овенье тому назад сидел, обрушилось  тяжелое
металлическое нечто.
     Тишина ворвалась  в  павильон,  тишина.  Съемочная  группа  с  ужасом
смотрела на Виктора.
     - "Двойка" с лесов сорвалась, - негромко догадался оператор и рявкнул
вдруг: - Бригадир!
     К нему подбежал бригадир осветителей с  перекошенным  лицом,  с  ходу
залопотал:
     - Сам не понимаю как, Петрович, сам не понимаю как...
     - Господи, господи!  -  шумно  дыша  возгласил  режиссер,  подошел  к
Виктору, обнял за плечи. - Ты в рубашке родился, Витя. Иди отсюда,  уезжай
домой, успокойся.
     - Что такое "двойка"? - поинтересовался было Виктор.
     - Осветительный прибор. К лесам на кронштейне  крепится,  -  объяснил
Андрей. - Ты иди, иди, Витя, отряхнись  от  этого  ужаса,  а  я  уж  здесь
разберусь со всеми!
     Как он при таком желании от страха не  замочил  портки,  одному  богу
известно. Излившись в загаженном павильонном сортире, он спустился на этаж
и пошел к выходу, к машине, домой. Проходя мимо фотоцеха, глянул на  часы.
Час прошел,  всего  только  час.  Виктор  вспомнил  петино  приглашение  и
завернул в лабиринт. За дверью кабины  гудели  голоса.  Там  шел  процесс.
Непроизводственный. Другой. Соответствующий.
     - Стакан. Полный, - попросил Виктор.
     Ему налили. Он выпил и молча  удалился  под  непонимающими  взглядами
теплой и разговорчивой компании, устроившейся здесь надолго.
     Ехал  осторожно:  береженого  бог  бережет,  который  сберег  Виктора
сегодня уже один  раз.  Осторожно,  но  не  таясь  от  него,  ехал  следом
"Запорожец".
     Приехали. Виктор вышел из машины,  проверил  дверцы  и  направился  к
подъезду. Водила из "Запорожца" наблюдал за ним.
     Виктор разложил фотографии на столе.  Бессмысленно  многозначительная
харя кавказца Удоева, псевдоинтеллектуальное личико новоявленного нарцисса
Димочки.   Беспечная   в   своем   идиотизме   мордашка   Ларисы.   Наглые
камуфлированные  спины.  И  эти  гниды  хотят  сделать  из  него,  Виктора
Кузьминского, тряпку, о которую они будут вытирать ноги.
     - Ну, суки, я вас достану! - неожиданно  для  себя  вслух  высказался
Виктор и трахнул кулаком по столу. И сейчас же, как бы в  ответ,  зазвенел
телефон.
     - Я соскучилась по тебе, Витя, - призналась Лариса в трубке.
     Ах ты, моя пупочка, ах ты, моя милая, ах ты, моя шустрая!
     - Да и я тоскую прямо уж не знаю как!
     - Тогда я приеду? - предложила себя Лариса.
     - Жду, жду, изнывая от страсти! - согласился он. - Когда будешь?
     - Ну, минут через сорок, через час...
     Так, часок в его распоряжении имеется. Кое-что  надо  сделать  до  ее
прихода.
     Виктор в один конверт вложил Димин бумажник и заклеил его, а в другой
собрал по одному экземпляру каждой фотографии и,  захватив  оба  конверта,
вышел из квартиры. Спустился на два этажа во  время:  Анна  Сергеевна  уже
закрывала дверь, собираясь во второй - послеобеденный поход по магазинам.
     - Анна Сергеевна, у меня к вам просьба... - подхалимно начал Виктор.
     - Ну? - потребовала конкретности Анна Сергеевна.
     - Ко мне сейчас придут. Я не могу отлучиться, а тут в нашем  подъезде
бумажник с документами нашел, наверное, карманники  подкинули.  Вы  бы  не
могли пакет с этим бумажником в  почтовый  ящик  бросить?  А  то  человек,
которого обчистили, небось волнуется из-за документов.
     - Давай, - сказала Анна Сергеевна.
     - И еще одна просьба, - продолжал заискивать Виктор, показывая второй
конверт. - А вот  здесь  фотографии,  которые  моя  гостья  ни  при  каких
обстоятельствах не должна видеть. Вы бы не могли их спрятать у себя?
     - Держи, - Анна Сергеевна передала Виктору хозяйственную сумку, взяла
второй конверт, открыла дверь, зашла в квартиру, вернулась через минуту  и
доложила:
     - Спрятала.
     - Хотите мою невесту  посмотреть?  -  предложил  награду  за  хлопоты
Виктор.
     - Когда? - оживилась Анна Сергеевна.
     - Ну, через часок-полтора.
     - Как раз успею в молочном постоять, - обрадовалась она и подмигнула:
- Бабенка-то ничего?
     - Вот посмотрите и решите.
     Бабенка  все-таки  ничего.  А   такая,   как   сейчас   -   тщательно
подкрашенная, хорошо одетая, нацеленная  на  определенное  дело  -  просто
красотка. Лариса стояла в дверях  его  квартиры  и  дарила  ему  обещающую
улыбку.
     - Хороша, - признал Виктор.
     Лариса потрепала его по щеке, прошла  в  комнату,  кинула  сумочку  в
кресло и, раскинув руки, упала на тахту.
     - Сразу и начинаем? - деловито осведомился Виктор.  Лариса,  прищурив
один глаз, другим презрительно посмотрела на него.
     - Дурак. Просто я устала зверски.
     - В театре киноактера с товарками языком трепать? - захотел  уточнить
причину усталости Виктор.
     - От этого тоже, - миролюбиво согласилась она. - Пожрать дашь?
     - И выпить, - дополнительно пообещал он, и они направились на кухню.
     Следуя  вековым  традициям,  Лариса  свято  придерживалась   древнего
актерского правила: жри, что дают, пей, что поднесут. Вино, коньяк, водка,
самогон - всему рада артистическая душа, все потребляется с  удовольствием
и большими дозами. Так что лишняя бутылочка из Козицкого пригодилась.
     Только  выпили  по  второй,  как  в  дверь  позвонили.  Виктор  пошел
открывать Анне Сергеевне.
     - Здравствуй, Витя! - громко и  несколько  театрально  приветствовала
его как бы непрошенная гостья. - Я на твою долю кефира  и  молока  купила.
Будешь брать?
     - С удовольствием, - отвечал он.
     - Я на кухню поставлю, - объявила Анна Сергеевна, рванула на кухню и,
увидев Ларису, удивилась вполне естественно: - Да у тебя гости!
     - Гостья! - поправил ее Виктор, входя за ней на  кухню.  -  А  может,
будущая хозяйка.
     - Здравствуйте, - Лариса встала из-за стола девочкой, руки  по  швам,
глазки опущены.
     - Здравствуйте, здравствуйте,  -  Анна  Сергеевна  все  свои  морщины
собрала в умильную улыбку. -  А  что,  Витя,  пора,  давно  пора  хозяйкой
обзавестись. Так не буду вам мешать, пойду, пойду.
     Виктор вслед за ней вышел на площадку, поинтересовался:
     - Ну, как будущая хозяйка вам показалась?
     - Не разобралась до конца. Штукатурки много.
     - А если отмыть?
     - Отмоешь, тогда зови смотреть. Да, Витя, пакет твой  я  на  почте  в
большой ящик кинула, чтобы скорее нашли. Правильно?
     - Ты молодец, Анита, - одобрил ее названием  старого  фильма  Виктор.
Она поняла, посмеялась и стала спускаться на свой этаж.
     Ларисы на кухне не было, и он открыл  дверь  комнаты.  У  письменного
стола стояла Лариса, держа обеими руками его  пистолет,  направленный  ему
меж глаз. Продолжая тщательно прицеливаться в него, она жестко приказала:
     - Руки за голову. Лицом к стене.
     Опустилось что-то внутри. Руки-ноги ослабли и мелко-мелко  задрожали.
Виктор положил ладони на затылок и неуверенно повернулся к стене.
     Баба его заделала, баба. С пистолетом, конечно, но все равно баба. От
стыда перестали ходить коленки, обрушилась сумасшедшая злость на себя.
     Лариса сзади ткнула стволом пистолета в позвоночник и потребовала:
     - А ну, рассказывай, что ты делал сегодня с утра. В подробностях.
     В ботиночках он, слава  богу,  в  ботиночках.  Ну,  держись,  Лариса!
Расчет на шоковую боль и опережение. Короткий удар каблука в голень  и  на
пол, на пол!
     Упав, Виктор бревном трижды перекатился вокруг своей оси и,  вскочив,
оказался за Ларисиной спиной. Она уже села на  пол  от  нестерпимой  боли.
Пистолет валялся рядом. Ногой он откинул пистолет подальше, рывком  поднял
ее, ненавистно заглянул ей в лицо. А она плакала, по-детски плакала.
     - Говори, сука, кто тебя подослал! - орал он, тряся ее за плечи. Икая
от боли и слез, она не в силах говорить, мотала головой. - Говори, говори!
     - Я пошутить хотела. - Наконец плаксиво заныла она.  -  Я  думала  он
игрушечный, и я как в кино... А ты... А ты... А ты зверь, вот ты кто.
     Он отшвырнул ее на тахту, подобрал пистолет с пола  и  осмотрел  его.
Она и с предохранителя его не сняла. Виктор сказал облегченно и виновато:
     - Идиотка.
     - Больно, больно, больно, - жаловалась она.
     - Сейчас йодом смажу, - пообещал  он  первую  медицинскую  помощь  и,
спрятав пистолет в брючный  карман,  отправился  на  кухню.  Из  настенной
аптечки достал пузырек с йодом, подумав, налил в стакан граммов сто водки,
прихватил еще и яблочко и, вернувшись в комнату, посоветовал: - Выпей  для
начала. Поможет.
     Лариса тыльной стороной  ладони  осторожно  вытиравшая  подрисованные
глаза, взяла стакан, выпила до дна и, дожевав  маленький  кусочек  яблока,
почти прошептала:
     - Спасибо.
     - Колготы снимай, - сурово распорядился он. Слегка  ошарашенная  этим
требованием, она с удивлением посмотрела на него, потом поняла,  для  чего
ей следует снять колготки, попросила:
     - Отвернись.
     На правой ее голени  вспухла  порядочная  шишка,  с  открытой  ранкой
наверху. Постарался, кретин. Виктор взболтал пузырек и стеклянной  пробкой
прижег ранку. Видно сильно щипало, потому что Лариса с шипеньем  выпускала
из себя воздух сквозь сжатые зубы. Он закрыл пузырек и, успокаивая,  нежно
поцеловал ее голую коленку.
     - Дурачок, - ласково сказала Лариса, обняла  за  шею  и  прижала  его
голову к мягкой своей груди. И еще раз  повторила  для  убедительности:  -
Дурачок.
     В этот день они занимались любовью с особым удовольствием.


     - Вот и все, что сняли,  -  сказал  режиссер  Андрей,  когда  в  зале
зажегся свет. - Ну, как тебе?
     Три часа в душном зале (и куртки не снять  от  того,  что  на  всякий
случай пистолет под мышкой), три часа на экране то, что,  когда  писалось,
виделось совсем другим. Три  часа  беспрерывных  переговоров  режиссера  с
монтажером, три часа скачущих в голове картинок без  экрана,  от  падающей
"двойки" до Олега на радиаторе "Нивы" - эти три  часа  довели  Виктора  до
полного раскардаша чувств и отчаянной раздражительности.
     - Говно, по-моему, - громко поделился он своими впечатлениями.
     - Ну, зачем же вы  так,  Виктор  Ильич!  -  укорила  беспокоящаяся  о
душевном  равновесии  режиссера  монтажор.  -  Это   даже   не   подложено
по-настоящему, да еще с запасными дублями...
     - Писать надо хорошо,  -  тут  же  обратился  к  приему  "сам  дурак"
режиссер. - Развел розовые просоветские сопли, а я расхлебывай.
     - Сопли? - поинтересовался, что режиссер расхлебывает, Виктор.
     - Надо же было мне, дураку, браться за это дело! - вопил режиссер.
     - Ну и не брался бы. Кто тебя заставлял? -  Виктор  сегодня  не  знал
пощады.
     - Ты, ты! Своими литературными фейерверками! А сдуешь словесную  пену
на съемке - под ней пшик, пустота!
     - Это тебе не чернуху, не голых баб в дерьме снимать!  Здесь  головой
работать надо, думать, чувствовать, искать. - Виктор встал. -  Теперь  без
меня. Все, ухожу.
     - Куда?
     -  Туда,  куда  зовет  меня  мой  жалкий  жребий,   -   застеснявшись
собственного пафоса, шутейно, цитатой из Островского,  ответил  Виктор.  И
режиссер опомнился:
     - Ну, поорали и будя. Что делать, Витя?
     - Ты - снимать, я - писать.
     - Ну, это само собой, - режиссер Андрей тоже встал, взял Виктора  под
руку и вывел в коридор, где зашипел как змея (чтобы враги не  слышали):  -
Пойми же ты, все будет в  полном  порядке,  если  мы  сделаем  то,  что  я
задумал. Две сцены с тебя, Витя, только две  сцены.  Представляешь:  хаос,
кровавая каша проклятой этой гражданской войны, безнадега, грязь  и  вдруг
всадник на белом коне, Георгий Победоносец, поражающий гада  копьем  веры,
чистоты, справедливого возмездия. В мечтах, во сне  ли,  наяву,  но  надо,
чтобы явился всадник на белом коне, он должен явиться, Витя!
     - Каким образом? - спросил Виктор.
     - Вот ты  и  подумай,  -  Андрей  заговорил  погромче.  -  Мы  сейчас
консервируемся не две недели из-за неготовности декораций, я смотаюсь дней
на десять в одно место, отдохну слегка от суеты, а ты тут подумай,  ладно,
а? Я вернусь, засядем денька на три и запишем все как надо.
     - Ладно, подумаю, - чтобы отвязаться, согласился Виктор. - Далеко  ли
собрался?
     - Да нет, недалеко. Без определенного адреса. В леса, на  природу,  -
бегло ответил Андрей и напомнил: - Только ты думай, думай, по-настоящему.
     - Понарошку думать нельзя, Андрюша. Ну, бывай, натуралист,  -  Виктор
поспешно,  чтобы  не  остановил  его   в   последний   момент   выдающийся
кинематографист, пожал ему руку и зашагал по длинному коридору монтажной.
     - Ты еще будешь хвастаться знакомством со мной,  -  весело  прокричал
вслед ему режиссер.
     Считая, что оторваться от  хвоста  проще  в  пешеходном  перемещении,
Виктор  оставил  машину  на  приколе.  Когда  гортранспортом  добрался  до
киностудии, хвоста не замечал - или его не было, или хорошо вели. А сейчас
доставали его нахально: знакомый "Запорожец", не таясь,  шел  за  тридцать
четвертым троллейбусом, который вез Виктора к Киевскому вокзалу.
     Комфортно, в автомобиле, вести себя Виктор решил не позволять. Сейчас
пешком,  только  пешком,  чтобы  притомились   развращенные   механическим
преследованием жертвы сытые топтуны. Пусть возвращаются  к  истокам  своей
профессии, пусть действительно топают. Ножками.
     Виктор был ходок в переносном и прямом смысле этого слова.  Он  любил
ходить, ходить по Москве. Центр, который от  Кремля  до  Камер-Коллежского
вала знал, как мало кто теперь. На это и надеялся, твердо решив оторваться
от хвоста не то, чтобы ему очень нужно было, а так, чтобы не поняли, с кем
имеют дело.
     По Бородинскому  мосту  перешел  Москва-реку,  поднялся  к  гостинице
"Белград", для развлекухи зашел в бар к знакомому бармену,  не  пил  -  не
хотелось, потрепался с барменом-фаталистом  о  жизни-жестянке  только  для
того, чтобы те на улице беспокоились - ожидая.
     Следующий номер программы - Арбат. Зашел  в  Смоленский  гастроном  -
очереди были, а продуктов  не  было,  заплатив  тридцать  копеек,  посетил
кооперативную художественную галерею,  в  грузинском  доме  попил  цветной
вкусной  водички,  потоптался  в  трех  букинистических  магазинах,  а   в
перерывах  между  посещениями   этих   объектов   увлеченно   рассматривал
произведения арбатских умельцев во всех жанрах.
     И все это время его вели. Одного из ведущих Виктор  засек  сразу.  Да
могучий с  жирком  амбал  и  не  скрывался  особенно.  Его  усатая  морда,
полуприкрытая черными очками и кумачовой каскеткой с длинным козырьком, на
которой значилось "Red wings", периодично маячила  за  викторовой  спиной.
Заметный гражданин. А снял очки, скинул каскетку, отклеил усы -  узнал  бы
Виктор его после этого? Вряд ли. Но на всякий случай...
     - Ты сними, сними меня, фотограф! -  безуспешно  подражая  Пугачевой,
спел Виктор гражданину, обвешанному разнообразными фотокамерами.
     - Каким желаете быть? Цветным? Черно-белым? - осведомился фотограф.
     - Красивым, - ответил Виктор на вопрос, каким он желает быть.
     - Ну, это само собой, - уверил фотограф. -  Для  подчеркивания  вашей
красоты предпочтительнее цвет. Значит, в цвете?
     - Валяй в цвете, - согласился Виктор  и  протянул  четвертной.  Когда
фотограф приблизился к нему, чтобы взять купюру, он тихо сказал: - Если  в
кадр вместе со мной попадет амбал в красной каскетке, который  у  тебя  за
спиной крутится, еще полсотни.
     - А крупный план амбала в отдельности  сколько  будет  стоить?  -  не
оборачиваясь, спросил фотограф.
     - Сотня, - назвал цену Виктор. - Только, как ты это сделаешь?
     - Моя забота, - фотограф  придирчиво  устанавливал  Виктора  на  фоне
стены  с  дружескими  шаржами  и  недружескими  карикатурами.   Установил,
удовлетворенно осмотрел клиента, достал сигарету и, отходя  на  положенное
для съемки  расстояние,  прикурил  от  большой  зажигалки.  Отошел,  навел
объектив лучшей своей камеры на Виктора и щелкнул.
     - Готово!
     - Когда за фотографиями приходить? - поинтересовался Виктор.
     - За всеми, - фотограф подчеркнул интонацией "за всеми", - через пять
дней.
     Виктор  кивком  поблагодарил  его   и   продолжил   свое   бесцельное
путешествие. Амбал добросовестно служил ему  хвостом.  Правда,  иногда  он
исчезал, и тогда Виктор мучительно искал сменщика и  не  находил.  Видимо,
прием они изобрели такой: один яркий, бросающийся  в  глаза,  привлекающий
все внимание преследуемого, а другие - серые, стертые,  незаметные,  каких
не различить в толпе. Поняв это, Виктор следующий час - час на бульварах -
посвятил выявлению серых и стертых.
     Одного таки вычислил и удивился: стертым, серым и незаметным оказался
маленький - не то мальчик, не то  мужик  -  вьетнамец,  одетый  с  дешевым
кооперативным франтовством.
     Уже сильно вечерело. Виктор устал от прогулки. Три  раза  он  пытался
уйти от хвоста проходными дворами - в центре на  Петровке,  у  Балчуга,  в
Замоскворечьи. И каждый раз его перехватывали.
     Подмышечная кобура утомила  плечо  и  левый  бок,  ноги  гудели,  ныл
затылок и вообще стало тоскливо и скучно. Пора домой. Сделав  почти  круг,
он  брел  Большой  Полянкой.  Чисто  автоматически  завернул  в   знакомый
переулок.  Вот  он,  знаменитый  подъезд  основательно  отремонтированного
доходного дома постройки начала века. У подъезда толклись подростки обоего
пола.
     Здесь жила поп-звезда Алена Чернышева, которой он года два тому назад
писал репризы для шоу-представления. Веселые были те денечки.
     Виктор вошел в подъезд. Суровый привратник, сидевший за  канцелярским
столом, подробно осмотрел его и задал вечный вопрос:
     - К кому?
     - К Чернышевой, - ответил Виктор и  направился  к  лифту.  Привратник
рысью обогнал его и стал перед лакированными дверцами, растопырив руки,  -
не пускал. Посверлил, посверлил Виктора взглядом, обдумывая что-то,  потом
спросил:
     - А вам положено?
     - Положено, положено, - успокоил его Виктор.
     - Сейчас проверим,  -  привратник  отошел  к  столу,  снял  трубку  с
телефонного аппарата без диска и потребовал назваться: - Фамилия, как?
     - Кузьминский, - улыбаясь, признался Виктор.
     - Кузьминский, -  сказал  в  трубку  привратник  и,  выслушав  ответ,
подчинился. - Есть - поднял глаза на Виктора с сожалением:
     - Велено пустить.
     В прихожей Алена ткнулась  губами  в  щеку,  подбородок  -  целовала,
попутно крича кому-то в открытую дверь обширной гостиной - репетиционной:
     - Братцы, писатель Витька к нам пришел!
     В гостиной находилась вся Аленина команда. Ему бы  догадаться:  видел
же  на  улице   внушительный   ряд   трепаных   автомобилей   иностранного
производства (какой нынче артист  без  иномарки),  твердо  указывавший  на
присутствие здесь лабухов. Лабухи возлежали в креслах.
     - Тусуетесь, козлы? - вместо приветствия осведомился Виктор.
     - Отдыхаем, - поправил его бас-гитара, - садись, гостем будешь.
     Виктор присел на диван. Рядом угрохалась Алена.
     - Ночью прилетела, утром уезжать, -  сообщила  она.  -  Ну,  придумал
что-нибудь для меня?
     - Нет, но придумаю, - пообещал он.
     - Выпьешь, инженер человеческих душ? - спросили клавишные.
     - Винца налей.
     Второй вокал налил стакан "Гурджиани" и протянул Виктору:
     - Промочи горлышко и спой, светик, не стыдись!
     Виктор промочил горлышко и заблажил диким голосом, не стесняясь:

                 - Нам нет преград, ни в море, ни на суше!
                 Нам не страшны ни льды, ни облака.

     - Не надо, Виктор, -  сморщившись,  как  от  зубной  боли,  попросила
Алена. - Хочешь, новую песню покажу?
     - Хочу, - признался Виктор. Он  любил  эти  показы.  Там,  в  дворцах
спорта, на стадионах перед тысячной толпой она яростно кричала в микрофон,
ублажая полубезумных фанатов темпераментом и  плюсованной  страстью.  А  в
показе - мягкие и разнообразные акценты, тихое чувство,  лихое  мастерство