ольшой мастак. Причина
заключалась в другом. Во время  бракоразводного  процесса  -  а  он  был
обставлен вполне по-европейски,  с  адвокатами,  демонстрацией  грязного
белья, перемыванием всех костей - юристы Анри  раскопали  восхитительную
историю. Оказывается, мой благоверный лет десять был  параллельно  женат
на даме, несколько моложе  меня  и,  должна  признать,  весьма  приятной
наружности. Такая, знаешь, классическая  блондинка  с  ногами  от  ушей.
Прочие достоинства, как я понимаю, были значительно скромнее, потому что
бизнес,  который  пытался  организовать   для   нее   Лемех,   постоянно
проваливался. Зато она благополучно родила ему дочь. И, наплевав в конце
концов на бизнес, он поселил их  где-то  в  Европе.  Решил  при  этом  -
странное все же создание мой бывший  муж!  -  слепить  из  нее  светскую
львицу. А вернее - полусветскую, то бишь даму полусвета. Потому что стал
щедро финансировать  PR-проекты,  типа  фотосессии  собственной  жены  и
матери своего ребенка для журнала "Playboy".
   Ракурсы притом  выбирались  не  то  чтобы  с  намеком  на  эротику  -
совершенно откровенные, во всей, что называется, красе.
   - Но зачем?
   - Не знаю, говорю же - странное создание,  мой  бывший  муж.  Мне,  а
вернее, юристам де Монфереев эта история, однако,  пришлась  как  нельзя
кстати. К тому же девочка - ей тогда было уже лет семь или восемь - даже
не догадывалась, что у папы имеется в наличии вторая, официальная жена.
   - Две официальные жены - как такое возможно?
   - Очень просто. С одной заключаешь брак где-нибудь  а  Европе  или  в
России, на другой женишься  в  Калифорнии  -  там  это  просто,  никакой
бюрократии.
   - Лихо! Надо будет иметь в виду. Однако я так и не получил ответа  на
свой вопрос: отчего он был так щедр по отношению к тебе? Тем  более  при
наличии второй жены и ребенка...
   - Вот, Теперь, можно сказать, мы  возвращаемся  к  самому  началу,  а
вернее - к вопросу твоего спасения.
   - Не понял.
   - Сейчас поймешь. Это произошло совсем недавно. Все было уже позади -
развод с Монфереем, возвращение в  Москву,  неожиданный  дар  Лемеха.  И
снова телефонный звонок. Сам понимаешь, кто был на другом конце провода.
Нет, на этот раз он ничего не хотел, не  просил  встречи  и  не  задавал
вопросов.  Вернее  -  всего  один:  "У  вас  все  в  порядке,  Елизавета
Аркадьевна?
   Устроились нормально?"  Я,  признаться,  оторопела  и  первую  мысль,
пришедшую в голову, выпалила не задумываясь: "Послушайте,  это  вы,  что
ли, надавили на Лемеха? В таком случае я завтра же  съезжаю  из  дома  и
отказываюсь от денег". Он усмехнулся: "Это почему же?" - "Бесплатный сыр
бывает  только  в  мышеловке,  а  становиться   вашей   подопытной   или
дрессированной - не знаю уж, что вы там затеяли? - мышью не намерена". -
"Напрасно вы так, Елизавета Аркадьевна, относительно вас никаких  планов
мы не вынашиваем. Отца вашего, правда, помним и чтим.  Что  же  касается
Лемеха,  он  принимал  решение  совершенно   самостоятельно   -   можете
поинтересоваться. Ну-с, не буду более занимать ваше  время.  К  тому  же
разговор у нас складывается как-то не очень симпатично. Прощайте.  И  не
беспокойтесь - больше наше ведомство вас  тревожить  не  намерено.  Если
есть желание - могу оставить координаты. На всякий случай". Чтобы как-то
смягчить  неловкость,  я  записала  его  телефон.  И  знаешь,  почему-то
сохранила.
   - Вот оно что! Ты, стало  быть,  намереваешься  теперь  обратиться  к
этому благородному чекисту за помощью?
   - Для начала - за советом.
   - Можешь не утруждаться, я заранее знаю, что он скажет.
   - И что же?
   - Вам - то есть мне - следует немедленно явиться в  МУР,  а  уж  там,
если вы действительно невиновны, разберутся.
   - А если ничего подобного он не скажет?
   - Тогда самолично наденет на меня наручники  и  передаст  благодарным
коллегам.
   - Нет. Первое - возможно. Хотя, мне кажется, маловероятно.  Второе  -
невозможно по определению.
   - Откуда ты знаешь? Вы же виделись всего однажды. И  дважды  говорили
по телефону.
   - Знаю. Но скажи: разве у нас есть выбор?  Без  помощи  или  хотя  бы
консультации профессионала мы не справимся. Неужели ты не понимаешь?

***

   Он понимал.
   К тому же вдруг тяжело навалился сон, глубокий, беспросветный,  почти
беспамятство.
   - Я понимаю.
   Он хотел сказать еще что-то, поспорить, доказать свою правоту.
   Но не смог.

Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 12.43

   Рязанская электричка отошла от перрона Казанского вокзала полупустой.
Глупый кто-то составлял расписание - не иначе. Что за нужда да и кому  -
трястись в холодных, неухоженных вагонах в такую пору?
   Так, однако, было даже лучше.
   Он долго шел по вагонам.
   Хищно клацали, захлопываясь за спиной, двери  тамбуров.  Выстуженных,
прокуренных, зловонных.
   Он не замечал ничего.
   И наконец остановился, нашел что искал - вагон был совсем пустой.  Ни
единой души. Лишь газета, забытая кем-то  на  сиденье  возле  окна.  Она
сразу бросилась в глаза - небрежно свернутая бумажная трубка.
   Почему-то он выбрал именно это место  и  даже  поднял  чужую  газету.
Развернул.
   Газета была свежей - за  4  ноября  2002  года.  Сочная  типографская
краска даже не просохла до конца.
   Все верно - ноябрь 2002-го.
   Это он осознавал яснее ясного - слава Господу, не сумасшедший.
   В полной мере осознает окружающую действительность.
   Однако помнит другое.
   Так же ясно, отчетливо, как то, что происходит теперь.
   Декабрьский день 1237 года тоже был солнечным и снежным, однако, не в
пример нынешнему, морозным.
   В ясное небо стремились, убегая  почти  вертикально,  струйки  белого
дыма - хозяйки не скупились на дрова, жарко топили печи.
   На Оке, скованной мощным панцирем звонкого льда, резвилась ребятня, у
проруби полоскали бельишко, звонко перекликались, пересмеивались румяные
молодки.
   Нарядная в снежном уборе, уютная, маленькая Рязань еще не знала,  что
он пришел.
   Батый - ужас и проклятие соседей.
   Хан Батый - воитель свирепый и непобедимый.
   Родной внук великого Чингисхана, достойный его продолжатель.
   Батый,  решивший,  что  пришло  время  воевать  святую  Русь,  сам  с
несметным войском стал теперь под Рязанью Разжег костры, разбил кибитки,
устроился с  полным  кочевым  комфортом.  Кошмаром  наполнился  морозный
воздух, предсмертным ужасом и тоской.
   Знали люди - Бату не ведает жалости, жестокость его безгранична.
   Забыть?!
   Как можно, пусть и восемь столетий прошло, забыть тот ужас?..
   Великое унижение рязанского князя Федора - он, бедолага, еще надеялся
на чудо: сам торопливо, не скупясь,  собрал  богатую  дань.  С  поклоном
принес дары грозному хану.
   Тот  на  подарки  не  взглянул,  усмехаясь  откровенно,   смотрел   в
помертвевшее, осунувшееся лицо князя.

***

   - У нас обычай. Хочешь на самом деле  уважить  гостя  -  отдай  жену.
Отдай, князь Федор, молодую княгиню - расстанемся друзьями.
   Князь вышел молча - судьба Рязани была решена.
   Но прежде решилась его судьба.
   Оборвалась жизнь.
   Коротким и точным был удар ятагана.
   Быть может, к лучшему - мертвые сраму не  имут  -  не  принял  позора
князь Федор.
   Не видел, как потекли по узким улочкам реки крови - горячие, алые, по
белому снегу.
   Смоляными факелами запылали боярские терема и палаты, дома горожан  в
слободе.
   От самого страшного, выходит, заслонила его судьба.
   Не видел князь и не узнал никогда, как, прижимая  к  груди  младенца,
шагнула вниз с высокой колокольни молодая княгиня.
   Батые ва конница с гиканьем ворвалась в распахнутые ворота,  затопила
город.
   Стон людской смешался с торжествующим визгом раскосых всадников.
   Пять дней и  пять  ночей  слились  в  одно  сплошное  противостояние,
неравное, но яростное и потому - смертельное.
   А утром шестого дня не стало Рязани - одно пепелище.
   Черный дым застилает небо, горячий пепел  носится  в  воздухе,  серой
пеленой оседая на алом, пропитанном кровью снегу.
   Забыть?!
   В большой нарядной юрте, устланной бесценными коврами, свирепый хан с
приближенными праздновал победу.
   Неутомимые воины пировали под открытым небом, у костров,  что  горели
денно и нощно.
   Будто поминальный огонь по жителям поверженного города.
   Забыть?!
   Как, проваливаясь по  пояс  в  глубоком,  вязком  снегу,  под  покров
дремучего леса собирались те, кто уцелел.
   Как тянулся за многими кровавый след, потому что страшные  раны  были
едва прихвачены грязными тряпицами.
   Не до них было тогда - не до кровавых ран.
   Хватило бы сил удержаться в седле и удержать в руках меч. А нет  коня
- устоять на ногах.
   Но все равно - пешим ли,  конным  -  добраться  до  ярких  костров  и
пестрых юрт.
   Отомстить.
   Забыть?!
   Как на седьмой - священный - день из заснеженного леса вывел  Евпатий
Коловрат ополчение.
   И - будто мертвые восстали! - новая  рать  схлестнулась  с  воинством
Батыя.
   Был грозный хан весьма удивлен упорством и живучестью русских.
   Однако ж непоколебимо уверен в  своем  превосходстве  -  потехи  ради
велел шурину, искусному воину, прославленному ловкостью и  силой,  звать
дерзкого Коловрата на поединок.
   Подчинился храбрый Хостоврул.
   Сошлись бойцы в недолгой схватке - сорвавшись с седла, тяжело  рухнул
наземь Батыев шурин, и дымилась на  морозе,  разливаясь  по  снегу,  его
горячая кровь.
   На секунду - не более - воцарилась тишина.
   Но прошло мгновение -  яростный  крик  Батыя  пронесся  над  головами
всадников, и сам он, пришпорив коня, первым  ринулся  вперед,  проклиная
убийцу.
   Этот бой был совсем недолгим.
   Слишком неравны силы.
   Пробил страшный час - лесная дружина перебита.
   Мертвый Коловрат распластался на снегу,  устремив  незрячие  глаза  в
яркое, морозное небо.
   В руке его и тогда зажат был грозный меч.
   Батый, склонившись с седла,  застыл  угрюмо,  вглядываясь  в  молодое
чуждое лицо, то ли пытаясь постичь нечто, то ли запоминая.
   Но как бы там ни было, он тоже был воин, грозный хан - доблесть чтил,
как подобает любому, избравшему ратный труд.
   Легенды гласят, по приказу Батыя был Коловрат погребен, как  воин,  с
мечом в руках.
   Шестьсот шестьдесят три года минуло с той поры.
   И пришло время - память, которая никак не  могла  сослужить  ему  эту
службу, совершила невозможное.
   Прошлое воскресло, отразилось в душе, будто события недавних дней.
   Только меч Коловрата - грозное  оружие,  коему  теперь  пришел  черед
исполнить предначертанное, - долгое время был недоступен.
   Однако Господь милосерд, а Святая Русь вновь призывает сынов, осеняет
их своим материнским благословением.
   Нет на свете силы, способной противостоять их воле, - меч  наконец-то
в его руках.
   И - видит Бог! - скоро, уже совсем скоро он исполнит то, что должно.

Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 18.10

   К вечеру день нахмурился. Даже что-то невнятное  -  мокрый  снег  или
ледяной дождь - моросило с неба. Потому, наверное, жарко пылающий  камин
как-то особенно притягивал к  себе,  и  люди,  сами  не  сознавая  того,
незаметно придвигали кресла все ближе к огню.
   Утренний бодрящий ветер не улегся - но незаметно наполнился унынием и
злобой. А может, его неласковый собрат примчался невесть откуда и теперь
бушевал над продрогшей землей.
   В трубе страшно выло, но сухой, горячий треск пылающих поленьев,  как
ни странно, почти заглушал звериный вой. Словом, здесь, в большой уютной
гостиной, у камина, с горячим кофе в маленьких чашках севрского  фарфора
и старым добрым коньяком в пузатых бокалах, было комфортно.
   И только разговор - нелегкий и вовсе не приятный - несколько  омрачал
идиллию. Хотя напряжение первых минут, время натянутых фраз, бессвязных,
обрывочных объяснений, раздумий, когда чаши весов  застывают  в  хрупком
равновесии, и одному Господу известно, какая перевесит в следующий  миг,
- миновало.

***

   - Побег, конечно, был большой глупостью. Очень большой. Но.., знаете,
Игорь, как ни странно, я вас понимаю.
   Говоривший был высокий худощавый молодой мужчина.
   Умное, некрасивое лицо запоминалось крупными чертами, массивным носом
с легкой горбинкой, резко очерченными скулами,  глубокими  складками  на
впалых щеках.
   У него был волевой, четкий подбородок, тонкие малоподвижные губы.
   Светло-карие - в желтизну -  глаза  смотрели  на  мир  спокойно,  без
особой профессиональной проницательности,  любимой  мастерами  шпионских
романов.
   Густые темные волосы неожиданно оказались довольно  длинными.  Не  по
уставу - уж точно. Хотя кто его знает, какие у них теперь уставы?

***

   - Понимаете? Действительно - странно.
   - Не просто понимаю - оказался однажды в похожей ситуации  и  испытал
непреодолимое желание бежать.
   - Но преодолел.
   - Преодолел. Иначе, возможно,  не  делился  бы  теперь  с  вами  этим
опытом.
   - Это что-то секретное, Юра? Никак нельзя рассказать?
   - Да как вам сказать, Лиза: и да, и нет.  Фрагмент,  пожалуй,  можно.
Словом, однажды мне довелось  посетить  не  вполне  дружественную  тогда
страну. То есть  недружественной  она  была  только  наполовину,  в  том
смысле, что в  ту  пору  у  них  шла  ожесточенная  борьба  между  двумя
политическими группировками. Одну  мы  поддерживали.  Власть  в  большей
степени  была  сосредоточена  в  руках  другой.  "Наши",  впрочем,  тоже
контролировали некоторые участки власти и, скажем так, были отнюдь не  в
подполье. Я  же,  надо  сказать;  направлялся  в  страну  нелегально,  в
соответствии с легендой. Такая ситуация. И вот представьте...  Маленький
аэродром, крохотное поле, самолет подруливает почти к зданию  аэропорта,
подают трап. Спускаюсь в толпе пассажиров, делаю первый шаг на земле.  И
вдруг молодой подтянутый человек, в темном  костюме  и  тугом  галстуке,
крепко берет за локоть  и  полушепотом  интересуется:  "Вишневский  Юрий
Леонидович?" То есть, как вы понимаете, называет мое настоящее имя.  Вот
тут, Игорь Всеволодович, я испытал, очевидно, нечто очень похожее на то,
что случилось с вами.  Желание  бежать  немедленно,  отшвырнув  от  себя
встречающего.  Бежать  неведомо  куда,  заведомо   понимая,   что   буду
немедленно схвачен. Маленькое летное поле со всех  сторон,  естественно,
обнесено надежным заграждением. И знаете, несмотря на все это, вероятнее
всего, я бы побежал. На потеху публике. К счастью,  молодой  балбес,  из
числа наших сторонников, встречавший у трапа, разглядел животный ужас  в
моих глазах - и все  понял.  Что  было  сил  вцепился  в  мой  локоть  и
скороговоркой выпалил нужные слова.
   Короче, я пришел в себя - и все, как говорится, кончилось хорошо.
   - Да, но вы-то прибыли в страну  нелегально  -  то  есть  сознательно
нарушили закон. Я же, напротив, был абсолютно уверен в своей правоте.
   - Верно. Но чашу весов перевесил укоренившийся в сознании  стереотип.
Следственные  органы  у  нас  не  привыкли  копать  глубоко.  Если  есть
подходящий кандидат, обвинение, вероятнее всего, предъявят именно ему.
   - Вы так спокойно об этом говорите?
   - Но вы же со мной согласны?
   - Пожалуй, Но я лицо свободной профессии, а вы -  представитель  этих
самых следственных органов.
   - И что же?  Если  я  буду  утверждать  обратное,  вы  измените  свое
мнение?
   - Разумеется, нет.
   - Тогда какой смысл врать?
   - Господа, по-моему, вас понесло в философские дебри.
   - Отнюдь, Лиза, мы просто сверили некоторые позиции. И это правильно.
Но и вы тоже правы, пора переходить собственно к делу.
   - Простите. Прежде я все же хотел бы понять позицию Юрия Леонидовича,
после того как ему стало все известно.
   - Позицию?
   - Иными словами, простите уж за банальность, верите ли вы мне? Вот  в
чем вопрос.
   - Вопрос понятен. Ответить, однако, не смогу.
   - Сейчас?
   - Сейчас. Да и вообще, пожалуй. Вера, Игорь  Всеволодович,  категория
нематериальная,  я   же   не   то   чтобы   кондовый   материалист,   но
профессионально   обязан   оперировать    исключительно    материальными
факторами. Они же  в  сумме  образуют  убежденность.  Касательно  вас  -
сегодня,  сейчас  -  я  не  могу  быть  убежден  ни  в  чем.  Однако  то
обстоятельство, что в нарушение многих должностных  инструкций,  вопреки
профессиональной этике, в конце концов,  я  здесь  и  -  заметьте  -  не
рекомендую вам немедленно сдаться людям, которым, надо  полагать,  из-за
вашей выходки сейчас ох как несладко, - говорит  о  многом.  Вопреки,  в
нарушение.., и так далее я  готов  оказать  вам  содействие  в..,  сборе
информации, отыскании фактов, сумма  которых,  надеюсь,  убедит  меня  и
прочих в вашей невиновности. Господи, я, кажется, сказал речь.
   - - Ничего. Она была веской.
   - К тому же я почти  вынудил  вас.  Но,  клянусь,  больше  ни  одного
лирического отступления.
   -  Что  ж,  поехали.  Итак,  налицо  два  убийства,  которые   весьма
изобретательно пытаются повесить на вас.
   Вопрос первый - кто пытается? Не будь Морозов второй  жертвой,  я  бы
всерьез рассматривал его кандидатуру. Хотя, судя по вашему рассказу,  он
без особого труда завоевал ваше расположение.
   - Это плохо?
   - Плохо. Сам по себе господин Морозов - личность  интересная,  яркая,
небесталанная и в высшей степени амбициозная.
   - Был.
   - Да,  был.  Однако  все  эти  выдающиеся  свойства  были  направлены
исключительно во благо и на пользу господина Морозова, а  вернее  -  его
возвышение. Про амбиции я упомянул не случайно. Амбиции и высокомерие.
   Последнее сыграло с ним довольно злую  шутку.  Морозов  действительно
опоздал к дележке основных пирогов, однако  вовсе  не  потому,  что  был
ленив, как объяснил вам. Вовсе не  ленив.  Но  -  высокомерен,  из  тех,
знаете,.
   "кто почитает всех нулями". И полагал, что без него ничего серьезного
не свершится. Тот же Лемех  -  простите,  Лиза,  за  напоминание  -  тем
временем такой кульбит исполнил под носом у  компетентных,  как  принято
говорить, органов. Хотя какая, к  черту,  компетентность!  В  истории  с
Лемехом - классическое головотяпство. Если  не  хуже.  Словом,  Морозова
обошли на повороте многие, но он - надо отдать должное - в депрессию  не
впал, счеты с провидением сводить не стал и, похоже, даже не  озлобился.
Сделал выводы - и принялся за дело. Учитывая новые исторические  реалии.
История с "Русским антиквариатом" -  замысел  грандиозный  и  отнюдь  не
такой уж фантастический, как может  показаться.  Свершись  он,  нефтяные
магнаты ощутили бы себя  торговцами  "Сникерсами".  Он  был  умен,  этот
Андрей Морозов,  безупречно  вычислил  национальные  достояния,  еще  не
приватизированные и не пущенные с молотка.  За  "Русским  антиквариатом"
должен был последовать "Русский соболь". Ситуация с  пушниной  в  стране
дичайшая. Большую  часть  драгоценного  меха  мы  продаем  на  питерском
аукционе,  сами  довольствуемся  контрабандными   шкурками,   не   самой
качественной продукцией зверосовхоза - то бишь объедками с  собственного
стола. Но я отвлекся...
   В поле нашего зрения создатель "Русского антиквариата" попал именно в
тот момент, когда попытался организовать идеологическое прикрытие акции.
Повторяться  не  стану,  он  достаточно   емко   изложил   идею   Игорю.
Общественное  мнение  предполагалось  всколыхнуть  эпидемией   криминала
вокруг антикварного бизнеса. Разносчиками заразы - по замыслу Морозова -
должна была  стать  не  привычная  уже  братва,  а  популяция  особей  с
политическим окрасом. Как выразился тот подонок,  что  первым  явился  к
Игорю "Русской стариной должны торговать русские люди". Это  был  своего
рода  девиз.  Сколько  бы  Андрей  Викторович  ни  пел   про   ислам   и
неоглобализм.   На   вооружение   была    взята    исключительно    идея
пан-славянизма, причем в самой  порочной  форме.  Потому  идеологическая
работа     сочеталась     с     полноценной     боевой      подготовкой.
Историко-патриотические лагеря,