысяч! Невозможно! - воскликнул он. - Это ожерелье  стоит  по
крайней мере втрое дороже против того. Но  подождите,  месье,  я  позову
хозяина.
   Когда  появился  хозяин,  Стеттон  снова  выразил  свое  изумление  и
негодование, что за такую пустячную  безделушку  требуют  такую  нелепую
цену.
   Хозяин, вертясь и подпрыгивая от волнения, уговаривал себя  сохранять
спокойствие, что тоже было частью игры.
   Они сошлись на  шестидесяти  тысячах  франков.  Стеттон  распорядился
доставить ожерелье к нему в отель  во  второй  половине  дня  и  покинул
магазин, чувствуя себя утомленным.
   "Тьфу, пропасть, нужно было спустить до пятидесяти тысяч, - сказал он
про себя. - Этот человечек - продувная бестия".
   Вечером после обеда он прогулялся по Аллее до  дома  номер  341,  где
нашел Алину и Виви одних - факт, добавивший ему  хорошего  настроения  и
умиротворивший его сердце.  Виви  задержалась  только  для  того,  чтобы
поприветствовать гостя, а потом поднялась наверх.
   Стеттон, оказавшись наедине с мадемуазель Солини, был немного смущен.
Интересно, размышлял он, совсем ли она простила его за то,  как  он  вел
себя вчера вечером? Они сидели  в  библиотеке  перед  горевшим  камином;
Стеттон завладел тем креслом,  в  котором  накануне  обнаружил  генерала
Нирзанна.
   - Мы сегодня не видели вас на прогулке, - сказала Алина.
   - Да, я писал письма в отеле, - ответил  Стеттон.  И  после  короткой
паузы продолжил:
   - Кроме того, у меня было небольшое дело к моему банкиру.  В  Маризи,
должно быть, нехватка денег. Парень чуть не на шею мне бросился, когда я
объявил о своем намерении внести на счет полмиллиона франков.
   Алина пристально смотрела на него:
   - Но это - большие деньги.
   - Для кого-нибудь может быть, но не  для  меня,  -  напыщенно  заявил
молодой человек. - Я, скорее всего, спущу их за  пару  месяцев.  Кстати,
часть из них я уже спустил на маленький сюрприз для вас.
   - Сюрприз для меня?
   - Да, - Стеттон поднялся и взял со стола небольшой  сверток,  который
сам положил туда, когда вошел, - маленькое подношение, -  продолжал  он,
срывая упаковку, - не знаю, понравится ли вам.
   Он нажал на пружинку, открыв взорам жемчужное  ожерелье,  и  протянул
коробочку Алине.
   Она испустила короткий вздох с восклицанием удивленного  восторга  и,
взяв ожерелье с бархатной подушечки, приложила его к шее.
   - Ох! - восхищенно вскричала она, не в силах сказать что-нибудь  еще.
Потом обвила руками шею Стеттона и прижалась губами к его губам. -  Вот!
- прошептала она прямо ему в ухо. -  Я  так  много  задолжала  вам,  что
должна начать возмещать долги немедленно.
   Никогда она не была так мила с ним, как в этот вечер.
   Она позволила держать ее в объятиях столько, сколько он  того  хотел,
он даже получил поцелуй, но ему все же пришлось попросить об  этом.  Она
выразила надежду, что они могли бы скоро пожениться и покинуть Маризи...
очень скоро.
   От этой новой нежности Стеттон  совсем  ошалел  и  с  большим  трудом
оторвался от нее, а когда выходил на улицу, то не сошел, а  спрыгнул  со
ступенек крыльца.
   Несколько  дней  спустя  Алина  проинформировала  его,  что   ее   не
интересуют больше никакие  драгоценности.  Она  сказала,  что  опасается
держать их в своем доме, иными словами, подобные  подарки  были  ей  без
надобности.
   Однако, тут же добавила Алина, ей так полюбилось  ожерелье,  что  она
ничего не может с собой  поделать,  -  оно  вдвойне  дорого  ей  по  той
причине,  что  Стеттон  вручил   его   собственноручно.   Однако,   зная
королевскую щедрость Стеттона, хотела  предупредить  еще  один  подобный
подарок.
   - Тьфу, пропасть, вы не можете отказаться принимать  мои  подарки!  -
возмутился  Стеттон,  чей  слух  резанула  эта  фраза.   -   Королевская
щедрость...
   Дискуссия кончилась тем, что тремя днями позже  ей  пришлось  принять
подарок в виде ста тысяч франков.
   Бедный парень был  действительно  доведен  до  того,  что  принес  их
наличными и сунул ей в руки.
   Когда он, покинув ее дом, вышел на улицу, его охватило  чувство,  что
он свалял дурака, но воспоминания об ее нежности  и  доказательствах  ее
любви вернули его в  неисследованные  глубины  собственного  мозга  -  в
данном случае в область весьма значительную.
   Он достиг Уоддерин-Плейс, направился к восточной ее стороне и вошел в
двери дома номер 18. Это была одна из старинных, резиденций, оставленных
ее обитателями, переехавшими на Аллею. Сейчас особняк  был  разделен  на
апартаменты, сдававшиеся холостякам.
   Стеттон легко взлетел по лестнице и постучал в дверь в конце длинного
узкого холла. Голос ответил:
   - Войдите.
   Он вошел.  Комната  тонула  в  табачном  дыму,  крепко  пахло  пивом.
Фредерик Науманн поднялся со своего места в большом мягком кресле у окна
и простер руки к гостю. Стеттон неодобрительно фыркнул.
   - Ну и ну! Запах тут у тебя стоит  такой,  будто  это  пивная,  а  не
аристократические апартаменты молодого  перспективного  дипломата.  Бога
ради, открой окно.
   - Ничем не могу помочь, - бодро сказал Науманн. -  Это  -  подходящая
для меня атмосфера. Я предаюсь глубоким размышлениям и получаю от  этого
удовольствие.
   Стеттон схватил книгу, которую приятель отложил  при  его  появлении.
Оказалось, что это - "Милый друг".
   - Очень содержательное чтение, - весьма саркастически заметил  он.  -
Ты просто-напросто безнравственный и патологический раб  плоти  -  твоей
собственной плоти, разумеется.  Какого  лешего  ты,  хотя  бы  время  от
времени, не показываешься на людях?
   - Я занят, - заявил Науманн, - очень занят.
   - Ну еще бы. Судя по тому делу, за каким я тебя только что застал.  В
Маризи уже все решили, что ты умер. Выйди, погляди на солнышко!
   В конце  концов  он  почти  силой  вытащил  Науманна  на  улицу.  Они
прогуливались около часа, потом направились в отель Стеттона обедать.
   Науманн все еще ворчал на то, что его вытащили  в  мир,  который  его
больше не интересует,  что  целых  полдня  прошли  впустую,  и  грозился
обрушить страшную месть на голову Стеттона. Почему не п