овым  наездником,  но  он  всего  лишь
чувствовал, что это финал. Он поднял руки  высоко  вверх  в  завершающем
жесте прощания с жизнью. Сторонний наблюдатель мог  истолковать  это  не
правильно. Кому-то могло показаться, что это жест триумфа.
   Естественно, лейтенант Данбер даже не догадывался, что это может быть
воспринято кем-то, как  сигнал.  Он  просто  хотел  умереть.  Но  у  его
товарищей сердце уже стучало в глотках, и когда они  увидели,  как  руки
лейтенанта взмыли кверху, это было больше, чем они могли вынести.
   Они ринулись вперед, сокрушая стену. Это был  спонтанный,  ревущий  и
воющий поток людей, который оборачивался кровью войск противника.
   Люди в коричневой форме дрогнули и побежали, как один,  карабкаясь  в
страшном беспорядке к полосе деревьев, стоящей позади них.
   К тому моменту, когда Данбер остановил Киско, одетые в голубую  форму
войска Союза были уже за стеной, загоняя находящихся в ужасе  повстанцев
в леса.
   Голова Данбера вдруг просветлела.
   Мир вокруг него превратился в волчок.
   Полковник и его помощники  сходились  в  одном  направлении,  генерал
Типтон и его люди шли с другой  стороны.  Они  оба  думали,  что  Данбер
погиб, вывалившись без сознания из седла, и каждый из них  ускорил  свой
шаг, когда лейтенант упал. Подбегая к тому месту в пустынном  поле,  где
Киско спокойно стоял рядом с бесформенной кучкой,  лежащей  у  его  ног,
полковник и генерал Типтон  испытывали  одни  и  те  же  чувства.  Такие
чувства были редки у офицеров, носящих высокие звания. Особенно во время
войны.
   Каждый испытывал глубокий  и  неподдельный  интерес  к  единственному
человеку.
   Из них двоих  генерал  Типтон  был  более  переполнен  чувствами.  За
двадцать семь лет службы он был свидетелем многих смелых  поступков,  но
ни один из  них  не  потрясал  его  так  глубоко,  ни  один  из  них  не
разворачивался перед ним так широко, как происшедшее этим вечером.
   Когда Данбер подошел, генерал стоял на коленях  на  своей  стороне  с
видом отца, потерявшего своего сына.
   Когда же генерал узнал, что этот бравый лейтенант  поскакал  на  поле
уже будучи раненым, он склонил голову, как будто в молитве, и  заплакал,
чего не делал с тех пор, когда был ребенком. Слезы  скатывались  по  его
обветренным щекам и застревали в седеющей бороде алмазными капельками.
   Лейтенант Данбер не был расположен к длинному разговору. У него  была
лишь одна просьба, и он повторил ее несколько раз:
   - Не отнимайте мне ступню.
   Генерал Типтон услышал его мольбу и запомнил ее. Он  отнесся  к  этим
словам так, будто это было Божье  послание.  Данбера  увезли  с  поля  в
личной карете скорой помощи  генерала,  поместили  в  полковом  штабе  в
квартире генерала, а затем он оказался под строгим  наблюдением  личного
врача генерала.
   Когда лейтенант прибыл туда,  разыгралась  маленькая  сцена.  Генерал
Типтон приказал  своему  врачу  спасти  Данберу  ступню.  После  беглого
осмотра  доктор  сказал,  что  по  понятным  причинам  он  предпочел  бы
ампутировать ее.
   Генерал Типтон вывел доктора наружу и сказал:
   - Если вы не сохраните этому мальчику ногу, я буду  вынужден  уволить
Вас за некомпетентность. Я уволю Вас, даже если это будет  самая  худшая
вещь, которую я сделаю.
   Выздоровление лейтенанта Данбера стало навязчивой идеей генерала.  Он
каждый день находил время для того, чтобы зайти  взглянуть  на  молодого
лейтенанта через плечо доктора, который, чтобы спасти Данберу ступню, не
отходил от него две недели.
   Генерал мало разговаривал с пациентом в  это  время.  Он  всего  лишь
по-отечески выражал  свой  интерес.  Но  когда  нога  была  наконец  вне
опасности, однажды вечером он опустился на раскладной стул возле кровати
и нетерпеливо заговорил о том, что беспокоило его все это время.
   Данбер слушал, ошарашенный, пока генерал  выкладывал  свою  идею.  Он
хотел, чтобы для лейтенанта Данбера война была закончена.  Его  поступка
на поле боя, о котором генерал до сих пор  думал,  было  достаточно  для
одного человека на войне.
   И еще генерал хотел,  чтобы  лейтенант  попросил  его  о  чем-нибудь,
потому что (здесь генерал понизил голос) "Мы все у тебя  в  долгу.  Я  у
тебя в долгу".
   Данбер позволил себе легкую улыбку и сказал:
   - Ладно... У меня осталась моя нога, сэр.
   Генерал Типтон не улыбнулся в ответ.
   - Что ты хочешь? - спросил он Данбера.
   Юноша закрыл глаза и задумался.
   Наконец он сказал:
   - Я всегда хотел служить на границе.
   - В каком месте?
   - Где угодно... только на границе.
   Генерал поднялся со стула.
   - Хорошо, - сказал он, складывая его.
   - Сэр?..
   Генерал отставил стул и, обернувшись назад, посмотрел  на  Данбера  с
обезоруживающей нежностью.
   - Я хотел бы оставить  лошадь...  -  попросил  лейтенант.  -  Могу  я
сделать это?
   - Конечно, можешь.
   Коротая  вечер,  Данбер  еще  раз  прокручивал  в  мозгу  разговор  с
генералом.  Он  был  воодушевлен  неожиданными,  новыми   возможностями,
открывающимися перед ним. Но он так же чувствовал и приступ вины,  когда
думал о любви и нежности, которые он заметил на  лице  генерала.  Данбер
никому не говорил, что в тот день пытался  всего  лишь  свести  счеты  с
жизнью. Теперь уже было слишком поздно.
   Этим вечером он решил никогда не говорить об этом.
   Сейчас, лежа  под  холодными,  влажными  одеялами,  Данбер  затянулся
третий раз за полчаса, размышляя  о  невероятных  превратностях  судьбы,
которые в итоге привели его в форт Сэдрик.
   В  комнате  светлело.  То  же  самое  происходило  и  с   настроением
лейтенанта. Он оставил свои мысли о прошлом и переключился на настоящее.
С  усердием  человека,  довольного  своим  местом,  он  начал  думать  о
сегодняшних планах по уборке форта.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

   Как юнец, который довольно перескакивает с овощей на пирог, лейтенант
Данбер прошел через трудную работу по укреплению склада продовольствия и
с большим удовольствием принялся за конструирование навеса.
   Роясь в снаряжении, привезенном им в форт,  он  нашел  набор  полевых
стульев, которые могли снабдить его парусиной. Но ничего из того, что он
видел, не могло служить подходящим инструментом для шитья, и он пожалел,
что так поспешно сжег кости.
   Он обшаривал берега  внизу  по  реке  большую  часть  утра,  пока  не
обнаружил маленький скелет, который дал Данберу несколько прямых костей.
Этими обломками можно было шить.
   Вернувшись в склад  снаряжения,  лейтенант  нашел  там  тонкий  кусок
веревки, который можно было распустить на нити  нужного  размера.  Кожа,
конечно, сгодилась бы  больше  -  она  прочнее.  Но  в  проведении  всех
улучшений Данберу нравилась идея новых решений непредвиденных  задач  во
всех видах работ. "Держу в подчинении форт", - думал он, посмеиваясь над
собой. "Держу в подчинении форт до тех пор, пока он снова не  наполнится
жизнью с прибытием новых сил".
   Хотя Данбер и избегал мыслей об ожидании кого бы то ни было,  он  был
уверен, что рано или поздно кто-нибудь придет.
   Шитье давалось с трудом. Весь остаток второго дня  он  упорно  сшивал
брезент, делая большие успехи. Но поздним вечером, когда Данбер был не в
состоянии заниматься этим дальше, его руки так распухли  от  покрывающих
их мозолей, что он с трудом приготовил свой вечерний кофе.
   Утром его пальцы стали похожи на камень. Они были слишком  негнущиеся
для  того,  чтобы  работать  иглой.  Он  пытался  делать  стежки  любыми
способами, так как был близок к завершению шитья. Но не мог.
   Вместо этого он переключил свое внимание на кораль. После тщательного
осмотра лейтенант вытащил  из  земли  четыре  самых  высоких  и  крепких
столба. Они были вкопаны неглубоко,  и  работа  по  их  вытаскиванию  не
заняла много времени.
   Киско нс собирался никуда выходить, и Данбер несерьезно  относился  к
мысли о том, что кораль останется  открытым.  В  конце  концов,  однако,
лейтенант решил, что нарушение кораля может нарушить  дух  очистительной
компании. Следующий час он потратил на восстановление ограды.
   После этого Данбер расстелил брезент перед хижиной, где он поселился,
и глубоко вкопал столбы, плотно утрамбовывая  землю  вокруг  каждого  из
них.
   День выдался теплый, и когда лейтенант закончил возиться со столбами,
он обнаружил, что находится в тени дерновой хижины. Данбер вошел внутрь,
сел на край кровати и прислонился спиной к стене. Его веки тяжелели.  Он
прилег на соломенный тюфяк, чтобы отдохнуть минутку и тут же  провалился
в глубокий, долгожданный сон.

II

   Данбер проснулся, застигнутый полной  чувственности  вечерней  зарей,
которая окончательно капитулировала. В данном случае -  перед  дремотой.
Блаженно  вытянувшись,  он  свесил  руки  по  сторонам  кровати  и,  как
мечтающий  ребенок,  кончиками  пальцев  прочертил  светлые  полоски  на
грязном полу.
   Он чувствовал себя замечательно, лежа так и ничего  нс  делая.  Вдруг
ему пришло на ум, что, вдобавок к изобретенному им самим  дежурству,  он
может  также  установить  свой   собственный   темп   работ.   Временно,
разумеется. "Мне не повредит, если я немного  полодырничаю",  -  подумал
Данбер.
   Тени подбирались к дверному проему хижины и, смущенный тем, как долго
он спал, Данбер сунул руку в брючный  карман  и  достал  простые  старые
карманные часы, которые раньше принадлежали его  отцу.  Когда  лейтенант
поднес их  к  лицу,  стало  ясно,  что  они  стоят.  Какое-то  время  он
соображал, пытаясь установить точное время, но вскоре он положил старый,
поношенный кусочек времени себе на живот и погрузился в медитацию.
   Что сейчас для него значило время?  Что  оно  вообще  могло  значить?
Хорошо,  возможно,  оно  необходимо  в  движении  предметов,   людей   и
материалов. Например, для того, чтобы вовремя принять пищу. Для школьных
мероприятий, свадебных и церковных обрядов и  для  того,  чтобы  вовремя
пойти на работу.
   Но что значило оно здесь?
   Лейтенант  Данбер  закурил  и  повесил  вещь,   переданную   ему   по
наследству, на удобный крюк в нескольких футах над кроватью. Он  смотрел
на цифры, составляющие  круг  на  циферблате,  и  курил.  Данбер  думал,
насколько более эффективно это могло бы быть для работы,  когда  человек
чувствует нечто подобное. Он ест, когда голоден,  и  спит,  когда  хочет
спать.
   Лейтенант глубоко затянулся и, закинув руки за голову, выпустил струю
голубого дыма.
   "Как было бы замечательно жить совсем  без  часов,  без  времени",  -
подумал он.
   Неожиданно звук тяжелых шагов раздался снаружи. Через какое-то  время
он прекратился. Затем шаги зазвучали снова. Движущаяся тень прошла через
вход в хижину и минуту спустя большая голова Киско просунулась в  дверь.
Его уши были насторожены, а большие влажные глаза смотрели удивленно. Он
был похож на ребенка, вторгшегося  в  святость  родительской  спальни  в
воскресное утро.
   Данбер  разразился  смехом.  Оленья  шкурка  позволила   своим   ушам
опуститься и, будто случайно, кивнула.  Кивок  получился  длинным.  Конь
будто бы извинялся за это маленькое недоразумение  и  всем  своим  видом
показывал, что оплошности как будто и не было. Животное  обвело  глазами
комнату с  неприятным  запахом.  Потом  Киско  пристально  посмотрел  на
лейтенанта и поставил свои копыта так, как делают  лошади,  когда  хотят
отогнать от себя мух.
   Данбер догадался, что Киско чего-то хочет.
   Хорошей скачки, вероятно.
   Он стоял в корале целых два дня.

III

   Лейтенант Данбер не увлекался верховой ездой. Он никогда не  обучался
тонкостям  наездника.  Его  тело,  достаточно   крепкое,   несмотря   на
обманчивую худобу, не знало систематических занятий гимнастикой.
   Но было что-то особенное в его отношении к лошадям. Он любил их с тех
времен, когда был еще мальчишкой. Возможно, это и было причиной.  Но  на
самом  деле  не  это  было  главным.  Самое  важное,   самое   необычное
происходило тогда, когда Данбер вспрыгивал на спину лошади и  качался  в
такт ее шагам, особенно если это была  такая  низкорослая  лошадка,  как
Киско.
   Существовала связь между лошадьми и  лейтенантом.  Он  владел  редкой
способностью понимать язык лошади.
   Он понял диалект Киско почти сразу, и было лишь немногое, чего он  не
мог сделать. Когда они скакали, в их  движениях  была  грация  танцующей
пары.
   Чем чистокровнее была лошадь, тем лучше.  Данбер  всегда  предпочитал
ездить без седла, но армия, конечно,  не  позволяла  таких  вещей.  Люди
получали травмы и сильнее уставали, поэтому вопрос о езде без седел даже
не поднимался во время длительных компаний.
   Итак, когда лейтенант ступил внутрь затененного склада  снаряжения  и
продовольствия, его рука автоматически  потянулась  за  седлом,  которое
висело в углу.
   Он остановил себя. Единственной армейской единицей был сам Данбер,  и
лейтенант знал, что он-то не получит  никакой  травмы  и  не  устанет  в
поездке без седла.
   Лейтенант Данбер оставил седло на месте, а вместо  него  взял  только
уздечку для Киско.
   Они не отъехали и двадцати ярдов от кораля, когда Данбер снова увидел
волка. Тот смотрел с того места, где появился в первый раз днем  раньше.
Волк стоял на краю скалы на другом берегу реки прямо напротив форта.
   Зверь начал двигаться, но когда  увидел  Киско,  идущего  к  привалу,
замер, осмотрительно отступил на свою привычную позицию, а закончив свой
отход, уставился на лейтенанта.
   Данбер посмотрел назад с большим интересом, чем  в  предыдущий  день.
Все верно, это был тот же самый волк, два белых носка на передних лапах.
Он был крупный  и  сильный,  но  было  в  нем  что-то,  что  вызывало  у
лейтенанта такое чувство, будто он утратил свое главенство. Шерсть волка
была вздыблена на загривке, и Данберу показалось, что он увидел зубчатую
линию вдоль морды, больше похожую на старый шрам.  Была  настороженность
во всем волчьем облике, которая  выдавала  его  возраст.  Он,  казалось,
наблюдает  за  всем  происходящим,  не  пошевелив  ни  единым  мускулом.
Мудрость - вот слово, которое пришло на  ум  лейтенанту.  Мудрость  была
премией  за  многолетнее  выживание,  и  рыжевато-коричневый  дружище  с
наблюдательными глазами сумел выжить.
   "Забавно, что он снова пришел", - подумал лейтенант Данбер.
   Он не спеша двинулся вперед, и Киско зашагал перед ним. Когда  Данбер
сделал первые шаги, его глаза  отметили  движение,  и  он  посмотрел  на
противоположный берег.
   Волк тоже двигался.
   Лейтенанта удивил тот факт, что волк держал темп. Это продолжалось  с
сотню ярдов, до тех пор, пока Данбер нс остановил лошадь.
   Волк тоже остановился.
   Повинуясь импульсу, лейтенант развернул Киско на четверть  оборота  и
поставил его мордой к пропасти.  Теперь  они  смотрели  прямо  в  волчьи
глаза, и Данбер почувствовал  уверенность  в  том,  что  он  мог  что-то
прочесть в них. Что-то похожее на тоску.
   Когда лейтенант Данбер начал думать  о  том,  чем  была  вызвана  эта
печаль в волчьих глазах, зверь зевнул и отвернулся.  Потом  он  затрусил
прочь. Бег его перешел в рысь - и волк исчез.

IV

   Апрель 13, 1863
   Хотя  я  снабжен  продовольствием   и   снаряжением   в   достаточном
количестве, я решил экономить.  Отсутствующий  гарнизон  или  пополнение
могут прибыть в любой  момент.  Не  могу  себе  представить,  что  этого
придется ждать слишком долго.
   В любом случае, я стараюсь расходовать запасы таким образом, будто  я
всего лишь маленькая часть гарнизона. Могут возникнуть трудности с кофе,
но я постараюсь его экономить как можно дольше.
   Начал  делать  навес.  Если  мои  руки,  которые  сейчас  в   ужасном
состоянии, смогут свернуть утром сигарету, то я  закончу  эту  работу  к
утру следующего дня.
   Ограничился коротким патрулированием. Ничего не обнаружил.
   Видел волка, который, по-моему, намеревается обосноваться здесь.  Он,
кажется, не намерен причинять мне неприятности. Как бы то ни было, кроме
моей  лошади  -  он   единственное   живое   существо,   которое   здесь
присутствует. Он появлялся каждый вечер в прошедшие  два  дня.  Если  он
придет и завтра, я назову его Два Носка. У него молочно-белые носочки на
обеих передних лапах.
   Лейт. Джон Дж. Данбер, США

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I

   Следующие несколько дней прошли ровно.
   Руки лейтенанта Данбера обрели свое нормальное состояние и работы  по
постройке навеса наконец были закончены.  Спустя  двадцать  минут  после
натяжки  навеса,  когда  Данбер  расслабился  под  его  обширной  тенью,
прислонившись к бочке и, пуская дым колечками, ветер ударил с  силой  по
постройке и навес рухнул.
   Чувствуя смущение, лейтенант выбрался из-под накрывшего его брезента.
Несколько минут он изучал поврежденный комфорт, и  натолкнулся  на  идею
скрепить  брезент  проволокой.   За   неимением   проволоки   он   решил
использовать веревку, и до того, как солнце опустилось за холмы,  Данбер
снова был в тени от воскрешенного навеса. Его глаза были закрыты, в руке
тлела заново скрученная сигарета.  Он  слушал  приятные  звуки,  которые
издавал хлопающий по ветру брезент над его головой.
   Используя штык, Данбер выпилил  широкое  окно  в  дерновой  хижине  и
занавесил его куском такого же брезента.
   Он долго  и  усердно  трудился  над  благоустройством  бывшей  халупы
капитана Каргилла. Но, исключая из  преодолеваемых  препятствий  большую
часть повалившейся стены, прогресс был  слишком  мал.  Зияющая  дыра  не
давала ему покоя. Отвалившиеся куски дерна выпадали  всякий  раз,  когда
лейтенант пытался их приладить на место. Тогда Данбер прикрыл  дыру  еще
одним куском брезента и решил дать своим рукам отдых.  С  самого  начала
эта дерновая хижина была безнадежным делом.
   Лежа на своем тюфяке поздним вечером, лейтенант Данбер снова и  снова
возвращался  мыслями  к  проблеме  со  складом  продовольствия.  Но  дни
проходили за  днями,  и  он  все  меньше  думал  о  нем.  Погода  стояла
прекрасная. Температура не могла быть более удачной. Воздух был  мягким,
как перышко, а ветерок, который заставлял брезентовую занавеску на  окне
волноваться над его головой в эти поздние  часы,  был  сладок  и  напоен
ароматами трав.
   Ежедневные маленькие проблемы с течением времени казались еще меньше,
еще более легкими для  решения.  Когда  лейтенант  заканчивал  очередную
работу, он вытягивался на своей походной койке с неизменной сигаретой  в
руке и удивлялся спокойствию, которое он чувствовал. Его веки  неизменно
наливались тяжестью, и у него вошло в привычку подремать  полчаса  перед
ужином.
   У волка, которому Данбер  дал  кличку  "Два  Носка",  тоже  появилась
привычка. Он появлялся на одном и том же месте на вершине  скалы  каждый
вечер. После двух или трех дней лейтенант начал воспринимать  эти  тихие
посещения и передвижения как вполне  допустимые.  Иногда  волк,  бегущий
рысью, попадал в поле  зрения  Данбера.  Но  чаще  лейтенант  видел  его
сидящим на своем обычном месте, на  скале  по  ту  сторону  реки.  Зверь
сидел, глядя на  противоположный  берег  своими  странными,  несомненно,
полными тоски глазами.
   Однажды вечером, когда Два  Носка  наблюдал  за  Данбером,  лейтенант
положил огромный кусок свиной шкуры на своем берегу. На  следующее  утро
от шкуры не осталось и следа, и хотя у Данбера не было доказательств, он
был уверен, что ее взял Два Носка.

II

   Лейтенант Данбер упустил две вещи. Он не  принял  в  расчет  общество
людей. И он забыл о хорошей выпивке. Более того, он  забыл  о  женщинах,
или хотя бы просто о женщине. Секс с трудом помещался в его  мыслях.  Но
все же  частично  присутствовал.  Чем  лучше  он  обосновывался,  и  чем
свободней становилась его жизнь в  форте,  тем  больше  он  хотел  ее  с
кем-нибудь разделить. Когда лейтенант думал о недостающих элементах,  он
опускал подбородок и угрюмо смотрел в пустоту.
   К счастью, этот упадок духа быстро прошел.  Если  Данберу  чего-то  и
недоставало, то это была бледность цвета того, что