почти в
каждом из приморских городов, позагорать на пляже, вечерами потанцевать.
     Вернувшись   после  Черноморского  круиза  домой,  Володя   был   полон
впечатлений и несколько вечеров подряд за ужином рассказывал о проведенных в
круизе днях. Показывал фотографии, свои и присланные одной из подружек Люды.
Об обмене ими  договорились еще в день отъезда. На многих из них были Володя
с  Людой. Ему  доставляло  удовольствие рассказывать  Ане  о  своих  мужских
похождениях.
     Володя стал перебирать одну фотографию за другой.
     С  заметным  донжуанским  честолюбием  рассказывал  о  веселой  женской
компании,  к которой он случайно примкнул по воле божьей, пославшей на землю
морской шторм.
     -  Вот  здесь я  стою  в  толпе отдыхающих на  палубе,  -  говорит  он,
вытаскивая из  конверта очередную  фотографию, передавая  ее в руки Ане, - и
смотрю,  как пароход  входит в  порт Сочи  под  приветственный марш духового
оркестра  моряков.  Любуюсь стройностью  оркестрантов, облаченных  в  ладную
морскую  форму.  Рядом  девчонки  бурно  обсуждают  предстоящие  экскурсии в
городе, но  сентиментально  патриотический "Славянский  марш" покоряет  меня
настолько,  что  я  не слышу, о чем  они  говорят. Ко  мне  подходит Люда  и
сообщает, что завтра в местном храме состоится крестный ход. Одиноких женщин
туда пускать не будут. Я с радостью  согласился. Интересно ведь. Вот на этой
фотографии  видно,  как мы проходим пост  дружинников  у ограды храма.  Люда
очень волновалась и сказала, что если их разоблачат и  не пустят, то для нее
это будет большая травма. Смотри,  как мы здорово  сыграли свои роли. Скажи?
Она, словно невеста, судорожно держится за меня и прижимается к моему плечу.
А каков я? С гордой осанкой, твердой поступью, эдакий дамский сердцеед. А?
     - Поздравляю, дорогой,  - Аня  выразительно  развела руки, склонилась к
мужу, и театрально, мимолетно чмокнула его в  щеку, - Успех, что называется,
по-тря-са-ющий и безусловный!
     Потом на стол  легли и другие фотографии.  Володя  и Люда  на Ялтинском
пляже после  купания.  Дрожа,  греются  у каменной  стены,  согретой  скупым
апрельским  солнцем.  Они же на танцах.  Оба возбужденные, радостные  - джаз
исполняет зажигательного  " Черного кота". Прощальный снимок в чисто женской
компании на  палубе  парохода  на фоне бортового бассейна и далекой Одесской
перспективы. Володя рядом с Людой.
     - А она у тебя - вроде ничего, - Аня встала и хлопнула мужа по плечу.
     И это было все, что она сказала. По существу, почти полное безразличие.
Но он в то время на это не обратил никакого внимания.
     А сейчас, вспомнил, и сердце вздрогнуло, сжалось.
     Если возникшие подозрения реальны, то все, конечно, становится на  свои
места.
     Тут  же,  незамедлительно присоединились и  другие подтверждения. Через
некоторое время после возвращения Володи с Юга, он получил письмо от Люды из
подмосковного  города Можайска, где она жила. Она напоминала Володе, что  он
обещал  подобрать  подходящий  ресторан  для  встречи  всей  компанией,  как
договорились перед отъездом.
     После письма Володя звонил из дома и  заказывал места. Потом состоялась
встреча. И опять таки, -  никаких обид,  претензий и, вообще,  разговоров на
эту тему.
     Может  быть, вольности, допускаемые Володей, ей на руку,  и  открывают,
как бы, свободу для нее самой. Свободу? Какую свободу? Измена? Абсолютнейшая
чепуха! Поверить совершенно невозможно!
     "  Если допускаешь  сердцем своим неверность жены, значить ты ее совсем
не любишь", - так расценил для себя Володя.
     Они  поженились, когда им было уже за тридцать.  Его юность  прошла  на
войне.  Ее  - в  тяжелой,  полуголодной  эвакуации.  Потом  трудные,  крайне
неустроенные послевоенные годы  и отчаянные  усилия  получить  образование в
условиях недостатка во всем, - в более  или  менее нормальном жилище,  самой
необходимой одежде  и питании,  при жестком дефиците  взаимного понимания  и
уважении между людьми в  быту и  на  работе.  Особенно  остро эти  сложности
отражались на  положении молодых женщин, возраст  которых грозил  перевалить
уже за  тридцать.  Война  оставила на поле  боя миллионы молодых парней,  их
сверстников.  Слишком долго не складывалась личная жизнь  и у  Ани. Но  вот,
наконец,  семья, два сына,  признание успехов на  работе.  Спустя  некоторое
время   после  драматического   для   нее  завершения  работы  по  активному
вентилированию зерна ей было, наконец, предложено в кратчайший срок оформить
материалы своей научной работы и защитить диссертацию. Один из влиятельных в
институте  докторов наук стремился занять должность профессора, но для этого
ему не доставало  необходимого  количество учеников.  Вот тут  то и возникла
необходимость в справедливой оценке Аниных трудов.
     Аня успешно защищает  диссертацию, и  вскоре после  этого возглавила  в
институте  отдел  стандартизации.  На этой  должности  она вхожа  во  многие
республиканские  и союзные  учреждения. Круг общения и интересов значительно
расширяется. По работе и просто по дружбе. По мере того,  как ее положение в
обществе растет, успехи приумножаются, центр тяжести  неизбежно  смещается в
сторону внешней жизни, за пределы семьи.  Вместе с  этим меняется и Аня, как
человек, как  женщина. Ее все  больше уважают,  ценят, замечают. В каждом ее
поступке появляется  больше  уверенности,  свободы.  Она все чаще  бывает на
людях. Володя и  не заметил, как  все это произошло.  Для него это оказалось
полной  неожиданностью.  Смирится  с тем, что какая то  часть обретенного им
простого,  но бесценного,  счастья  видеть,  слышать,  разговаривать  с  ней
становится,  так или иначе, достоянием  ее друзей,  знакомых, сослуживцев...
Это тяжело и довольно мучительно!
     Вероятно, она сама чувствует, что происходящие  изменения в ее  жизни и
перемены   с   ней  могут  отразиться   на  семейном  благополучии,  на   ее
взаимоотношении  с  мужем.  Не это  ли является  причиной  безразличного  ее
отношения  к  вольностям  Володи  вне  семьи?!  Нет  ли  здесь неосознанного
стремления иметь, в случае чего, козырь для оправдания?!
     Володино  сердце,  затуманенное  мелкими  обидами,  подавленное  острой
неразумной  болью,  оказалось  не  в  состоянии взвесить  все  за и  против,
добиться спокойствия и уравновешенности.
     После  тещиного звонка он попытался  еще почитать Хемингуэя.  Незаметно
наступила  полночь,  и очень хотелось спать после дневной усталости, а перед
глазами, словно карты при раскладе пасьянса, одно за другим ложатся события,
возбуждающие  нелепые  подозрения...  На  фотографии,  в  альбоме,  во время
командировки на  Дальний  Восток,  -  счастливо улыбающаяся Анна на  лавочке
рядом с молодым человеком,  сотрудником  института,  который  обнимает ее за
плечи,  а она с  сияющей  улыбкой  склоняет  кокетливо свою  голову  ему  на
плечо....  Павел  катается с  ней на  лодке вдоль  извилистой реки  с  густо
заросшими берегами и  Анна звонко заливается в счастливом смехе... А история
с влюбленной парой: он -  из Риги, она - из Ленинграда. Оба женаты. Приехали
на совещание в Москву. Аня знает их по совместной работе. Они ей симпатичны.
Она понимает их  с  полу слова.  И,  чтобы избавить от  гостиничных проблем,
приглашает  их  жить к себе на время,  когда она со  своим семейством  будет
отдыхать в деревне...
     " Нет, не  могу  иначе!  -  Володя  вскочил  с  постели  и стал  нервно
прохаживаться по комнате  туда- обратно, - я должен ей все высказать. Именно
сейчас. Иначе не могу. Три дня до приезда. Письмо... Удобней всего в письме.
Дойдет, думаю за два дня".
     Сел  за стол, написал первую строку и тут же почувствовал, как к сердцу
подбирается червь сомнения.
     "Что ты делаешь? Остановись! Ты можешь все погубить. Ты потеряешь в  ее
глазах и на всю жизнь..."
     Опять погасил свет и лег, а сна ни в одном глазу.
     " Все-  таки, нужно себя  уважать.  И  если  не воспользоваться удобным
случаем, и молчать.... Мучиться будешь с этим камнем на шее всю жизнь. Ты не
сможешь с глазу на глаз... Не хватит мужества смотреть ей прямо в глаза"
     Так этой  глубокой  беспокойной  ночью  родилось  письмо,  написанное в
спешке  одним  духом, в страхе, что перед ним вдруг, каким то образом  может
появиться  Аня и с выражением глубокого  недоумения, словно  лазерным лучом,
поразить его огненным взглядом своих прекрасных глаз.

     Шустрик, привет!
     Я сошел с ума. Без удержу, денно и  нощно думаю, пытаюсь тебя понять  и
не  иначе,  как  насквозь!  Зачем, спрашивается? Сам  не  знаю и  не  ведаю.
Известно  ведь:  всю  тайну узнать -  любви не бывать. Не  иначе,  как  мною
овладела нечистая сила.  Ничего с  собой сделать не могу. Я обречен, видимо,
навечно любить и мучиться в разгадке твоей магии.
     Так  вот, не раскрывай ее, ни в коем случае не разглашай. Храни  ее  за
семью печатями. Иначе наш светлый дом рухнет. А я готов прожить всю свою
     жизнь  у  твоих  ног  в  нестерпимых, но прекрасных муках  неведения  и
считать себя безмерно счастливым.
     Собственно говоря, зачем пишу и обнажаю свою слабость? Бога молю, чтобы
это  письмо  пропало  по дороге или  опоздало. Но, нет же!  Мне нужно именно
сейчас и немедленно ощутить прочность нити между нами. Иначе, умереть можно.
Так что пишу и надеюсь.
     Целую Вас В.



     После  трудного  дня с серьезными неурядицами, возникшими  при стыковке
электрокардиографа  с блоком  синхронизации,  не хотелось сразу  идти домой.
Володя из естественного желания немного передохнуть остался  сидеть за своим
письменным столом, чтобы  почитать свежий  номер "Правды". Крупный заголовок
на первой странице  газеты возвещал  о том,  что  распоясавшиеся израильские
агрессоры, нагло вторгшиеся на территорию Египта, встретят заслуженный отпор
миролюбивых  народов. Было ясно, что столь смелые шаги маленького еврейского
государства будут строго осуждены на официальном уровне. Создалась тревожная
и  накаленная до предела атмосфера. Даже в кругу семьи порою возникали споры
на эту тему.
     - Приветствую  и поздравляю с хорошей погодой. Как жена, детишки, теща?
-  прогремел на  ходу голос  Левчука, энергично  ворвавшийся  в  помещение с
толстой книжкой подмышкой.
     - Привет, Петр, присаживайся.
     Пока Володя  отвечал на приветствие, тот заглянул в  газету и  прочитал
заголовок.
     - И ты, конечно же, принимаешь всю эту чушь за чистую монету?
     Володя, сидя в кресле, выпрямился.
     -  Ну,  как  тебе  сказать,  дали  им  территорию,  разрешили   строить
государство, а они...
     - Что "они"? "Они", "Им". Ты то  кто? А твоя жена, дети, теща. Да я  бы
на твоем месте ходил после этого с гордо поднятой головой и лихо закрученным
к верху хвостом. Кто теперь будет говорить,  что  евреи, если  стреляют,  то
только из кривого ружья из-за угла, а победу добывали в Ташкенте? Я, человек
без единой капли иудейской крови в жилах, но  не могу скрыть восторга. Такой
рывок.  Всего  за шесть  дней  разметать  кучу  арабский  стран и  захватить
Синайский  полуостров,  восточный  Иерусалим.  Это  же  настоящий  подвиг  и
высочайшее  военное искусство! И это притом,  что государству еще и двадцати
лет не исполнилось!?
     - Тихо, тихо! Разошелся тут.
     -  Так  вот, я, пожалуй, посижу. Решил пожертвовать своим временем ради
благородного дела.  Просветить тебя  хочу. Я  ведь слушаю западное  радио на
английском. Ты  же ничего не знаешь, кроме одной единственной,  так сказать,
правды, услышанной  от своих  идейных лидеров. И не только  ты,  а все  твои
соплеменники, живущие в Союзе. Ну, хорошо, образованный  ты человек вроде. А
вот, что ты знаешь об этом  государстве, традициях еврейских, их прошлом? Их
история - это ведь история всего  человечества! Ты это  понимаешь или нет? И
именно  поэтому я,  человек,  не имеющей никакого отношения  к  иудаизму,  и
народу,  проповедующему его, еще  студентом  ИНЯЗ  стал проявлять интерес  к
Ближнему Востоку.
     - Откуда ты взял, что  я не знаю истории своего народа и не интересуюсь
его  судьбой? Его судьба, в  какой  то степени, может быть, и моя судьба,  -
покривил душой Володя, чего не мог не  заметить его друг, - И потом я всегда
вправе не соглашаться или соглашаться с тем,  что делают правители  Израиля.
Об  этом, пожалуй, хватит. Пораскинул я мозгами и решил, как ты посоветовал,
обратится в Институт проблем управления.
     - Слава богу, появились у тебя некоторые признаки просветления. Кстати,
только что был  у  Мейера. Закончил очень не простой перевод для него.  Ну и
матерьщинщик же наш Ученый  секретарь. И страшный любитель всякой парнухи. С
войны,  говорит, такой. Потерял обе ноги, и, валяясь в госпиталях, от  обиды
на свою судьбу,  стал ругаться  по черному и, чтобы  совсем  не  свихнуться,
старался запоминать и записывать остроумные солдатские анекдоты. Настойчиво,
с  научным подходом собирал,  сортировал  по темам на  разные случаи жизни и
рассказывал их, отвлекаясь от фатальных мыслей. Хочешь, для разрядки один из
них, который он мне сейчас рассказал.
     - Давай, так и быть.
     - Матрос  ранен  в бою.  Осколок снаряда повредил мужское  достоинство.
Хирургу ничего не остается, как ампутировать  часть  его. Просыпается матрос
после операции,  посмотрел на то,  что осталось и горько заплакал: " Что  же
вы, злодеи,  меня не спросили. Там же татуировка была ... Такой во всем мире
не  сыщете".  Сестра  ему  в  ответ: " Осталась твоя татуировка. Успокойся и
выздоравливай!"  А матрос продолжает убиваться: " Горе то мое, горе! Что там
осталось!?" Отвечает сестра: " Ну как же, красуется там " Поля" твоя.
     Смотри!". Матрос с горя печально завыл:  " Дуреха ты медицинская! Какая
тебе еще "Поля". Там было " Привет из Севастополя".
     -  Здорово! Весьма сальный анекдот и  без единого слова нецензурного. -
От души смеялся Володя.
     -  Я  пошел, - Петр поднялся со  стула и  будучи уже в дверях сказал: -
Чуть было не  забыл. Звонил тебе доктор Семенов из 50-й больницы. Он тебя не
застал  и  просил  меня  передать,  чтобы  ты  обязательно  ему  позвонил  в
понедельник.

     Он   бежал  по  перрону  рядом   с  прибывающим  поездом,  а  сердце  в
предчувствии желанной встречи  готово было  выпорхнуть на волю  и  опередить
своего хозяина. Вагоны обгоняли его один за другим. Казалось, этому конца, и
края не  будет. Предстоящая счастливая  минута долго играла с ним, желая как
можно дольше оставаться  таковой. Бесконечная вереница окон с мелькающими  в
них  лицами  представлялась  ему   совершенно  пустой,  лишенной   смысла  и
содержания. Нетерпение с каждой минутой напрягалось и переходило в тревогу с
нелепыми  предположениями,  -  вдруг  не  достали билетов  или  опоздали  на
поезд...  Пассажиры  путались  под  ногами и выражали  недоумение  при  виде
проносящегося мимо  них  человека  с  взъерошенной головой  и жадно ищущими,
округленными глазами. Проводники, словно истуканы, стояли  у открытых дверей
тамбура  и, как бы нарочно,  закрывали  своими широким фигурами  весь проем,
дабы не видно было, кто за ними стоит. Тормоза поезда уже  начали визжать, и
душа замирала в страхе потерять надежду.
     Накануне,  весь вечер,  он  не  находил  в себе  силы  заняться  чем то
определенным. Сначала напросился к теще на кухню чистить картошку, шинковать
капусту. Освободившись,  пытался  навести порядок на  письменном столе. Рано
лег спать. Но не спалось.  Мысли несли  на себе главное беспокойство. Оно не
оставляло его до утра.  Неоднократно  прерывало сон. Письмо Ане... Почему он
не может  твердо  решить  для  себя,  что  поступил правильно  и  больше  не
возвращаться к этому? Тем более, что дело уже сделано и ничего изменить  уже
нельзя.  И,  вообще, почему  он придает столь  большое  значение  нескольким
наполовину завуалированным строкам в адрес своей собственной жены?
     Да и в целом,  не раздувает ли он из  мухи слона.  Аня как была,  так и
осталась любящей и преданной ему женой.  Полезно  было  бы ему  подумать, не
изменилось ли  что -  либо в нем самом? И то,  что раньше  казалось обычным,
малозаметным, теперь лишает его покоя.
     Он пытался представить себе, как Аня отреагирует на сам  факт появления
письма. Пришел деревенский почтальон и вручает ей запечатанный конверт.  Она
смотрит  обратный  адрес...  Крайнее  удивление,  сменяющееся беспокойством,
испуг... Вскрывает конверт, извлекает листок, читает...
     Володя  перевел дыхание  и оглянулся. Сзади - еще с полдесятка вагонов.
Громче  завизжали тормоза,  загромыхали  сцепки.  Нахлынувший на  окружающее
пространство привокзальный грохот и  шум, оказался не в силах  перекрыть два
желанных, родимых, звонких детских голоса:
     - Папа, Па-поч-ка! Мы здесь!!!
     В  проеме вагонного  окна две  продолговато круглые  светлые  головки -
арбузики. Мальчишки приветливо машут руками. Мама между ними. В улыбке верно
преданная  радость  встречи,  зазывающая  к  себе,  под  сень  фантастически
очаровательных глаз.
     В  следующую  минуту он  уже  вихрем  продирался по  проходу  в  вагоне
навстречу проводнику, пассажирам, чемоданам, не обращая никакого внимания на
возмущенные взгляды и крепкие словечки. Первое купе,  второе...,  четвертое,
пятое.  Вот,  наконец.  Сходу   обнимает  всех   сразу.   Писк,  хохот,  шум
невообразимый. Целует  по несколько раз каждого в отдельности. Ребята  что -
то пытаются ему сказать,  спросить, объяснить.  Аня: Как ты?  За неделю, без
меня и уже похудел. Как мама, Ева? Что у  тебя на работе? Мне не  звонили? А
письма?
     На секунду  ему  удалось  совладать собой. Кинул  испытующий  взгляд на
жену. Кроме лучезарного счастья, что все  они вместе и им хорошо и весело, -
ничего, вроде. Ни тени, ни намека на недовольство, насмешку или раздражение.
Видно, не получила письмо. Не дошло. Не успело дойти. Ну, и, ладно.
     "  Оно, конечно,  до поры  до времени,  - съязвил  про  себя  Володя, -
Вернется назад и может попасть ей в руки".
     А может, получила  и отнеслась к этому с совершенным безразличием.  Эта
мысль его больно уколола.
     "Что - то Анька еще спрашивает", - мелькнуло в его возбужденной голове.
     -  А из поликлиники,  с моей работы? Результаты обследования. Мне скоро
оформлять поездку во  Францию. Не было  ничего?  Слава  богу. Значит, все  в
порядке.
     Действительно, ничего не поступало. Ни письма, ни звонка.
     А дальше  всю  дорогу  в  метро, автобусе  все  говорили  одновременно,
перекрикивали  и  перебивали друг  друга,  с  восторгом  обсуждали перипетии
пребывания  в  деревне.  Впечатлений  было  столько,  что рассказы  и  споры
продолжались и дома. Этому способствовали бесконечные бабушкины вопросы.
     - А ягоды в лесу собирали? - спросила Алешку бабушка Поля.
     - Что ты, бабуленька, тоже мне скажешь! Еще как! Дядя Павло  повел  нас
на солнечную поляну в лес,  а там вся земля усеяна земляникой и черникой. Мы
там ели, ели прямо  от пуза и чуть животы  не  разболелись. И сюда привезли.
Пошли, бабушка, на кухню и мы тебе покажем. Целая корзина
     - Давай лучше расскажем бабушке про озеро, - Заорал Стасик, нетерпеливо
дергая брата за рукав.
     - Сам  и расскажи, - рассердился Алеша и тут же сам поменял разговор, -
Бабуля, в лесу там темно, страшно. И озеро за кустами в глубокой яме. А  над
ним -  туман. И сидит там под водой  страшный  дракон. Его все рыбки боятся.
Один только змей его может сначала, ужалить, а потом победить...
     - А на речке было соревнование, - перебил разговор Стасик.
     - Какое соревнование? - спросил отец.
     - Кто больше рыбок поймает.
     - И что же?
     - Больше всех поймали мы с дядей Павло.
     - С одной удочкой?
     - Я все время шепотом кричал ему, что клюет. Он дергал и вытаскивал.
     - А мама тоже рыбку ловила?
     -  Мамка все  время издевалась  над нами, -  заявил  Алешка с серьезным
видом.
     - А вот и нет. Совсем не издевалась, - заступился за маму