ал. Ее муж в ночном  колпаке  грубой  вязки  рухнул  в  сон  после
изобильного  празднования  и  почти  часового  купания  в  зимнем   воздухе,
завершившегося в сауне  этой  опочивальни.  На  одеяле  расслабленно  лежала
длинная  сильная  рука,  словно  обрубленная  у  плеча,  где  под   эполетом
золотистого меха поблескивал нагой шар бицепса. Нитка слюны из обмякших  губ
поблескивала как крохотная стрела.
     "Мой бедный милый герой!  -  думала  она.  -  Влачить  по  жизни  такое
огромное мягкое тело и  располагать  только  сообразительностью  да  кожаным
щитом, чтобы не дать изрубить его в куски". В это мгновение Герута  постигла
тайну женщины: есть наслаждение в ощущении любви, которая  сливается,  будто
жар двух противолежащих очагов, с  ощущением  быть  любимой.  Поток  женской
любви, раз хлынувший, может быть запружен, но лишь  ценой  великой  боли.  В
сравнении любовь мужчины лишь брызнувшая струйка.  Она  увлекла  свое  нагое
мерцающее тело к их кровати с единственной  свечой  в  поставце  возле  нее,
нашла свой ночной чепец, сложенный  на  подушке,  будто  пухлая,  простецкая
любовная  записка,  и  уснула  под  сенью  сна   Горвендила,   довольно-таки
громового.
     Проснувшись поутру, смущенно узнав друг друга, они  исправили  промашку
брачной  ночи,  и  окровавленная  простыня  была  торжественно  представлена
старому Корамбусу, камерарию Рерика, прикатившему из Эльсинора на  лыжах  по
глубокому снегу с тремя официальными свидетелями -  священником,  лекарем  и
королевским писцом. Ее девственность была  государственным  делом,  так  как
Горвендил, без сомнения, должен был стать следующим  королем,  а  ее  сын  -
следующим после него, если на то будет милость Божья. Дания стала провинцией
ее тела.

     Дни исцелили боль дефлорации, а ночи приносили  мало-помалу  обретенное
наслаждение, однако Герута не могла изгнать из памяти, как была  отвергнута,
когда,  возбужденная  собственной  красотой,   обернулась,   чтобы   принять
пронзение, которого не последовало.  Идеальный  влюбленный  не  уснул  бы  в
ожидании своей награды, каким бы усталым и одурманенным он ни был. С тех пор
Горвендил был достаточно пылок, и  с  его  аккуратных  губ  срывалось  много
похвал, когда они впивались в  ее  плоть,  а  пронзаний  хватило  бы,  чтобы
наполнить ведро, однако она, чувствительная принцесса, ощущала в его страсти
некую абстрактность: это было лишь одно из проявлений его жизненной энергии.
Он был бы страстен с любой женщиной, как, конечно, бывал со многими до  нее.
И его преданность ей не помешала бы  ему  даже  в  недолгой  разлуке  с  ней
воспользоваться     хорошенькой     полонянкой     из     Померании      или
служанкой-лапландкой.
     Горвендил  был  христианином.  Он  почитал  Гаральда  Синезубого,  отца
современной  Дании,  чье  обращение  в   христианство   лишило   германского
императора  излюбленного  предлога  для  нападений  -  покорения  язычников.
История снизошла к датчанам на  рунических  камнях  -  Гаральдав  в  Еллинге
гласил: "Тот Гаральд, который  сделал  датчан  христианами".  Геруту  больше
трогал камень, который оставил в Еллинге отец Гаральда: "Король Горм воздвиг
этот памятник Тире, своей жене, славе Дании". Слава Дании:  Горм  знал,  как
ценить женщину в те времена, когда Крест еще не явился затупить дух  датчан.
Христианская вера подкрепляла склонность Горвендила к угрюмости,  но,  когда
он отправлялся в набеги на своем длинном корабле, не противостояла старинной
воинской этике грабежей и самозабвенному упоению сечью. Христос был  у  всех
на устах,  но  в  сердце  своем  датчане  по-прежнему  почитали  Тира,  бога
атлетических состязаний и войны и плодородия. Благородная жена могла ожидать
почитания, но не в просторах, лежащих за маленьким  кругом  домашнего  мира,
огораживающим  женщин  и  детей,  -  беспощадных  просторов,   где   мужчины
справляются с необходимостью кровопролитий и соперничества. С  тех  пор  как
Герута  покорилась  воле  отца,  она  приобрела   репутацию   разумности   и
рассудительности. Она была добра с низшими и быстро распознала  ограничения,
налагаемые  положением  вещей.  Добропорядочная  женщина  лежит  в  постели,
постеленной другими, и ходит в башмаках, изготовленных другими. Кротость  ее
пола помогала ей  исполнять  все  это  с  достоинством  и  даже  с  рвением.
Значительная часть ее существа не могла не почитать мужчину, который  владел
ею, который давал ей кров и защиту, и  -  а  это  ключ  к  любым  правильным
отношениям - использовал ее. Быть полезной и занятой делом - вот что придает
блеск священного предназначения каждому  буднему  дню.  Небесная  воля  Бога
воплощается здесь в  надлежащих  обязанностях.  Без  такого  воплощения  дни
завопят. И явится томительная скука. Или война.
     Ибо тело Геруты вскоре уже деловито творило еще одно.  Первая  весенняя
оттепель совпала с пропуском ее месячных. И второй  пропуск  -  когда  трава
зазеленела с солнечной  стороны  стен  Одинсхейма.  К  тому  времени,  когда
ласточки, вернувшись из своего зимнего рая, который ей никогда  не  придется
увидеть, хлопотливо закружили над прудом с пучками сухих стеблей и комочками
глины для балкончиков своих  гнезд  под  стрехами  амбара,  она  уже  твердо
уверилась и выпустила из клетки пару коноплянок, которых Горвендил привез ей
как свадебный подарок. Самец,  более  темный,  с  более  четкими  полосками,
словно  бы  растерялся  -  кружил  по  опочивальне,  опускался  на  шкаф  за
занавесками, будто ища нового ограничения своей  свободе,  а  вот  маленькая
тусклая самочка сразу выпорхнула из открытого окна и запела свою песенку  на
ветке ивы среди юных листьев в ожидании, когда  ее  супруг  присоединится  к
ней.
     - Поспеши, поспеши, - насмешливо попеняла  ему  Герута,  -  не  то  она
найдет другого!
     Пока существо внутри нее росло, смещая органы, о которых она  прежде  и
представления не имела, вызывая неприятные вспышки раздражения и  неутолимых
потребностей, тошноту и слабость, ее отец угасал. Желтизна и худоба, которые
она заметила в день свадьбы, усиливались и усиливались, пока  он,  казалось,
не съежился в ребенка, свернувшегося в постели  вокруг  болезни,  пожирающей
его. Рерик, разумеется, не снисходил до жалоб, но когда она была  на  шестом
месяце  и  ее  недомогания  сменились  тихим   сонным   состоянием   черного
ублаготворения, он сказал ей с  улыбкой,  раздвинувшей  его  усы  под  косым
углом, что чувствует себя в когтях кровавого  орла.  Он  подразумевал  казнь
времени саг, когда ребра человека отрубались  от  его  хребта,  а  сердце  и
легкие  вытаскивались  из  зияющей  багряной  раны,  и  возникал  клекочущий
кровавый орел. Говорили, что некоторые благородные пленники умоляли об  этой
казни, чтобы показать свою храбрость.
     Герута не любила слушать о подобном, о жестоких пытках, которые мужчины
измышляли друг для друга, хотя боль и смерть были глубинной частью  природы,
сотворенной Богом. Ее отец заметил гримасу отвращения,  скользнувшую  по  ее
лицу, и сказал мягким голосом, которым всегда пользовался, чтобы нравоучение
запечатлелось навсегда:
     - Все можно вытерпеть, дитя мое, если нет выбора. Моя смерть  шевелится
во мне, а твой ребенок в тебе. И она, и он возьмут свое, как  этого  требуют
боги. - Рерик усмехнулся такому своему возвращению к язычеству.  Он  положил
сухую горячую руку на ее влажную, мягкую и сказал: - Священники, с  которыми
советуется твой муж, не устают повторять нам, что каждый из нас  несет  свой
крест в подражание Христу. Или Христос взял крест в подражание нам?  Как  бы
то ни было, страданий хватает, чтобы поделить на  всех,  а  если  священники
говорят правду, я скоро увижу Онну, такой же молодой, какой она была,  когда
умерла, и с ней я снова буду  молодым.  Если  же  они  рассказывают  сказки,
разочарования я не почувствую. Я уже ничего не буду чувствовать.
     - Горвендил слушает священников, - сказала она, следуя  долгу  жены,  -
потому что, говорит он, они знают мысли крестьян.
     - И имеют связи с Римом и со всеми теми землями, где Рим  насадил  свои
церкви, проповедующие Ад. Горвендил прав, моя милая  доверчивая  дочка.  Эта
религия рабов, а за ними - крестьян и торговцев - заключает в себе  будущее.
Неверных сокрушают в Святой земле и в Испании, а здесь на севере,  последней
части Европы, покорившейся Риму, языческие алтари отныне всего  лишь  ничего
не значащие камни. Крестьяне более не знают, что эти камни знаменуют  собой,
и увозят камни, чтобы огораживать свинарники.
     Геруту крестили и воспитали в христианской вере и обычаях, но  двор  ее
отца, порой по-холостяцки буйный,  особым  благочестием  не  отличался.  Она
полагала, что взгляды самого Рерика на главное - откуда мы  и  куда  идем  -
совпадают с общепринятыми, как и ее собственные.
     - Отец, ты говоришь насмешливо, но Горвендил стремится стать через свою
веру не только лучше, как господин для  своих  вассалов,  но  и  лучше,  как
человек, для равных себе. Он ласков со мной,  даже  когда  его  расположение
духа не позволяет ему желать меня.
     Про себя она подумала, что его потребность в ней слабеет по мере  того,
как ее беременность становится все более явной, а ее потребность  убеждаться
в своей красоте все возрастает.
     - Он хочет быть хорошим,  -  докончила  она  с  жалобным  простодушием,
удивившим ее собственный слух, словно  вдруг  залепетал  погребенный  в  ней
ребенок.
     - Я предпочел бы услышать от тебя, что он уже хорош,  -  объявил  Рерик
сквозь боль. - И насколько же он недотягивает в своем хотении?
     - Ни на сколько, - сказала она резко. - Совсем ни на сколько. Горвендил
чудесен. Он во всех отношениях великолепен, как ты и обещал.
     В этом напоминании о заверениях, служивших его собственным целям,  была
некоторая доля злобности. Пока умирающие еще живы, живые их не щадят.
     - Во всех отношениях, - повторил он наконец и вздохнул,  словно  ощутив
мстительность ее ответа. - Между двумя людьми такого  быть  не  может.  Даже
Онну и меня разделял языковой барьер, разлад невысказанных  надежд.  Никакое
соединение в браке не дает полного единения.  В  сыновьях  Горвендила  живет
дикость Ютландии. Это угрюмый край, где среди безлюдья пастухи сходят с  ума
и проклинают Бога. Месяцами  чернобрюхие  тучи  висят  над  Скагерраком,  не
рассеиваясь. Горвендил ищет стать хорошим человеком, но Фенг, его  брат,  не
занимается своим, соседним поместьем и заложил  почти  все  свои  ютландские
земли, чтобы отправиться искать судьбу на юге - как я  слышал,  он  добрался
даже до бывшего владения норманнов, острова, который называется Сицилия. Это
необузданное и губительное поведение. Я обманул тебя, милая  дочка,  настояв
на твоем браке с сыном Горвендила? Я ведь и тогда чувствовал в себе рокового
червя и хотел увидеть тебя под надежной защитой другого мужчины.
     - И я под очень надежной защитой, - сказала она нежно, поняв, что  этот
разговор  был  для  Рерика  извинением  на  случай,  если  такое   извинение
понадобится. Но ничего дурного не произошло, решила благоразумная Герута: ее
брак не оставлял желать ничего лучшего.

     Рерик умер, и предстоящие выборы  обещали  быть  в  пользу  Горвендила.
Герута, чтобы не ездить туда-сюда, переехала в Эльсинор со  своей  прислугой
ухаживать  за  умирающим  отцом.  После  его  пышных  похорон  на   туманном
каменистом кладбище, где истлевали кости  обитателей  Эльсинора  -  законник
смешивался с кожевником, придворный с  палачом,  девушка  с  сумасшедшим,  -
Горвендил переехал в королевский замок к жене, преждевременно поселившись  в
покоях короля на те недели, пока тинг собирался в Виборге. Несколько голосов
было отдано за Фенга, как брата,  пусть  на  полтора  года  и  моложе,  зато
осведомленного в чужеземных обычаях, а потому более  способного  брать  верх
над хитрыми замыслами немцев, поляков и шветландцев, не  прибегая  к  войне,
поскольку  война  по   мере   того,   как   спокойно   убранные   урожаи   и
беспрепятственная торговля повышали благосостояние обитателей  и  замков,  и
убогих хижин, все больше выходила из моды. Другие высказывались за того  или
иного члена знати - в первую очередь графа Голстена, - чьи родственные связи
обещали более надежно удерживать в единении  все  части  Дании  на  северной
окраине раздираемой смутами Европы. Однако почти никто  не  сомневался,  что
заключительное голосование в Виборге будет в пользу  Горвендила,  победителя
Коллера и супруга Геруты.
     Только Корамбус, камерарий Рерика, негодовал на торопливость,  с  какой
Горвендил заранее занял место короля.  Хотя  Герута  считала  его  стариком,
Корамбус был сорокалетним здоровяком, отцом младенца-сына и мужем совсем еще
юной жены Магрит из Мона, до того светлой, что она казалась прозрачной, и до
того эфирно-чувствительной,  что  ее  речи  нередко  исполнялись  колдовской
загадочностью  или  же  становились  мелодично-бессмысленными.  Она  недолго
прожила после своих вторых родов десять лет спустя, а Корамбус (если  и  тут
заглянуть вперед) так полностью и не подавил свою  неприязнь  к  Горвендилу,
которого про  себя  считал  неотесанным  узурпатором.  Хотя  он  скрупулезно
выполнял все свои обязанности, служа новому королю, истово  Корамбус  служил
королеве и любил ее, единственное дитя Рерика, единственное живое вместилище
его властного духа. Полюбил он ее еще приветливой, сияющей жизнью  маленькой
принцессой - как и все обитатели Эльсинора, ежедневно с ней соприкасавшиеся.
И даже когда Герута стала замужней женщиной, его любовь  не  отвратилась  от
нее, но сохранялась, быть может, рождая ревность, хотя  Герута  считала  его
стариком, а его манера держаться  с  ней  уже  давно  стала  осмотрительной,
хлопотливой и поучающей.
     Еще до того, как из Виборга  прибыли  гонцы  с  вестью  о  предрешенном
избрании -  единодушном  при  полном  согласии  всех  четырех  провинций,  -
Горвендил  уже  испрашивал   поддержки   знати,   чтобы   выступить   против
Фортинбраса. Коронационный обряд был исполнен  наспех,  завершенный  созывом
войска, чтобы изгнать норвежского завоевателя из Ютландии - из тех ее  мест,
где  он  успел  закрепиться.  Пока  эти  военные   приготовления   торопливо
завершались, Герута  медленно  все  созревала  и  созревала,  и  ее  красиво
вздувшийся живот засеребрился  сетью  растяжек.  И  произошло  одно  из  тех
совпадений-предзнаменований, которые служат вехами в календаре  человеческой
памяти:  золотобородый  Фортинбрас  был  встречен,  разбит  и  сражен  среди
песчаных дюн Ти  в  тот  самый  день,  в  который  королева,  вытерпев  муку
кровавого орла, родила наследника, нареченного Амлетом. Младенец, посиневший
в борьбе, которую разделял с ней, появился на свет в рубашке, признаке то ли
величия, то ли обреченности, гадатели тут судили по-разному.
     Имя, которое предложил Горвендил, знаменовало его  победу  в  дюнах  на
западе Ютландии над вздымающим валы Скагерраком, приводя на память стихи,  в
которых барды воспевали Девять Дев острова Милл, что в  давние  века  мололи
муку Амлета - Amloda molu. Что означали эти  слова,  не  помнили  даже  сами
барды, передававшие их из поколения в поколение, пока они  не  истерлись  до
глади, точно галька. Мука истолковывалась как песок на  берегу,  мельница  -
как перемалывающие мир жернова, обращающие в прах всех детей  земли.  Герута
надеялась назвать ребенка Рериком,  почтив  своего  отца  и  дав  ему  залог
будущего царствования. Горвендил  предпочел  почтить  самого  себя,  хотя  и
косвенно. Вот  так  ее  только-только  расцветшей  любви  к  плоду  ее  тела
коснулась порча.
     Амлет, со своей стороны, находил ее молоко кислым - во  всяком  случае,
он плакал почти всю ночь, переваривая его, и даже когда его рот  впивался  в
покалывающую грудь, он морщил нос от отвращения. Он не был крупным  -  иначе
день родовых схваток мог бы растянуться, пока она не умерла бы, - и даже  не
очень здоровым. Ребенок все время страдал от какого-нибудь  недомогания.  То
колики, то сыпь в паху, не говоря уж о бесконечных простудах  и  коклюше,  о
лихорадках, которые надолго укладывали его в постель, и по мере того, как он
рос, это начало вызывать у нее - здоровой и бодрой чуть ли не каждый день ее
жизни - раздражение, как  потакание  слабости  и  лени.  Когда  на  мальчика
снизошли дары речи и воображения, он  начал  заносчиво  спорить  по  всякому
поводу с матерью,  священником  и  своим  гувернером.  Только  беспутный  и,
возможно, помешанный шут Йорик,  казалось,  снискивал  его  одобрение:  юный
Амлет любил шутки - до того, что считал весь мир, сосредоточенный  в  стенах
Эльсинора, только шуткой.  Шутливость,  казалось  его  матери,  служила  ему
щитом, чтобы укрыться от сурового долга и от всех сердечных чувств.
     Ее сердце ощущало себя отброшенным. Что-то сдерживало ее любовь к этому
болезненному, впечатлительному, бойкому на язык  ребенку.  Быть  может,  она
слишком рано стала матерью. Какой-то этап ее жизненного пути был пропущен, а
без него невозможно было перескочить от любви к  своему  отцу  на  любовь  к
своему ребенку. А может быть,  вина  была  ребенка:  подобно  тому,  как  на
свеженавощенном столе или на только что смазанной  коже  вода  собирается  в
шарики, так и ее любовь, казалось ей, разбрызгивалась по Амлету и оставалась
на его поверхности, не всасываясь, будто бусины ртути. Он был  крови  своего
отца   -   сдержанный,   отчужденный,   ютская   угрюмость,   укрытая    под
аффектированными манерами и  изысканными  занятиями  знатного  юноши.  И  не
просто знатного  -  он  же  был  принцем,  как  Герута  в  свое  время  была
принцессой.
     Она задумывалась, не проглядывает ли в пробелах ее материнского чувства
ее собственное детство без матери. Она допускала, чтобы  няньки,  гувернеры,
учителя верховой  езды,  мастера  в  бое  на  мечах  вставали  между  ней  и
подрастающим сыном. Его игры словно придумывались для того, чтобы  исключать
и отталкивать ее: непонятные, оглушительные игры с палками и веслами, луками
и стрелами, игральными костями и шашками, а еще шумное подражание  войне,  в
которой он, бледный от напряжения, визгливым голосишком  отдавал  приказания
шуту Йорику и немытым сыновьям сожительниц замковых стражей. Тихим  обручам,
волчкам  и  куклам  детства  Геруты  не  было  места  в  этом  мужском  мире
метательных фантазий, ударов и контрударов и стремления "сквитаться", потому
что в самый разгар воплей и схваток, замечала она, велся строгий счет, как и
в более кровавой бухгалтерии взрослой войны. Вот как Горвендил хвастал,  что
король Фортинбрас, пав от меча, тем самым потерял не только  то,  что  успел
захватить в Ютландии, но и некоторые земли к северу от Холланда на побережье
Шветландии между морем и великим озером Ветерн, земли, удерживаемые не из-за
их ценности, которая была очень мала, но как заноза в теле  противника,  как
язва бесчестия.
     И как у нее не было ни братьев, ни сестер, так не было их и  у  Амлета.
Ее неспособность понести еще раз, чувствовала она, была наказанием  от  Бога
за скудость ее материнского чувства, скрыть которую от Него она не могла.  И
она так тревожилась, что заговорила об этом  с  Гердой,  служанкой,  которая
семь лет назад была свидетельницей того, как она покорилась  Горвендилу.  За
эти годы Герда вышла замуж за Свенда и родила ему четверых детей, прежде чем
королевский оруженосец был убит в одной из стычек Горвендила  с  норвежцами,
королем  которых  теперь  стал  брат  Фортинбраса,  щеголь-обжора,  лишенный
всякого боевого духа. Горвендилу нравилось наносить удары по  пренебрегаемым
рубежам этого изнеженного короля.
     - Милый малютка Амлет, - сделала пробный заход Герута, - кажется  таким
одиноким, таким угрюмым и капризным в свои пять лет,  что  король  и  я  уже
давно подумываем, не сделает ли маленький братик  или  сестричка  его  более
общительным и человечным?
     - Может, и сделае