искал во внутреннем кармане куртки  и  с  удивлением  извлек  нетронутую
пачку двадцатипятирублевок. Положил пачку на край тахты, сказал незнакомым
голосом:
     - Возьми сколько надо.
     - Возьму, - согласился Удоев, взял пачку, отсчитал  триста  пятьдесят
рублей, приложил к похудевшей пачке десятку и возвратил ее на тахту.  -  Я
продукты в холодильник отнесу, чтобы не испортились. А ты  встань,  умойся
хоть.
     Он с сумкой отбыл на кухню.  Виктор  не  собирался  ни  вставать,  ни
умываться. Он лежал на тахте, глядя в потолок, и плакал.  Он  лежал  лицом
вверх, на спине, и поэтому слезы не текли  по  щекам,  а  уходили  в  нос,
превращаясь в жидкие сопли.
     Вернулся Удоев, помахивая пустой сумкой, жизнерадостно заявил:
     - Все. Порядок. - И, усевшись на привычный стул, заговорил о главном,
сразу же став холодно  официальным.  -  Охранный  комитет  принял  решение
зачислить  тебя,  Кузьминского  Виктора  Ильича,  в  резервную  команду  с
испытательным сроком в  один  год.  Вступительный  взнос  -  десять  тысяч
рублей, ежемесячный - тысяча. Как  нам  известно,  ты  в  ближайшее  время
получаешь процентные отчисления  за  фильм,  весьма  удачно  проданный  на
кинорынке и гонорар в кооперативном издательстве. Так что от  этих  выплат
ты особо не обеднеешь. Ты согласен вступить в резервную команду?
     - Не знаю, - тихо признался Виктор.
     - Ты, Кузьминский, наверно, не сделал правильных выводов из того, что
с тобой произошло, -  гневно  удивился  Удоев.  -  Я  еще  раз  спрашиваю:
согласен?
     - Согласен, - ответил Виктор, глядя в потолок.
     - Вот здесь подпишись, - Удоев извлек  из  кармана  документ  в  трех
экземплярах, положил его на твердый бок сумки, а сумку на тахту,  протянул
шариковую ручку и подсказал: - Тут, внизу. На всех экземплярах.
     Виктор взял ручку и небрежно расписался на всех (Удоев  переворачивал
листы) экземплярах. Отдал ручку и поинтересовался жалобно:
     - Все?
     - Все, Кузьминский, - подтвердил Удоев, пряча  в  карман  документ  и
ручку.
     - Тогда уходи.


     Постепенно отходя от побоев,  Виктор  круто  вошел  в  запой.  Первый
настоящий запой в своей, в общем-то, не особо трезвой жизни.
     В начальный день, считая,  что  притупляет  всеобщую  боль,  приделал
ножки  бутылке  "Греми",  на  второй  и  начало  третьего   уговорил   три
семьсотпятидесятиграммовых     "Посольской",     привезенных      Удоевым,
просуществовав в судорожном беспокойстве остаток дня, дождался темноты, и,
преодолевая невыносимую боль во всем теле  и  страшно  рискуя,  скатал  на
машине под Бородинский мост, где, чтобы  не  мелочиться  дальше,  приобрел
напитков на семьсот рублей.
     Пищи хватало - много ее привез Удоев, да и не до  пищи  было  -  так,
закусить, чтобы во рту не  очень  погано  было.  Зажил,  как  на  облаках.
Телефон  вырубил,  телевизор  не  включал.  А  музыку  полюбил:   случайно
обнаружив  альбом  с  двумя  симфониями  Брамса,  купленный  когда-то  под
влиянием Франсуазы Саган,  с  болезненным  наслаждением  -  будто  болячку
расчесывал - слушал странное извилистое  звучание  оркестра,  под  которое
отлично и гладко выпивалось.
     На четвертый день с утра его попыталась навестить Анна Сергеевна.  Но
он ее не впустил, объяснив через дверь,  что  болен  чрезвычайно  заразным
гонконгским гриппом.
     К вечеру заехала Лариса. Звонила, стучала, скреблась в  дверь.  Потом
даже криком звала. Он долго терпел, не  откликался.  Но  она  не  уходила,
звонками, криком продолжая нарушать его душевное равновесие. Терпеть такое
было невозможно, и он, подойдя к двери, послал ее подальше матом.
     ...Потом смешалось все: Брамс, Армстронг, водка,  вино,  день,  ночь,
верх, низ...
     Он вынырнул из небытия оттого, что квартира его заметно  сотрясалась,
и тахта под ним слегка вибрировала. А сотрясалась квартира оттого,  что  в
ее дверь колотили ногами.
     Виктор, покряхтывая, добрался до двери и заглянул в глазок. Виден был
только затылок колотившего (для удобства  он  развернулся,  чтобы  долбать
дверь каблуком), но и по затылку Виктор узнал  бывшего  своего  тестя  или
тестя на все времена, как считал художник  Миша.  Виктор  открыл  дверь  и
бессмысленно поинтересовался:
     - Ты, Иваныч?
     - Я, - признался тесть на все времена и добавил: - И еще один Иваныч.
А также Суреныч.
     Виктор увидел двоих плохо различимых в  полумраке  площадки  граждан,
стоявших в стороне, и ужас объял его. Он захлопнул дверь, прижался к  ней,
и, ощущая на всем теле вдруг выступивший липкий пот, решил вслух:
     - Не пущу.
     - Ты что, спятил от водки, что ли? - возмутился за дверью тесть. -  А
ну, открывай!
     - Не открою, - сказал Виктор и только сейчас  понял,  что  Суреныч  -
это, наверное, Казарян. Потребовал подтверждения: - Суреныч - это Казарян?
     - Казарян, Казарян, - подтвердил тесть. - Открывай.
     - А второй Иваныч кто? - продолжал допрашивать из-за двери Виктор.
     - И его ты знаешь. Дружочек мой, Александр Иванович Смирнов. Санятка.
     За дверью засмеялись все трое. Следовательно, вся неразлучная  троица
в сборе. Знал он их всех, это точно. Безвредных старых хрычей. Эти бить не
будут,  этих  можно  впустить.  Развлекут,  отвлекут,   есть   возможность
проверить, не разучился ли сам  разговаривать.  Виктор  пригладил  волосы,
тыльной стороной ладони попытался вытереть застывшую пену  по  углам  рта,
выдохнул из нутра  тучу  алкогольных  паров,  открыл  дверь  и  спросил  у
входившего в квартиру тестя весьма заинтересованно:
     - Который час?
     - Девять, - сказал тесть и, обернувшись, позвал: - Заходите, пацаны.
     Пропуская мимо себя сильно пожилых пацанов, Виктор опять спросил:
     - Утра? Вечера?
     - Девять - это девять, Витя. В сутках двадцать четыре часа. Считай от
ноля, и все поймешь, - витиевато  объяснил  ситуацию  Казарян.  Он  изучал
личико Виктора. - Да, видок. Гостей принять можешь? Что-нибудь оставил  на
нашу долю?
     - Прошу. - Виктор неверной рукой указал на дверь комнаты. - Выпивки -
навалом. Для хороших людей говна не жалко.
     Утомившийся Виктор в комнате сразу же уселся  на  тахту.  Опершись  о
палку подбородком,  Смирнов  устроился  в  кресле,  напротив,  а  тесть  с
Казаряном приступили к делу. Тесть распахнул окно и начал убирать  грязную
посуду со стола, со стула, с  подоконника,  с  ковра.  Казарян  отправился
шуровать на кухню. Виктор не выдержал спокойного взгляда Смирнова и злобно
спросил:
     - Любуетесь, да? Хорош, да?
     - Хорош, -  спокойно  согласился  Смирнов,  вытянул  ноги,  резиновым
наконечником палки написал что-то на ковре и довел до сведения Виктора:  -
Алексей Борзов был моим хорошим приятелем.
     - Какой еще Алексей Борзов? - нервно и деланно удивился Виктор.
     - Не будь идиотом, Витя, - посоветовал тесть и с горой грязной посуды
на подносе удалился на кухню к Казаряну.
     - Совет по делу, - согласился с ним Смирнов. -  Темнить  не  следует,
Витя. Меня разыскала подруга, теперь уже бывшая  подруга  Алексея  Люба  и
сказала, что за полчаса  до  смерти  Алексей  звонил  ей  и  сообщил,  что
задержится, так как у него одно деловое свидание, свидание с тобой. Я хочу
знать все подробности вашей  встречи,  если  она  состоялась.  Имеешь  что
сообщить?
     - Это вам рассказывал Алексей про  непонятные  московские  чудеса?  -
обрадованным вопросом догадался Виктор.
     - До чудес со временем доберемся. Сначала на вопрос ответь.
     - Не было никакой встречи.
     - Ты там не был, или встреча не состоялась, потому  что  Алексей  был
уже мертв?
     - Не был я там, не был! - выкрикнул Виктор.
     - По-моему, ты врешь, - спокойно возразил Смирнов.
     - Хотите сказать, что это я убил Алексея, да?!
     - Я не говорить, я слушать хочу. Про все как было. Без вранья.
     - Не был я там, - уже в полной безнадеге повторил Виктор.
     - Люба ничего не сообщила милиции  о  последнем  звонке  Алексея.  Не
очень-то она доверяет доблестным стражам порядка.  Советовалась  со  мной,
как быть. Я советовал помолчать, пока я с тобой не поговорю. А ты  уходишь
от честного разговора. Теперь я с чистой совестью посоветую ей  рассказать
об этом  звонке.  Пойми,  Витя,  имея  реальную  фигуру,  следствие  вмиг,
пройдясь по твоим связям, соберет пакет косвенных  улик,  достаточных  для
взятия тебя под стражу. Убивал ты или не убивал  -  сейчас  неважно.  Я-то
убежден, что ты не убивал. Но если ты там  был  до,  во  время  или  после
убийства, ты наследил наверняка. И наряду с косвенными замаячат прямые.
     Деваться было некуда. Виктор сдался. Не глядя на Смирнова, сказал:
     - Старушка одна видела, как часов в восемь вечера я из этого подъезда
выходил.
     - Выбегал, наверное, - поправил его Смирнов.
     - Ну, выбегал, - согласился с поправкой Виктор.
     - Так, - ударом палки о пол Смирнов отметил окончание  первого  этапа
беседы. Вздохнул, и добавил: - Так. Ну, рассказывай, что ты увидел,  когда
вошел туда. Во-первых, как ты туда вошел?
     - Входная дверь была открыта. Я позвонил, никто не открывал.  Толкнул
дверь, и она открылась. Увидел свет в комнате, и пошел туда. А там  увидел
Алексея. Он на диване вроде бы полулежал. И красное пятно на рубахе.  Там,
где сердце. Вот и все.
     - А потом ты убежал. - Смирнов вновь пристроил подбородок на  рукоять
палки. - Ну, а как ты думаешь, его прямо  там,  на  месте  застрелили  или
перенесли на диван откуда-нибудь?
     - Не знаю.
     - В руках, под рукой Алексея ты ничего не заметил? Может, он  пытался
сопротивляться?
     - Да нет, не заметил.
     - Необычное что-то, беспорядок какой-нибудь в глаза не бросился?
     - Не помню я ничего, - устало признался Виктор.
     - Да, нервишки у тебя артистические, - разочарованно отметил Смирнов.
     - Вас бы на мое место.
     - Бывал я на таких местах, Витя. Значит, считаем, что ты  Алексея  не
убивал...
     - Не убивал, -  перебивая,  решительно  подтвердил  Виктор.  И  вдруг
совершенно неожиданно для себя самого стремительно  признался:  -  Зато  я
другого человека убил, Александр Иваныч.
     - Чего, чего, чего? - безмерно удивился Смирнов.
     - Я убил человека. Застрелил, - сказал, как отрубил, Виктор.
     - Из чего? Из пальца, что ли?
     - Долго рассказывать. - Из Виктора сразу же начал выходить пар.
     - А ты все-таки расскажи.
     - Сто пятьдесят поднесете? - попросил Виктор.
     - Ты здесь хозяин, сам себе  и  налей.  Только  не  уплывешь  со  ста
пятидесяти?
     Будто услышав их, вошел Казарян с кухонным полотенцем  через  руку  и
объявил:
     - Кушать подано. -  И  не  выдержал  торжественного  тона:  -  Отвык,
наверное, пищу принимать, Витя?
     - Я есть не хочу... - начал Виктор, а Казарян закончил за него:
     - А хочу я выпить. Похмелиться, то есть. Ну что ж, пойдем, налью.
     Умел-таки его тесть  накрывать  на  стол.  Расклад  был  по  высокому
классу: вилочки, ложечки, вазончики, рюмочки, салфеточки. И закусь в самом
соблазнительном виде.
     -  Где   продукт   такой   достаешь,   затек   мой   ненаглядный?   -
поинтересовался автор сей феерии.
     - Добрые люди снабжают, - ответил Виктор, усаживаясь. Вспомнил добрых
этих людей - непроизвольно дернулась щека - и тухло улыбнулся - ощерился.
     Смирнов нашел в сушилке стакан и, садясь за стол  последним,  брякнул
его перед Виктором:
     - Рома, ему сюда сразу сто пятьдесят.
     - Не многовато ли? Может сразу  на  куски  развалиться,  -  усомнился
Казарян.
     - Если развалится, то минут на двадцать, на полчаса, не больше. Но  в
любом случае разговорчивее будет. А мне надо, чтобы он говорил.
     - Вы, как хирурги над  оперируемым  совещаетесь,  -  попытался  бодро
пошутить  Виктор,  но  на  слове  "оперируемым"  засбоил,  запутавшись   в
согласных.
     Молчали все, потому что булькала водочка. Тесть протянул зятю заранее
приготовленный изящный бутерброд с драгоценной черной икрой.  Виктор  взял
левой рукой бутерброд, а правой - на три четверти наполненный стакан. Ни с
того, ни с сего правая загуляла, заходила, задрожала. Виктор вернул стакан
на стол.
     - Отвернитесь, - попросил он.
     Все трое с готовностью отвернулись,  понимая  его  состояние.  За  их
спинами морзянкой стучали зубы о стекло, жидкость звучно  переливалась  из
одного в другое, вздохи раздавались, покряхтывание.
     - Уже все, - облегченно сказал Виктор.
     Они обернулись. Виктор со слезами  на  глазах  жевал  бутерброд.  Без
особой охоты, правда. С Викторовой проблемой  было  покончено,  и  Казарян
разлил по трем рюмкам. Запаслись - каждый на  свою  тарелочку  -  закусью,
самообслужились водичкой для запива, посмотрели  друг  другу  в  глаза,  и
Смирнов предложил:
     - Со свиданьицем.
     Разом  махнули,  синхронно  запили  и  стали  вразнобой   закусывать.
Закусили.
     - А неплохо, - признался тесть.
     - Вполне, - согласился Казарян. А у Смирнова дела, все дела:
     - Ну, а теперь, Витя, рассказывай, как ты человека убил.  -  Тесть  с
Казаряном оплыли слегка, как пыльным мешком ударенные. Сказать  ничего  не
имели, только глаза переводили со Смирнова  на  Виктора  и  с  Виктора  на
Смирнова, который в момент, когда  взгляды  окончательно  остановились  на
нем, успокоил их весьма своеобразно: -  Да  не  Алексея,  не  Алексея!  Он
кого-то постороннего на днях по запарке застрелил. Ну, рассказывай.
     Последнее уже к Виктору относилось.  В  теле,  которое  принятые  сто
пятьдесят только-только начали приводить в порядок,  от  смирновских  слов
где-то внизу, в самом копчике возник пульсирующий страх.
     - Не хочу. Не могу. Не буду, - решил Виктор.
     - Как же тебя понимать? - с угрозой спросил Смирнов. - Только что  ты
обещал рассказать все, а теперь в отказку играть собрался?
     - Я хотел вам одному, а вы при всех...
     - Вот что, Витя, - тихо сказал тесть. -  Если  ты  думаешь,  что  все
случившееся с тобой касается только тебя, ты глубоко заблуждаешься. Помимо
всего прочего, ты - отец моей внучки. И все происходящее рано  или  поздно
отразится на ее жизни, а значит, и на моей. Я имею право знать.
     - Выходит, я один тут не при чем, - догадался Казарян.
     - Роман может уйти. Но я заранее предупреждаю тебя, Виктор,  что  все
ему расскажу. Он должен знать, он будет мне помогать. Начинай, -  приказал
Смирнов.
     - Я боюсь, - признался Виктор.
     - Бояться поздно, - надавил Смирнов. - Начинай.
     - Тогда многое надо рассказать... - сдался наконец Виктор.
     - Не многое, а все, - поправил его Смирнов и, разлив по трем  рюмкам,
добавил: - Мы выпьем по второй, а ты рассказывай.
     ...К тому времени, когда Виктор завершил свой рассказ, они  выпили  и
по третьей, и по четвертой.
     - Ты, Саня, хотел со смертью Алексея разобраться, а здесь  вот  какой
наворот, - раскручивая нож на столе, констатировал Казарян.  Нож  противно
позвякал. Тесть придавил ладонью казаряновскую  руку  с  ножом,  прекратил
звон и сказал:
     - Это не убийство, Виктор, это самооборона.
     - Плесните мне, а? - попросил  Виктор  и  растер  ссохшиеся  губы.  -
Поплохело что-то.
     - Я плесну, плесну, - пообещал Смирнов и вдруг увидел,  что  тесть  и
Казарян поднялись из-за стола. - Алик, Рома, вы куда?
     - У нас, в отличие от тебя, вольный пенсионер, дела, - объяснил тесть
Алик.
     - Ты остаешься здесь? - спросил Казарян.
     - Во всяком случае, до вечера, - ответил Смирнов.
     - Не забывай, Саня, что из гостиницы ты  ко  мне  переехал.  Так  что
ночевать приходи вовремя, -  предупредил  на  прощание  Алик,  а  Казарян,
застегивая расстегнутую до пупа рубашку - ему всегда было жарко -  сказал,
морща увесистый армянский нос:
     - Странный симбиоз жанров, Саня. Гиньоль и оперетта.
     Они ушли. Смирнов плеснул в стакан и, глядя, как пьет Виктор, спросил
сочувствующе:
     - Скажи мне, Витя, ты в эту заваруху по недомыслию попал или сам себе
что-то доказать хотел?
     - Я не люблю, когда меня за дурака держат. Но, в общем, вы правы: сам
себе хотел доказать, что я не пальцем деланный и кое-что могу. Оказалось -
не могу. Вот такие пироги. А вы-то зачем в эту кашу лезете?
     - Убили моего друга. Да, друга. Все мы - дешевые  засранцы,  Витя.  -
Смирнов вылез из-за стола, положил руку на Викторово плечо.  -  Вот  я,  к
примеру. Как я тебе объявил? "Алексей Борзов был моим хорошим  приятелем".
А все оттого, что у Алексея недостаточно хорошая репутация  была  в  нашем
вонючем  социалистическом  обществе.  Как  же,  с   уголовниками   знался,
комбинировал как-то не по-советски. Я, говнюк, застеснялся - приятель.  Он
- друг. И за его смерть ответят мне, другу.
     - А милиция на что? - задал дурацкий вопрос Виктор. - Пусть она ищет.
     - Она поищет, поищет, и найдет. Или тебя, или  дурачка  какого-нибудь
подставленного.
     - Прямо так уж! - обиделся за милицию Виктор.
     - Да, конечно, не так, Витя. Но одно ты должен понять: это мое  дело.
Вот что: пойдем в комнату, ты  там  на  тахте  устроишься,  я  к  столу  с
бумажкой и карандашом сяду, и ты еще раз расскажешь мне все. Может,  какие
подробности вспомнишь, новые детальки разные. Ведь ты - художник слова, ты
же наблюдательным должен быть! А со стола потом уберем.
     И все по новой. Виктор валялся на тахте и рассказывал, очень старался
не упустить что-нибудь. Смирнов слушал, изредка записывая конкретные вещи:
имена, места действия, фразы, отдельные слова. На этот раз трудились  часа
полтора.
     - Мне бы сотку за труды, - потребовал Виктор, окончив повествование.
     - Заработал, - согласился Смирнов. -  Налью.  Но  позже.  Ты  сначала
побрейся, душик прими, бельишко чистое надень.  Я  на  кухне  приберусь  и
налью.
     Так и сделали. Когда бритый, распаренный и даже  розоватый  Виктор  в
чистой рубахе и свежих брюках явился на кухню, на  столе  стоял  стакан  с
соткой, а рядом лежало румяное яблоко.
     Уселись. Виктор быстро выпил и медленно  жевал  яблоко.  Наблюдая  за
этим несложным процессом, Смирнов задумчиво сказал:
     - Начать, конечно, надо  было  бы  частым  бреднем,  с  мелочевки,  с
маяты... Но ты у меня не в порядке. В запое, да и с хребтиной основательно
переломанной. В тряпку они тебя превратили, которой  пол  вытирать.  А  ты
должен  быть  злым,  сообразительным,  реактивным,   как   таракан.   Есть
предложение, Витя. Пойдем погуляем, а?
     - А что? Можно и погулять! - храбро возгласил Виктор.  После  душа  и
сотки воспарил.
     - Тогда так. Когда мы к тебе шли, я посмотрел на всякий случай, что и
как. Вроде бы наблюдения нет. Но береженого бог  бережет.  Проверимся  еще
раз. Я сейчас пойду, а ты ровно через десять минут выходи  и  спускайся  к
Самотеке по переулку. Садовое напротив Цветного перейдешь, под мостом. Там
хорошее пространство, и я как следует все рассмотрю.  Встретимся  на  углу
Садового и Трубной улицы.


     Маленький-маленький Виктор переходил Садовое.  У  светофора  постоял.
Побежал, что хорошо. Ну,  а  людишки  какие  вокруг?  Подходящие  людишки.
Поворот, и через Цветной. Кто там за ним из  тех,  с  кем  вместе  Садовое
перешли? В общем, чистенько.
     - А теперь куда? - осведомился Виктор, подходя.
     - А теперь, Витя, на пустырь, где ты конюха застрелил.
     - Не пойду, - заупрямился Виктор.
     Смирнов обнял его за плечи, заглянул в глаза, объяснил, успокаивая:
     - Да что ты, дурашка! Там сейчас не страшно. - И повел.
     И, действительно, не страшно. Пустырь был заброшенный, вздыбленный, и
до того отвратительный, что  даже  дети  на  нем  не  играли.  По-прежнему
посередине  возвышался  трактор,  как  памятник  неизвестным   строителям,
поставленный здесь навсегда.
     - Откуда ты его увидел в первый раз? - спросил Смирнов.
     - Вот отсюда, - Виктор остановился метрах в семи от трактора.
     - А с какого места он гулять начал?
     Виктор дробной рысью пересек пустырь и  остановился,  показывая,  где
был