нно не важно было, что это была за история, с
чем связана - разработкой предстоящей операции или делом давно  минувших
дней.
   "Захваченный"  -  он  не   замечал   движения   времени,   случалось,
бодрствовал по несколько суток.
   Ничего с этим нельзя было поделать, сколько  таблеток  ни  заставляла
его глотать Людмила, таково было свойство натуры.
   И все тут.
   Людмила, к слову, тоже еще не спала, однако  собиралась  отходить  ко
сну, лежа в постели, лениво листала какую-то миниатюрную книжицу.
   - Ну, что на поприще  частного  сыска?  -  Вопрос  был  риторическим.
Достаточно было взглянуть на мужа, чтобы понять его состояние. Завелся.
   - Складывается любопытная комбинация. Так что отставкой можешь больше
меня не стращать. Уйду в отставку - запишусь в частные детективы.
   - Побойся Бога, любимый, когда это я стращала тебя отставкой? Бога  о
ней молю, как о манне небесной.
   - Действительно. Перепутал. Это не ты, это другое начальство. Прости.
Что читаешь?
   - Коэльо. Теперь модно.
   - И как?
   - Говорю ж тебе - модно.
   - И все?
   - Все.
   - Понятно. Тогда, может, окажешь услугу начинающему частному сыщику?
   - Посидеть где-нибудь в засаде?
   - Нет. Сменить модное чтиво на криминальное.
   - Свойства личности?
   - Вот именно.
   - По протоколам - сложно.
   - A y меня не протокол. Дневник.
   - Это - лучше. Давай свое чтиво, Шерлок!
   - Мне больше по душе - Эркюль.
   - Хорошо, Эркюль. Ты пока можешь подремать, - Оставьте  ваши  уловки,
мадам! Посижу на кухне с другими материалами.

***

   Других материалов на самом деле оказалось предостаточно.
   Разложив бумаги на кухонном столе, подполковник Вишневский с  головой
ушел в работу.
   - Кофе свари.
   Негромкий, но требовательный голос жены грянул в кухонной тишине  как
гром небесный.
   Вишневский вздрогнул, оторвался от бумаг и первым делом  взглянул  на
часы.
   Было уже половина пятого.
   Дело, оказывается, близилось к утру.
   - Ты что же, не спала, котенок?
   -  Уснешь,  как  же!  -  Лицо  у  Людмилы  было  усталым,  но   глаза
поблескивали. - С вашим частным сыском.
   - Я - мерзавец.
   - Вне всякого сомнения. Ладно, негодяй, вари кофе и слушай.
   Юрий Леонидович с готовностью ринулся к кухонной стойке.
   Через секунду громко зажужжала кофемолка, в воздухе  разлился  острый
пряный запах свежемолотого кофе.
   - Внемли, Шерлок, а скорее уж Ватсон! И трепещи...
   - Трепещу покорно, - Так вот. Личность, писавшая это, как я  полагаю,
интровертна и иррациональна.
   - Стоп, котенок. Я, безусловно, не  только  мерзавец,  но  и  тупица,
однако и за двадцать лет совместной жизни так и  не  сумел  освоить  ваш
птичий язык. Кстати, ты никогда не задумывалась, почему это медики,  как
никто другой, высокомерно игнорируют внятные определения простых  вещей?
А изъясняются посредством труднопроизносимой абракадабры. Обычная тряска
- у них, видите ли, тремор.
   - Ты действительно непроходимый осел. Больному не всегда  обязательно
знать, что говорят о его хвори между собой врачи. Неужели не ясно?
   - Но я не больной.
   - Ты глупый. Ну, хорошо, я буду говорить  проще,  а  ты,  смотри,  не
прозевай кофе. Так вот,  женщина,  писавшая  это,  не  страдает  никаким
психическим  расстройством.  Хотя  определенные  проблемы   с   психикой
присутствуют. Но у кого их теперь нет? По природе  своей  она  замкнута,
скорее всего одинока, возможно - несчастна. Однако отнюдь  не  сломлена,
хотя все предпосылки к тому явно имелись...
   - Она была неизлечимо больна. Рак. Забыл, как по-вашему?
   - CR. Ты говоришь: была - значит, ее уже нет?
   - Нет. Убита.
   - Вот как? Ну, это не по моей части. Впрочем, тревожных  состояний  я
не заметила,  с  болезнью  и  неизбежным  итогом,  судя  по  всему,  она
смирилась. Обреченность, подавленность - это есть. Кстати, в записках  о
болезни ни слова. Хотя самочувствие местами описывает довольно подробно.
Но это, кстати, только подтверждает мое предположение.
   - Какое предположение?
   - Как всегда норовишь забежать вперед паровоза?
   Не выйдет. Идем по порядку.
   - Идем. - Он аккуратно разлил по чашкам густой дымящийся кофе.
   - Кстати,  о  заболевании  -  не  знаешь,  случайно,  как  давно  был
поставлен диагноз, а вернее, как давно ей все стало известно?
   - Случайно знаю.  Три  года  назад.  Думаю,  ей  все  сказали  сразу.
Во-первых, на тот  момент  никого  из  близких  у  нее  не  осталось.  А
во-вторых, насколько мне известно, сейчас с этим не особо церемонятся.
   - Смотря по ситуации. Хотя в нашем случае этот фактор  все  равно  не
имеет значения. Она не сломалась значительно раньше девяносто  девятого,
иными словами, некие глобальные, травмообразующие... Ох, прости, опять я
на  птичьем!  Проще  -  трагические  обстоятельства  она  пережила   уже
достаточно давно. Они-то, думаю, вполне могли сломать.  Но  не  сломали,
хотя  привнесли  значительные  изменения  -  естественно,  не  в  лучшую
сторону. Замкнутость, отрешенность от мира, озлобленность, если  хочешь,
постепенно деформировали личность.  Однако  она  держалась  и,  полагаю,
могла держаться, балансируя в пограничном состоянии, еще довольно долго,
потому что примерно в то же время в сознании возникла  некая  сверхидея,
реализация которой представлялась больной в высшей  степени  важной.  Со
временем идея становится  почти  маниакальной,  но  в  этом  случае  она
получила еще более мощный стимул держаться...
   - Что за идея?
   - Понятия не имею. Конкретно на эту тему у нее - ни строчки.
   - Погоди, но как же так? Человек заводит дневник,  как  правило,  для
того, чтобы выплеснуть сокровенное, то, что уже не умещается в душе.
   - Верно. Но кто сказал - дневник?
   - То есть?
   - Я ведь акцентировала несколько раньше - специально для тебя,  между
прочим, - что не нашла в так называемом дневнике ни слова о болезни.  Ты
не отреагировал.
   - Я отреагировал гораздо раньше.  Когда  ты  вместо  слова  "дневник"
произнесла "это". А дальше, когда  речь  зашла  о  болезни,  задал  тебе
прямой вопрос. И услышал, что бегу впереди паровоза...
   - Верно. Что ж, проблески сознания налицо. Это радует.  Так  вот,  по
моему глубокому убеждению, этот документ - записки, или назови  его  как
угодно - писался как некое художественное произведение... иными словами,
он адресован вовне.
   - То есть она рассчитывала, что его прочтут?
   - Рассчитывала, хотела, мечтала  -  не  могу  утверждать  однозначно.
Возможно, она писала это действительно как художественное  произведение.
Просто фантазировала.
   - То есть страдала графоманией?
   - Это вряд ли. Выдавала желаемое за действительное. Только не  вслух,
а на бумаге. Так будет точнее. Кстати, психологи иногда берут этот метод
на вооружение. В рамках арт-терапии. Но часто больной сам подсознательно
находит   оптимальную    форму    психологической    защиты.    Подобные
дневники-фальшивки нередко пишут девочки-подростки. Эти, правда, часто в
расчете на то, что их фантазии станут известны и приняты за истину.
   - Она не девочка.
   - Но старая дева. Я не ошиблась?
   - Похоже, да.
   - Эти до смерти предаются девичьим грезам. Не все, разумеется.  Самые
романтические натуры.
   - Скажи еще, что она была влюблена в  Непомнящего!  Он,  насколько  я
знаю, в ее произведении - герой номер один.
   - Вполне возможно.
   - Да? Это мысль. Но ее надо как следует обдумать.
   - Вот и думай. И кстати, мою версию ты можешь легко проверить.
   - Каким образом?
   - Экспертиза в состоянии определить время, когда сделаны записи?
   - Легко.
   - Так вот. Мне представляется, что большинство "дневниковых" записей,
разнесенных, как  полагается,  по  дням,  написаны  сразу.  Единым,  так
сказать, массивом.
   - То есть она садилась и,  как  настоящий  писатель,  шпарила  текст,
потом разбивала его на главы и подбирала даты.
   - Вроде того. Не уверена, правда, что именно так  работают  настоящие
писатели. Но то, что большие фрагменты текста, разбитые потом на  десять
и даже более  дней,  написаны  единовременно  -  гарантирую.  Она  -  по
некоторым признакам - даже на короткое время не  отрывалась  от  работы.
Строчила подряд. Я так полагаю.
   - Эксперты скажут точно.
   - Вот и отлично.
   - Но послушай, писать ведь могла вовсе не она.
   "Дневник" могли попросту подкинуть...
   - Нет, любимый, здесь я тебе не помощник.  Для  того  чтобы  ответить
"она или не она?", я должна  как  минимум  ознакомиться  с  десятком  ее
произвольных записок. Ну а как максимум - побеседовать с автором.
   Второе - по определению - невозможно. А первое?
   Если ты допускаешь мысль, что кто-то хитроумный написал  и  подбросил
липовый "дневник", у него должно было бы хватить мозгов и на  то,  чтобы
уничтожить все подлинные ее записки.
   - Все - невозможно, по определению. Она расписывалась  в  инстанциях,
писала заявления, возможно, письма кому-то. Всего никогда не  отследишь.
Слишком рискованно.
   - Тогда он дурак.
   - Он не дурак.
   - Не дурак, однозначно. Дурак никогда не додумался бы  до  фальшивого
дневника. А вот я определенно дура.
   - Это еще почему?
   - Потому что уже почти семь - и значит, я едва успеваю  собраться  на
работу. После бессонной-то ночи!
   - Хочешь, я отвезу тебя?
   - Нет уж спасибо. Голова у тебя сейчас занята черт знает чем. К  тому
же в отличие от меня ты не спишь уже вторую ночь. И  уже  через  час,  а
может, и раньше наступит этот проклятый "пик".  Нет.  Я  не  самоубийца.
Поеду на такси.
   Бессонная ночь, как ни  странно,  почти  не  сказалась  на  внешности
Людмилы Вишневской, Спустя полчаса она заглянула на кухню  проститься  с
мужем  -  как  всегда   подтянутая,   неприступная   и   привлекательная
одновременно, благоухающая тонким горьковатым ароматом любимых духов.
   - И знаешь, кстати, про старческую неразделенную  любовь  ты  подумай
как следует. Очень на то похоже. А  что,  этот  антиквар  так  уж  хорош
собой? - Она игриво повела плечом.
   - Уйди с глаз моих, порочная женщина!
   Вишневский потянулся было обнять жену - но получил ловкий  щелчок  по
носу и остался в одиночестве.
   Только знакомый горьковатый запах еще некоторое время витал вокруг.

***

   -  Любовь  запоздалая?  Ну  да.  А  убийство  -  из  ревности.  Очень
занимательная  история.  Но   совершенно   невероятная.   Разве   только
действительно - любовь?

Москва, 6 ноября 2002 г., среда, 08.15

   И снова было утро.
   И снова он проснулся с  ощущением  абсолютного  счастья,  как  бывает
только в детстве.
   Впрочем, не совсем так.
   В  детстве  чувство  счастья,  как  правило,  необъяснимо.  Маленький
человек просыпается счастливым просто так, "нипочему".
   Счастье  Игоря  Всеволодовича  тихо  посапывало   рядом,   уткнувшись
маленьким точеным носиком в подушку, поджав острые коленки к животу.
   Лиза спала, свернувшись калачиком, изредка неспокойно  вздрагивая  во
сне. Вчерашний полет в Питер и обратно изрядно вымотал  ее,  к  тому  же
обилие эмоций, пусть и положительных,  оказалось  нелегким  грузом.  Она
спала - но и во  сне  продолжала  переживать,  размышлять  и  спорить  с
кем-то, слабо передергивая узкими плечами.
   Вчера вечером, несмотря на то что усталость валила с ног,  она  долго
не могла заснуть,  и  они  проговорили  полночи,  раз  двадцать  обсудив
историю, поведанную Верой Дмитриевной.
   Со всех сторон.
   Пытались что-то додумать, найти недостающие  звенья  цепи,  построить
какие-то версии.
   Тщетно.
   Напрасно Игорь напрягал память, силясь вспомнить отцовского  клиента,
могущего - хотя бы предположительно - оказаться той самой "птицей".
   Ничего, а вернее никого, даже отдаленно похожего, он не вспомнил.
   И надо полагать - просто не знал.
   Клиентов отца он вообще помнил смутно.
   С некоторыми - теми, что были еще живы к тому  времени,  когда  Игорь
Всеволодович занялся торговлей антиквариатом, - знакомился вроде заново.
   Теперь хорошо бы, конечно, поговорить со стариками - возможно, кто-то
и опознал бы таинственную "птицу", но  проклятое  нелегальное  положение
такую возможность исключало.
   Решено было, что кое-кого посетит сегодня Лиза.
   Возможно, ей снова повезет - так же как повезло с Верой  Дмитриевной.
Хотя, если вдуматься,  рассказ  великой  старухи  мало  что  прояснил  в
истории давней трагедии, разве что подкинул дополнительный вопрос.
   И все равно поездку они считали удачной. Дело было даже не в "дарах",
как окрестила Лиза бархатные футляры.
   Она была счастлива этим знакомством и тем,  что  старуха  приняла  ее
именно так.
   "Допустила к сердцу", - говорила Лиза, и запавшие от усталости  синие
глаза радостно, волшебно лучились.
   Спать больше не хотелось - он аккуратно выбрался из постели, неслышно
- благо ковер на полу скрадывал шаги - вышел из спальни. Набросив халат,
выпил кофе. Побродил по дому.
   Делать было совершенно нечего. И Непомнящий снова  примостился  возле
компьютера,  вышел  в  Сеть,  еще  не  представляя,   что,   собственно,
собирается искать.
   С генералом Щербаковым все вроде было ясно.  Лизе  версия  показалась
вполне убедительной, но она - опять же! - не  добавляла  ясности  в  его
историю. И тем не менее он снова вошел в поисковую  систему  и  собрался
было вписать имя генерала в строку запроса, но передумал.
   И просто так, от нечего делать или  по  привычке,  потому  как  часто
прежде адресовал виртуальному миру этот  вопрос,  заученно  отстучал  по
клавиатуре: "Иван Крапивин
   Художник".
   Задумавшись на секунду, машина выдала давно известный результат.
   Материалов о живописце Крапивине в Сети было немного - всего 58 -  60
документов.
   Количество колебалось, изредка появлялись новые страницы, ссылки  или
просто короткие упоминания  в  каких-то  исследованиях  или  статьях  по
искусствоведению.
   Сейчас  поисковая   система   вежливо   сообщила,   что   располагает
пятьюдесятью девятью документами, в которых упоминается Иван Крапивин.
   Игорь  Всеволодович  лениво  пошевелил  мышкой  -  знакомый  перечень
медленно поплыл по монитору.
   Все было  читано-перечитано  бесчисленное  множество  раз,  и  только
название документа под номером пятьдесят шесть было ново.
   "Прадед комбрига".
   Игорь Всеволодович удивленно вскинул брови.
   Впрочем, система иногда ошибалась - выдавала  материалы,  посвященные
однофамильцам.
   Иванов Крапивиных в информационном пространстве упоминали  достаточно
часто, потому и уточнял Игорь Всеволодович, что речь идет о художнике.
   Но случались накладки - машина уточнение игнорировала.
   Так, надо полагать, случилось и теперь.
   И все же почему-то он открыл документ.
   Это была глава из исторической монографии ученой дамы по имени  Ольга
Травина. Работа в  целом  посвящалась  одному  из  красных  полководцев,
комбригу времен гражданской войны,  расстрелянному,  как  полагается,  в
1937-м, в компании с маршалом Тухачевским и прочими военачальниками.
   Фамилия комбрига была Раковский.
   В главе одиннадцатой объемной, судя по всему, монографии речь  шла  о
его далеком предке.
   "Долгое время  принято  было  считать,  что  прадедом  Раковского  по
отцовской линии был известный  крепостной  художник  Василий  Раковский,
получивший вольную из рук  графа  Шереметева..,  умерший  от  чахотки  в
Италии...
   Об этом неоднократно упоминал  в  автобиографических  материалах  сам
комбриг, потому, наверное, никому из исследователей не пришло  в  голову
усомниться в достоверности информации...
   Однако...
   Жена  художника  Лукерья  Раковская   возвратилась   на   родину,   в
подмосковное Архангельское, в конце 1835 года, с младенцем  (мальчиком),
которому, по воспоминаниям княжны  Веры  Шереметевой,  "едва  исполнялся
год"... (34)  Ребенок  был  крещен  в  местном  храме,  церковные  книги
которого, к счастью, сохранились.
   Запись, сделанная в январе 1836 года, подтверждает крещение младенца,
нареченного Василием... (35) Дата рождения ребенка  -  11  декабря  1834
года.
   Дата  смерти   художника   Василия   Раковского,   однако,   известна
доподлинно. Он скончался в Италии 10 декабря 1832 года. И таким образом,
никак не мог быть отцом мальчика...
   ...кто  же  настоящий  отец  и,  следовательно,  прадед  легендарного
комбрига?..
   ...В конце концов эту тайну могла унести с  собой  в  могилу  Лукерья
Раковская, пожелавшая, чтобы отцом ребенка считался ее покойный супруг.
   И тем не менее мы находим ответ в эпистолярном  наследии  престарелой
княжны Шереметевой...
   ...В письме племяннице Антонине Бутурлиной  (урожденной  Шереметевой)
14 января 1836 года (39) она пишет:
   "...Лукерья наконец открыла мне тайну  рождения  мальчика,  в  судьбе
которого, как тебе известно, я теперь принимаю участие. Представь,  отец
Василия - также живописец и  также  крепостцой,  получивший  вольную  от
князя Несвицкого. Имя его - Иван Крапивин...
   Но я, поразмыслив, пришла к выводу, что теперь уж ничего  не  следует
менять.., отец Антоний поддержал меня в этом решении, хотя, возможно, мы
поступаем грешно... Лукерье велела каяться и  молить  у  Бога  прощения.
Однако - между нами, мой друг. - не вижу особой се  вины.  С  живописцем
Крапивиным.., сошлась уже после смерти Василия..." (перевод с фр. мой. -
О.Т.).

***

   К счастью, в тот момент, когда Игорь Всеволодович с горящими  глазами
ворвался в спальню, Лиза уже проснулась.
   Она еще  не  вставала  и,  сладко  потягиваясь  под  одеялом,  только
собиралась окончательно осознать реальность нового дня,  несущего  -  об
этом помнила еще в полудреме - массу неотложных  и  непривычных  дел.  И
быть может, неожиданностей. Приятных или неприятных - вот в чем вопрос.
   В эту минуту дверь распахнулась  и  Непомнящий  с  разбега  плюхнулся
поверх одеяла.
   "Неожиданность номер один", - подумала Лиза.
   Но не испугалась и даже не встревожилась.
   Не такое было у Игоря выражение лица, чтобы пугаться.
   - Представляешь, у него был сын!
   - Не представляю.
   - О, это умопомрачительная история. Просто сюжет для дамского  романа
или бразильского сериала. У него был сын, но в  отцы  записали  другого.
Тоже, впрочем, художника.
   - Потрясающе.
   - Ты издеваешься?
   - А ты полагаешь, я должна реагировать как-то иначе?
   - Господи, я тебя разбудил!
   - Не в этом дело. Ты, по-моему, сам  еще  не  проснулся.  Или  просто
сошел с ума.
   - Почему это? Ну да. Понятно. Что тебе  ничего  не  понятно.  Значит,
так. С самого начала. У Ивана Крапивина был сын.
   - Значит, Душенька осталась жива?
   - Почему - Душенька? Нет. Ты считаешь, детей он мог  иметь  только  с
ней?
   - Теоретически - нет. А  практически...  Практически  женщины  мыслят
немного иначе. Ну ладно,  это  уже  философия.  Выкладывай,  что  там  у
тебя...

***

   Рассказывая, он окончательно успокоился и даже несколько сник.
   Лиза, напротив, заметно воодушевилась.
   - Действительно, потрясающая история. Ну что ты?
   Перегорел, как лампочка?
   - Да нет.  Просто  осознал  кое-что.  Странная,  заметь,  наблюдается
закономерность.  Последние  дни  мы  только  и  делаем,  что  раскрываем
какие-то тайны. Но все не те... Не те, не те,  не  те.  Хотя  интересно,
спору нет.
   - Знаешь, родной, сейчас я, возможно, скажу банальность.  Однако  это
действительно происходит. Проверено многократно.
   - Что именно?
   - Количество. Оно на самом деле в  определенный  момент  переходит  в
качество. И наши с тобой "не те" тайны в конце концов должны сложиться в
одну большую "ту".
   - Ты и вправду так думаешь?
   - А когда я тебе врала?

***

   Он устало откинулся на спину, закрыл глаза, запрокинул голову.
   Красиво очерченный, волевой подбородок беспомощно -  как  у  больного
или, того хуже, мертвого человека - устремился в потолок.
   Всплеск неожиданного, не слишком уместного восторга, похоже, сменился
вязким чувством безнадежности.
   Лиза, приподнявшись на локте, закусила