рно  большие  для
черточек-веток, на которых они  симметрично  расположились.  Их  глаза  были
обведены  кольцами,  клювы  соприкасались   с   треугольными   пучочками   -
виноградными   гроздьями,   решила   она.   На   стороне   кубка,   напротив
перегруженного сплетения деревьев, симметричные  звери  располагались  возле
столпа,   увенчанного   крестом,   -   крестом,   чьи   раздвоенные    концы
разворачивались наружу линиями, которые обрамляли что-то  вроде  звезды.  По
сторонам столпа, словно перед зеркалом, звери были конями телом, только ноги
не завершались копытами, но  когтями,  слишком  длинными  для  львиных  лап.
Передние ноги в плечах разворачивались вверх перистыми  крыльями,  а  морды,
повернутые прямо, не были лошадиными или  львиными,  но  лицами  улыбающихся
женщин - женщин с челками, с обвивающими тонкие шеи  ожерельями,  квадратные
составные которых гармонировали с  разделенными  прядями  челок.  Лица  этих
женщин - а может быть, детей - были красивыми и безмятежными.
     - Это фениксы? - спросила Геруте, которая  в  увлечении  только  теперь
обнаружила лицо Фенгона рядом со своим - он тоже исследовал узор, потому что
купил этот подарок давным-давно и почти забыл тонкости византийской чеканки.
     - Да, что-то вроде, - ответил он. Его голос в такой близости от ее  уха
таил  хрипловатые,  влажные  метины  дыхания,  внутренней  текстуры,  шелест
неуверенности. - Греческое слово для  них  "химера"  от  "коза"  и  означает
чудовище-женщину, составленную из частей разных животных.
     Его ладонь, заметила она вдруг, лежала у нее на талии с другой  стороны
от него, и прикосновение было таким же легким, как и тканей.  В  неожиданном
тепле апрельского дня она сбросила свою черную шерстяную накидку,  оставшись
в одном расшитом золотом блио  поверх  камизы  из  белого  полотна.  Она  не
отодвинулась и ничем не выдала, что заметила его прикосновение.
     - И драгоценные камни, - сказала она, поглаживая их выпуклую гладкость,
окаймленную выпуклостью серебряной оправы.
     - Еще одно фантастическое  сочетание.  Такая  толстая  инкрустированная
ножка под такой тонкой, легко проминающейся чашей. Рядом изделия даже  самых
искусных наших датских кузнецов выглядят грубыми.
     Бугристая тяжесть  привела  ей  на  память  нечто;  которое  она  часто
обхватывала пальцами со смешанным чувством брезгливости и страха, уступавшим
место веселости и изумлению.
     - Давным-давно на рынке в Фессалониках мне в нем понравился,  -  сказал
Фенгон  мягким  журчащим  голосом,  -   и   напомнил   тебя   дух   веселья.
Доброжелательности. И лица химер тоже напомнили мне тебя - двух тебя.
     Свет из сводчатого окна выявлял насеченные  линии.  Да,  подумала  она,
улыбающиеся лица походили на полное лицо, которое она каждое утро  видела  в
своем овальном металлическом зеркале, хотя она и не носила аттической челки,
а укладывала туго заплетенные косы на затылке. Две ее для двух братьев - эта
фантазия вызвала тревогу, дурное предчувствие,  которое  она  день  изо  дня
пыталась подавлять, как приступ тошноты.
     - Мы должны вместе испить из этого великолепного  подарка,  -  объявила
она. - Быть может,  Сандро  и  Герда  сумеют  прервать  свою  беседу,  чтобы
принести нам кувшин рейнского вина. У Корамбиса в кладовой стоит  целая  его
бочка. Запасов всякой провизии у него хватит, чтобы выдержать долгую  осаду.
Горвендил все чаще и чаще говорит о нем как о мошеннике,  который  заботится
только о собственной выгоде.
     Она тут же пожалела, что произнесла мужнино имя, хотя Фенгон знал и это
имя, и человека, носящего его, вдвое дольше, чем она.
     - Молот никогда полностью не ошибается, - сказал он, освобождая  ее  от
своего прикосновения, и отошел, пританцовывая  в  своей  игривой  чужеземной
манере. - Будь я Корамбисом, так тоже позаботился бы о  своей  безопасности.
Если  считать  это  свойством  "мошенника",  кому  удастся  избежать   этого
эпитета... Так, значит, вино? Но у нас на двоих всего один кубок.  Обойдемся
им?
     - В кладовой их дюжины и дюжины.
     - Но этот, же наш. Твой. Ведь я преподнес  его  тебе  вместе  с  обетом
преклонения.
     Он смело покинул их уединенный покой, и вскоре Герда с лицом, застывшим
в маске почтительного "что угодно?", подала им на липовом подносе не  только
глиняный кувшин, но и хлеб, и сыр. Фенгон кинжалом нарезал их кусками.  Вино
было густым и сладким, и под его  воздействием  они,  отхлебывая  сначала  с
противоположных сторон чаши на тяжелой ножке, а потом с одной, волей-неволей
терлись друг о друга и упали  на  кровать,  где,  не  сняв  с  себя  ничего,
принялись нащупывать чувствительную плоть и обмениваться пахучими поцелуями:
их  кислые  от  вина  рты  разили  сыром  и   все-таки   были   сладостными,
глубоко-глубоко; будто две большие ангельские  воронки  лили  в  соединенные
губы слишком долго запруженную эссенцию их  душ,  все  раны,  нуждавшиеся  в
исцелении, все утешения  до  этого  мига  не  изведанные.  Под  одеждой  они
вспотели и порозовели. Его руки искали ее бедра,  ее  груди  сквозь  вышитое
блио, в шрамах обметанных швов, зачехлявшее ее от шеи до пяток. Полоска росы
выступила на верхней губе Геруте среди светлого пушка, которого он прежде не
замечал. Ее рука искала ниже его бархатной стянутой поясом туники  бугристый
стебель, о котором ее пальцам  напомнили  выпуклости  камней  на  ножке  его
подарка. Но вопреки этому непроизвольному  пыланию,  этим  потным  ласкам  и
подавленным стонам, шипящим вздохам и  прерывистому  шепоту,  томление  духа
было слишком велико, чтобы обрести освобождение теперь же. Бремя  рока  было
слишком тяжелым для их слабой плоти. На другой день ей пришлось сопровождать
короля в Сконе, дальнюю лиловую полоску за угрюмым Зундом, датскую  землю  с
того темного века, когда юты  и  англы  поделили  великий  полуостров,  ныне
управляемый из Эльсинора. Сконе с Халландом и Блекинге  примыкало  к  землям
шведского короля, и он алкал жирной почвы и богатых уловов сельди. Горвендил
считал политически полезным отправиться туда с королевским  объездом.  Он  и
его королева посетили Лунд, где архиепископ закатил в их  честь  трехдневный
пир, и Дальби, где епископ устроил торжественную процессию вокруг  городских
стен, возглавленную множеством святых костей,  каждая  в  своем  реликварии.
Геруте и Горвендил патриотически посетили поле Фотевигской битвы, где  более
века тому назад Эрик Достопамятный нанес решительное поражение Нильсу и  его
сыну  Магнусу,  которые  предательски  убили  герцога   Кнуда   Хлебодателя,
победителя венедов в Гаральдстедском лесу. Магнус пал при Фотевиге вместе  с
ни много ни мало, как с пятью епископами. Победе Эрика поспособствовали  три
сотни немецких рыцарей в полном  вооружении,  которых  он  нанял  для  этого
похода,  -   технологическое   нововведение,   благодаря   которому   созывы
крестьянских ополчений разом ушли в прошлое.
     Тут, размышляла Геруте, и зародилась профессия Фенгона, вольного воина.
Она обнаружила, что постоянное общество  Горвендила  все  больше  отодвигает
связь с его братом в область снов. Путешествуя, Горвендил всегда  представал
с наилучшей стороны  на  пирах  и  смотрах,  устраиваемых  в  его  честь,  и
очаровывал  высших  сановников  своей  разжиревшей   нордической   красотой.
Выстроившиеся вдоль дороги толпы  встречали  их  приветственными  криками  и
бросали весенние цветы - нарциссы и ветки цветущих  яблонь  -  под  ноги  их
фыркающих коней, которые нервничали среди шума и суматохи.
     Побочным следствием праздничного настроения было более нежное внимание,
которым он окружал свою королеву. Они вновь начали  заниматься  любовью  под
балдахинами кроватей принимавших их прелатов, будто вернулись первые дни  их
брака, будто дни эти не сменились  скукой  пресыщения,  не  ушли  в  далекое
прошлое. Ее муж был дороднее Фенгона, его тело в ее объятиях было  не  таким
мускулистым и полным жара, его борода была не такой густой и упругой, но  он
был так хорош, верный своему долгу король и муж! И он и так и эдак был ее  -
ее  король,  ее  муж,  ее  победитель.  Его   молот   приносил   ей   полное
удовлетворение. Ей надо только сохранять неподвижность  верного  рунического
камня, который король Горм поставил в честь Тиры, славы  Дании,  и  ее  ждут
счастливая   судьба   и   общее   почитание.   На   таком   расстоянии    ее
кровосмесительное заигрывание с  Фенгоном  внушало  ей  ужас.  Как  гибельно
близка она была к падению! Сразу же по возвращении она скажет ему мягко,  но
бесповоротно, что их встречи должны прекратиться. Ей  не  терпелось  сделать
это, избавиться от нависшей угрозы  (как  могла  она  дойти  до  подобного!)
позора, и в Сконе это нетерпение вызывало у нее бессонницу.
     Однако после ее возвращения в Эльсинор Фенгон редко туда заглядывал,  а
когда приезжал, то ради  каких-то  дел  с  братом  и  двором.  Порыв  Геруте
отвергнуть его сменился мучительным ощущением, что отвергнута она.  Ее  щеки
горели от стыда при мысли о признаниях, которые она  настойчиво  нашептывала
ему, и о их глубоких поцелуях, и о том, как  она  пылала  под  одеждой,  чей
покров только и удержал ее от губительной капитуляции.
     Неделю спустя после ее  возвращения  Корамбис  отвел  ее  в  закоулочек
длинного, в каменных столбах, неровно вымощенного плитами коридора,  который
вел в часовню
     - Поездка в Сконе добавила новое сияние облику моей королевы, -  сказал
он как-то выпытывающе, будто хотел услышать возражение.
     - Было большим облегчением выбраться из Эльсинора с  его  интригами,  -
сказала она не без надменности. - Король блистал в ореоле славы.  Народ  там
встречал его с обожанием.
     - Солнце встает на востоке, - сказал  Корамбис.  Его  глаза  в  красной
обводке под пожелтелыми дряблыми веками заискрились, будто сказал  он  нечто
весьма остроумное. Она вдруг подумала,  насколько  он  уже  впал  во  второе
детство: эта нелепая, давно устаревшая  коническая  шляпа,  этот  упелянд  с
волочащимися  по  полу  складками  рукавов.  Ей  стало  понятно,  что  может
чувствовать Горвендил: следует избавиться от болтливого старого бремени.
     - Народ так доверчив и любящ! -  сказала  она.  -  Иногда  ведь  просто
забываешь, кем ты правишь. Сердце просто ободряется, когда видишь их.
     - Без  забвения,  государыня,  жизнь  была  бы  непереносимой.  На  нас
обрушивалось бы все, что мы когда-либо чувствовали  и  знали.  Набилось  бы,
будто тряпье в мешок, - говорят, именно это случается, когда человек  тонет.
Уверяют, что это безболезненная смерть, но верно ли это,  могут  подтвердить
только утопленники, а они молчат, будучи таковыми. То есть утопленниками.
     Он выжидающе умолк, наклонив голову, а с ней и шляпу, проверяя, что она
почерпнет из этих перлов мудрости.
     - Я попытаюсь не утонуть, - объявила она холодно. Ей было ясно, что ему
не терпится выйти на тропу их общего секрета и былого сговора.
     - Вся Дания желает тебе благополучно плыть; и никто не сильнее, чем  я.
Мое смутное старое зрение радуется, видя, как дочь Родерика купается  в  той
любви, в том почитании, на какие дает ей право ее гордая кровь. Престол, как
мы уже говорили в одной из наших бесед, доставлял тебе меньше  счастья,  чем
воображают множества и множества не сидевших на нем.
     - У нас за время нашего долгого знакомства было много бесед и о том,  и
об этом.
     - Поистине, и молю о прощении, если  тебе  могло  показаться,  будто  я
навязываю тебе еще одну. Но, говоря о забвении, как мне  кажется  мы  только
что говорили, если я не забыл, то наш взаимный друг сомневается, не  был  ли
он забыт среди волнующего блеска и восторгов твоего путешествия.
     - Он не покидает Локисхейма и сам кажется забывчивым.
     Корамбис. Последнее живое звено между  ней  и  безалаберным  двором  ее
отца, гарантия ее детской личности, теперь,  казалось,  сбивал  ее  с  пути,
тащил назад к тому, что она твердо решила оставить позади себя.
     - Нет, он совсем не забывчив, но он уважает твои желания.
     - Мое желание... - Нет, она все-таки не могла доверить  этому  дряхлому
посреднику  слова  разрыва,  которые  Фенгон  заслуживал  услышать   из   ее
собственных уст.
     Язык Корамбиса тут же воспользовался ее паузой.
     - Ему ведь нужно преподнести третий подарок, поручил он напомнить тебе.
Последний, и если ты снизойдешь принять этот подарок, он ознаменует конец  и
его преподношениям, и его еретическим устремлениям,  что  бы  эти  слова  ни
означали. Фраза принадлежит ему.
     - Мое желание,  собиралась  я  сказать,  более  не  пользоваться  твоим
уединенным охотничьим домиком у  Гурре-Се  теперь,  когда  погода  настолько
приятна, что позволяет искать уединения под открытым  небом.  Твоя  королева
весьма благодарна тебе за твое нестеснительное гостеприимство. В моем  тихом
одиночестве я вновь обрела меру спокойствия духа и покорности судьбе.
     И все-таки ее сердце забилось при мысли о Фенгоне наедине  с  ней  там,
где укромное озеро переливается блеском до  дальнего  перевернутого  берега,
отражая небо, как огромный овальный поднос из серебра.
     - Он поручил  мне  умолять  тебя  назначить  день,  -  мягко  настаивал
Корамбис с нежеланием придворного нарушить королевский покой.
     Надменно, жалея, что этот сводник и его жалкая дочка оказались замешаны
в ее планы, Геруте назвала следующий день.

     Леса вокруг них зеленели новой, не  до  конца  развернувшейся  листвой.
Теплый моросящий дождик еще больше заслонял все вокруг. Дальний берег  озера
с его  церковью  был  невидим.  Апрель  сменился  маем.  Стражники,  которые
сопровождали ее - невозмутимые по пути туда, размягченные,  а  то  и  просто
веселые на обратном пути, благодаря элю, испитому за время ее рандеву, -  на
этот  раз  выглядели  серьезными  и  настороженными,  будто  чувствуя,   что
наступает   решающий   момент.   Герда,   отмечая   давно    откладывавшееся
возобновление пикников, упаковала обильнейший  завтрак  -  достаточно  сыра,
хлеба, солонины и сушеных фруктов на шестерых, - и  вид  тяжело  нагруженной
корзины из ивовых прутьев каким-то образом придавал беззаботность поездке, и
она начинала казаться не такой уж окончательной, как  замыслила  Геруте.  Мы
едим, мы ездим верхом, мы воспринимаем дни в тонах их погоды, мы  любим,  мы
вступаем в брак, мы встречаем жизнь в каждой ее Богом назначенной стадии,  и
ни моровая язва, ни несчастный случай не обрывают ее: жизнь - часть природы,
начало ее невозможно припомнить, а о ее конце  не  должно  задумываться  вне
стен церкви, приюта всего последнего.
     Фенгон и Сандро  задержались,  как  никогда  прежде,  словно  оттягивая
приговор не в свою пользу.
     Когда они приехали, то, мокрые насквозь после девяти миль из Локисхейма
под дождем, Фенгон расстроенно объяснил:
     - Приходилось соблюдать осторожность, дорога  местами  каменистая,  так
чтобы лошади на камнях не оскользались.
     Он знал, что проиграл очень много. Наедине с ней в их  круглой  комнате
он дергался от нервной энергии и дрожал в промокшем плаще.  От  него  разило
мокрой шерстью, мокрой кожей седла,  мокрым  конем.  Огонь,  который  развел
хромой сторож, в ожидании почти догорел; они вместе старались  раздуть  его.
Фенгон наложил слишком много поленьев, слишком плотно друг  к  другу.  Когда
Геруте была еще девочкой, Родерик как-то вечером рассказал ей, держа  сонную
после обеда на коленях, что огонь - живое  существо  и,  как  любые  другие,
должен дышать. Их разговор на этот раз будет коротким, и углям в жаровне  не
хватит времени раскалиться.
     Когда переворошенные поленья с трудом разгорелись, Фенгон выпрямился  и
сказал укоряюще:
     - Ты наслаждалась Сконе.
     -  Женщины  любят  путешествия.  И  это  грустно,  так  как  нам  редко
предлагают принимать в них участие.
     - Горвендил был приятным спутником.
     - Да, Фенгон. Пышные церемонии - его стихия, а его счастье переливалось
и в меня.
     - Боюсь, те из нас, кого ты  оставила  позади,  Ничем  не  манили  тебя
вернуться.
     Вопреки своей угрюмой решимости она не могла не улыбнуться мальчишеской
обиде этого бородатого мужчины.
     - Для причины у меня был третий обещанный тобой подарок. Судя по твоему
настроению, ты предпочтешь приберечь его  для  другой,  которая  будет  тебе
угоднее.
     - Ты более чем угодна мне, как  думалось,  я  сумел  тебя  убедить.  Но
сегодня предчувствие подсказывает мне, что моего  палача  подарком  этим  не
Подкупить.
     За амбразурой окна тихий дождик капал с  яруса  на  ярус  юной  листвы.
Никогда еще они не чувствовали себя настолько замкнутыми тут.  Фенгон  обрел
Для нее внезапную яркость - запах его мокрой кожи, Умное  лицо,  осмугленное
весенним ветреным  солнЦем,  исходящее  от  него  нервное  обиженное  тепло.
Горвендил и церковные парады  Сконе  словно  остались  далеко-далеко  за  ее
спиной. Геруте и раньше замечала, как трудно держать в уме  одного  мужчину,
когда ты с другим.
     Она сказала ему небрежно:
     - Все смертные поднимаются  по  ступенькам  виселицы,  но  только  Богу
известно, сколько их остается до помоста. Твое предчувствие определяет  меня
очень дурно. Лучше назови меня  твоей  спасительницей.  Нам  равно  известна
высота падения, нас, возможно, ожидающего. Наложить запрет на эти  приватные
аудиенции значило бы лишь подкрепить твой мудрый поступок, когда десяток лет
назад ты в последний раз наложил для себя запрет на Данию.
     - Тогда  мне  было  еще  далеко  до  пятидесяти,  а  сейчас  мне  скоро
шестьдесят. Я думал освободиться от твоих чар, но они только  окрепли,  а  я
ослабел; Надежд на счастливый случай в моей жизни остается все меньше. Но не
щади меня. Королева должна спасать себя, ее прихоть правосудна, ее  слово  -
закон для меня.
     Геруте  засмеялась  -  трепетной  ненадежности  собственных  чувств  не
меньше, чем пеняющей серьезности Фенгона. В намокшем  капюшоне  он  выглядел
монахом.
     - Хотя бы сними  свой  вонючий  плащ,  -  приказала  она  ему.  -  Твой
последний подарок мне в нем?
     - Спрятан у меня на груди и совсем сухой, - сказал он и, сбросив  плащ,
расстелил  перед  ней  ад  кровати  длинную  женскую  тунику,  сотканную  из
переплетающихся  волн  павлиньих  цветов  -  зеленого,  синего,  желтого   с
вкраплением алых и черных пятнышек, из ткани более мягкой, чем облегаемая ею
кожа, но уплотненной по воротнику, краям рукавов и подолу  рядами  крохотных
жемчужинок. Ее нити отражали свет, будто граненые.
     - В Дании эта ткань большая новинка, - объяснил Фенгон.  -  Шелк.  Нити
для него  получают  от  рогатых  зеленых  червей,  которые  питаются  только
тутовыми листьями. Согласно легенде их яйца и  семена  тутовника  персидские
монахи некогда тайно умыкнули из Китая в своих посохах, и так они  попали  в
Византию. Коконы, которые сплетают черви, чтобы  преобразиться  в  маленьких
слепых бабочек, живущих лишь несколько  дней,  долго  кипятят,  а  затем  их
распутывают детские пальчики, а затем старухи прядут из паутинок нити, а  из
них, в свою очередь, ткутся ткани в узорах таких же чудесных, как этот перед
тобой, по образу переливающихся драгоценными камнями райских кущ.
     Геруте прикоснулась к мерцающей ткани, и это прикосновение сгубило ее.
     - Мне следует ее надеть, - сказала она,
     - Но только чтобы не увидел твой муж. Ведь он сразу поймет, что это  не
северное изделие.
     - Мне следует надеть ее сейчас, чтобы мог полюбоваться тот, кто  дарит.
Встань вон там!
     Ее удивил собственный властный тон. Она достигла вершины  самозабвения.
За окном дождь сменился ливнем, и в комнате стало бы совсем темно,  если  бы
не трепещущие отблески ожившего огня. Его жар обволок кожу Геруте, едва  она
сбросила собственный промокший плащ, и сюрко без рукавов, и длинную  простую
тунику со струящимися рукавами, и белую котту под ней,  оставшись  только  в
полотняной камизе, и ее пробрала дрожь.