ут!
   -- Да, в первый раз я сходил попить. Тридцать секунд. А потом я ходил
на перерыв.
   -- А если бы вы работали у машины? От машины дважды за 30 минут
отходить нельзя!
   Вся его харя блестела от злобы. Поразительно. Непостижимо.
   -- Я ЗАПИСЫВАЮ ВАМ ЗАМЕЧАНИЕ!
   -- Ладно, -- сказал я.
   Я пошел и сел рядом с Бучнером. Надзиратель подбежал со своим
замечанием.
   Оно было написано от руки. Я даже не смог его прочесть. Он писал в
такой ярости, что вышли одни кляксы и царапины.
   Я свернул замечание в аккуратный конвертик и засунул в задний карман.
   -- Я убью этого сукиного сына! -- сказал Бучнер.
   -- Было бы неплохо, толстяк, -- согласился я, -- было бы неплохо.
   5
 Так и шло -- 12 часов в ночь, плюс надзиратели, плюс клерки, плюс тот
факт, что в этой банке с плотью нечем было дышать, плюс черствая печеная
еда в неприбыльном кафетерии.
   Плюс ГМ1. Городской Микрорайон 1. Этот мой план участка был семечками
по сравнению с Городским Микрорайоном 1. Который содержал примерно одну
треть всех городских улиц, а также как они разбивались на зоны по номерам.
Я жил в одном из крупнейших городов в Штатах. А там улиц много. После него
был ГМ2. И ГМ 3.
   Каждый экзамен нужно было сдавать за 90 дней, три попытки на каждый, 95
процентов или лучше, 100 карточек в стеклянном ящике, восемь минут, не
сдашь -- и тебя отправят пробоваться на президента Дженерал Моторс, как
выразился тот мудак. Для тех, кто проходил, планы становились немножко
легче -- на второй или на третий раз. Но с 12-часовой ночной сменой и
отмененными выходными для большинства это было чересчур. Уже из
первоначальной группы в 150-200 человек нас оставалось 17 или 18.
   -- Как я могу работать по 12 часов в ночь, спать, есть, мыться, ездить
туда и обратно, забирать стирку и покупать бензин, платить за квартиру,
менять шины, делать все эти мелочи, без которых нельзя, и все-таки изучать
план? -- спросил я одного из инструкторов в плановом классе.
   -- Обходитесь без сна, -- сказал он мне.
   Я взглянул на него. Он не Дикси на гармошке играл. Проклятый олух
говорил серьезно.
   6
 Я понял, что единственное время для занятий у меня -- перед сном. Я
всегда слишком уставал, чтобы готовить и есть завтрак, поэтому выходил и
покупал высокую упаковку пива, ставил на стул рядом с кроватью, отдирал с
банки крышку, хорошенько прикладывался и открывал листок с планом. К тому
времени, как я приступал к третьей банке, лист выпадал у меня из рук.
Больше в себя уже не введешь. Затем я допивал остаток пива, сидя на
постели и уставившись на стены. С последней банкой я засыпал. А когда
просыпался, времени оставалось ровно на туалет, ванну, еду -- и пора ехать
обратно.
   И ведь ни фига не приспосабливался, только все больше и больше уставал.
Я всегда покупал свой шестерик на пути домой, а однажды утром меня
по-настоящему перемкнуло. Я взобрался по лестнице (лифта в доме не было) и
вставил ключ в замок. Дверь распахнулась. Кто-то сменил всю обстановку в
квартире, постелил новый ковер. Нет, мебель тоже новая.
   На тахте лежала женщина. Выглядела нормально. Молодая. Хорошие ноги.
   Блондинка.
   -- Здорово, -- сказал я. -- Пива хочешь?
   -- Привет! -- ответила она. -- Ладно, одно возьму.
   -- Мне нравится, как тут все обставили, -- сказал я ей.
   -- Я сама это сделала.
   -- Но зачем?
   -- Мне просто так захотелось, -- сказала она.
   Мы оба глотнули пива.
   -- С тобой все в порядке, -- сказал я. Я поставил свою банку на пол и
поцеловал ее. Положил ладонь ей на колено. Хорошее у нее было колено.
   Потом глотнул пива еще.
   -- Да, -- сказал я, -- мне действительно нравится, как тут все стало.
Мне это здорово поднимет дух.
   -- Это хорошо. Моему мужу тоже нравится.
   -- А чего ради твоему мужу... Что? Твоему мужу? Постойте, у вас какой
номер квартиры?
   -- 309.
   -- 309? Боже святый! Я не на своем этаже! Я живу в 409-й. Ваща дверь
моим ключом открылась.
   -- Сядь, дорогуща, -- сказала она.
   -- Нет, нет...
   Я собрал четыре оставшихся пива.
   -- Зачем сразу срываться? -- спросила она.
   -- Бывают ненормальные мужики, -- ответил я, передвигаясь к двери.
   -- Это ты к чему?
   -- К тому, что некоторые влюблены в своих жен.
   Она рассмеялась:
   -- Не забывай, где я.
   Я закрыл дверь и поднялся еще на один пролет. Открыл свою дверь. Внутри
никого не было. Стояла старая и драная мебель, ковер уже почти лишился
цвета.
   Пустые банки из-под пива на полу. Попал, куда нужно.
   Я снял одежду, залез в постель один и отщелкнул следующую банку.
   7
 Работая на Участке Дорси, я слышал, как некоторые старики подкалывают
Большого Папу Грейстона по части того, как ему пришлось купить себе
магнитофон, чтобы выучить свои планы. Большой Папа начитал разбивку планов
на пленку, прокручивал и слушал. Большого Папу называли Большим Папой по
вполне очевидным причинам. Он трех теток в больницу отправил с этой
штукой. Теперь нашел себе круглоглазую. Педика по фамилии Картер. Он
Картера чуть не надвое раскурочил.
   Картера отправили лечиться в Бостон. Юмор был в том, что Картер
вынужден был отправиться аж в Бостон, поскольку на всем Западном Побережье
не нашлось ниток, чтоб его залатать после того, как Большой Папа его
кончил. Так или иначе, но я решил попробовать магнитофон. Беды мои
закончились. Я мог включать его и ложиться спать. Я где-то читал, что
можно учиться подсознанием во сне.
   Простейший способ, казалось. Я купил машинку и пленки.
   Начитал план на пленку, забрался в постель с пивом и стал слушать:
   -- ИТАК, ХИГГИНС ДЕЛИТСЯ НА ХАНТЕР 42, МАРКЛИ 67, ХАДСОН 71, ЭВЕРГЛЭЙДС

                                84!

   А ТЕПЕРЬ СЛУШАЙ, СЛУШАЙ, ЧИНАСКИ, ПИТТСФИЛД ДЕЛИТСЯ НА ЭШГРОУВ 21,
СИММОНС 33,
 НИДЛЗ 46! СЛУШАЙ, ЧИНАСКИ, СЛУШАЙ, УЭСТХЭЙВЕН ДЕЛИТСЯ НА ЭВЕРГРИН 11,
МАРКЭМ 24,
 ВУДТРИ 55! ЧИНАСКИ, ВНИМАНИЕ, ЧИНАСКИ! ПАРЧБЛЕЙК ДЕЛИТСЯ...
   Не срабатывало. Собственный голос меня убаюкивал. Я не мог продержаться
дальше третьего пива.
   Через некоторое время я уже ни магнитофона не слушал, ни планов не
учил. Я просто выпивал свои шесть высоких банок пива и засыпал. Я ничего
не понимал.
   Даже подумывал показаться психиатру. И уже мысленно представлял себе
нашу встречу:
   -- Да, мой мальчик?
   -- Ну, вот так вот.
   -- Продолжайте. Вам нужна кушетка?
   -- Нет, спасибо. Я засну.
   -- Продолжайте, пожалуйста.
   -- Ну, мне нужна работа.
   -- Это разумно.
   -- Но я должен выучить и сдать еще три плана, чтобы ее сохранить.
   -- Планы? Что это такое -- планы?
   -- Это когда люди не указывают номера зон. Кто-то должен это письмо
рассортировать. Поэтому мы вынуждены учить листы с планами наизусть после
12-часовой смены.
   -- И?
   -- Я не могу лист в руки взять. Если беру, он у меня из рук валится.
   -- Вы не можете выучить эти планы?
   -- Нет. И еще я должен раскидать 100 карточек в стеклянный ящик за
восемь минут, по крайней мере, с 95 процентами точности, иначе меня
вышибут. А работа мне нужна.
   -- Почему вы не можете выучить эти планы?
   -- Я за этим к вам и пришел. Спросить у вас. Наверное, я сошел с ума.
   Но в планах все эти улицы, и делятся они совершенно по-разному. Вот
посмотрите.
   И протягиваю ему шестистраничный план, сколотый сверху вместе, мелким
шрифтом с обеих сторон.
   Он его пролистывает.
   -- И от вас требуется все это выучить?
   -- Да, Доктор.
   -- Что ж, мальчик мой, -- протягивая мне листки, -- вы не сумасшедший
из-за того, что вам не хочется этого учить. Я бы сказал, что вы были б
ненормальным, если бы вам хотелось это выучить. С вас 25 долларов.
   Поэтому я проанализировал себя сам и сэкономил деньги.
   Но что-то нужно было делать.
   И тут я понял. На часах было 9.10 утра. Я набрал номер Федерального
Здания, Отдел Кадров.
   -- Мисс Грэйвз. Я бы хотел поговорить с Мисс Грэйвз, пожалуйста.
   -- Алло?
   Она. Сука. Я оглаживал себя, пока с ней разговаривал.
   -- Мисс Грэйвз. Это Чинаски. Я подавал вам объяснительную по поводу
обвинений в том, что у меня плохая биография. Не знаю, помните ли вы меня.
   -- Мы вас помним, мистер Чинаски.
   -- Принято ли какое-либо решение?
   -- Пока нет. Мы вам сообщим.
   -- Тогда ладно. Но у меня проблема.
   -- Да, мистер Чинаски?
   -- Я сейчас изучаю ГМ1. -- Я сделал паузу.
   -- Да? -- спросила она.
   -- И он очень сложный, я нахожу почти что невозможным выучить этот
план, тратить все это дополнительное время, когда все может оказаться
напрасно. В смысле, меня могут в любой момент убрать из почтовой службы.
Нечестно просить меня учить этот план при таких условиях.
   -- Хорошо, мистер Чинаски. Я позвоню в плановый класс и отдам
распоряжение снять вас с плана, пока мы не придем к решению.
   -- Благодарю вас, мисс Грэйвз.
   -- Всего хорошего, -- ответила она и повесила трубку.
   День в самом деле был ничего. И, поласкав себя, разговаривая по
телефону, я уже почти решил спуститься в 309-ю. Но рисковать не хотелось.
Поэтому я поставил жариться яичницу с беконом и отпраздновал лишней
квартой пива.
   8
 Потом нас осталось всего шесть или семь. Остальным ГМ1 оказался не под
силу.
   -- Как у тебя с планом продвигается, Чинаски? -- спрашивали меня.
   -- Без особых хлопот, -- отвечал я.
   -- Ладно, как делится Проспект Вудбрн?
   -- Вудбрн?
   -- Да, Вудбрн.
   -- Слушайте, мне не нравится, когда меня достают этим барахлом, пока я
работаю. Мне скучно. Хорошего понемножку.
   9
 На Рождество пришла Бетти. Она запекла индюшку, и мы выпили. Бетти всегда
нравились здоровые новогодние елки. Елка должна быть семи футов в высоту,
половину этого в ширину и вся покрыта огоньками, лампочками, блестками,
всевозможной парашей. Мы приложились к паре квинт вискача, позанимались
любовью, съели индюшку, попили еще. Гвоздь в подставке для елки шатался, а
сама подставка была слишком маленькой. Я все время поправлял елку. Бетти
растянулась на постели, отрубилась. Я сидел на полу в одних трусах и пил.
Потом вытянулся во весь рост. Закрыл глаза. Что-то меня разбудило. Я
открыл глаза. Как раз в тот момент, когда громадная елка, вся в горячих
лампочках, стала медленно клониться ко мне, а острая звезда на верхушке
целила в меня, как кинжал. Я не совсем понял, что это было. Но походило на
конец света. Я не мог пошевельнуться. Ветви елки обхватили меня. Я
оказался под ней. Лампочки были раскалены докрасна.
   -- Ох, ОХ ГОСПОДИ ПОМИЛУЙ! БОЖЕ МОЙ, НА ПОМОЩЬ! ГОСПОДИ! БОЖЕ! НА
ПОМОЩЬ!
   Меня жгли лампочки. Я перекатился влево, выбраться не смог, перекатился
вправо.
   --Ф-ФУХ!
   Наконец, я из-под нее выкарабкался. Бетти вскочила и встала, опустив
руки.
   -- Что случилось? В чем дело?
   -- ЧТО, НЕ ВИДИШЬ? ТВОЯ ПРОКЛЯТАЯ ЕЛКА ПЫТАЛАСЬ МЕНЯ УКОКОШИТЬ!
   -- Что?
   -- ДА, РАЗУЙ ГЛАЗА!
   По всему телу у меня шли красные пятна.
   -- Ох, бедняжечка!
   Я подошел и выдернул штепсель из розетки. Огоньки погасли. Елка умерла.
   -- Ох, моя бедная елочка!
   -- Твоя бедная елочка?
   -- Да, она такая красивая была!
   -- Утром поставлю снова. Сейчас я ей не доверяю. Я ей даю отгул до утра.
   Ей это не понравилось. Я уже видел, как назревает ссора, поэтому подпер
эту дрянь стулом и снова зажег лампочки. Если б елка обожгла ей сиськи или
сраку, она б ее сразу в окно хуйнула. Я подумал, что я -- очень добрый.
   Через несколько дней после Рождества я заглянул проведать Бетти. Она
сидела у себя в комнате, пьяная в 8.45 утра. Выглядела она не очень
хорошо, да и сам я был не подарок. Похоже, почти каждый из ее постояльцев
давал ей по мерзавчику.
   Там стояли вино, водка, виски, скотч. Самые дешевые. В комнате было
полно бутылок.
   -- Остолопы проклятые! Они что, совсем ни черта не соображают? Если ты
всю эту дрянь выпьешь, то сдохнешь!
   Бетти лишь посмотрела на меня. В ее взгляде я увидел все.
   У нее было двое детей, которые ее никогда не навещали, никогда ей не
писали.
   Она работала уборщицей в дешевых меблирашках. Когда я впервые с ней
встретился, у нее была дорогая одежда, стройные лодыжки входили в дорогие
туфельки. Она раньше была твердотелой, почти прекрасной. Дикоглазой.
Смеялась. Сбегала от богатого мужа, потом развелась с ним, а ему суждено
было погибнуть в автокатастрофе, пьяному, сгореть заживо в Коннектикуте.
Ты ее никогда не укротишь, -- говорили мне.
   И вот теперь... Но мне в этом помогали другие.
   -- Слушай, -- сказал я, -- я должен забрать у тебя все это. Я хочу
сказать, что я тебе буду отдавать по одной бутылке время от времени. Я их
все сам не пить не стану.
   -- Оставь бутылки, -- произнесла Бетти. Она не взглянула на меня.
Комната ее находилась на самом верхнем этаже, и она сидела в кресле у
окна, смотрела, как по утренней улице едут машины.
   Я подошел:
   -- Послушай, я с ног валюсь. Мне надо ехать. Но ради Бога, полегче ты с
этой дрянью!
   -- Конечно, -- ответила она.
   Я нагнулся и поцеловал ее на прощанье.
   Недели полторы спустя я снова заехал. На мой стук никто не ответил.
   -- Бетти! Бетти! С тобой все в порядке?
   Я повернул ручку. Дверь была незаперта. Постель -- разворошена. На
простыне алело громадное кровавое пятно.
   -- Ох, блядь! -- сказал я и огляделся. Все бутылки пропали.
   Я обернулся. Пожилая француженка, владелица меблирашек. Стоит в дверях.
   -- Она в Окружной Больнице. Ей было очень плохо. Вчера ночью я вызвала
скорую помощь.
   -- Она выпила всю эту дрянь?
   -- Ей помогли.
   Я сбежал вниз по лестнице и прыгнул в машину. Оказался в больнице. Я
знал это место хорошо. Мне сказали номер палаты.
   В крошечной комнатке стояло три или четыре кровати. На одной напротив
меня сидела женщина, жевала яблоко и смеялась с двумя посетительницами. Я
отодвинул занавеску вокруг кровати Бетти, сел на табуретку и склонился над
ней.
   -- Бетти! Бетти!
   Я дотронулся до ее руки.
   -- Бетти!
   Ее глаза открылись. Они снова были прекрасны. Ярко спокойно синие.
   -- Я знала, что это будешь ты, -- проговорила она.
   И закрыла глаза снова. Губы у нее потрескались. В левом уголке рта
запеклась желтоватая слюна. Я взял влажную салфетку и вытер. Я умыл ей
лицо, руки и шею.
   Взял еще одну салфетку и выжал немного воды ей на язык. Потом еще
чуть-чуть.
   Смочил ей губы. Поправил волосы. Я слышал, как женщины смеялись за
занавесками, разделявшими нас.
   -- Бетти, Бетти, Бетти. Прошу тебя, попей немного водички, всего один
глоточек, не очень много, один глоточек.
   Она не отвечала. Я пытался напоить ее 10 минут. Никак.
   В уголках рта снова выступила слюна. Я ее стер.
   Потом поднялся и задернул занавеску. Посмотрел на трех женщин.
   Я вышел и обратился к сестре за конторкой.
   -- Послушайте, почему ничего не делают той женщине в 45-Ц? Бетти
Вильямс?
   -- Мы делаем все, что можем, сэр.
   -- Но там никого нет.
   -- Мы делаем регулярные обходы.
   -- Но где же врачи? Я не вижу ваших врачей.
   -- Врач ее смотрел, сэр.
   -- Почему вы просто бросили ее лежать там?
   -- Мы делаем все, что можем, сэр.
   -- СЭР! СЭР! СЭР! ХВАТИТ МНЕ СЭРКАТЬ, А? Да я спорить готов, если б на
ее месте был президент, или губернатор, или мэр, или какой другой богатый
сукин сын, в палате от докторов бы не продохнуть было, и они бы что-нибудь
делали! Почему вы просто даете им умереть? Разве грех быть бедным?
   -- Я уже сказала вам, сэр, мы сделали ВСЕ, что могли.
   -- Я вернусь через два часа.
   -- Вы ее муж?
   -- Я раньше был ее гражданским мужем.
   -- Можно записать ваше имя и номер телефона?
   Я продиктовал и поспешил наружу.
   10
 Похороны были назначены на 10:30 утра, но уже припекало. На мне был
дешевый черный костюм, купленный и подогнанный в спешке. Мой первый костюм
за много лет.
   Я отыскал сына. Мы подъехали в его новом мерседес-бенце. Я вышел на его
след по клочку бумаги с адресом его тестя. Два междугородных звонка -- и
он у меня в руках. К тому времени, как он подъехал, его мать умерла. Она
умерла, пока я звонил. Этот парень, Ларри, никогда не вписывался в
общество. У него была привычка угонять машины друзей, но в промежутке
между друзьями и судьей ему все сходило с рук. Потом его зацапала армия, и
ему как-то удалось пролезть в учебную программу, поэтому когда он
демобилизовался, то попал на хорошо оплачиваемую работу. Тогда-то он и
перестал навещать мать -- когда получил хорошую работу.
   -- Где твоя сестра? -- спросил я.
   -- Не знаю.
   -- Хорошая у тебя машина. Даже мотора не слышно.
   Ларри улыбнулся. Ему понравилось.
   На похоронах нас было всего трое: сын, любовник и недоразвитая дочь
хозяйки меблирашек. Ее звали Марша. Марша никогда не раскрывала рта. Она
просто сидела с бессмысленной улыбкой на губах. Кожа у нее была белая, как
эмаль. На голове -- копна мертвых желтых волос и плохо сидевшая шляпка.
Маршу сюда вместо себя отправила хозяйка. Самой ей нужно было
присматривать за меблирашками.
   Разумеется, я был с очень мерзкого похмелья. Мы остановились хлебнуть
кофе.
   Похороны уже шли не так, как полагалось. Ларри поругался с католическим
священником. Тот сомневался, была ли Бетти ревностной католичкой, и не
хотел проводить службу. Наконец, решили, что он отслужит половину. Ладно,
полслужбы лучше, чем вообще никакой.
   Даже с цветами получился косяк. Я купил венок из роз, из разных роз, и
их сплели в венок. Цветочная лавка весь день его плела. Барышня из
цветочной лавки знала Бетти. Они вместе пили несколько лет назад, когда у
нас с Бетти были дом и собака. Делси звали барышню. Мне всегда хотелось
забраться к Делси в трусики, но так и не удалось.
   Делси позвонила мне.
   -- Хэнк, да что там такое с этими гадами?
   -- С какими гадами?
   -- С теми парнями в похоронном бюро?
   -- В чем дело?
   -- Ну, я отправила своего мальчишку на грузовике отвезти твой венок, а
они не хотели его впускать. Сказали, что закрыто. Сам знаешь, туда путь не
близкий.
   -- И что, Делси?
   -- Наконец, они разрешили ему занести венок, но не дали положить его в
холодильник. Поэтому мальчишке пришлось просто оставить венок внутри. Что
за херня происходит с этими людьми?
   -- Не знаю. Что за херня с людьми повсюду?
   -- Я не смогу приехать на похороны. У тебя все нормально, Хэнк?
   -- А может приедешь меня утешить?
   -- Придется Пола взять с собой.
   Пол был ее мужем.
   -- Ладно, не стоит.
   И вот мы ехали на половину похорон.
   Ларри поднял голову от стакана с кофе.
   -- Я напишу вам про памятник попозже. У меня сейчас больше денег нет.
   -- Хорошо, -- ответил я.
   Ларри расплатился за кофе, мы вышли и влезли в мерседес-бенц.
   -- Постой минутку, -- сказал я.
   -- Что такое? -- спросил Ларри.
   -- Мне кажется, мы кое-что забыли.
   Я вернулся в кафе.
   -- Марша.
   Та по-прежнему сидела за столиком.
   -- Мы уезжаем, Марша.
   Она поднялась и пошла за мной к выходу.
   Священник читал свою муру. Я не слушал. Стоял гроб. В гробу лежала
Бетти.
   Было очень жарко. Солнце опускалось одной желтой простыней. Вокруг
летала муха.
   Когда полупохороны наполовину прошли, появились двое парней в робах.
Они несли мой венок. Розы завяли, завяли и умерли на жаре, и парни
прислонили эту штуку к ближнему дереву. Под конец службы мой венок
наклонился и упал лицом вниз. Никто его не поднял. Затем все кончилось. Я
подошел к священнику и пожал ему руку:
   -- Спасибо.
   Тот улыбнулся. Улыбались теперь двое: священник и Марша.
   На въезде в город Ларри снова сказал:
   -- Я напишу вам про памятник.
   Я до сих пор жду этого письма.
   11
 Я поднялся к себе в 409-ю, выпил скотча пополам с водой, вытащил из
верхнего ящика немного денег, спустился по лестнице, сел в машину и поехал
на бега.
   Подъехал как раз к первому заезду, но играть не стал, поскольку не
успел прочесть форму.
   Я пошел в бар выпить и увидел, как мимо проходит эта высокая мулатка в
старом плаще. Неважно она в самом деле одета, но поскольку я и сам не
лучше, то позвал ее -- негромко, но так, чтоб услышала.
   -- Ви, бэби.
   Она остано