у  же
отправили  в  тыл,  в  Москву.  И   разумеется,   стали   лечить   самым
добросовестным образом - героиня-партизанка,  супруга  Героя  Советского
Союза. Словом, приставили лучших врачей, в том числе психиатров.  Вернее
- психиатра... А тот, известный  уже  тогда  деятель...  Кстати,  жив  и
поныне, по сей день при делах. И между прочим, в больших неладах с  моей
женой. Она - такая коллизия! - тоже психиатр, правда, твердит постоянно,
что  -  новой  формации.  Относительно  этого  мэтра  говорит   примерно
следующее: и сегодня  всем  прочим  методам  и  препаратам  предпочитает
галаперидол. Знаете, что это за штука?
   - Что-то очень болезненное и очень вредное для организма...
   - Необратимо разрушающее личность, если быть точным.
   - Превращает человека в животное...
   - Можно сказать и так. Но это - к слову. Так вот, в ходе лечения Нины
Щербаковой  этот  славный  доктор  -  не  знаю  уж,  посредством   каких
манипуляций - выведал страшную  тайну  героической  партизанской  семьи.
Оказалось, что жена боевого  генерала  на  самом  деле  классово  чуждый
элемент - потомок старинного дворянского рода. И -  главное!  -  генерал
знал об этом, но скрыл информацию от родного лубянского ведомства. Пошел
на подлог, обманом выправил жене фальшивые документы. Правда,  было  это
двадцать  лет  назад,  в  гражданскую,  когда  боец  Щербаков  был   еще
несознательным юнцом, а княжне Несвицкой исполнилось...
   - Как вы сказали?
   - Что именно?
   - Как фамилия этой женщины, жены... Настоящая фамилия?
   - Несвицкая.
   - Боже правый! Вот уж действительно - корни уходят в прошлое.  Причем
все глубже.
   - И позвольте полюбопытствовать - куда ж они теперь потянулись?
   - Иван Крапивин был крепостным князя Несвицкого, и Душенька,  Евдокия
Сазонова - та, что на портрете, - тоже. Их застали  вместе,  пороли.  Ее
запороли насмерть. Его спасли меценаты, отправили учиться в  Италию,  но
ничего лучше ее портрета он создать не смог. А может, и  не  хотел.  Все
пытался восстановить портрет, то есть написать его заново -  по  памяти.
Можно  сказать,  помешался  на  этом.  Но  не  смог.  И  умер  в  Италии
полусумасшедшим. Правда, вот теперь выясняется - оставил сына.
   - Да-а-а, интересная связь. Воистину связь времен.
   Однако история художника с  девушкой  относится,  как  я  понимаю,  к
началу девятнадцатого века?
   - Совершенно верно. Ориентировочно - 1831 год., -  Ну,  нашей  княжны
Несвицкой в ту пору в помине не  было.  Она  родилась  в  1907  году.  И
княжной-то, собственно, побыла недолго, всего до десяти  лет.  А  там  -
революция, скитания. Поезд, на котором она с матерью и сестрами пыталась
добраться до Москвы, в степи разгромила какая-то банда.  Всех  перебили,
девочку - ей тогда было около пятнадцати лет -  ранили,  но  не  добили.
Верно, приняли за мертвую или забыли в суматохе.  После  -  запоздало  -
подоспел отряд чоновцев, и молодой боец Коля Щербаков  подобрал  раненую
княжну. Дальше все, полагаю, ясно. Коля, однако, парень был смекалистый,
в тогдашней неразберихе счел за лучшее  организовать  для  будущей  жены
новые документы и новое происхождение. Более подходящее. И все бы ничего
- потому как супруги Щербаковы верой и правдой служили Советской власти,
кровь за нее проливали, живота не жалели. Если бы  не  дотошный  доктор.
Тот, разумеется, немедленно доложил куда  следует.  Партизану  Щербакову
великодушно дали довоевать. А уж потом, после победы  -  допросили,  где
положено, с пристрастием. Он, бедолага, во всем покаялся, вину  признал.
Однако ж - победа! А он как-никак герой. Княжна, чуждый элемент, к  тому
же на ладан дышит. Словом, возиться не стали -  ограничились  ссылкой  в
академию. И - баста! Вот и вся генеральская история.
   - А портрет?
   - Что, Лиза, портрет?
   - Где все это время был портрет?
   - Понятия не имею. Вопрос скорее к Игорю Всеволодовичу.
   - Игорь?
   - Какой период тебя интересует?
   - Весь. С момента создания.
   - Долгое время считался утерянным.
   - Ты говоришь как экскурсовод в музее. Что значит утерянным? Где?
   - Откуда я знаю  где?  Очевидно,  в  имении  Несвицких.  Полумертвого
Крапивина оттуда вывезли меценаты, а портрета в глаза  никто  не  видел.
Знали о его существовании только со слов художника. А он, между  прочим,
был уже не в себе. Потому многие специалисты по сей день  сомневаются  в
существовании портрета.
   Отец нашел его где-то в Германии. С  тех  пор  -  был  у  нас.  Хотя,
повторюсь, многие не  признавали  в  нем  работу  Крапивина.  Отцу  было
наплевать, он откуда-то знал точно. Что было потом  -  вам  известно.  А
портрет оказался в доме Щербаковых.
   - И Галина Сергеевна уверяла, что ее отец привез его с войны.
   - Не знаю, кого она в этом уверяла, мне она сразу заявила, что, узнав
о трагедии, считает своим долгом... И так далее. Что, собственно,  Лиза,
ты хочешь выяснить относительно портрета?
   - Неужели не ясно?  Все  вертится  вокруг  него.  Надо  полагать,  до
революции он находился в доме Несвицких. Стало быть, княжна, как  вы  ее
называете, до десяти лет могла видеть портрет  постоянно  -  достаточное
время, чтобы запомнить. Даже для ребенка.
   - Допустим - и что?
   - Ничего. То есть дальше я не  могу  выстроить  цепочку,  но  портрет
оказывается в Германии, где его находит отец Игоря. Почти  тридцать  лет
он висит в их доме, а потом... Потом снова попадает к Несвицкой.
   Неужели вы полагаете, что это случайность?
   - Готов принять за рабочую гипотезу - нет, не случайность. Тем  более
теперь...
   В кармане Вишневского вдруг ожил мобильный телефон, напомнил  о  себе
негромкой трелью.
   - Простите.
   Некоторое время он внимательно слушал кого-то на другом конце трубки,
брови подполковника при этом медленно ползли вверх.
   - И ты что  же,  хочешь  сказать,  что  этот  тип  сейчас  у  тебя?..
Разумеется, еду. Причем немедленно. Слушай, заяц,  а  ребят  с  Петровки
могу захватить?.. Ну, одного, самого главного!.. Все! Уже в пути!
   Он отключил мобильный, поднимаясь из-за стола.
   - Что-то случилось?
   - Боюсь сглазить, но, кажется, в ближайшее время мы получим некоторую
ясность относительно убийства Морозова.
   - Господи!
   - Вот и я говорю: Господи, не дай только ошибиться!
   - Юрий Леонидович, а что  же  по  поводу  убийства  моих...  -  Игорь
неожиданно осекся.
   Вот ведь коллизия!
   Сколько уж было сказано про то страшное дело!
   Сколько времени прошло.
   И вдруг - нервы, что ли, подвели? - голос предательски сорвался.
   По лицу Лизы пробежала коротая гримаса боли и жалости.
   Вишневский замер, натянув один рукав куртки.
   - Ну вот что, други, - так  и  быть!  -  совершаю  почти  должностное
преступление. Оставляю копии некоторых материалов из того дела. Из  них,
полагаю, многое станет ясно. Не все. Но всего нет и  в  деле.  Оно,  как
известно, не раскрыто, хотя и списано в архив.
   Изучайте!

***

   Он уехал.
   Но Лиза с Игорем - спроси кто потом - вряд ли вспомнили  бы,  как  он
уезжал.
   Простились они с Вишневским, как полагается?
   Вероятнее всего - нет, не простились.
   Тонкая папка,  оставленная  подполковником,  целиком  завладела  ими,
заслонив собой весь белый свет.

Москва, б ноября 2002 г., среда, 19.40

   Мужчина был молод. Еще недавно - года  два-три  назад  -  его  вполне
можно было бы назвать юношей.
   Теперь, однако, было в облике что-то, говорившее о зрелости.
   И все же лицо - открытое, чистое, худощавое,  с  тонкими  правильными
чертами, большими светло-голубыми глазами, глядевшими прямо и  спокойно,
- казалось очень молодым. И  -  по  всему  -  должно  было  бы  вызывать
симпатию.
   Но что-то мешало. Что-то  неуловимое,  трудно  поддающееся  описанию,
заставляющее торопливо отвести Взгляд. Не хотелось смотреть на это лицо.
А увидев ненароком, хотелось быстрее забыть. Потому как иначе станет это
странное лицо тревожить душу ночами, являться в тяжелых снах.
   Это, впрочем, вряд ли воспринимало сознание - скорее  уж  тревожилось
подсознание.
   Было в лице что-то такое - неотвязное.
   И - пугающее.
   А что?
   Поди разбери.
   Людмила Вишневская, похоже, разобрала.
   В кабинете их было четверо.
   Хозяйка - строгая, застегнутая на все пуговицы,  собранная,  в  любую
минуту готовая ко всему.
   Юрий не любил посещать жену на работе - в этих стенах она  как  будто
отстранялась, а вернее, отодвигала его на второй план,  на  первом  была
работа.
   Дома все было иначе.
   Потому и не любил.
   И  сам  невольно  держал  спину  прямее,  переходил  на   подчеркнуто
официальный тон.
   Таким и был теперь второй человек в небольшом кабинете - подполковник
Юрий Вишневский.
   Третий - Вадим Баринов. Тот держался уверенно.
   Не в таких кабинетах довелось побывать. А  уж  институт  Сербского  -
почти дом родной.
   Четвертый - молодой  мужчина  со  странным  лицом.  Редкая  рыжеватая
поросль на лице с трудом складывается  в  короткую,  хилую  бородку.  Он
постоянно теребит ее тонкими длинными  пальцами.  Такими  бледными,  что
издали кажутся голубыми.

***

   - Значит, вы признаете, что меч взяли в доме Морозова?
   - Морозова, -  эхом  отзывается  рыжебородый  и  согласно,  с  легкой
полуулыбкой кивает головой. - Он был Хранитель. И он  учил.  Так  решили
предки.
   - Вот видите, он учил, он хранил - а вы его убили.
   Нехорошо получается.
   - Убил? - Нервные  голубые  пальцы  на  мгновение  замирают.  Мужчина
задумывается, пытаясь осмыслить услышанное. Но быстро соображает, о  чем
речь.
   Улыбается  собеседникам  ласково,  кротко,  будто  прощает   невольно
нанесенную обиду. - Нет.  Что  вы!  Все  не  так.  Это  духи  нечестивых
пытаются вас запутать, отвести от истины. Они могут. Они  многое  могут,
если тайные знания предков не оборонят. Могут воплотиться в любой образ.
Не сомневайтесь, я хорошо понимаю, о чем  вы.  В  ту  ночь  должно  было
свершиться предначертание, и я пришел к Хранителю за мечом. Его не было,
а они воплотились в его образ и пытались остановить меня. Но я  знал.  Я
их видел, хотя это трудно.
   Их порой трудно разглядеть. И сейчас вы не видите,  но  они  здесь  и
пытаются закружить вас. Их шаманы умеют кружить  людей.  Люди  кружатся,
кружатся - и не замечают, как уходит душа... Осторожно! - тихое  плавное
течение речи неожиданно прерывает громкий визгливый крик.
   Рыжебородый предостерегающе вскинул руку. Широко замахнулся, рванулся
к Баринову, будто пытаясь стряхнуть с его головы что-то невидимое.
   - Берегись, брат. Они над тобой!
   Вадим инстинктивно отпрянул. В глазах мелькнул испуг.
   Однако  на  пороге  кабинета  уже  возникли  двое  рослых  санитаров,
аккуратно подхватили рыжебородого под руки, повели за собой.
   Он сопротивлялся.
   - Берегитесь, братья. Их много. Поднимайтесь,  люди  русские!  Набат!
Набат!
   Высокий  истерический  голос  еще  некоторое  время   раздавался   из
коридора.
   Двое в кабинете молчали.
   Людмила сосредоточенно перебирала документы на столе.
   Первым пришел в себя Баринов:
   - Да-а-а, Людмила Анатольевна, клиенты у вас...
   Почти как у нас, а то и похлеще.
   - У нас с вами, Вадим, клиенты общие.
   - Послушай, Люда, он точно не симулирует?
   - Сомневаешься в моем профессионализме дорогой?  Острый  маниакальный
психоз в чистом виде. Да тут  анамнез  такой,  -  она  постучала  тонким
пальцем по истории болезни, - удивительно, что  он  не  сотворил  ничего
прежде. Какая симуляция?
   - Значит, помимо Морозова, еще трое?
   - Да, и это, откровенно говоря, куда страшнее вашего  Морозова.  Тот,
можно сказать, пожал плоды собственных трудов. А татарская семья - отец,
мать и пятилетний мальчик - за что? Вот действительно - жертвы.
   - Ему, значит, привиделся сам хан Батый?
   - О, там история на целый мистический триллер. Глава семьи преподавал
историю в педагогическом техникуме,  а  наш  клиент,  на  беду,  у  него
учился. Параллельно он посещал военно-патриотический клуб "Коловрат".
   - Детище Морозова. Едва ли не самое любимое.
   По крайней мере за последний год он посещал Рязань дважды и один  раз
привозил на заседание клуба злополучный меч. Устраивали, как я  понимаю,
что-то вроде посвящения в рыцари. Вроде - игра.
   - Вот и доигрался.  Хотя  в  клубе,  надо  сказать,  сразу  приметили
странность новообретенного брата-славянина и  постарались  аккуратно  от
него избавиться.
   Словом,  в  рыцари  его  не  посвятили,  и..,  пошло-поехало.   Обида
обострила процесс и породила болезненные фантазии - как средства защиты,
между прочим. Он внушил себе, что отказ в посвящении  -  на  самом  деле
испытание, которому подвергают избранных. Тут весь букет расцвел  пышным
цветом - и голоса предков, указующие что  делать,  и  духи  нечестивцев,
которые, как полагается, строят всевозможные  козни.  Оставалось  только
изобрести саму процедуру испытания. И тут - вот уж воистину  в  недобрый
час - учитель истории завел речь о хане Батые. Разумеется, он был  далек
от того, чтобы воспевать "подвиги" орды на Руси и в частности в  Рязани,
но должное ратному искусству Батыя отдал.
   - У всех теперь пробудилось национальное сознание. Если рассматривать
отечественную историю в этом аспекте - не было вообще никакого ига...
   - А что было?
   - Временное усиление одного из субъектов федерации.
   - Ну, ты сказал!
   - Если бы только я, Юрий Леонидович. По Москве уж лет пять как гуляет
теория каких-то чудиков, согласно которой никакой орды действительно  не
было, а кучу народа положила княжеская дружина, собирая дань.
   - Ну, это вы, положим, упрощаете, Вадим. Теория гораздо мудренее,  но
авторы явно из  нашего  контингента,  вернее  -  из  моего.  В  этом  не
сомневаюсь.  Но  мы  отвлеклись.  Словом,  невинная  лекция  по  истории
обернулась трагедией. Нашему герою было озарение, во  время  которого  и
открылась истина. Дух  Батыя  возвратился  на  землю,  воплотившись  для
отвода глаз в скромного педагога.  Но  великие  предки  пошли  дальше  -
оказалось, уничтожить кровавого хана  окончательно  можно  только  мечом
мученика  Коловрата.  В  этом  и  заключалось  великое   предначертание.
Дальнейшее уже по вашей части.
   - Да, но как он проник в бастион Морозова? Там  ведь  охраны,  как  в
ядерном бункере.
   - 0-ох, был там один несанкционированный доступ. За день до убийства.
Территорию, понятное дело, обследовали,  но  ничего  подозрительного  не
обнаружили. У него ведь земли вокруг дома -  три  гектара,  и  все  лес.
Короче, решили, зверек какой-нибудь проскочил.
   А зверек-то наш тем временем где-то затаился.
   - Ты, брат, ничего об этом не говорил.
   - А что было говорить, если за минуту до выезда  Непомнящего  Морозов
лично разговаривал с охраной.
   А через полчаса обнаружили труп. Я и сейчас не понимаю, что там и как
у них произошло. Выходит, этот деятель укокошил Морозова  после  отъезда
Непомнящего? Так, что ли?
   - Ну, с Непомнящим ты сам разбирайся.
   Когда поймаешь его, конечно.
   - А мне теперь его ловить  вроде  как  и  незачем,  Юрий  Леонидович.
Старушку - не он. Морозова - не он. За что брать-то?
   - Со  старушкой  еще  предстоит  поработать.  С  Морозовым,  положим,
действительно все ясно.
   - Благодаря Людмиле Анатольевне.
   - Спасибо вам, Людмила Анатольевна!
   - Да не за что. Нам этого субъекта утром доставили, в полдень сели мы
с ним разговоры разговаривать.
   Он, как видите, еще в образе, потому  сразу  запел  соловьем:  святая
Русь, нечестивые, Батый, набат...  Слушаю  я  его,  слушаю.  И  не  могу
отделаться  от  чувства  -  знакомая  мелодия.  Где-то  недавно  звучали
вариации на тему. Тут он  мне  про  меч  Коловрата  и  поведал  со  всей
откровенностью...
   - Да-а-а, повезло. А рязанские ваши коллеги, господин Барин, что  же,
ориентировок не читают? Насчет похищенного меча и убийства...
   - Да не было ориентировки, Юрий Леонидович.
   То есть была, но по поводу Непомнящего. Про меч там было, разумеется,
но это вроде как кража антиквариата.
   Такие дела. Ну а увязать что-то с пальцем... Это не только в  Рязани,
это и у нас между отделами не сообразили бы.
   - Вот оно что! Безальтернативный, значит, поиск был. А знаешь, что  я
тебе, брат, скажу?
   - Догадываюсь.
   - Хорошо, что  догадываешься...  Но  я  все  равно  скажу:  правильно
антиквар от вас дернул, иначе упекли бы вы его не за понюх табаку.  Что,
скажешь, не прав?
   - Ну, упечь бы, положим, не упекли. К нему наверняка толпа  адвокатов
набежала бы. В итоге - сто процентов - развалили бы дело.
   - А если б не набежала? Или оказался на его  месте  не  состоятельный
антиквар, а слесарь Вася?..
   - Риторические вопросы задаешь, милый.
   - Это верно. Зряшное дело.

***

   Они откланялись.
   Вадим обиженно посапывал, но молчал.
   Что было говорить?
   Разве что поинтересоваться, не так ли точно обстоят дела в  ведомстве
самого Юрия Леонидовича.
   Так ведь - опять же - риторический был бы вопрос.
   Зряшное дело.

Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 00.01

   Часы пробили полночь хриплым, надтреснутым боем.
   Но вышло торжественно, будто обычная смена  суток  знаменовала  нечто
важное.
   Звук долго вибрировал в доме, растекался по  этажам,  заполняя  собой
пространство.
   Было все же что-то необычное именно в этих гулких ударах,  хотя  часы
исправно били каждый час.
   Было.
   И оба они - Лиза с Игорем - ощутили это.

***

   - Будто Новый год.
   - Между прочим, действительно праздник.
   - Праздник?
   - Седьмое ноября.
   - О Господи! Ты еще помнишь?
   - Вы не отмечали?
   - Кажется, нет. Хотя родители постоянно что-то праздновали.  Гости  в
доме не переводились, и стол почти всегда был накрыт. Может, и  седьмого
ноября - тоже. Даже вероятнее всего.
   - Мои праздновали. Пока жили в Союзе - дома.
   Родители ходили на демонстрацию, возвращались с гостями  -  сразу  за
стол. А после, уже за границей, - помпезно. Посольский прием  по  случаю
очередной годовщины... Публика нарядная. Мама в новом  вечернем  платье.
Праздник! Какая,  в  конце  концов,  разница,  что  именно  праздновали?
Радостно было.
   - Хочешь, сейчас начнем праздновать?
   - Что именно?
   - Наступившую ясность.
   - Ну, до ясности еще далеко.
   - Хорошо - пусть будет прояснение.
   - Прояснение - можно. Спустишься в бар?

***

   Игорь  Всеволодович  легко  сбежал  по  ломаной  мраморной  лестнице,
направляясь вниз к бару.
   Теперь, когда чуть  заметно  рассеялся  туман,  окутавший  в  августе
семьдесят восьмого страшную смерть родителей, на душе  стало  спокойнее.
Потому что в поредевшей дымке проступили реальные человеческие образы.
   И - вот что, пожалуй, было главным! - следом немедленно растворился в
душе мистический ужас. Выскользнул незаметно, как встревоженная змея, из
уютного, обжитого лежбища.
   Игорь замешкался у бара.
   Так неожиданно и ясно вдруг проступило в сознании  -  целых  двадцать
четыре года он все-таки боялся.
   Не признаваясь себе и уж тем более близким.
   Научившись заглушать страх, не замечать его днями, неделями, месяцами
- но так и не расставшись с ним окончательно.
   И еще он понял, механически выбирая в баре коньяк, доставая бокалы из
буфета, тонкими ломтиками нарезая лимон, - страх его был  столь  живучим
потому, что это был действительно мистический страх. Ибо двадцать четыре
года он не знал и не представлял даже, чего именно следует бояться.
   А вернее - кого.
   Он и побежал от дружелюбных  сыщиков,  гонимый  мистическим  страхом,
потому что решил, а вернее, почувствовал на подсознательном уровне - это
снова  оно  ожило,  подняло  голову,  зашевелилось,  протянуло  к   нему
неумолимые, безжалостные руки, все еще обагренные кровью родителей.
   Теперь - слава Богу и благодарение подполковнику  Вишневскому  -  оно
растворилось во мраке ночных кошмаров.
   Вернувшись с коньяком, он  немедленно  пересказал  Лизе  суть  своего
неожиданного открытия.