гону  во  время  их  стесненных,
случайных, но все более  многозначительных  обменов  двумя-тремя  словами  в
укромных  углах  огромного,  официального  звенящего   эхом   Эльсинора,   о
существовании ее уединенного приюта, а затем, где его найти, а  затем  -  за
несколько дней, за день, сегодня, - что она будет там одна, если не  считать
ее слуг, и не против, если он навестит ее там при условии соблюдения  полной
тайны. Рама сводчатого окна открывается наружу,  и,  когда  окно  распахнуто
полностью, в него вполне  может  пролезть  мужчина,  если  у  него  достанет
ловкости взобраться на подоконник. Подоконник находится над землей на высоте
в полтора человеческих роста. Символично, плющ с пышными  листьями  в  форме
сердец так прочно закрепился на  больших  старых  камнях,  что  подновлявшие
башенку каменщики, опасаясь, как бы при попытке убрать его не обрушилась вся
стена, убрали только особо разросшиеся плети, не тронув главный искривленный
ствол. Упорно живой,  он  мог  послужить  скользкой  лестницей,  на  которой
еле-еле уместились бы носки сапог. Фенгон, привязав коня в стороне от дома и
подсаженный Сандро, крепко цеплялся, карабкался вверх, кряхтел  и  ухмылялся
такой своей пожилой резвости. Геруте должна была поспешно  потянуть  его  за
плечо, когда он чуть было не застрял  в  оконной  амбразуре  -  тяжесть  его
пятидесяти девяти лет уравновешивала усердие его мышц. Вот так с ее  помощью
он оказался внутри комнаты на ногах, весь растрепанный, а его волчьи зубы  с
овечьим смущением щерились в пестреющей сединой овальной бороде.
     Увидев, что, оказав ему помощь, она попятилась,  испугавшись  внезапной
возможности  угодить  в  его  бесцеремонные   объятия,   он   удовлетворился
галантным, обезоруживающим  поцелуем,  который  едва  коснулся  запястья  ее
трепещущей, белой руки. Теперь, все еще слегка запыхавшись, сидя рядом с ней
в набегающих волнах жара от двух симметричных жаровен, он намеревался,  пока
они колебались у края пропасти преступного инцеста, исполнить ее требование.
Освоенное им искусство дипломатии включало и  умение  говорить,  не  касаясь
прямо истинной цели.
     - Край этот напоминает Данию тем,  -  ответил  он,  -  что  состоит  из
островов. Но острова Византии постоянно  перетасовывались  войнами,  которые
веками благоприятствовали  ее  врагам  -  генуэзцам,  венецианцам,  франкам,
никейцам, болгарам,  грузинам,  сельджукским  султанам,  аланам  и  куманам,
персидским ханам, египетским мамелюкам. От ее  некогда  обширнейшей  империи
остался лишь лоскут, а остальное прибрали к  рукам  последователи  Магомета,
которые считают византийцев неверными собаками, и христиане, верные  Папе  в
Риме, которые считают их еретиками. Тем не менее Константинополю присущ  дух
мирового  центра,  которого  лишены  не  столь  истерзанные   столицы.   Это
величайший город мира - разве что в Китае найдется  подобный  ему.  Ни  один
королевский двор в Европе не сравнится с тамошними пышностью и иерархическим
блеском. Он, Константинополь, - фокус, где Азия встречает Европу,  а  Черная
Африка соприкасается с белыми просторами, которые питают Волгу и  Дон.  Кого
там только нет, Геруте! Мешанина из всего мира  -  я,  к  своему  удивлению,
встречал там даже датчан. Наши предки-викинги  спускались  вниз  по  бешеным
порогам Днепра со своими боевыми топорами и янтарем  и  пушниной;  некоторые
выживали, чтобы зачать  голубоглазых  греков.  Датчане,  шведы,  норвежцы  и
англичане служат в гвардии императора и очень высоко ценятся за свою  грубую
воинственность.  Вблизи  Адрианопольских  ворот  для  нас  отведено   особое
кладбище. Я провел много приятных часов, сообщая моим соотечественникам наши
новости на языке, которым они  почти  разучились  пользоваться.  Для  старых
викингов  Константинополь  был  Миклагардом,  волшебным  городом,  где   сны
оборачиваются явью. Византийцы в зеркальном сказании называют Данию Бриттией
и говорят, что ее посередине перегораживает стена:  по  одну  ее  сторону  -
здоровье и счастье, а по другую - моровые поветрия и множество змей. Но  под
это  описание  больше   подходят   их   собственные   двойственные   натуры,
одновременно и благочестивые и  злодейские  до  предела.  Они  жестоки,  как
жестоки дети, в бесчувственной невинности. Для них христианское богослужение
всего  лишь  внешнее  растянутое  лицедейство;  священники  совершают   чудо
преосуществления за изукрашенной ширмой, а затем сами пожирают все просфоры.
Народ там смуглее нас, но совсем немного, а их  волосам  свойственна  черная
глянцевитость, так что мои в сравнении выглядели тусклыми. Мою седую  прядку
они считали признаком колдовской силы. Их отличает большая любовь к чесноку,
баням и кастрации.
     - Фенгон, ты говоришь о своих  разговорах  с  тамошними  датчанами,  но
разве  ты  не  свел  знакомство,  скажем,  с  гречанкой,   жаждущей   родить
голубоглазое дитя?
     Он отмахнулся от  ее  ревниво  закинутой  удочки  как  недостойной  его
королевы.
     - Общение  там  обретает  весьма  прихотливые  формы.  Их  правители  и
священники - часто объединенные в одном человеке - говорят и на латыни, а не
только на греческом, более гибком и плавном  языке.  Низшие  сословия,  имея
дело с чужестранцем, обходятся смесью фраз, заимствованных с французского  и
итальянского и даже с примесью немецкого, хотя они считают Венгрию  немецкой
страной, а Испанию - калифатом; впрочем, обе  эти  нелепости  имеют  в  себе
крупицу истины. Наводняющие Константинополь еврейские и  левантийские  купцы
объясняются  на  многих  языках,  как  и  тамошние  проститутки   -   весьма
многочисленное  и  преуспевающее  сословие.  Правительство  с  присущей  ему
циничной низостью забирает в  свои  сундуки  одну  восьмую  заработка  этого
очаровательного сестричестза.
     Геруте стиснула зубы. Будь у нее в это мгновение возможность воззвать к
своему любимому Горвендилу, чтобы он сразил этого наглого насмешника, лениво
плещущегося в воспоминаниях о своих блудодействиях, она бы это сделала.
     - Так мне, во  всяком  случае,  рассказывали,  -  продолжал  Фенгон  не
моргнув глазом. - Сам я был связан обетом с моей недостижимой госпожой  и  с
готовностью хранил целомудрие в служении ей. Да и  нетрудно  было  подавлять
потребности плоти там, где, с одной  стороны,  культивируются  омерзительные
эксцессы, а с другой - аскетизм и самоувечья. Монастыри  строятся  на  диких
горных уступах или одиноких островках подальше от мирских соблазнов,  однако
для некоторых монахов уединение и укромность таких мест недостаточны, и  они
часто ввергают друг друга в содомию. Святым отшельникам  воздают  должное  в
пропорции к жестокости истязаний, которым  они  сами  подвергают  себя.  Они
обрекают свои тела на бессонницу, на  стояние  выпрямившись  по  многу  дней
подряд; они ликующе морят голодом свои грешные  животы;  они  забираются  на
столпы и десятилетиями живут на их верхушках;  они  милостивее  к  червям  в
своих ранах, чем  к  собственной  терзаемой  плоти.  В  мании  очищения  они
поселяются в ямах, как  святой  Иоанникос,  или  обитают  в  болотах,  кормя
комаров,  как  святой  Макариос.  Есть  еще  квиетисты,   которые   искренне
дожидаются, чтобы божественный свет вдруг полился из их пупов.
     Геруте хихикнула от изумления,  чем  поощрила  Фенгона  продолжить  его
поразительный рассказ.
     - Одно время, Геруте, их Церковь ополчилась  против  своих  же  икон  -
чудесные мозаики выдирались из стен и сводов ее соборов - и приговаривала  к
смерти тех верующих, которые  прятали  у  себя  дома  образы  Христа  и  его
Пречистой Матери. А их храмы, в отличие от наших,  чисто  пахнущих  кедровым
деревом и омелой, провоняли тошнотворно-сладким запахом  ладана  и  елея,  а
также лампадным маслом. В Византии столь же невозможно  отличить  помешанных
от святых, как епископов от наемных убийц, - их  болезненно-мрачная  религия
пробуждала во мне тоску по простоте нашей, более свежей, незатейливой  веры,
которая внешней помпе предпочитает внутреннюю чистоту.
     - Не понимаю, как мы с тобой смеем говорить о чистоте!
     Зубы Фенгона блеснули бледной львиной коричневатостью. Нижние теснились
неровным рядом, а клыки были острыми.
     - И что? Разве эта наша встреча не целомудренна? Разве наша беседа хотя
бы раз прятала намек на супружескую измену? Если да, так я для начала отрежу
себе язык. Ты приняла меня сквозь такие прямые врата, - он кивнул на оконную
амбразуру, - что я не мог бы принести ни единый дар данайцев.
     - У тебя есть для меня подарки? - Какой она еще ребенок,  пришло  ей  в
голову, так загорелась любопытством узнать, что могут сообщить  материальные
предметы про его мысли о ней в такой далекой и сказочной  стране.  За  окном
чирикали птички на своем варианте отрывистого и певучего датского  языка,  и
пуговки бледно-зеленых  почек,  набухших  лишь  вчера,  усеивали  прохладный
воздух, затененный лиственницами. Этот мужчина  при  всех  его  изворотливых
неведомостях возвращал ее к ней самой. Никакой ее недостаток не вызвал бы  у
него хмурого выражения, которое  появлялось  на  лице  ее  мужа,  когда  она
требовала от него внимания. Словно возродилось отцовское одобрение Родерика.
Сосредоточенность Фенгона на ней одновременно и обжигала, и успокаивала.  Он
засмеялся ее наивной жадности и сказал:
     - Если мне будет дозволено навестить тебя еще раз, так, быть  может,  я
смогу воспользоваться входной дверью, как мой слуга Сандро,  который  сейчас
сидит внизу с твоей Гердой, деля с  ней  пироги  и  сидр  и  заговорщическое
молчание.
     Она тоже засмеялась:
     - Ты способен видеть  сквозь  стены?  Ты  и  вправду  стал  в  Византии
колдуном?
     - Не колдуном, но... э... космополитом, знатоком человеческой  природы.
Я жил там, где перемешаны люди любых  рас  и  склонностей  и  все  безмолвно
разрешено. Dunatos, власть имущие, живут в роскоши порфира и яшмы, а в  двух
шагах от их раззолоченных дверей ютятся и голодают бездомные и мать умирает,
пока младенец сосет пустоту. Крайности благочестия  и  жестокости  смыкаются
там в кровавом тумане. Они карают супружескую измену, отрезая задорный носик
дамы, после чего она удаляется в монастырь, который, в свою  очередь,  может
быть борделем -  так  широко  там  распространено  святое  призвание.  Когда
низлагают императора, что случается не так уж редко, новый, словно  оказывая
вежливую услугу, выдавливает глаза своего  предшественника,  чтобы  надежнее
подготовить его для мира иного и убрать из политики этого мира. И все же они
отнюдь не звери, эти византийцы. Радости битвы вызывают у них  брезгливость.
Они предпочитают откупаться от своих врагов или набирать наемников в других,
менее цивилизованных, странах для  сражений  с  этими  врагами.  Их  любимое
средство для частных убийств - отравление, которое их аптекари  отполировали
в высокое искусство. Эти восточные римляне отсекли совесть от религии, и это
освобождает их, позволяет двигаться в шелках, будто в садке  с  переизбытком
угрей, друг поперек друга без обдирающих тупых трений, которые столь  обычны
здесь,  на  севере,  которому  они  дали  чарующее  название   "Фуле".   Она
содрогнулась.
     - Тем не менее я рада, что туда ездил ты, а не я.
     - О, к  тебе  они  отнеслись  бы  с  великим  почтением.  Рыжие  рабыни
продаются вдвое дороже темноволосых.
     - А тебе очень-очень не хватает этих  тепловодных  угрей?  Боюсь,  наши
морозные обычаи должны тебе крайне досаждать.
     -  Я  один  из  вас,   Геруте,   датчанин   до   мозга   костей.   Лишь
одна-единственная госпожа отвечает моему внутреннему идеалу.  Ты  моя  хагия
софия, моя божественная мудрость.
     - Мудрость, сударь, или безумие? - Она улыбнулась, открыв  щелку  между
передними зубами.
     - В Константинополе,  -  объяснил  он,  -  есть  множество  религиозных
течений, и одно из них учит, что каждому человеку присущ свой  Образ  Света,
его собственный дух, пребывающий на Небесах вдали от адской тюрьмы  материи,
повсюду нас окружающей.  В  миг  смерти  его  Образ  Света  дарует  ему  так
называемый Поцелуй Любви, воспроизводимый в некоторых еретических сектах,  к
вящему ужасу ортодоксов. Она  -  его  спасительница,  явленная  София-Мария,
женский принцип божественности. Назови это, если хочешь, выспренностью, но я
верую, что для меня она - ты.
     Геруте залилась краской от жара столь пламенного описания его чувства.
     - Да, выспренность  на  грани  богохульства.  Слишком  уж  фантастичное
облачение для природы.
     - Но только такое выражение подходит для моих чувств.  В  нашей  земной
юдоли мое преклонение нелепо, я знаю. Ты женщина, а их много, как я  признал
минуту назад.
     Она ответила словно с обидой:
     -  Ты  готов  богословствовать,  пока  не  откажешь  мне   в   реальном
существовании. Я предпочла бы весомые дары, - сказала она ему почти гневно с
достоинством королевы, - которые, по твоим словам, ты привез, но  не  можешь
протиснуть в окно. В следующий раз воспользуйся дверью, как твой  слуга.  Мы
слишком стары для кувырканий щенячьей любви.  Пусть  приют  Корамбиса  будет
нашим на час-другой для бесед,  которые  мы  пожелаем  вести  без  боязливой
опаски. Те, кто знает об этом,  наши  пособники,  а  кара  за  пособничество
обрекает их на молчание.
     - Я боюсь не за себя, - сказал Фенгон, произнося слова медленно, словно
каждое из них было пробным камнем искренности. - Все  эти  годы  я  играл  с
опасностями, давая  Богу  бесчисленные  возможности  избавить  мир  от  моей
неукротимой страсти. Любовь эта ничем не грозила,  пока  ты  оставалась  вне
досягаемости, моя amors de terra lonhdana  {возлюбленная  в  далекой  земле.
(прованс.)}. Но теперь ты рядом, твои движения и лицо, как ключ, подходят  к
замку моих фанатично хранимых воспоминаний о них.  Я  боюсь  за  нас  обоих.
Боюсь за престол и за Данию.
     - Быть может, ты боишься слишком  уж  сильно  и  слишком  уж  привержен
грезам. Великие судьбы весьма редко решаются прихотями женского  сердца.  Ты
зовешь эфирным то, что в действительности мы разделяем со  всеми  животными.
По-моему, мы уже и раньше вели этот спор о любви - небесная она или  земная.
Сама я земная, и мне не терпится  подержать  в  руках  и  взвесить  подарки,
которые ты, по твоим словам, привез из этого Миклагарда, который  я  никогда
не увижу, я, бедная бледная госпожа над Фуле.
     Фенгон понял, что на этот раз она не  дарует  ему  ничего  сверх  этого
ультиматума, и откланялся. Сандро не ожидал, что  он  удалится  так  рано  и
уйдет  по  коридору  через  комнату  с  очагами:  во  всяком  случае,  он  в
растерянности обернулся, оторвавшись от своего разговора с Гердой. Она  была
вдвое его старше, но сохраняла  следы  миловидности.  Они  пристроились  над
чашами с горячим сидром у  центрального  пласта  тлеющих  углей  и  сочиняли
собственный язык - Сандро восполнял свои пробелы в датском гибкими  жестами,
заставлявшими ее моргать.
     - Una regina, - сказал ему Фенгон в ответ на его вопросительный взгляд,
когда они отправились обратно, - non е una gallina  {Королева...  не  курица
(итал.).}.

     Неделю спустя, когда почки на  кленах  и  ольхе  из  плотных  пуговичек
развернулись в  многолистиковые  подобия  миниатюрных  кочанов  капусты,  он
привез свой первый подарок: кулон из перегородчатой эмали в форме павлина  -
развернутый веер хвоста, в середине которого на гордом фоне зеленых перьев с
желто-черными глазками выделялись мерцающие синевой  шея  и  голова.  Каждый
сегмент эмали был обведен золотой чертой тоньше самой  тонкой  нити  -  даже
самые крохотные кусочки, белые и красные, зеленые и серые, складывавшиеся  в
повернутую вбок голову с загнутым  книзу  клювом.  Создатель  такой  изящной
вещицы должен был неминуемо ослепнуть - и скоро. Его слепота была частью  ее
стоимости.
     - Ты всегда даришь мне птиц, - сказала Геруте и тут же  вспомнила,  что
первый такой подарок, пару коноплянок, ей сделал Горвендил.
     - Павлин, - объяснил он, - у них символизирует  бессмертие.  Эти  птицы
бродят чуть ли не  во  всех  дворах,  волоча  в  пыли  свои  длинные  перья,
вытягивая радужно переливающиеся шеи,  чтобы  испустить  режущий  ухо  крик,
более подходящий для души, терзаемой в аду, чем для эмблемы Рая.
     - Такой красивый и тяжелый!  -  Она  подняла  кулон  вместе  с  золотой
цепочкой, пролившейся на ее розовую ладонь, точно струйка воды.
     - Проверь, каким он окажется у тебя на шее. Могу я надеть его на тебя?
     Геруте  поколебалась.  Потом  наклонила  голову  и  разрешила  ему  эту
вольность. И его пальцы погладили ее волосы, такие тонкие и светлые  у  шеи,
где его пальцы возились с застежкой цепочки. Его  губы,  малиновые,  красиво
очерченные, приблизились к ее глазам на ширину  ладони,  пока  он  нащупывал
крючочек. А нащупав, опустил руки, но его рот не вернулся на прежнее  место.
Каждый черный  волосок  его  усов  поблескивал,  будто  эмаль.  Перышко  его
дыхания, пахнущего заморской гвоздикой,  щекотало  ей  ноздри.  Она  подняла
палец,  чтобы  коснуться  бахромки  над  его  губами  в  желании   зеркально
воссоздать там щекотку,  которую  ощущала  на  шее.  Вес  кулона  лежал  там
прохладной полосочкой. Два их тела совсем рядом она ощущала как  гигантские,
словно сложенные из крохотных вращающихся микрокосмосов,  в  которых  каждая
частичка,  каждое  волоконце  столь  же  бесценны,  как  эмалевые   кусочки,
слагающиеся в бессмертного павлина. Прохлада толкнула ее искать теплоты  его
губ, там, куда едва прикоснулись кончики ее пальцев.
     Она и Фенгон поцеловались, но не так жадно, не так влажно, как тогда, в
Эльсиноре. Здесь, в их собственном, несравненно более  скромном  замке,  они
более опасливо делали шажки вперед вдали от отеческой защиты короля, пытаясь
одомашнить вопиющее беззаконие, которое замыслили их  тела.  Геруте  больнее
ощущала свою вину, ее-то ведь  связывали  узы  брака,  -  и  все  же  в  ней
поднялось былое возмущение, чтобы встретить и подавить укоры  совести,  пока
длился  этот  поцелуй,  и  несколько  его  менее   скоропалительных,   более
практичных преемников, пока, измученная этой внутренней революцией,  она  не
отодвинулась и не попросила Фенгона рассказать еще что-нибудь.
     Однако Византия, да и вся Европа к югу от Шлезвига,  с  каждым  днем  в
Дании  стирались  в  его  памяти,  и  его  путешествия  уже   казались   ему
нетерпеливостью,  чуждой  флегматичным  датчанам,  обоюдоострой   твердостью
внутри него, выжидающей, как меч в ножнах. Геруте  сосредоточилась  на  том,
чтобы выманить наружу прошлое его юных лет  -  детство  в  Ютландии,  первые
набеги под водительством Горвендила,  лоскутное  образование,  исчерпавшееся
зубрежкой под надзором священников, - а затем заговорила о себе,  весело,  с
беззаботной откровенностью вспоминая свои обиды на отца, мужа  и  сына  так,
будто все они были эпизодами в забавной  истории  какой-то  другой  женщины.
Фенгон расслышал в ее веселости новую решимость идти  вперед  с  собственной
упругой твердостью. Она, казалось ему, пьянела от предвкушения  и  крепилась
не чувствовать себя виноватой.
     Судя по тактичному поведению Сандро на обратном  пути  в  Локисхейм,  у
королевы он пробыл примерно положенное время.
     Вторым подарком ей, привезенным в ту неделю,; когда почки  развернулись
настолько, что  заполнили  леса  желтовато-зеленой  дымкой,  был  серебряный
кубок,  такой  тонкой  ковки,  что  о  край  можно  было  порезать  губы,  и
инкрустирована была  только  ножка,  но  зато  очень  плотно  -  кристаллами
зеленого хризопраза, розового кварца и коричневато-багряного сердолика. Чашу
кубка покрывало кружево чеканки, которое при более пристальном  рассмотрении
оказалось деревьями, но деревьями куда более симметричными, чем возможно для
деревьев, по спирали уходящими  внутрь  среди  лиственной  невероятности,  в
которой угнездились змеи  и  яблоки  и  еще  птицы,  непоме