тих требований в богиню, неправдоподобно возвышенную, или же  обходиться  с
ней как с комком грязи. У  моего  сына  яркое  воображение,  с  детства  его
чаровала актерская игра, и если он в совершенстве изображает влюбленного, из
этого вовсе не следует, будто он фальшивит в своей игре.
     - Так рассуждала и я сама. Гамлета я изучала с  тех  самых  пор,  когда
была лишь парой глаз на узловатых стебельках. Мне не было  и  десяти,  когда
ему исполнился двадцать один год. Он казался мне, как и всем, кто его видел,
идеальным  принцем  -  изысканно  одетым.  Безупречным  в  манерах  и  речи,
воплощением благородства до кончиков ногтей. Но теперь,  ухаживая  за  мной,
он,  мгновение  тому  назад  блистательный,  исполненный  ласковости,  вдруг
проявляет почти отвращение, словно в разгар любезностей  его  вдруг  охватил
ужас, заставляющий оборвать  галантные  излияния,  и  он  уходит  без  слова
прощания. Он то темно велеречив, то грубо  откровенен  и  не  скрывает,  что
теперь считает моего отца потерявшим разум стариком,  который  всегда  и  во
всем искал своей выгоды.
     - А что он говорит о своем дяде, моем муже?
     - О нем, государыня, он со мной не говорит.
     Гертруда  усомнилась  -  слишком  уж  быстро  последовал  ответ,  -  но
вернулась  к  главному  предмету  их  разговора.  Как  далеко   продвинулось
ухаживание. В ослепительном портрете, набросанном  Офелией;  она  не  узнала
своего угрюмого  отчужденного  сына,  который,  на  ее  взгляд,  унаследовал
некоторую толику землистой одутловатости своего отца. Впрочем, для торжества
любви Офелии было лучше оставаться полуслепой.
     - Ты говоришь, он словно бы смеется над тобой?
     - Среди многих изъявлений нежности и обычных клятв.
     Гертруде не понравились  эти  "изъявления  нежности".  Или  Офелия  уже
рассталась с тем, чего назад не выменять? Хватило  ли  у  нее  женского  ума
подвергать влюбленного испытаниям, повышая свою цену в  его  глазах?  Или  в
своей распаленной невинности она отдала ему высший залог своего тела? В этой
эфирной красоте, этом платье-паутинке ощущался  какой-то  странный  запашок,
что-то чуть тлетворное. Она взяла руку Офелии, беспокойно подергивавшуюся на
коленях девушки. Гертруду удивила влажность ладони, холодной, липкой.
     - Дитя мое, - сказала она с глубокой искренностью, -  насладись  годами
своей юности, они быстро минуют. Следуй велениям и своего  сердца,  и  своей
головы, когда сможешь. Если мой сын и его загадки и его капризные настроения
вызывают у тебя смятение, а не радость, не оставайся с  ним  ради  угождения
твоему отцу или твоей королеве.
     - О, папа очень тверд в том, что я должна оценить себя высоко,  однако,
мне кажется, этот брак принесет ему немалые выгоды.
     - Твой отец стар. Он уже получил достаточно всяких выгод. А  получаемые
тобой принадлежат тебе. Мужчины, - сказала Гертруда, забывая о  стратегии  в
порыве сестринского чувства, - мужчины - это красивые враги,  среди  которых
брошены мы. Без женской уступчивости мир  не  мог  бы  существовать,  а  они
смотрят косо на нашу уступчивость, видя в ней семена хаоса, неустановленного
отцовства. Раз мы были  уступчивы  с  одним  мужчиной,  рассуждают  они,  то
уступим и другому. Желание быть  приятными  мы,  увы,  всасываем  с  молоком
матери.
     Гертруда чувствовала, что лицо  у  нее  начинает  гореть,  но  пыталась
сохранять спокойное выражение, понимая, что открыла больше о себе самой, чем
позволительно женщине, кроме разве что матери, - и притом только в разговоре
с дочерью.
     Офелию,  однако,  занимало  только  ее   собственное   положение.   Она
воскликнула:
     - Ах, но я никого,  кроме  Гамлета,  не  хочу!  Я  никогда  не  полюблю
другого, как люблю его! Если он меня покинет, я найду приют в монастыре, где
жизнь не бушует столь яростно.
     "Покинет" - не слишком ли сильно, если она сберегла  чистоту?  Впрочем,
если смотреть на вещи трезво, так Гамлет, если он и правда вкусил  от  этого
лакомого кусочка больше, чем дозволяет мораль,  то  мог  лишь  оказаться  на
крючке  еще  крепче.  Хотя  этот  разговор  внушил  ей  некоторые   опасения
относительно здравости рассудка Офелии, королева осталась  при  мнении,  что
Гамлету следует жениться на ней. Женитьба ведь станет наилучшим противоядием
против его бесплодного эгоизма, а также  ограничением  свободы  поступков  и
капризов, в которой Клавдий увидел угрозу для себя. Брак приковывает  нас  к
установленному порядку. Она отпустила вялую  изящную  руку  с  тонкой  сетью
зеленовато-голубых жилок на запястье и обратной стороне ладони.
     - Ты так сильно любишь Гамлета?
     - Всем сердцем, государыня, даже когда он колюч со  мной  и  твердит  о
женском непостоянстве.
     Гертруда напряглась:
     - А, так вот о чем он твердит!
     - Да, и о нашей податливости распаленной плоти.
     - Как я сказала, наша податливость - это их спасение. И порой они  даже
не забывают о благодарности.
     - Гамлет бывает неизъяснимо нежным, будто я могу разбиться.
     - О? И когда же?
     Розовый лепесток верхней губы Офелии задумчиво вздернулся. Она опустила
веки на пустое небо своих глаз, а потом подняла их, чтобы сказать:
     - Все время, пока  мы  вместе,  если  только  он  не  думает  о  ком-то
неназываемом или о нашем женском поле как таковом. Он говорит, что ненавидит
род человеческий, но любит некоторых из тех, кто к нему принадлежит.
     - Переизбыток немецкой философии, - поставила диагноз  Гертруда.  -  От
нее свертываются простота  и  ясность.  -  "Кто  способен  не  полюбить  эту
безыскусственную красавицу, спросила она себя, если он в здравом уме?" -  Ты
стала ближе моему сыну, - сказала она Офелии, - чем была я с  тех  пор,  как
носила его под сердцем.
     - Поверь, я буду лелеять эту близость и никогда не причиню ему никакого
вреда.
     Гертруда уловила легкое самодовольство в этом заранее готовом ответе.
     - Я боюсь не за него, моя дорогая, но за тебя. Обходись с ним так,  как
тебе  подсказывает   твоя   натура,   но   не   пренебрегай   и   инстинктом
самосохранения. И у тебя, и у него впереди еще долгая жизнь. Любить  хорошо.
Настолько, что следует растягивать  каждый  шаг  вперед  и  удерживаться  от
увенчания  в  долгом  предвкушении.  Для  мужчин  любовь  -  это  часть   их
ожесточенных поисков красоты; для нас, более мягко, это вопрос самопознания.
Она узнает нас изнутри. Не сочти, будто я смотрю на мужчин с  осуждением,  и
вспомни, что я - новобрачная и не променяла бы свое счастье  на  все  посулы
Небес.
     - Как желала бы я быть такой же мудрой и доброй,  как  ты,  государыня!
Если когда-нибудь мне будет дано назвать тебя матерью, это слово скажет само
мое сердце.
     - А я сердцем услышу его, - сказала королева и  засмеялась  собственным
слезам, когда они упали в  объятия  друг  друга,  и  их  движения  наполнили
маленькую комнату благоуханием.

     Полоний встретил  королеву  в  галерее,  где  квадратики  мозаики  эхом
повторялись от пола и до бордюра под потолком.
     - Твоя беседа с моей дочерью очень утешила ее и ободрила.
     - Она ангел! Будь у меня дочь,  какие  пылкие  разговоры  мы  вели  бы!
Однако если она нуждается в утешении и ободрениях от других,  это  не  очень
хорошо характеризует галантность моего сына.
     - Она молода, гораздо моложе него и...
     - Она моложе него немногим больше, чем я была моложе покойного короля.
     - И находила его равнодушным и пренебрежительным, как  ты  признавалась
мне куда чаще, чем мне хотелось слышать.
     - Неужели так уж часто? Я старалась держать свои обиды при себе.  И  уж
конечно,  они  не  были  такими  горькими,  как  намекают  твои   обобщающие
определения. Он был занят делами королевства, а я, быть может, слишком много
думала о себе.
     Как  ей  хотелось,  чтобы  старик  перестал  ссылаться  на   ее   давно
запылившиеся признания и их былые сговоры. Оказавшись в долгу у него, уже не
выбраться.
     - Моя дочь молода и нежна, как я сказал, - продолжал Полоний,  -  а  он
пользуется своим саном и меланхолией, чтобы давать волю  своим  мрачности  и
изменчивости,  лавируя,  так  сказать,  взад  и  вперед,  слишком  уж  грубо
поигрывая кормилом для девы, взращенной в тиши безмятежного целомудрия.  Да,
Лаэрт как юноша не ограждался от соблазна трактиров, веселых домов и игорных
притонов,  а  мой  слуга  Рейнальдо  присматривал,  чтобы  его   синяки   не
превратились в раны.
     - Беда воспитания женщины в том, - заметила Гертруда, - что оно  дается
ей сразу, едва девичья добродетель сменяется у нее добродетелью жены. От нее
требуют, чтобы за одну ночь  она  перешла  от  полной  невинности  к  полной
умудренности.
     Старик остался глух к ее намекам, все более разгорячаясь.
     - Добродетель - вот все, чего стоит женщина, - сказал он. - Добродетель
- вот с чем она выходит на  рынок.  Принц  играет  с  Офелией,  и  я  должен
отдернуть ее. Их уединенные беседы будут прекращены до  тех  пор,  пока  его
изъявления нежности не обретут больше весомости. Ей требуется  передышка  от
надменной едкости Гамлета.
     - Отдерни ее, и, возможно, Офелия так и останется у тебя на руках.
     - Не принижай ее настолько! Отдаленность от нее раздует искру его  огня
в пламя, горящее так ровно, как требуется. Офелия - это новая Магрит во всей
свежести,   которой   выкидыши   лишили   ее   мать,   и   добавь   еще   ту
сверхъестественную грацию, которую  она,  наверное,  заимствовала  у  лесных
цветов. Ты когда-нибудь слышала, как она поет?
     - На пирах и зимних праздниках еще с тех пор, когда она была  девочкой.
Голос  чистый,  но  слабый,  а  когда  она  слишком  его  напрягает,  звучит
надтреснуто.
     - Божественный голос, но, конечно, всякого напряжения следует избегать.
Моя королева, не страшись, что брак, которого мы оба желаем,  не  состоится.
Небольшая насильственная разлука только даст  принцу  время  поразмышлять  о
достоинствах моей дочери.
     Гертруда  с  нетерпеливым  раздражением   угадала   веру   одряхлевшего
камерария  в  то,  что  достаточно  умелый  кукольник  может   управлять   и
манипулировать человеческими делами с помощью шестеренок и  винтиков,  будто
мельничными колесами или часами. Сама она ощущала в делах  людей  приливы  и
отливы, естественные и сверхъестественные. И мудрость должна покоряться  им,
ища победу в капитуляции.  Молодых  влюбленных,  казалось  ей,  следует  без
вмешательства оставить в тисках желаний, чтобы  они  вознеслись  высоко  над
лабиринтом, сооруженным старшими. Но она знала, что и  Полоний,  и  Клавдий,
выскажи она это вслух, назовут ее сентиментальной,  неразумной,  оставляющей
все на инициативу Бога, будто  закоснелая  в  предрассудках  крестьянка  или
неверный магометанин.
     Дряхлый советник наклонился еще ближе к ней и сказал доверительно:
     - По моему мнению, и не только моему, ему сильно повредило, что никакой
его каприз или желание  не  встречали  отказа.  Он  вырос,  государыня,  без
всякого понятия о дисциплине.
     Он говорил о ее крошке Гамлете. И в желании защитить  сына  пробудилась
ее давно заснувшая материнская любовь. Право сомневаться  в  ее  материнской
заботливости принадлежало  только  ей  и  никак  не  этому  старикашке.  Она
возразила:
     - Нам казалось, он в  ней  не  нуждался.  Его  ум  и  язык  были  более
быстрыми,  чем  у  его  отца  и  у  меня  и  предвосхищали  наши   мысли   о
воспитательных мерах. Когда им занялся король, я  утратила  связь  с  ним  и
могла лишь любоваться с почтительного расстояния.
     - Король был  строг  и  властен,  мальчику  он  представлялся  богом  в
доспехах и на боевом скакуне.  Йорик  более  кого-либо  заменял  отца  юному
Гамлету, но был всего лишь пьяным плутом и мог наставлять только в  шалостях
и всяких неразумных проделках.
     - Ты говоришь так, словно облюбованный тобой зять тебе не нравится.
     - Это он меня недолюбливает.
     - Ему нелегко испытывать к кому-нибудь привязанность. Он сразу видит  в
человеке слишком много разных сторон. Но  король  великодушно  возлагает  на
него большие надежды и начинает его любить. Он верит, что  сможет  настолько
обворожить Гамлета, что он окончательно вернется ко двору, и наше  правление
станет неуязвимым.
     - В нашей стране,  исполненной  смутами  и  тайными  изменами,  которые
питаемы былыми резнями и старинной кровавой враждой между  знатными  родами,
уязвимо, государыня, любое правительство. Однако если кто  и  может  навести
порядок, то только Клавдий. Я уже обязан ему жизнью.
     - Жизнью?
     Как странно, что  старики  так  ценят  свою  жизнь,  которая  в  глазах
остального мира выглядит гнилым обрубком, лохмотьями, не годящимися даже для
перочисток.
     - Я о том, твое величество, что мое  положение,  мой  ранг,  самая  моя
жизнь неразрывно связаны с привилегиями, положенными камерарию.  Но,  поверь
мне, когда потребовалось великое мужество, король помог нам  обоим  способом
не обязательно явным.
     Она  растерялась.  Видимо,  какая-то   тайна...   Пол   галереи   дыбил
перемежающиеся мозаичные квадраты и грозил разверзнуться у ее ног, а Полоний
все молол языком, пытаясь закрыть провал, который так неуклюже открыл.
     - А! - бормотал он.  -  Мы  вместе  прошли  длинный  путь,  государыня.
Припомни тот солнечный холодный день, когда я  пробежал  двенадцать  лиг  по
выпавшим за ночь сугробам, дабы официально засвидетельствовать  пятна  крови
на твоих брачных простынях. И они были на них, я своеглазно видел, что были.
И с тех пор, как и раньше, ты ничем не запятнала королевскую честь.
     Думал он о своей дочери, о ее девстве, сохраненном или уже отданном.
     - Источать кровь, - сказала Гертруда, - для женщины не такое уж великое
свершение.
     - В некотором смысле и правда не такое. Под всей мишурой  миром  правит
кровь. Или ее  отсутствие,  пока  взамен  наследника  престола  есть  только
упования. Но довольно, я заболтался до нескромностей. - Он поправил  высокую
коническую шляпу, которая все менее крепко сидела  на  его  голове  по  мере
того, как прямые, желтоватые, цвета свечного сала, волосы все больше редели,
а жировая прокладка,  придававшая  голове  сходство  с  тыквой,  все  больше
усыхала.
     "Мы начинаем маленькими, вырастаем в больших и усыхаем, - подумала она.
- Мир сбрасывает нас со счетов  прежде,  чем  мы  успеваем  приготовиться  к
этому".
     - Я просто хотел предостеречь тебя,  государыня,  -  продолжал  трещать
Полоний, - чтобы ты поняла, когда услышишь, что я просил Офелию быть  скупее
на общество девичье ее  и  избегать  уединения  с  его  высочеством  принцем
Гамлетом, так только ради увенчания надежд на их брак, которые мы разделяем.
     - Она твоя дочь и в полном  твоем  распоряжении,  -  сказала  Гертруда,
стараясь положить конец этому неприятному разговору. - Уповаю,  твой  запрет
подействует в соответствии с твоими расчетами.
     Все эти размышления и  старания,  которые  мир  посвящает  размножению,
будто  мы  простой  домашний  скот,  были  не  только  непристойными,  но  и
докучными.  Если  чувства  принца  достаточно  сильны,  он  разнесет   любые
преграды, поставленные на его пути. Эта проверка его воли к любви  заставила
ее ощутить родство с сыном, упомянуть  про  которое  она  не  могла.  Бедный
мальчик, как и она рожденный под мелко мелящими жерновами Эльсинора!.
     Она бродила по замку, словно должна была после  целой  прожитой  в  нем
жизни расстаться с ним. Оплакивала маленький заброшенный  солярий,  где  она
когда-то играла с тремя своими тряпичными куклами под надзором клюющей носом
Марлгар; и смотрела вдаль на зелено-серую ширь Зунда в белой  ряби  льдин  и
кудрявых барашков через окно, к которому так часто поднимала  усталые  глаза
от пялец или блестящего пергамента романа  о  Ланселоте  и  Гвинерве  или  о
Тристане и Изольде, от сказаний и chansons {песни (фр.). Здесь: произведения
трубадуров.} про прелюбодейную, но каким-то образом священную и  бессмертную
любовь.
     Когда она в последний раз бралась за вышивание? Вышивка на ее  пяльцах,
часть покрова для алтаря часовни, была отложена еще до  смерти  короля.  Фон
был расшит золотой нитью, а изображала вышивка по  наброску  самой  Гертруды
Марию Магдалину на  коленях  перед  воскресшим  Христом.  Длинные  волнистые
волосы из параллельных перемежающихся черных и  коричневых  стежков  целиком
скрывали ее  тело,  кроме  розового  колена,  вышитого  гладью,  склоненного
бледного профиля с опущенным веком и руки, поднятой, словно  для  защиты  от
благословляющего  жеста  Господа  в  белом  одеянии.  Его   очертания   были
переведены углем с изображения на пергаменте и ожидали цветных стежков. Но в
те  месяцы  ее  мысли  были  заняты  любовником  и  мужем  и  она  не  могла
сосредоточиться еще и на третьем  мужчине,  пусть  высшем  из  высших.  Она,
правда, начала вышивать его стопы,  выделяя  каждый  палец  чуть  грубоватой
елочкой. Девочкой она гордилась своим умением протыкать  в  стежке  нитку  -
снова, и  снова,  и  снова,  но  уже  много  лет  назад  кончик  иглы  начал
туманиться, раздваиваться, и ее глазам  все  чаще  требовалось  отдыхать  на
тусклых деталях, уходящих к Скане. А теперь ей  не  верилось,  что  душевный
покой  когда-нибудь  вернется  к  ней  настолько,  чтобы  она  могла   вновь
склоняться над пяльцами под мелодии флейт, держа иглу недрожащей рукой, пока
ее придворные дамы шушукаются, обмениваясь сплетнями.
     Гертруда бродила по  замку,  оглядывая  сводчатые  галереи  и  винтовые
лестницы, окна со скошенными подоконниками, расположенные там, где никто  не
мог бы выглянуть из них,  смрадные  нужные  чуланы,  выступающие  над  рвом,
часовню, которая, казалось ей теперь, отличалась куда  меньшим  благолепием,
чем в полуязыческие дни короля Родерика,  парадную  залу,  видевшую  оба  ее
свадебных пира, где с высоких балок свисали выцветшие  истлевающие  знамена,
взятые в битвах или поднесенные  в  знак  покорности,  а  на  стенах  висели
разделенные на четверти щиты с яркими эмблемами  всех  провинций  Дании,  ее
островов и городов с кафедральными соборами. Хотя второй месяц  царствования
Клавдия был уже на исходе и он утверждал свою власть ежевечерними  пирами  и
ежедневными  аудиенциями,  шумным  празднованием  и   тщательно   обдуманной
прокламацией, Эльсинор во всех углах своего  каменного  лабиринта  от  самых
нижних темниц до самых высоких парапетов все еще по ее ощущениям принадлежал
королю Гамлету.
     Со времени ее бракосочетания с другим она думала о нем чаще, а не реже,
как могла бы предположить. Именно  теперь,  когда  преступление  супружеской
измены и сладострастная лихорадка обмана равно ушли в  прошлое,  погребенные
под новым святым обрядом бракосочетания. Быть может,  безмолвные  упреки  ее
сына были справедливы - его подчеркнутое отсутствие на придворных церемониях
и празднествах, его обличающий траурно-черный костюм. Слишком рано! Пусть ее
жених  и  выдвинул  неопровержимые  доводы,  что-то  осталось  неоконченным,
непроверенным. Она все время ждала увидеть своего бывшего мужа,  как  видела
его еще совсем недавно - за поворотом коридора,  с  оплывшим  от  сна  лицом
возвращающегося из яблоневого сада через низенькую дверь или тяжелым шагом в
полном вооружении входящего во двор после каких-нибудь воинских  упражнений,
отфыркиваясь под стать взмыленному коню в упоении своего  все  еще  сильного
тела. И занимали его не только мирские дела - она встречалась с  ним,  когда
по длинной галерее он возвращался из часовни, где искал у Бога  поддержки  в
управлении Данией. Клавдий, заметила она, редко искал такого  благочестивого
уединения; он не исповедовался, а когда во время мессы наступала его очередь
причащаться,  казалось,  содрогался,  будто  вынуждаемый  хлебнуть   отравы,
которой  не  мог  отклонить,  так  как  взгляды  всех  присутствующих   были
устремлены на него, а бледные руки священника настойчиво подно