ной.
     - Сердце мое, я ведь не сказочный принц, которого вообразила девочка. Я
темная и беспутная тень короля. Твоя маленькая принцесса... она знала, что о
ней всегда будут заботиться и без ее на то желания?
     - Да, и мне нечего было желать, кроме как быть хорошей и не жаловаться.
     - И ты все еще остаешься такой, мягкой и милой.
     - Пожалуй. Это тебя раздражает?
     - Это меня обвораживает и немного страшит.
     - Не страшись, любовь моя. Все  живущее  должно  умереть.  Тратить  эту
жизнь понапрасну в тревожных  заботах  о  жизни  грядущей  или  в  опасениях
будущих бед - это  ведь  тоже  грех.  Рождение  подчиняет  нас  естественной
заповеди: любить каждый день и с ним все, что он приносит.
     - Геруте! - воскликнул он,  как  всегда  наслаждаясь  тремя  печальными
слогами ее имени, которые в его уме сливались с ее  плотью.  -  Твоя  мудрая
прелесть или прелестная мудрость... какими нереальными  представляются  тебе
угрожающие нам опасности!
     - Нет, они представляются мне вполне реальными, но я решила  пренебречь
ими. Женщина, как  и  мужчина,  должна  уметь  сделать  свой  выбор.  -  Она
погладила его плечо, гладкое, как сталь  доспеха,  если  не  считать  сизого
шрама, памяти о турецком ятагане. Кончиком пальца она провела  по  шраму  до
границы медвежьей шерсти на его груди. - Муки, которые  я  перенесла,  рожая
Хамблета, сделали жизнь и королевский  сан  моими  должниками.  Возможно,  я
наконец решила взыскать этот долг. Мой отец и  мой  будущий  муж  превратили
меня в предмет сделки, а ты вернул мне мою истинную цену, цену той маленькой
девочки, которой ты так поздно отдал свое обожание. Фенгон застонал:
     - Твое доверие меня иногда сокрушает. Свет скажет, что я  был  низок  -
низок, как визжащий хорек, который мчится туда, куда его направляет похоть.
     Она улыбнулась:
     - Ты был  сдержан  и  позволил  пройти  стольким  годам,  сколько  было
возможно. Я была готова принять тебя на моей свадьбе. Ты же  прислал  взамен
себя пустое блюдо. А что до света, так существуют правда внутренняя и правда
наружная. Наша правда  -  внутренняя.  Я  убедилась  в  твоей  надежности  и
верности мне. И нас нельзя уничтожить, если только один из нас  не  позволит
другому уйти.
     Он поцеловал ее руки,  совсем  нагие,  когда  она  встречалась  с  ним,
обремененные  тяжелыми  кольцами,  когда  она  сидела  на  троне   рядом   с
Горвендилом.
     Итак, в Эльсиноре, пока зима  приближалась  следом  за  золотыми  днями
снятия урожая, король мог обратиться к делам домашним. И в роковой  день,  в
день обнаженного косого света, названный Днем Всех Святых, он призвал  брата
на аудиенцию с глаза на глаз.
     - Моих ушей достигли слухи, - начал король, - что ты навещаешь Эльсинор
чаще, чем мы встречаемся как братья и боевые товарищи.
     - У тебя для твоих забот есть целое королевство, а у  меня  только  мои
захирелые поместья здесь, в нашем родном краю. Но пока не  собирается  совет
знати и не созывается тинг, я не хочу навязываться с советами.
     - Твои советы и открытая поддержка много  значат  для  престола.  После
принца ты стоишь к нему ближе всех...
     - Но принц, по общим отзывам, здоров и, если  оставить  в  стороне  его
капризный нрав, очень одарен.
     - Одарен-то одарен, но скандально отсутствует.
     - Хамблет пополняет  свое  образование  в  державе  императора,  нашего
августейшего союзника, дабы быть более  готовым  управлять,  когда  настанет
время. Но ты  не  стар,  а  в  роду  нашего  отца  все  отличались  завидным
здоровьем.
     - Увы, не всякий благородный датчанин умирает от  дряхлости.  Некоторых
торопят. Я часто чувствую боль в спине и вялость, но не важно.  А  кто  тебе
сказал, что принц одарен?
     Фенгон колебался лишь миг и тут же решил, что честный  ответ  ничем  не
опасен.
     - Его мать и твой камерарий с большой любовью говорят о его благородных
способностях.
     - Естественная любовь и расчетливая лесть - вот основа их  мнения.  Мой
сын для меня тайна.
     - Хотя у меня нет признанных детей, мне кажется, брат, что между  отцом
и сыновьями всегда так. Мир сына отличен от мира отца хотя бы тем, что в нем
властно присутствует отец. То же можно сказать о старших и младших  братьях.
Ты ясно видишь свои цели, а я между мной и ими всегда вижу перед собой тебя.
     Широкое лицо Горвендила с чопорным маленьким  ртом  на  краткий  момент
отразило попытку разобраться в этих выкладках, ища в них  скрытую  дерзость.
Но его заботило другое, и он не дал себя отвлечь.
     - Королева... ты часто с ней беседуешь.
     Фенгон, насторожившись, нарочно принял еще более легкий тон. Он  ощущал
себя странно невесомым, будто все его чувства встали на цыпочки.
     - Мои рассказы о дальних  странах  немного  скрашивают  однообразие  ее
дней.  Ее  натуре  свойственен  интерес  к  приключениям,   но   королевские
обязанности заглушают его.
     - Летом она ездила со мной в Сконе.
     - И наслаждалась путешествием по-королевски. Она  говорила,  что  тобой
восхищались и ты заслуживал этого восхищения.
     - Она много говорит обо мне?
     - Почти только о тебе.
     - И в каком духе?
     - Милый мой старший frater, ты  давишь  на  меня,  будто  я  соучастник
твоего брака. Весной после своего возвращения она  с  обожанием  говорила  о
твоей образцовой добродетельности и тяжко завоеванной власти, о твоей  любви
к своим подданным, на которую они, естественно, отвечают такой же любовью.
     - По ее мнению, с моей стороны глупо любить Данию  так  ревностно.  Она
считает, что я слишком близко  принимаю  к  сердцу  старинное  понятие,  что
добродетель должна истекать от Бога через короля, иначе народ будет страдать
и опускаться все ниже, пока все взаимные обязательства не будут  отвергнуты,
и останется только животный эгоизм  или  дикарская  анархия.  Король  -  это
солнце, согревающее страну. Если что-то в нем не так, его лучи искривляются.
Урожай гибнет на  корню,  а  зерно,  которое  удается  засыпать  в  закрома,
поражает гниль.
     Столь грандиозные образы вызвали у Фенгона искушение оборониться от них
улыбкой, спасая свой разум, отражая  слова,  разбухшие  от  самовосхваляющих
суеверий. Королевская власть свела Горвендила с ума.  А  Молот  нанес  новый
удар:
     - Я часто недоумеваю, брат, почему ты не женишься?
     - Жениться? Мне? Темой нашей встречи как будто становится брак?
     - Мы еще  далеко  нашу  тему  не  исчерпали.  Но  наберись  терпения  и
прибереги свои улыбки. Лена с Оркнейских островов, которую ты взял  в  жены,
когда мой брак указал тебе дорогу, и которую я видел и счел  весьма  удачной
спутницей для такого мечтателя и фантазера, как ты;  умерла  безвременно.  И
десятилетиями с тех пор ты, полный сил, изъездил континент,  где  подходящих
невест хоть отбавляй, но пренебрег своим ясным долгом перед  нашим  родом  и
Данией. Ты не сыграл своей роли в расширении наших связей. Вот и теперь дочь
шотландского короля,  как  сообщают  мне  послы,  пышет  здоровьем,  умна  и
аппетитно молода: крепкое звено между нашими  дворами  зажало  бы  Англию  в
щипцы, словно орех.
     Фенгон все-таки неосмотрительно засмеялся:
     - Я был бы счастлив увидеть Англию в щипцах, но только не  в  таких,  у
которых одной ручкой будет моя жена, согласно твоему требованию. Я не  желаю
никакой жены. У меня  уже  не  тот  возраст.  Я  старый  воин,  привыкший  к
дружеским мужским запахам.
     - Ты не желаешь жены? Как так? Или ты извращен?
     - Не более, чем ты, брат.  И  даже  менее,  поскольку  не  сделал  себя
королем, взяв девушку против ее воли.
     - Против воли? Геруте тебе так сказала?
     - Нет. Я сам пришел к такому выводу. Еще тогда, и  избежал  присутствия
на твоем торжестве, таком же зверином, каким было изнасилование Селы,  перед
тем как ты ее убил.
     - Села была  бичом  наших  берегов,  -  невозмутимо  сказал  Горвендил,
настороженно глядя удлиненными глазами. Белкам королевских глаз была присуща
рыбья стеклянность, гармонировавшая с лягушачестью его безгубого,  неумолимо
сжатого  рта.   Фенгону   не   следовало   выдавать   свой   гнев,   защищая
девочку-невесту, давно исчезнувшую в прошлом, да к тому  же  она,  возможно,
дала свое согласие  более  охотно,  чем  призналась  своему  любовнику.  Его
рыцарственность предала его. Когда он ринулся  атаковать,  равновесие  между
братьями нарушилось не в его пользу.
     - Быть может, ты не желаешь жены, -  тяжело  сказал  Горвендил,  угрюмо
уверенный в своей позиции, - потому что у тебя уже есть  вроде  как  жена  -
жена другого мужчины. Ничего не говори, Фенгон. Придумывай  сказочку  вместе
со мной. У хорошего  и  верного  короля  есть  странствующий  брат,  который
наконец является в его замок, устав от бесплодного рыскания по  свету,  и  в
своем озлобленном безделии соблазняет королеву при пособничестве  коварного,
впавшего в детство камерария. Месяц за  месяцем  прелюбодей  и  прелюбодейка
удовлетворяли свою похоть, которой нет названия, в тайном  убежище,  которое
предоставил им сводник-камерарий из враждебности к  королю,  зная,  что  тот
намерен отнять у него  его  доходный  пост.  Я  спрашиваю  тебя,  как  моего
любящего брата и члена совета моей знати: как должен  поступить  этот  столь
тяжко оскорбленный король, блюститель Господних заповедей и защитник  своего
дома?
     Фенгон ощущал  сверхъестественный  подъем,  каждый  его  нерв  омывался
успокаивающими, очищающими водами кризиса. Под ним  разверзлась  бездна,  но
была она не глубже его собственной  смерти,  которую  все  равно  предстояло
претерпеть. Точно в  рукопашном  бою  с  турком  или  сарацином,  эльзасским
наемником или  пизанцем,  он  мгновенно  осознал  все  аспекты  ситуации,  и
многоцветный мир сохранил только несколько первично четких тонов: белый цвет
жизни,  красный  цвет  крови  и  контрудара,  черный  цвет  смерти.   Фенгон
отозвался:
     - Этому королю следует  сперва  подвергнуть  пытке  наушников,  которые
явились к нему с такой нелепой и неправдоподобной историей, чтобы убедить их
взять назад свой навет и сознаться во лжи.
     - Моего самого осведомленного наушника нельзя пытать,  потому  что  его
здесь нет. Он вернулся к себе в Калабрию. Наши ледяные осенние ночи напугали
его  предзнаменованием  еще  более  студеной  зимы,  и  он  предал  тебя  за
безопасное возвращение в родной солнечный край.
     Фенгон молчал, но чувствовал, что его  побагровевшее  лицо  говорит  за
него. Много лет дипломатии породили в нем  чрезмерную  уверенность  в  своем
обаянии в способности внушать  верность,  особенно  юношам  и  чужестранцам.
Языковые ограничения создали  фальшивую  близость,  фальшивое  дно  в  душе,
которая, он думал, открыта ему. Он бы доверил Сандро свою жизнь. И  доверил!
Crepi il lupo! {Пусть волк сдохнет! (итал.)}
     Горвендил начал  расхаживать  по  аудиенц-залу,  попирая  ногами  шкуры
волков и медведей, упиваясь своей властью над положением вещей,  давая  волю
мстительному пренебрежению.
     - Не вини одного Сандро: много глаз видело, много языков болтало.  Даже
мои собственные инстинкты, которые, я  знаю,  по  твоему  с  Геруте  мнению,
совсем затупились под  тяжестью  короны,  предупреждали  меня,  что  чего-то
недостает, вернее, что-то прибавилось. Она вела себя со  мной  по-другому  -
более несдержанно, словно стараясь искупать менее важными знаками внимания и
признания необходимость хранить главный секрет. Она стала - тебе больно  это
слышать?  -  более  пылкой,  а  не  менее,  как  предположила   бы   простая
порядочность. Она продолжала тлеть и вдали от огня.  Огня  вечной  погибели,
сказали бы нам священники - священники, которые познают плоть по книгам и  в
багровом свете исповедальни, но не вживе, подобно нам,  -  как  обоюдоострый
инструмент, грозу и затишье, питательный  родник  и  погубительницу  разума.
Геруте  не  порочна,  -  продолжал  Горвендил,  играя  с  ними,  всего  лишь
марионетками у него в мыслях. - Она не упивается тем,  что  покрыла  позором
мою честь, которая едина с честью Дании. Наше брачное ложе все еще  для  нее
свято, пусть она и осквернила его. Ее горе оборачивалось пользой  для  меня,
хотя сначала я не подозревал причины. Было  что-то...  сказать  "прогнившее"
слишком грубо... но перезрелое и в ней, и в ее ласках.
     "Он хочет, чтобы я заговорил о ней, - вдруг понял Фенгон. -  Описал  ее
словами, столь  же  бесстыдными,  как  прелюбодейку,  предающуюся  разврату,
томящуюся сознанием вины, переворачивающуюся с боку на бок, лакомый  кусочек
в пахучем соусе, сладчайший! Ее ноги раскинуты, открывая ее волосатую адскую
дыру... Только так мог Горвендил посредством своего брата владеть ею и в  те
часы, которые она крала для себя". Оглядываясь на обрызнутые солнцем  месяцы
запретной страсти, Фенгон вспомнил игру отраженного водой света в их круглой
комнате и снаружи на озере, и девичий голос Геруте, кокетничающей в восторге
от его подарков, и ее зрелое розовое великолепие, прильнувшее к нему, словно
ища укрытия в миг капитуляции. "Защити меня!" - умоляла она.
     Фенгон все еще молчал и только не спускал глаз с брата, а король рыскал
по залу в надменном возбуждении хищника, от которого не спастись.  Горвендил
понял,  что  его  брат  не  будет  делиться  обнаженной  добычей  и  впал  в
раздражение. Он сардонически упрекнул:
     - Ты не предлагаешь мне совета.
     - Я не могу быть сразу и обвиняемым и судьей. Однако  не  забывай,  что
престолы опрокидываются ими же вызванными сотрясениями. Под  твоей  властью,
как и под любой другой, Дания бурлит из-за замеченных зол и возможных выгод.
Тех, кто процветает при установленном порядке, всегда много меньше, чем тех,
кто возлагает надежды на новый.
     - Ты  смеешь  читать  мне  наставления,  нарушитель  мира  моего  дома,
погубитель чистоты моего брака, подчинивший своей гнусной похоти,  смердящей
чужеземными борделями, волю моей добродетельной королевы? Ты всегда  уступал
мне  во  всем,  Фенгон,  -  грязная  завистливая  тень,  менее  удачливый  в
состязаниях, менее сильный, менее честный, менее  прилежный,  менее  любимый
нашими наставниками-священниками и нашим отцом. Да, я утверждаю  это,  пусть
Горвендил и старался дать нам равные посты в Ютландии, словно  в  битвах  мы
совершали равные подвиги, показывали равную смелость и военную сметку.
     Фенгон,  уязвленный,  прикоснулся  к  округлой  рукояти  своего   меча,
отполированной частым употреблением.
     - Я был  менее  жестоким,  чем  ты,  -  сказал  он,  -  менее  усердным
разорителем беззащитных норвежских селений на побережье, но стою на том, что
ни в находчивости, ни в храбрости тебе не уступал.
     Удлиненные глаза Горвендила заметили его движение.
     - Ты берешься за меч? Хочешь напасть на меня? Так давай же,  брат,  вот
моя грудь, укрытая только бархатом. Ты не можешь ранить меня  страшнее,  чем
уже ранил, околдовав и пронзив мою столь добродетельную на вид королеву!
     "Его старый прием с обнажением груди, - думал Фенгон. -  За  занавесами
могут прятаться лучники. Или они притаились  в  нишах,  готовясь  превратить
меня в дикобраза, стоит мне сделать шаг к его величию".
     - Ты  всегда  был  гнусен  сердцем,  -  задумчивым  тоном  воспоминаний
продолжал король, когда ладонь его брата соскользнула с гладкой  рукояти.  -
Неизбежная зависть ко мне толкала тебя на мрачность, на  противоестественное
копание в  себе  и  фантазии,  в  которые  ты  старался  запутывать  других,
принадлежащих к более слабому, более  впечатлительному  полу.  Ты  превращал
женщин в идолов и тем самым  искал  унизить  их,  зная,  что  твои  восторги
поддельны, будучи порождением  грязных  трусливых  лихорадок.  Бедная  Лена,
выросшая  среди  этих  безлесых  островных  пустошей,   усаженных   древними
могильными камнями, была, благодаря собственной оторванности от  реальности,
самой подходящей жертвой  для  твоего  порабощающего  фантазирования.  О  ее
смерти ходили самые черные слухи - о поруганиях,  которым  ты  подвергал  ее
невинность, но я им никогда не верил. Я верил, что ты любил Лену,  насколько
ты  вообще  способен  любить  кого-то,  кроме  исчадий  своего  прокаженного
воображения. Почему ты ненавидел меня, Фенгон? У  нас  были  одни  родители,
одно суровое воспитание. Я же обрел свое превосходство назло тебе. Ты мог бы
греться в лучах моей славы рядом со мной, почти  равный  мне  честью,  а  не
марать  отдаленнейшие  пределы  христианского   мира   своими   извращенными
томлениями и гордостью экспатрида, проматывая свою жизнь  среди  еретиков  и
сибаритов.
     - Я не питаю к тебе ни малейшей ненависти, - сказал Фенгон. -  Как  мир
ни старается раздуть тебя, мне ты кажешься странно ничтожным. И  сейчас,  во
время этой нашей встречи, - болтливым и утомительно скучным. То, что ты,  по
твоему убеждению, знаешь, отнюдь не правда, но поступай исходя из  нее,  как
знаешь. Как ты ответишь на свой вопрос, касающийся гипотетической сказочки?
     - Смерть предателю камерарию для начала, - объявил Горвендил.
     - Его седины и долгие годы верной службы взывают к милосердию.
     - Они взывают против милосердия, усугубляя его преступление. Зло, долго
замышляемое, становится злом вдвойне. Смерть под пыткой и четвертование.  Ну
а злодей брат...
     - Который подавлял тысячи злодейских мыслей...
     - ...заслуживает уничтожения, но ему будет  даровано  вечное  изгнание.
Казнь того, чья кровь одна с кровью короля, может внести смуту в простые умы
тех, кто верит в нашу божественность. Изгнание более действенно, чем  казнь,
обрекая преступника на более длительный срок сожалениям и зависти; его  даже
можно счесть милосердием по отношению к тому, кто сам  обрекал  себя  долгой
ссылке и, подобно Сатане, предпочитал укрыться в утробе земли,  лишь  бы  не
терзать свои глаза созерцанием сияющего блеска своего победителя и законного
господина.
     - Фи! А королева?
     Горвендил уловил напряжение в голосе брата и улыбнулся.  Этот  безгубый
рот, так часто  сомкнутый  в  хладнокровном  бесповоротном  решении,  теперь
расползся, приподнял щеки, затряс завитками скудной бороды.
     - Королева, жалкий любострастник, принадлежит королю, чтобы он поступал
с ней, как ему заблагорассудится. Когда  в  туманах  правили  наши  праотцы,
сажание на кол считалось достойной карой за  преступления,  такие,  как  ее.
Йормунрект, повествуют барды, приказал прибить Сванхидр кольями  к  земле  и
затоптать копытами диких коней за ее предполагаемую измену.
     - Ее обвинили ложно,  и  началась  смута,  повествует  легенда  дальше.
Покарай взамен меня, сожги заживо или покарай себя. Ведь твои  пренебрежение
и презрительное  равнодушие  понудили  нежную  женскую  душу  Геруте  искать
утешения.
     - Королева - моя, как бы гнусно ты ни использовал ее и  как  бы  ты  ни
чернил брак, о котором она говорила лишь то, что льстило тебе и извиняло  ее
мерзкое кровосмесительное падение. Смирись с ее потерей,  Фенгон,  как  и  с
потерей своей доброй славы. Во имя истины и порядка вы  оба  должны  понести
кару. Я позабочусь, чтобы твои поместья  в  Ютландии  были  конфискованы,  а
всякие права на королевские прерогативы уничтожены.
     - Прерогативы, которые по праву наследства принадлежат  Геруте  больше,
чем тебе, - перебил Фенгон.
     Горвендил отмахнулся от этого аргумента.
     - Ты  будешь  скитаться  нищим  бродягой,  Фенгон,  а  клеймо  стыда  и
коварства, каким наградят тебя мои наемные языки, превратят твоего  будущего
убийцу в героя. Ты будешь ниже грязи, потому что у грязи  нет  имени,  чтобы
его опозорить. Гори, если уж хочешь гореть, от мыслей, что прекрасная Геруте
все еще жена мне, как бы ни терзали и ни удручали ее те шипы раскаяния у нее
в груди, которые помогут ее изъязвленной душе петь на Небесах по  завершении
всех наших ничтожных испытаний.
     Его мысли продвинулись дальше.  Фенгон  чувствовал,  что  в  удлиненных
ледяных глазах брата он