- Ну, режиссерский норов показал, и будя! - прервал идиотский монолог
оператор. - Я так понимаю, что с творческими  вопросами  покончено?  Тогда
давайте чай пить. Чаю хочешь, Витя?
     - Твоего - хочу, - ответил Виктор.
     Оператор понимал себя великим докой по заварке чая,  и  действительно
был им.  Он  приступил  к  священнодействию.  Все  свои  многочисленные  -
индийский, цейлонский, китайский, краснодарский, черт-те какой чаи,  ведро
с родниковой, каждодневно обновляемой  водой,  электрический  чайник,  два
заварных он хранил в режиссерских апартаментах, потому что  в  его  люксе,
выбитом у администрации в связи с необходимостью надежно хранить пленку (в
холодильнике) и камеру  (в  спальне  на  отдельной  кровати)  на  законных
основаниях толклись безответственные ассистенты,  которые  по  легкомыслию
могли  использовать  все  эти  предметы  варварски  и  не  по  назначению.
Счифирить, допустим.
     Оператор кипятил,  смешивал,  засыпал,  заливал,  накрывал,  доливал,
ждал. Виктор и Андрей сидели, как в театре.
     - Чашки готовьте! -  приказал  оператор.  Виктор  и  Андрей  послушно
перенесли из буфета на столик замечательные казенные чашки.
     Маэстро разлил по чашкам золотисто-темный и тем не менее замечательно
прозрачный чай. Попаузили,  чтобы  пить  слегка  остывший,  чтобы  ощущать
глоток,  чтобы  полностью  почувствовать  букет.  Откусили  по  маленькому
кусочку сахарка (только вприкуску!) и сделали по первому затяжному глотку.
     - Каков? - горделиво осведомился оператор.
     - Ты - бог, Володя, - оценил сотворенное чудо Виктор.
     И замолчали, чтобы всеобъемлюще ловить кайф.  В  молчании  прикончили
первый налив, без перерыва второй.
     В башке разошлись облака  и  выглянуло  солнышко.  Пришла  ясность  в
понимании  смысла  жизни.  Мир  стал  объемным  и  восхитительным.  Виктор
откинулся, разбросал руки по спинке дивана и вдруг вспомнил:
     - Володя, ты, когда на эту дурацкую подсечку в дырку смотрел,  ничего
такого не заметил?
     - Да вроде ничего. Правда, я его с крана  сразу  же  довольно  крупно
взял и так вел до конца. Ты комбинаторов порасспрошай, если надо, они  для
режиссерской понтяры общак в рапиде снимали, может, что и заметили.
     - А что надо было замечать? - спросил Андрей.
     - Все надо замечать,  -  наставительно  заметил  Виктор.  Следуя  его
совету, режиссер решил узнать, который час, глянул на часы и ахнул:
     - Футбол же начался, пацаны!
     Включили  телевизор.  Бодались  "Спартак"  и  "Торпедо".  Как  только
включили, "Спартак" чистенько положил первый гол,  и  тайм  завершился.  В
начале второго отбывающий во Францию Федя Черенков  преподнес  болельщикам
прощальный подарок: элегантно сделал два-ноль. Так и закончилось.
     Потом была программа "Время",  затем  покатилось  "Пятое  колесо",  а
завершило все ТСН.
     - Все. Пора собираться. - Оператор Володя выключил телевизор,  встал,
зевнул и признался. - Неохота, братцы!
     Братцы понимали его, но работа есть работа. Расползлись.
     Уже закутавшийся в запасное одеяло, Серега и спал и не спал - лежал с
прикрытыми глазами. При появлении Виктора открыл их.
     - Ты что не спишь? - спросил  Виктор,  натягивая  свитер.  На  болоте
ночью не Сочи, и он решил экипироваться, как следует.
     - Боюсь, - признался Сергей, и, не  дав  Виктору  возможности  задать
вопрос о том, чего он боится, быстро продолжил: -  И  спать  боюсь,  и  не
спать боюсь.
     - А все-таки спи. Я на съемку поеду, а ты запрись  и  спи,  -  шнуруя
высокие кроссовки, сказал Виктор. Серега, не  вылезая  из  одеяла,  сел  в
кровати.
     - Я с тобой поеду.
     - Мест нет. Автобус на болото не пойдет. Актеры с нами в  легковушке,
ассистенты и осветители по спецмашинам, - обрисовал обстановку Виктор,  и,
прихватив из шкафа  куртку,  пошел  в  гостиную.  Сбросив  одеяло,  Серега
поплелся за ним, на ходу сообщив:
     - Меня лихтвагенщик возьмет.
     Виктор наконец рассмотрел его. Колотун, колотун  бил  Серегу.  Голова
пряталась в плечах, губы дрожали, руки ходили. Холодно, холодно,  холодно.
По монологу Нины Заречной из "Чайки". Виктор вздохнул, извлек из  тумбочки
знакомую бутылку (в ней болтался остаток - граммов сто), стакан, вылил  из
бутылки в стакан остаток, протянул стакан и яблоко Сереге.
     - Ну, спасибо, Витек, ну, спасибо. - Серега  взял  стакан,  подождал,
чтобы хоть немного унялась рука, залпом выпил, и, надкусив яблоко,  замер.
Жевать не было сил, сок сосал.
     - Сейчас колотун уйдет, и заснешь, - сказал Виктор.
     - От мыслей я, Витек, спать не могу. Думаю все, думаю и додумался  до
страшного. - Серега сделал паузу и вдруг зашипел яростно. -  Эти  мерзавцы
всех, кто у них служил, убирают!
     - Какие мерзавцы, Серега? - тихо и осторожно поинтересовался Виктор.
     Серега опомнился. Подбросил яблоко, поймал. Руки уже не дрожали.
     - Какие мерзавцы? - снова спросил Виктор.
     - Я тебе добра желаю, Витя. - Серега опять  надкусил  яблоко,  но  на
этот раз стал жевать. Жуя, продолжал свою мысль, - Чем дальше ты  от  этих
дел, тем тебе лучше. Так что разбираться с ними мне придется самому.
     Без стука влетел в номер режиссер и закричал:
     - Я тебя в машине жду, а ты тут ля-ля-ля!
     - Привет, - сказал Серега, еще раз надкусил яблоко и удалился.
     Виктор посмотрел ему вслед и сказал раздраженно:
     - Насколько я понимаю, без тебя снимать не начнут.
     До Заповедника, в котором отыскали подходящее болото, было километров
сорок плохой дороги, почти  час  езды,  без  разговоров  не  обойтись.  Но
поначалу  молчали.  Первым,  обуреваемый  недобрыми   предчувствиями,   не
выдержал нервический поручик, сидевший ошуе от Виктора:
     - Я бы хотел уточнить некоторые детали съемки, Андрей  Георгиевич,  -
приступил он мягко к щекотливой беседе. Режиссер, не  оборачиваясь  (сидел
на переднем сиденьи "Волги" рядом с шофером), холодно разрешил:
     - Уточняй.
     - Как бы это лучше сформулировать... - промямлил поручик,  и  замолк,
мысленно готовя приемлемое выражение для отказа лезть в топь.  За  него  с
рабоче-крестьянской  простотой  сформулировал  комиссар,  находившийся  от
Виктора одеснуе:
     - Он в болото лезть боится, Андрей Георгиевич!
     - Саша правильно сформулировал, Юрий? -  строго  спросил  у  поручика
режиссер.
     - Ну, не то, чтобы  боюсь,  но,  в  общем,  не  хочу,  -  в  отчаяньи
признался поручик.
     -  А  хорошие  кооперативные  бабки  получать  хочешь?  -   вкрадчиво
поинтересовался Андрей. -  А  на  премьерах  перед  девочками  красоваться
хочешь? Ты договор подписывал, не заглядывал в него,  что  ли?  Захочу  я,
Юра, ты у меня козлом прыгать будешь,  соловьем  петь,  а,  если  надо,  и
дерьмо есть. Я понятно излагаю?
     - Я могу вернуть ваши копейки! - взвился поручик.
     - Не мне, а государству,  и  не  гонорар  свой  вшивый,  а  затратную
неустойку.
     Замолчали. Виктор, кряхтя, пошевелился - тесновато ему было  при  его
габаритах меж актерами - и подбил итог:
     - А что? Мило побеседовали.
     Путем долгих и сложных интриг администрация  добилась  разрешения  на
въезд  на  территорию  заповедника.  Ведя  караван  спецмашин  за   собой,
режиссерская "Волга", разрывая светом фар рассветную серость,  заколдыбала
по проселочной колее. Вот она, последняя поляна. Дальше  были  непролазные
дебри.  "Волга"  остановилась.  Режиссер  обернулся  к  заднему   сиденью,
улыбнулся:
     - Ну, готовься, Юрок!
     Потянулись  на  поляну  спецмашины,  останавливаясь  по  очереди.   С
гоготом, криками повылезали члены съемочной группы. Столпились в  ожидании
режиссерских распоряжений. Приняв сей парад, режиссер склонился,  выдернул
из травы ледникового происхождения булыгу  килограмма  на  три,  осторожно
подкинул ее двумя руками, удовлетворился весом, и, вновь  окинув  взглядом
свой отряд, вопросом отдал приказание:
     - Ну, тронулись, бойцы?
     И Иваном Сусаниным повел отряд к болотам. За  ним  обреченно  побрели
два ляха -  поручик  и  комиссар,  уже  одетые  и  загримированные.  Бойко
посвистывая, энергично шагал оператор, рядом с ним тяжело  ступал  Виктор,
остальные, особо не торопясь, растянулись цепочкой метров  на  сто.  Минут
через пять тропка,  которой  они  шли,  вильнула  и  полого  спустилась  к
симпатичной лужайке. Перед лужайкой режиссер  остановился,  ожидая,  когда
все подтянутся. Подтянулись.
     - Ну-с,  приступим,  -  сказал  режиссер  и  глянул  на  часы.  -  На
подготовку у нас час.
     - А где топь? - нежным голосом осведомился поручик.
     - Топь-то? - переспросил режиссер. - Вот она.
     И швырнул принесенный с собой булыжник на лужайку. Булыжник  упал  на
псевдотраву и плавно погрузился в нее, мигом исчез, оставив на поверхности
лишь зеленовато-желтоватое небольшое пятно. Не дав поручику  отреагировать
на сей эксперимент, режиссер громко позвал:
     - Костюмер!
     - Я здесь, Андрей  Георгиевич!  -  с  готовностью  отозвалась  бойкая
тетка.
     - Дубль-костюм у нас имеется?
     - Две смены! - с гордостью сообщила тетка. Костюмы висели  у  нее  на
руке.
     - Может, порепетируем? - задумчиво поразмышлял вслух  режиссер.  -  А
потом жестко - два дубля и все. Как ты, Володя?
     Оператор выплюнул веточку, которую жевал, и вяло согласился:
     - Можно.
     Режиссер внимательно осмотрел поручика. Но не в лицо смотрел он -  на
гимнастерку с погонами, на штанцы с лампасами. Потом потрогал себя за нос.
Сомневался, видимо, в чем-то. Вновь обратился к оператору:
     - А, может, запасной вариант, Володя? Боюсь, как бы  наш  героический
белый офицер от страха в обморок бы не хлопнулся. А ему еще и играть надо.
     - Запасной, так запасной, - индифферентно согласился оператор.
     Метрах в двухстах - от топи чуть  вверх  -  была  превосходная  лужа,
окруженная невысоким кустарником. Рядом с  лужей  остановились  во  второй
раз.
     Садист, как всякий представитель  его  профессии,  режиссер,  получив
удовольствие от малого спектакля, сымпровизированного им, приступил к делу
энергично. Ассистенты притащили  камеру,  осветители  подтянули  кабель  и
установили приборы, а режиссер уже репетировал. После  того,  как  в  лужу
слазил второй режиссер в резиновых охотничьих сапогах и брезентовой  робе,
поручик, убедившись в полной безопасности подобного купанья, ухался в воду
с бесшабашной готовностью. Порепетировали.
     Вдалеке мощно зашумел  лихтваген.  Зажглись  диги.  Под  операторские
"выше!", "правее!", "прижми книзу!" осветители поправили свет. Оператор  с
достоинством доложил:
     - Я готов!
     - Внимание! Мотор! - закричал режиссер.
     - Есть, - подтвердил включение звукооператор.
     Выскочила к камере помреж, хлопнула хлопушкой, протараторила:
     - Кадр триста одиннадцатый, дубль первый!
     Тихо стало на съемочной площадке, совсем тихо. Поручик по горло сидел
в луже, изображая погружение в топь. Подбежал  комиссар,  ухватился  левой
рукой  за  куст,  правую  же  протянул  поручику  и  только   приготовился
произнести положенный по сценарию  текст,  как,  глуша  лихтвагенный  шум,
разорвал тишину бешеный и безнадежный крик:
     - А-а-а-а-а!
     Невдалеке. Метрах в двухстах. Там, у топи. Или в топи. И снова:
     - А-а-а-а!!
     И тишина.
     - Стоп, - хрипло скомандовал режиссер. Не надо было командовать:  все
уже остановились.
     - Что это? - с визгом спросил из лужи поручик.
     Первым рванулся с места Виктор. За ним - режиссер и оператор. А потом
побежали все. Бежать было недолго - двести метров всего до болота.
     На  поверхности  лжелужайки  чуть  колебалось  зелено-желтое   пятно.
Побольше, чем от булыжника. Стояли, тяжко дыша, смотрели на пятно.
     - Всем разбиться по группам!  -  истерически  приказал  режиссер.  И,
вспоминая,   перечислял:   -   Режиссерская!   Операторская!    Звуковики!
Осветители! Костюмеры! Администрация!
     Люди сбивались в кучки, ничего  не  понимая,  и,  не  решаясь  громко
говорить, шептались  о  том,  что  вроде  бы  все  на  месте.  Заместитель
директора, отвечающий за площадку, с деловым  видом  обошел  все  кучки  и
доложил:
     - Все в наличии, Андрей Георгиевич!
     Никто  не  слышал,  когда  вырубился  лихтваген,  и  поэтому  явление
лихтвагенщика было для всех полной неожиданностью. Громко топая кирзачами,
он подошел к заместителю директора, и,  недоуменно  оглядываясь,  спросил,
как всем показалось, противоестественно громко:
     - Чего это у вас тут?
     Виктор все понял. Кинулся к лихтвагенщику, за плечо развернул к себе:
     - Где Серега?
     - Как где? К вам сюда на съемку пошел.
     - Когда?!! - заорал Виктор.
     - Ну, минут десять как...
     - Он трезвый был? - Виктор допрашивал, а  все  с  ужасом  ждали,  чем
кончится этот допрос.
     - Да вроде да. Разговаривал нормально...
     - Но он пил?!
     - Выпил самую малость, - лихтвагенщик большим и указательным пальцами
отмерил дозу по воображаемой бутылке и для убедительности добавил: - Грамм
двести...
     - Ты зачем ему водки дал?
     - А как не дать? Я же с прошлой недели ему пол-литра должен был.
     Теперь и все поняли все. К Виктору подошел режиссер и,  морщась,  как
от зубной боли, спросил:
     - Зачем же он на съемку поехал? Он ведь не занят в этой сцене.
     - В гостинице не хотел оставаться, - пояснил Виктор и  сильно  ударил
себя кулаком по лбу. - Мне бы, дураку, не отпускать его от себя!
     Режиссер пальцем поманил к себе заместителя директора,  а  когда  тот
приблизился, тем же пальцем указал на лихтвагенщика и сухо распорядился:
     - Немедленно отправьте его в Москву.
     - За что?! - искренне изумился лихтвагенщик.
     Режиссер не ответил: он уже шел к топи. Подошел, посмотрел  на  почти
затянувшееся пятно и стащил с башки пижонскую каскетку.


     Днем вместе с водолазами Виктор вернулся к топи. Он сидел на  твердой
земле, а водолазы по очереди с  отвращением  кувыркались  в  густой  жиже.
Кувыркались до вечера, но тела не нашли. Да и делали они эту  работу  лишь
для порядка: в топи не тонут, топь засасывает в неопределимость  без  дна.
Не вода.
     Зашабашили. По просьбе Виктора постановщик на базе соорудил временный
памятник - деревянный клин с фанеркой. С  помощью  водолазов  Виктор  вбил
клин в твердую землю.
     "Здесь  19  июля  1990  года  погиб  артист  трюковых  съемок  Сергей
Владимирович Воропаев" - записано было на фанерке.
     Тем же вечером Виктор уехал в Москву.


     В экспедицию Виктор выбрался для того, чтобы отрубиться от московской
суеты,  отдохнуть,  водочки  попить  без  забот.  Потому  и  не  на  своем
автомобиле в научный городок заявился. Ничего себе отдохнул.
     До Серпухова его доставили на режиссерской машине, чтобы в Москву  на
электричке ехал: дирекция бензин экономила.
     Хорошо хоть, что по позднему делу  народу  мало.  Придирчиво  выбирал
вагон, купе. Устроился у окна.  Поезд  тронулся.  Побежало  мимо  и  назад
безобразие   обновленного   социализма:   кривые    черномазые    домишки,
разбросанные шпалы, помойные кучи, обломки железобетона...
     Заверещала отодвигаемая дверь, и в вагон вошел лихтвагенщик. Господи,
только бы не заметил! Нет, заметил, и без колебаний направился к  Виктору.
Сел напротив, вздохнул, погоревал вслух, как положено:
     - Эх, Серега, Серега...
     Деваться некуда, разговаривать надо. Виктор спросил для порядка:
     - Вы же с утра в Серпухов уехали. Почему же в Москву так поздно?
     - У меня свояк в Серпухове живет, - объяснил  лихтвагенщик.  Судя  по
исходившему от него аромату, встреча со свояком прошла на должном  уровне.
Лихтвагенщик  почесал  толстым  сломанным  ногтем  щеку  и  задал  вопрос,
мучивший его, наверное, еще с утра. - Вот вы,  товарищ  сценарист,  можете
мне сказать, за что меня так?
     - Наверное, за то, что Сергея водкой угостили.
     - Но я-то трезвый был! - азартно возразил лихтвагенщик, но, вспомнив,
что надо удручаться в связи со смертью, повторил заклинание: - Эх, Серега,
Серега!
     - О чем вы с ним, когда на съемку ехали, разговаривали? -  неожиданно
для себя спросил Виктор.
     - Мы-то?  Беседы  беседовали,  -  лихтвагенщик  покряхтел,  вспоминая
беседы. Вспомнил. - Он меня все про ту подсечку расспрашивал.
     - Что же вы могли ему сказать? Лихтвагена-то на той съемке не было?
     - Лихтвагена не было, а я был. Водителя на камервагене подменял.
     - Конкретно чем интересовался Сергей?
     - Ну, как конкретно? Спрашивал, на каком месте паренек коня валил...
     - Где же он, по-вашему, валил коня, паренек этот?
     - Так метров двадцать не дошел до вспаханной полосы, когда  ему  было
падать положено. Я и Сереге доложил об этом.
     - И что Серега?
     - А что Серега, а что Серега?  Разволновался  сильно,  бормотал  все:
"Кто же его предупредил, кто же его предупредил?"
     - Интересное кино, - высказался Виктор. - Интересное кино...
     Хоть возвращайся. Ах, как надо потрясти полкаша и мальчишку!
     Лихтвагенщик вдруг хихикнул:
     - Меня режиссер прогнал, а их, трюкачей этих, полковника и  паренька,
директор шуранул, - лихтвагенщик неумело изобразил  директорский  крик:  -
"Чтоб ноги вашей не было! Мне, дураку, наука - не  гонись  за  дешевизной!
Лучше бы я Петьку Никифорова позвал, он хоть и  дерет  безбожно,  но  дело
делает!" - И уже своим голосом: - Загнал их с конями в скотовозку и будьте
здоровы, граждане хорошие.
     - Интересное кино... - еще раз высказался Виктор. Теперь можно  и  не
возвращаться. Если искать концы, то только в Москве.
     - Полтора часа еще ехать, -  сказал  лихтвагенщик  и  зевнул  во  всю
пасть, опять сильно ароматизировав атмосферу.  Видно,  притомился,  потому
что прикрыл глаза и привалился  виском  к  оконной  раме.  С  залихватским
перебором стучали колеса электрички, убаюкивая лихтвагенщика. Он и заснул.
     Виктор дождался, когда лихтвагенщиков сон стал необратим, поднялся со
скамейки,  достал  с  полки  сумку  и  вышел  в  тамбур,  прокуренный   до
ядовитости. Постоял, покурил, посмотрел  через  грязное  до  невозможности
оконце на мелькавшие в сумерках серые березы, а потом направился в  другой
вагон.
     Доехал до Каланчевки, так ему сподручней было.
     Виктор как два года, был в разводе. Шикарную кооперативную квартиру в
Гагаринском переулке, ныне  имени  Рылеева  улица,  мирно  разменяли.  Ему
досталась однокомнатная квартира в облезло-белом двенадцатиэтажном  бараке
на улице Васнецова.
     Вроде рядом, а неудобно. На трамвае доехал до олимпийского комплекса,
а от него по Мещанской потопал пешочком.
     Не любил  он  возвращаться  в  холостяцкий  свой  дом  после  долгого
отсутствия.
     Стул  из-за  письменного  стола  выдвинут,  на  стуле  отвратительные
домашние портки, шлепанец почему-то посреди  комнаты.  Быстренько  включил
нижний свет - настольную лампу, торшер, бра - и выключил  верхний.  Желтее
стало, уютней.
     Зато на кухне - шик и блеск - за этим он следил  параноически.  Самой
страшной поговоркой для него была "Где  жрут,  там  и...".  Только  открыл
холодильник, чтобы посмотреть, есть ли чего пожрать, как зазвонил телефон.
Звонил худрук студии, где снималась картина, приятель:
     - Как это все произошло, Витя?
     - Можешь ты понять, что я только вошел в дом? - заорал Виктор.
     - Ну ладно, завтра поговорим, - смирился худрук и повесил трубку.
     Поев, Виктор разобрал тахту, разделся, лег и стал думать над  тем,  о
чем спросил худрук. Как это все произошло.


     Ветер покачивал верхушки столетних деревьев,  и  от  этого  солнечные
лучи, пробивавшиеся сквозь двигающуюся листву, падали на землю, как  струи
дождя, то спокойно, то порывами, аритмично, непредсказуемо, весело.
     По ухоженной аллее  в  обе  стороны  вышагивали,  блестя  вычищенными
боками, сытые лошадки, неся на себе всадников  в  цилиндрах,  в  камзолах,
бриджах, в хорошо надраенных сапогах для верховой езды.