ороде Нью-Йорке. Меня
только что выбрали мэром. У меня здорово стояло, а потом кто-то швырнул в
меня комком грязи... и Джойс меня растолкала.
   -- Что случилось с птичками?
   -- К чертям птичек! Я -- мэр Нью-Йорка!
   -- Я тебя спрашиваю, где птички? Я вижу пустую клетку!
   -- Птички? Птички? Какие птички?
   -- Да просыпайся же, черт тебя побери!
   -- Трудный день в конторе, дорогуша? Ты что-то резковата.
   -- ГДЕ ПТИЧКИ?
   -- Ты мне сама сказала выставить их наружу, если будут мешать мне спать.
   -- Я имела в виду выставить их на заднюю веранду или во двор, дурак.
   -- Дурак?
   -- Да, ты дурак! Ты что, хочешь сказать, что выставил птичек из клетки?
Ты действительно хочешь сказать, что выпустил их?
   -- Ну, я могу сказать только, это что они не заперты в ванной, и в
буфете их тоже нет.
   -- Они же там умрут с голода!
   -- Они могут ловить червей, есть ягоды, и все такое.
   -- Они не могут, не могут. Они не умеют! Они умрут!
   -- Пусть учатся или сдохнут, -- ответил я, медленно повернулся на
другой бок и снова начал засыпать. Смутно я слышал, как она готовит ужин,
роняя крышки и ложки на пол, ругаясь. Но Пикассо лежал со мной на постели,
Пикассо не грозили ее острые туфли. Я вытянул руку, он ее полизал, и я
уснул.
   То есть, заснул я ненадолго. В следующее мгновение я почувствовал, как
меня мацают. Я открыл глаза -- она лыбилась на меня как ненормальная.
Голая, груди болтаются у меня перед самым носом. Волосы ноздри щекочут. Я
много чего про нее подумал, затем обхватил руками, перевернул на спину и
засадил.
   22
 Ментовкой она на самом деле не была, она была клерком-ментовкой. И как-то
начала приходить домой и рассказывать мне про парня, который носил лиловую
булавку для галстука и был настоящим джентльменом.
   -- Ох, он такой добрый!
   Я слушал истории про него каждый вечер.
   -- Ну, -- спрашивал я, -- как сегодня поживает наша старая Лиловая
Булавка?
   -- О, -- отвечала она, -- знаешь, что произошло?
   -- Нет, крошка, потому и спрашиваю.
   -- Ох, он ТАКОЙ джентльмен!
   -- Ладно. Ладно. Что произошло?
   -- Знаешь, он так много страдал!
   -- Конечно.
   -- Знаешь, у него жена умерла.
   -- Нет, не знаю.
   -- Не будь таким развязным. Я тебе говорю, у него умерла жена, и он
истратил 15 тысяч долларов на ее лечение и похороны.
   -- Хорошо. И?
   -- Иду я по коридору. А он навстречу. Мы встретились. Он посмотрел на
меня и говорит со своим турецким акцентом: Ах, вы такая прекрасная! И
знаешь, что он сделал?
   -- Нет, крошка, расскажи. Рассказывай скорее.
   -- Он поцеловал меня в лоб, слегка, так легко. И пошел дальше.
   -- Я могу тебе про него кое-что рассказать, крошка. Он слишком кино
насмотрелся.
   -- Откуда ты знаешь?
   -- То есть как?
   -- Он владелец кинотеатра для автолюбителей. Он им управляет каждый
вечер после работы.
   -- Оно и видно, -- сказал я.
   -- Но он такой джентльмен! -- сказала она.
   -- Слушай, бэби, я не хочу делать тебе больно, но...
   -- Но что?
   -- Слушай, ты мещанка. Я в 50 местах работал, может в ста. Я нигде
надолго не задерживался. Вот что я пытаюсь сказать: в конторах по всей
Америке играют в определенную игру. Людям скучно, они не знают, чем
заняться, поэтому играют в конторскую романтику. В большинстве случаев это
ничего не значит, кроме препровождения времени. Иногда им удается выхарить
поебку-другую на стороне. Но даже так это просто легкое развлечение, вроде
кегельбана, телевизора или новогодней вечеринки. Ты должна понять, что это
ничего не означает, и тогда тебе не будет больно. Ты понимаешь, что я имею
в виду?
   -- Я считаю, что мистер Партизян искренен.
   -- Ты на эту булавку наколешься, крошка, не забывай, что я тебе сказал.
   Осторожнее с этими пройдохами. Это такая же туфта, как свинцовая
монетка.
   -- Он не туфта. Он джентльмен. Настоящий джентльмен. Если б только ты
тоже был джентльменом.
   Я опустил руки. Сел на кушетку, взял свой листок с планом и попытался
выучить наизусть Бульвар Бэбкок. Бэбкок делился на 14, 39, 51, 62. Какого
черта?
   Я что, не смогу это запомнить?
   23
 Наконец, мне дали выходной, и знаете, что я сделал? Я встал пораньше,
пока Джойс не вернулась, и пошел на рынок немного подзатариться, и может
быть, я спятил. Я прошел рынок насквозь и вместо того, чтобы купить
славный красный бифштекс или даже кусок курицы для жарки, знаете, что я
сделал? Я выкинул два очка и зашел в восточную секцию, где начал набивать
корзинку осьминогами, водяными пауками, улитками, морской капустой и так
далее. Кассир странно на меня посмотрел и стал выбивать чек.
   Когда Джойс вернулась вечером домой, у меня все уже стояло на столе.
Морская капуста, в ней немного паука и кучки маленьких, золотистых,
жаренных в масле улиток.
   Я завел ее в кухню и показал добро на столе.
   -- Я приготовил это в твою честь, -- сказал я, -- как посвящение нашей
любви.
   -- Что это за говно, к чертовой матери? -- спросила она.
   -- Улитки.
   -- Улитки?
   -- Да, неужели ты не понимаешь, что многие века люди на Востоке жили
только этим и ему подобным? Давай отдадим им дань и отдадим дань себе. Они
поджарены в масле.
   Джойс вошла и села.
   Я начал закидывать улиток себе в рот.
   -- Черт побери, да они хорошие, крошка! ПОПРОБУЙ!
   Джойс протянула руку и вилкой положила одну в рот, разглядывая
оставшихся на тарелке.
   Я набил рот вкусной морской капустой.
   -- Хорошо, а, крошка?
   Она пережевывала улитку.
   -- Поджарены в золотом масле!
   Я подхватил несколько рукой и отправил в рот.
   -- Столетия на нашей стороне, крошка. Мы не сможем пролететь!
   Она, наконец, проглотила свою. Потом обследовала остальных на тарелке.
   -- У них у всех крохотные жопки есть! Это кошмар! Кошмар!
   -- Что кошмарного в жопках, крошка?
   Она прижала ко рту салфетку. Вскочила и понеслась в ванную. Ее начало
рвать.
   Я верещал ей из кухни:
   -- ЧЕМ ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ ЖОПЫ, КРОШКА? У ТЕБЯ ЕСТЬ ЖОПА, У МЕНЯ ЕСТЬ
ЖОПА! ТЫ
 ИДЕШЬ В МАГАЗИН И ПОКУПАЕШЬ РЕСТОРАННЫЙ БИФШТЕКС, У КОТОРОГО ТОЖЕ БЫЛА
ЖОПА!
   ЖОПЫ ПОКРЫВАЮТ ВСЮ ЗЕМЛЮ! У ДЕРЕВЬЕВ В НЕКОТОРОМ СМЫСЛЕ ТОЖЕ ЕСТЬ ЖОПЫ,
НО ТЫ ИХ
 НЕ НАЙДЕШЬ, ОНИ ПРОСТО СБРАСЫВАЮТ ЛИСТВУ. ТВОЯ ЖОПА, МОЯ ЖОПА, МИР ПОЛОН
 МИЛЛИАРДОВ ЖОП. У ПРЕЗИДЕНТА ЕСТЬ ЖОПА, У МАЛЬЧИШКИ С МОЙКИ МАШИН ТОЖЕ
ЕСТЬ
 ЖОПА, И У СУДЬИ, И У УБИЙЦЫ ЕСТЬ ПО ЖОПЕ... ДАЖЕ У ЛИЛОВОЙ БУЛАВКИ ЕСТЬ
ЖОПА!
   -- Ох, прекрати! ПРЕКРАТИ!
   Она траванула снова. Мещанка. Я открыл бутылку саке и хлебнул.
   24
 Это случилось примерно неделю спустя, около 7 утра. Мне обломился еще
один выходной, и после двойной смены я прижимался к заднице Джойс, к ее
жопке, спал, поистине спал, как вдруг затренькал дверной звонок, я встал и
пошел открывать эту дрянь.
   Там стоял маленький человечек при галстуке. Он сунул мне в руку
какие-то бумаги и убежал.
   То была повестка на развод. Тю-тю мои миллионы. Но я не рассердился,
поскольку все равно на ее денежки никогда не рассчитывал.
   Я разбудил Джойс.
   -- Что?
   -- Ты не могла устроить мне подъем в более пристойное время?
   Я показал ей бумаги.
   -- Прости меня, Хэнк.
   -- Все в порядке. Надо было просто мне сказать. Я бы согласился. Мы бы
просто пару раз потрахались и посмеялись, повеселились бы, в общем. Я
такого не понимаю. А ты всю дорогу знала. Будь я проклят, если я понимаю
баб.
   -- Слушай, я подала на развод, когда мы с тобой поссорились. Я
подумала, что если буду ждать, пока не остыну, то никогда этого не сделаю.
   -- Ладно, крошка, честная женщина достойна восхищения. Это Лиловая
Булавка?
   -- Лиловая Булавка, -- ответила она.
   Я рассмеялся. Довольно печальным смехом, надо признать. Но он прозвучал.
   -- Догадаться нетрудно. Однако у тебя с ним будут хлопоты. Я желаю тебе
удачи, бэби. Знаешь, я многое в тебе любил, не только твои деньги.
   Она заплакала в подушку, лежа на животе, вся сотрясаясь. Просто девочка
из маленького городка, избалованная и замороченная. Вот она трясется,
плачет, ничего в этом фальшивого. Ужасно.
   Одеяла сползли и упали на пол, и я смотрел на ее белую спину, лопатки
торчали, как будто хотели вырасти в крылья, протыкали изнутри кожу.
Маленькие лопаточки. Она была беспомощна.
   Я забрался в постель, погладил ее по спине, ласкал ее, ласкал, успокоил
- - и тут она разрыдалась снова:
   -- О, Хэнк, я люблю тебя, люблю тебя, мне так жаль, прости меня прости
меня прости!
   В самом деле на дыбу вздернули.
   Через некоторое время я начал чувствовать себя так, как будто это я с
ней развожусь.
   Затем мы хорошенько трахнулись в честь старых добрых времен.
   Ей остались домик, собака, мухи и герань.
   Она даже помогла мне собрать вещи. Аккуратно сложила мне в чемоданы
штаны.
   Упаковала трусы и бритву. Когда я собрался уходить, она снова
расплакалась. Я укусил ее в ухо, правое, и спустился по лестнице вместе с
барахлом. Залез в машину и начал кататься по улицам в поисках вывески
Сдается.
   Это не показалось мне непривычным занятием.
   Т Р И
 1
 Я не стал оспаривать развод, не пошел в суд. Джойс отдала мне машину.
Водить она не умела. Все, что я потерял, -- это три или четыре миллиона.
Но у меня по-прежнему оставался почтамт.
   Бетти я встретил на улице.
   -- Я видела тебя с этой сукой некоторое время назад. Она не твоего типа
баба.
   -- Все они не моего типа.
   Я рассказал ей, что все кончено. Мы сходили выпили пива. Бетти
постарела, и очень быстро. Потяжелела. Морщины прорезались. Шея обвисла.
Печально. Но и я тоже постарел.
   Бетти потеряла работу. Собаку переехала машина. Она устроилась
официанткой, затем и эту работу потеряла, когда кафе снесли, чтобы
построить административное здание. Теперь она жила в ночлежке для
неудачников. Она меняла там простыни и мыла сортиры. Закладывала. Она
предложила нам как-нибудь собраться снова. Я предложил немножко обождать.
Я только-только пытался оклематься после этой передряги.
   Она вернулась к себе в комнатенку и надела лучшее платье, высокие
каблуки, попыталась примарафетиться. Но в ней была какая-то ужасная печаль.
   Мы взяли квинту виски и немного пива, поехали ко мне на четвертый этаж
старого многоквартирного дома. Я снял трубку и сказал, что заболел. Сел
напротив Бетти. Она скрестила ноги, скинула туфли, немного посмеялась. Как
в былые времена. Почти. Чего-то не хватало.
   А в то время, когда сказывался больным, почтамт присылал медсестру
проверить больного на месте: не в ночном ли ты клубе, не режешься ли в
покер. Квартира у меня была близко от центрального участка, поэтому
проверять меня им было удобно.
   Мы с Бетти просидели так часа два, когда в дверь постучали.
   -- Что это?
   -- Все нормально, -- прошептал я, -- закрой рот! Снимай эти свои
каблуки, иди на кухню и ни звука. МИНУТОЧКУ! -- ответил я стучальщику.
   Я зажег сигарету, духан перебить, подошел к двери и приоткрыл ее на
щелочку.
   Там стояла медсестра. Та же самая. Она меня знала.
   -- Ну, так что с вами? -- спросила она.
   Я выпустил облачко дыма:
   -- Расстройство желудка.
   -- Вы уверены?
   -- Мой ведь желудок.
   -- Распишитесь вот здесь, чтоб видно было, что я заходила и что вы были
дома.
   -- Конечно.
   Сестра боком втолкнула форму в щелочку. Я подписал. Протолкнул обратно.
   -- Завтра на работу выйдете?
   -- Откуда мне знать? Если поправлюсь -- выйду, если нет -- останусь.
   Она гадко на меня взглянула и ушла. Я знал, что она унюхала запах
вискача.
   Достаточное доказательство? Возможно, нет, слишком много технических
подробностей, а может, она и смеялась, залезая в машину со своим черным
саквояжиком.
   -- Ладно, -- сказал я, -- надевай туфли и выходи.
   -- Кто это был?
   -- Медсестра с почтамта.
   -- Ушла?
   -- Ага.
   -- Они так все время делают?
   -- До сих пор ни разу не пропустили. Давай теперь нальем по полной и
хорошенько отпразднуем!
   Я зашел на кухню и налил два полных. Вышел и протянул Бетти ее стакан.
   -- Салуд! -- сказал я.
   Мы подняли стаканы повыше, чокнулись.
   И тут зазвонил будильник, причем громко.
   Я дернулся, будто мне выстрелили в спину. Бетти подскочила на фут,
прямо вверх. Я подбежал к часам и заткнул звонок.
   -- Господи, -- сказала она, -- я чуть не уделалась со страху!
   Мы оба расхохотались. Потом сели. Хорошенько выпили.
   -- У меня был парень, на округ работал, -- сказала она. -- Так там тоже
инспектора отправляли, мужика, но не каждый раз, а может один из пяти. И
вот в тот вечер пьем мы с Гарри -- так его звали: Гарри. В тот вечер пью я
с Гарри, и тут стук в дверь. Гарри сидит на кушетке, весь одетый. Ох,
Господи Исусе! -- говорит он и прыгает в постель как есть, прямо в одежде,
и натягивает покрывало. Я сую стаканы с бутылками под кровать и открываю
дверь.
   Заходит этот мужик и садится на кушетку. А Гарри даже башмаков с
чулками не снял, но он весь под покрывалом. Мужик говорит: Как ты себя
чувствуешь, Гарри? А Гарри отвечает: Да не очень. Она вот пришла за мной
ухаживать. И на меня показывает. А я там сижу пьяная такая. Что ж,
надеюсь, ты поправишься, Гарри, -- говорит инспектор и уходит. Я уверена,
он заметил эти бутылки и стаканы под кроватью, и я уверена, что он понял,
что ноги у Гарри не настолько большие. Перетрухали мы.
   -- Черт, мужику житья вообще нет, правда? Им вечно надо, чтоб он за
штурвалом стоял.
   -- Точно.
   Мы еще немного покиряли, а затем отправились в постель, но так, как
раньше, уже не было, так никогда не бывает: теперь между нами было
пространство, много разного произошло. Я смотрел, как она уходит в ванную,
видел складки и морщины у нее под ягодицами. Бедняжка. Бедная, бедная
бедняжка. Джойс была гладкой и твердой -- хватал ее пятерней, и хорошо.
Бетти же на ощупь была не так хороша.
   Печально, печально, печально. Когда Бетти вернулась, мы не пели, не
смеялись, мы даже не спорили. Мы сидели и пили в темноте, курили сигареты,
а когда засыпали, ни я на нее ноги не складывал, ни она на меня. Мы спали,
не прикасаясь.
   Нас обоих ограбили.
   2
 Я позвонил Джойс.
   -- Как получается с Лиловой Булавкой?
   -- Я ничего не могу понять, -- ответила она.
   -- Что он сделал, когда ты сказала ему, что развелась?
   -- Мы сидели друг напротив друга в кафетерии для сотрудников, когда я
ему сказала.
   -- И что произошло?
   -- Он уронил вилку. У него открылся рот. Он сказал: Что?
   -- Значит, он понял, что ты не шутила.
   -- Я не врубаюсь. С тех пор он меня избегает. Когда я вижу его в
коридоре, удирает. Больше не садится за мой столик в обеденный перерыв. Он
кажется... ну, почти... холодным.
   -- Бэби, есть и другие мужики. Забудь ты про этого парня. Поднимай
паруса к кому-нибудь новому.
   -- Его трудно забыть. В смысле, то, каким он был.
   -- А он знает, что у тебя есть деньги?
   -- Нет, я ему никогда этого не рассказывала, он не знает.
   -- Ну, если ты его хочешь...
   -- Нет, нет! Я не хочу его так!
   -- Ну тогда ладно. До свиданья, Джойс.
   -- До свиданья, Хэнк.
   Вскоре после этого я получил от нее письмо. Она вернулась в Техас.
Бабуля была совсем плоха, долго не протянет. Люди про меня спрашивали. И
так далее. С любовью, Джойс.
   Я отложил письмо в сторону. Я мысленно видел того карлика: он
недоумевал, где же это я облажался. Бедный трясущийся уродец, ведь он
считал меня таким умным мерзавцем. Тяжело вот так вот его обломить.
   3
 Потом меня вызвали в отдел кадров в старое Федеральное Здание. Продержали
в приемной обычные 45 минут или полтора часа.
   Затем:
   -- Мистер Чинаски? -- осведомился голос.
   -- Ну, -- ответил я.
   -- Пройдите.
   Человек подвел меня к столу. Там сидела эта женщина. Немного
сексуальная на вид, плавится лет в 38-39, но похоже, что ее сексуальные
амбиции либо отложили ради более важных дел, либо просто игнорировали.
   -- Садитесь, мистер Чинаски.
   Я сел.
   Бэби, подумал я, я в самом деле мог бы прокатить тебя верхом.
   -- Мистер Чинаски, -- сказала она, -- нам неясно, должным ли образом вы
заполнили бланк заявления о приеме на работу.
   -- А?
   -- Мы имеем в виду список судимостей.
   Она протянула мне листок. В ее глазах не было секса.
   Я перечислил там восемь или десять обычных пьяных приводов. То была
приблизительная оценка. Я понятия не имел о точных датах.
   -- Итак, вы все здесь перечислили? -- спросила она.
   -- Хммм, хммм, дайте подумать...
   Я знал, чего ей хотелось. Ей хотелось, чтобы я ответил да, и тогда бы
она взяла меня в оборот.
   -- Сейчас-сейчас... Хммм. Хммм.
   -- Так? -- спросила она.
   -- О, о! Господи!
   -- Что такое?
   -- Был еще привод либо за пьянство в автомобиле, либо за пьяное
вождение.
   Года четыре назад или около того. Не помню точной даты.
   -- И этого вы просто не припомнили?
   -- Да, в самом деле, я не собирался этого утаивать.
   -- Хорошо. Внесите.
   Я вписал.
   -- Мистер Чинаски. У вас ужасная биография. Я хочу, чтобы вы объяснили
выдвинутые против вас обвинения и, если возможно, оправдали свой настоящий
найм у нас.
   -- Хорошо.
   -- На ответ вам дается 10 дней.
   Не так уж и нужна мне была эта работа. Но баба меня раздражала.
   В тот вечер я взял больничный, купил немного разлинованной и
пронумерованной бумаги юридического формата и синюю, официальную на вид
папку. Еще купил квинту виски и шестерик пива, сел и все напечатал. Под
локтем у меня лежал словарь. То и дело и отслюнивал страницу, находил
крупное невнятное слово и строил предложение или целый абзац на его идее.
Получилось 42 страницы. Закончил я такими словами: Копии этого заявления
сохранены для распространения в прессе, на телевидении и в других
средствах массовой коммуникации.
   Говно меня переполняло.
   Она поднялась из-за стола и лично приняла папку.
   -- Мистер Чинаски?
   -- Да?
   Было 9 утра. На день позже, чем требовалось ей ответить.
   -- Минуточку.
   Она отнесла все 42 страницы к себе за стол. Она вс читала, читала и
читала.
   Кто-то еще читал у нее из-за плеча. Потом их стало 2, 3, 4, 5. И все
читали. 6, 7, 8, 9. Все читали.
   Что за чертовщина? подумал я.
   Потом из толпы раздался голос:
   -- Что ж, все гении -- пьяницы! -- Как будто это что-то объясняло.
Снова слишком много фильмов.
   Она встала из-за стола, держа в руке мои 42 страницы.
   -- Мистер Чинаски?
   -- Да?
   -- Ваше дело будет продлено. Мы вас известим.
   -- А пока продолжать работать?
   -- А пока продолжайте работать.
   -- Доброго вам утра, -- сказал я.
   4
 Однажды ночью меня перевели на табурет рядом с Бучнером. Он почту не
рассовывал. Он просто сидел. И трепался.
   Вошла молоденькая девчонка и села в конце прохода. Я услышал Бучнера:
   -- Ага, пиздявочка! Хочешь моего хуя себе в пизду, правда? Вот чего ты
хочешь, мокрощелка, правда?
   Я продолжал распихивать почту. Мимо прошел суп. Бучнер сказал:
   -- Ты у меня в списке, мамаша! Я тебя достану, грязная мамка! Сволочь
гнилая! Хуесоска!
   Надзиратели Бучнера никогда не трогали. Никто никогда не трогал Бучнера.
   Потом я услышал его снова:
   -- Ладно, бэби! Мне не нравится твоя рожа! Ты у меня в списке, мамка!
Ты у меня вот тут, прямо первым номером! Я тебя за жопу ухвачу! Эй, я с
тобой разговариваю! Ты меня слышишь?
   Это уже было слишком. Я отшвырнул свою почту.
   -- Ладно, -- сказал ему я, -- я вызываю твою карту! Я вызываю всю твою
вонючую колоду! Здесь хочешь или выйдем?
   Я посмотрел на Бучнера. Тот разговаривал с потолком, безумный:
   -- Я же сказал тебе, ты первый номер в моем списке! Ты мне попадешься,
и попадешься мне как следует!
   Ох, ради всего святого, подумал я, тут я, кажется, влип по-настоящему!
   Клерки сидели очень тихо. Я не мог их в этом винить. Я встал, сходил
попить воды. Потом вернулся. Через двадцать минут я поднялся на свой
10-минутный перерыв. Когда я вернулся, надзиратель меня уже ждал. Жирный
негр чуть за пятьдесят. Он заорал на меня:
   -- ЧИНАСКИ!
   -- В чем дело, мужик? -- спросил я.
   -- Вы покинули свое место дважды за 30 мин