онечно, было б естественно завещать квартиру
сыну, но где он? Уже несколько лет от него ни слуху, ни духу.  Причем, точно
известно, что жив и здоров. Он  был послом в  одной из западных стран, время
от времени его даже показывали по телевизору,  обрюзгшего  и облысевшего. Он
очень хвалил перемены, говорил, что всегда был убежденным антикоммунистом...
Нет уж, ничего не получит. Да и зачем ему квартира в такой дыре?
     - Да, - вдруг спохватилась Аглая. - А как же насчет него? - она кивнула
в сторону Сталина. - Когда я умру, его сразу на свалку?
     - Аглая  Степановна! -  словно ужаленный, крикнул  Долин.  - Как  же вы
можете! Я же вам говорю. Для меня и для Галы товарищ Сталин...
     - Как Иисус Христос, - сказала Гала.
     -  Слово  коммуниста,  -  продолжил Валентин Юрьевич, - мы эту реликвию
сохраним до  тех самых пор, пока она гордо не станет на свое законное место.
А это, поверьте мне, случится.
     - Обязательно случится, - подтвердила Гала. - Мы этого добьемся. Потому
что Сталин - наш кумир.
     - Ну, и ладно, - махнула рукой Аглая.


Глава 16

     Алексей    Михайлович    Макаров,   который   Адмирал,    делил    нашу
послеоктябрьскую  историю  на  эпохи  Террора подвального (когда при  Ленине
расстреливали людей в подвалах ЧК), Большого Террора  (при Сталине), Террора
в пределах ленинских норм (при Хрущеве), Террора выборочного (при Брежневе),
Террора  промежуточного (при Андропове, Черненко  и Горбачеве) и Террора без
границ (настоящего времени).
     Последний террор  отличается от предыдущих тем, что  осуществляется уже
не во имя Епэнэмэ,  перестал быть централизованным и упростился. Кто  попало
приговаривает  к смертной казни кого попало  за что попало.  Люди уничтожают
друг друга  всеми  возможными способами, закалывая  ножами, расстреливая  из
охотничьих  ружей,  дробовиков, винтовок, пистолетов, автоматов,  пулеметов,
гранатометов, с помощью яда, химических испарений, радиоактивных излучений и
взрывных  устройств.  Высокая эффективность и  нулевая  раскрываемость. Кого
убили, мы  знаем  всегда, а кто убил -  навсегда остается тайной.  Повсюду в
городах, больших и отчасти малых, орудуют банды, всем известные с известными
предводителями, паханами, ворами  в законе, которые ни от кого не  прячутся,
разъезжают в бронированных лимузинах с охраной, ведут международный бизнес и
хранят деньги не в стеклянных, а в оффшорных банках, в банках Швейцарии  и в
Бэнк оф Нью-Йорк. Их  называют банкирами, олигархами, мэрами, губернаторами,
министрами,  владельцами  заводов,  газет,  пароходов,  нефтяных  скважин  и
телеканалов. Жизнь у них хорошая,  но часто  короткая  и проходит  в страхе.
Боятся они не милиции, а друг друга, и не зря. Законы  не писаны, но суровы.
Смертная казнь - ходовое наказание. Вот и растет у этих людей потребность во
всяких стреляющих или взрывающихся штуках,  которыми можно укротить коллегу.
Эти штуки должен же кто-то изготовлять. Одним из таких изготовителей и  стал
Ванька  Жуков. У потенциальных заказчиков он пользовался растущим уважением.
Все знали, что если "хлопушка" сделана Жуковым, то уж не подведет. Клиентура
ТОО  "Фейерверк"  постоянно  расширялась,  заказчики,  навещавшие Ваньку  на
иностранных  "тачках",  вели  себя  с  ним  подобострастно, называли  Иваном
Георгиевичем  и  на "вы"  и  за ценой не стояли.  Давали  ему полную свободу
творчества, что  для него  было  важно,  потому  что в  своем  деле  он  был
художник. Он  всегда стремился сделать  что-то  особенное,  оригинальное, но
ограниченного   действия.  Не  будем  сильно  романтизировать  образ  нашего
народного  мстителя.  Делом  он  занимался предосудительным, но все-таки  от
других такого рода мастеров  (которым лишь бы деньги) отличался определенной
разборчивостью, тем,  что аккуратно рассчитывал  силу и направление взрыва и
старался избежать лишних жертв.
     Детонаторы  Ванькиных "хлопушек" были  очень оригинальных  конструкций:
механические,  химические,  акустические, биметаллические,  электрические  и
электронные.  Они  реагировали  на  самые  разные  сигналы  и  импульсы:  на
прикосновение пальцев с определенной дактилоскопией,  на запах, на  цвет, на
свет, на тембр голоса, короче  говоря, каждый раз задача ставилась новая  во
всех отношениях, применительно к данному конкретному случаю.
     Самая первая большая Ванькина "хлопушка" была  установлена в автомобиле
и должна была сработать при достижении скорости 120 километров в час. Ванька
не думал, что на такой скорости можно ездить по улицам города.


Глава 17

     Никогда Аглая Степановна не жила так хорошо и беспечно. Одной пенсии ей
не хватало, а с двумя  могла  себе ни  в  чем не отказывать.  Тем более, что
помимо  денег  - полное продуктовое довольствие.  Каждую неделю по четвергам
являлась  к ней  с двумя авоськами Гала,  оживленная, улыбчивая,  ладная,  в
джинсах  и  в  джинсовой  стильной куртке. Проходила  в кухню,  выкладывала,
приговаривала, напоминая одну из официанток в сочинском санатории:
     -  Вот   принесла  хлебушек,  маслице,   яички,   колбаску,   огурчики,
помидорчики и вот это. - И,  жмурясь, доставала бутылку водки "Финляндия". -
Это  хорошая водочка,  чистая,  не  то что наша.  Я тоже люблю немножко, как
говорится, забалдеть,  но нам с  вами злоупотреблять не стоит.  У меня  брат
медик,  он  говорит:  ты, Галка,  помни,  женский организм к алкоголю  более
податливый, чем мужской.
     С выпивкой Гала просила не торопиться. Сначала она приберет в комнате и
приготовит обед. Тут же снимала куртку,  засучивала  рукава  белой кофточки,
закатывала  штанины  джинсов  и  принималась  за  дело.  Когда  наклонялась,
вываливался наружу и болтался золотой крестик. И она его опять запихивала за
пазуху. Ставила  на  плиту  суп,  гречневую кашу или картошку,  а пока огонь
делал  свое дело, включала пылесос, чистила  полы,  ковры.  Влажной  тряпкой
протирала статую. Поливала на  окошке цветы. И все это делала быстро, легко,
порхая по квартире, приговаривая:
     -  Ой, сколько у вас пыли! Непонятно,  откуда  берется. Прошлый раз все
ведь протерла,  и  опять. Ужас!  Все-таки,  мне кажется,  с экологией у  нас
что-то такое происходит.
     Иногда о Сталине спрашивала: за что люди его так любили? Он был добрый?
     -  Как бы  тебе сказать?  -  задумывалась  Аглая. - Он был беспощаден к
врагам,  он  их  решительно  уничтожал,  но  тем самым  делал добро рабочему
классу.
     Аглая никогда не была  сентиментальна, но  тут что-то в ней сдвинулось,
она замечала,  что ждет свою кормилицу, радуется, когда та  приходит, и даже
называла ее порой Галочкой. А Гала обращалась к Аглае "мама Глая", и ей  это
было приятно.
     Гала готовила,  стелила скатерть, стол сервировала со вкусом, доставала
две рюмки и два стакана для яблочного сока,  после чего они  вдвоем обедали,
выпивали, разговаривали, бывало, до позднего вечера.
     - Сережка у  меня, мама Глая, добрейшая душа. Он,  когда видит  старого
человека с протянутой рукой, так страдает! Всем бы хорош, но ревни-ивый! Ой,
мама моя, какой ревнивый! Видели, я прошлый раз  с  синяком была? Вы, может,
не заметили, я запудрила, но вот он, и сейчас видно.
     - А есть за что ревновать? - спросила Аглая.
     - Ну, мама Глая, если по правде, есть. Он  же на работе, на  работе, на
работе, приходит усталый, а то еще и выпивший, ложится и - лицом к стенке. А
я же молодая живая женщина, мне, мама Глая, двадцать шесть лет... Ведь когда
вам было двадцать шесть лет, вы, наверное, тоже?..
     -  Я  в двадцать  шесть  лет  партизанским отрядом командовала. - Аглая
хотела сообщить это гордо, а  сказала так,  словно извинялась за свою убогую
молодость, когда занималась глупостями и даром время теряла.
     Но и Гала смутилась.
     - Ой, мама, извините, мне даже стыдно. Ой, какие вы были люди! Идейные,
мужественные. А кто мы? Я бы  вот  партизанкой быть  не  могла, крови  боюсь
ужасно. Вот даже какой-нибудь чужой человек палец порежет, и мне дурно. Ведь
вы действительно за нас трудились, сражались. А мы... мне даже стыдно... Это
Сережка говорит, что мы молодые коммунисты, а у нас на самом  деле  ведь нет
же никаких идеалов. В  уме только и есть, что  хорошая жизнь,  тряпки, еда и
секс.  Иной  раз  даже хочется  чего-то  возвышенного, а  мысли уходят вниз.
Слаба, как говорится, на передок. Меня Сережка, знаете, как называет?
     - Как?
     Гала  вздохнула, помолчала,  словно  колебалась,  сказать  или  нет,  и
смущенно хихикнула:
     - Галка-давалка.
     - Значит, он тебя не зря колотит?
     - Конечно, не  зря. Если б зря,  я бы не потерпела. Я  сама, мама Глая,
переживаю, вы себе представить не можете. Сама  думаю, ну что же  я какая-то
такая  бэ,  извините за выражение.  До меня мужчина  дотронется,  и я тут же
растекаюсь, как масло. Не могу отказать - и все.
     - Скажи мне... - начала было Аглая, но вдруг застеснялась.
     - Что? - спросила Гала.
     -  Да так.... В общем, знаешь...  У меня в твоем возрасте  были  другие
нравы, мы  все за Родину, за Сталина, за партию, пятилетки выполняли, о себе
мало думали,  поэтому, ты уж не  смейся, но я вот на старости лет все слышу:
оргазм, оргазм. А что это такое - оргазм? Будешь смеяться?
     - Да вы что, мама Глая! - Гала сделала  большие глаза  и понизила голос
до  шепота. - Неужели не знаете? Ой! Что вы! Ну, в общем, это, даже не знаю,
как что. У меня во  время этого дела... я сначала чувствую, как будто в меня
что-то такое накачивают, накачивают, и я вся раздуваюсь, раздуваюсь, как шар
- и такой,  знаете, воздушный шар огромных размеров, и я куда-то лечу, лечу,
а  потом вдруг  - раз!  -  и лопнула. Прямо  вся со всех  сторон  лопнула  и
растеклась, как лужа,  как  озеро,  как море.  Я в  этот  момент  ничего  не
соображаю, я умираю, а в ушах звучит  музыка, ну как вам сказать... ну прямо
- Майкл  Джексон. -  Гала  посмотрела  на Аглаю, подумала  и спросила, будто
сомневалась в ответе:
     - Мама Глая, а ведь вы тоже были когда-то молодая?
     - А ты как думаешь? - спросила Аглая.
     -  Не  знаю,  -  сказала  Гала.  - Вообще-то я  понимаю,  что  были,  а
представить себе не могу.


Глава 18

     Некий гражданин  штата  Небраска  (Соединенные Штаты Америки), шаря  по
закоулкам Интернета, обратил  внимание  на  пользователя  Всемирной паутины,
которого,  видимо,  интересовали современные достижения  в области взрывного
дела  -  вещества,   компоненты,  реактивы,   катализаторы,   ускорители   и
замедлители  реакций.  Незнакомец  изучал также  новейшие  способы  передачи
сигналов на расстояние, подробности разных сенсорных конструкций. Кроме того
он проявлял  очевидное любопытство к  жизни  инвалидов войны  в  Америке, их
количеству, пенсиям, быту, социальным программам и  технике, облегчающей  их
существование.
     Житель  Небраски решил  связаться  с  ищущим,  вычислил  его ICQ  (или,
по-русски, Аську) и обратился к нему таким образом:
     - Hi, I'm Jim Bardington. Who are you?1
     Ванька (он  неплохо  знал английский язык) удивился, подумал  и  назвал
свое имя. Новый вопрос был:
     - Are you disabled?2
     Ванька спросил:
     - How did you guess?
     - You are very intelligent.
     - Thank you. And what about you?
     - Me too.
     - Intelligent or disabled?
     - Both. Vietnam war veteran. Are you Russian?
     - Yes.
     - I hate USA, too.3
     Ванька еще  не придумал,  как  выразить свое удивление, когда  в  дверь
постучали  условным образом.  Ванька извинился перед американцем и  вышел из
Интернета.
     Баваля  впустила  невысокого  человека в надвинутой  на  глаза  кожаной
кепке. Войдя в комнату, пришедший слегка отогнул козырек кепки и вгляделся в
обстановку.  В комнате общего  света  не было, но  над рабочим  столом висел
низко спущенный оранжевый шелковый абажур, а в нем лампочка на сто пятьдесят
свечей. В свете этой лампочки гость рассмотрел хозяина в инвалидном кресле -
обрубок с изуродованным лицом, без глаза  и без руки. Правая нога - закрытый
холщовой штаниной  пластмассовый  протез  с  ботинком  -  стояла  на  низкой
подножке. На левом протезе  розового  цвета  штанина  была завернута,  а сам
протез  лежал на колене  правой ноги, необутый,  но в носке.  Эту конечность
Ванька, несмотря  на  наличие  компьютера,  использовал  часто как  записную
книжку. Писал  на  ней  карандашом, регистрировал заказы, выводил химические
формулы,  просто что-то  подсчитывал, а устаревшие записи  стирал  ластиком.
Комната к тому времени представляла  собой настоящую и неплохо оборудованную
химическую  лабораторию.  На  столе  -  компьютер,  аптекарские   весы,  два
паяльника, микросхемы с чипами, катушка с медным проводом и  журнал "Химия и
жизнь". На  полках  вокруг стола - колбы  с  жидкостями,  банки с  надписями
"селитра", "ртуть", "угольный порошок", "желатин", "сера", "медный купорос",
"глицерин"  и  "нитроглицерин".  На грубо  сколоченных стеллажах  и под ними
стояли  и лежали  канистры, ведерки, банки, две противопехотные мины, четыре
противотанковые гранаты и еще всякая смертельно опасная всячина.
     - И вы все это держите открыто? - удивился гость.
     - Садитесь, - сказал Ванька и указал ему на рыжее продавленное кресло у
левого края стола. - Как зовут, скажете?
     - Скажу. Иван Иваныч. Устроит?
     - Устроит, - согласился Ванька. - И что нужно?
     Иван Иваныч почему-то вдруг засмущался.
     - Тут есть один человек, - начал он неуверенно.
     - Где тут? - сурово спросил Ванька.
     -  В  Москве.  -  Иван  Иваныч  испытывал явную робость. - Вообще-то он
здешний, но банк у него в Москве. И его надо...
     - Что надо - я догадываюсь, а кто он? - спросил Ванька.
     - Нужна фамилия?
     - Нужны данные. Кем работает, где бывает, с кем общается, как  проводит
свободное время, пристрастия и привычки.
     - Все  есть,  -  сказал гость.  Он  достал из  бокового кармана  пухлый
бумажник со многими кредитными  карточками в специальных кармашках. Вынул из
него  лист  бумаги,  где  компьютерным  шрифтом   было  перечислено  нужное.
Президент банка,  29 лет, разведен, один ребенок, работает добросовестно, на
службу  раньше  других приходит,  позже  уходит, имеет  двух телохранителей,
живет в хорошо  охраняемом  доме, состоит  в любовной связи  с женой хозяина
ресторана  "Золотой  гусь",   с  которой  встречается  в  специально  снятой
квартире, этот дом не охраняется, подъезд тоже,  в квартире сигнализация, но
ее можно отключить через своего человека в милиции.
     - Наше предложение, - сказал Иван Иваныч, - мину заложить под кровать с
расчетом давления.  Пока  в кровати только любовница,  мина лежит  спокойно,
когда двое, она взрывается. Очень просто.
     Ванька держал  бумажку  в  руках,  перечитывал, выпячивал нижнюю рваную
губу в знак презрения.
     - Просто и глупо, - высказал он свое суждение.
     - Почему? - удивился гость слегка обиженно.
     - Потому что,  если  он будет лежать на ней, она станет ему  щитом.  Ее
разорвет, а он останется живой.
     - А побольше взрывчатки? Мы заплатим за все.
     - Вы-то заплатите.  Только там  же, наверное, еще квартиры есть. Внизу,
вверху. Семьи, дети...
     - Ну и что? Ты гуманист, что ли? - спросил гость.
     -  Попрошу не  тыкать, -  буркнул  Ванька,  думая  о чем-то своем. - Не
гуманист,  а специалист.  Не люблю  примитивных решений.  Какие  еще у  него
привычки?
     Оказалось, будущая жертва у себя в кабинете  держит бар и несколько раз
в день пьет виски с тоником.
     - Виски с тоником? - удивился Ванька. Он взял со стола карандаш  и стал
писать что-то на пластмассовой ноге. - Разве вообще пьют виски с тоником?
     - Почему нет? - пожал плечами заказчик. - Я тоже пью виски с тоником.
     -  Ну, ну,  - Ванька  пожал  плечами.  Со времен своей жизни в Москве у
Варвары  Ильиничны  он  помнил:  западные   журналисты  угощали  диссидентов
иностранными напитками и сами пили, но с  тоником они пили джин, а не виски.
- Ладно, - пробормотал он. - У каждого свой вкус.
     В процессе дальнейших  расспросов  Ванька  уяснил  для себя, как банкир
проводит начало  рабочего дня.  Входит в  кабинет и первым делом  -  к бару.
Нальет виски с тоником и полчаса, не меньше, потягивая этот напиток, думает.
После  чего  открывает  сейф, достает из него деловые  бумаги и приступает к
работе. Выяснилось, что шифр заказчику известен.
     -  Ладно, -  сказал Ванька и опять что-то записал на ноге, - приезжайте
через неделю.
     - Договорились. -  Уходя,  заказчик кивнул на Ванькину ногу. -  Хорошая
записная книжка.
     - Хорошая, - согласился Ванька. - Всегда под рукой.
     После ухода гостя  Баваля заперла дверь, а Ванька вернулся к компьютеру
и спросил своего нового знакомого, почему тот ненавидит Америку.


Глава 19

     Мы  живем  во  времена,  когда  только  у  крайнего  скептика есть шанс
оказаться мудрецом или даже пророком. Отношения людей между собой становятся
чем дальше, тем хуже, а нравственность... У нас о ней  очень  много говорят,
закатывая    при    этом   чувствительно    глазки.   Ах,    нравственность,
нравственность... Но  находится  у  нас эта  самая  нравственность  в  таком
состоянии, что лучше о  ней и вовсе не  говорить. Чем больше  человек жулик,
тем больше говорит о нравственности, патриотизме и любви к человечеству.  На
самом деле в процессе истории человек сильно черствеет.
     Можно ли себе представить,  что всего сто с  небольшим лет назад на всю
Россию  был  всего  один  палач?  Второго,  согласного  казнить  людей,   не
находилось. Случалось, одни других пропарывали  ножами или забивали кольями,
но это только  по  пьяни,  по  дурости, в  состоянии повышенной,  как  тогда
говорили,  ажитации,  иногда, конечно, и за деньги, но не в  порядке рутинно
исполняемых  служебных  обязанностей.  Не  по  идейным  соображениям. Не  по
сексуальному   побуждению.  Не  в  ходе  научных  поисков.  И  не   в  таких
количествах.
     Валидол  не был никогда  ни романтиком,  ни садистом. Он убивал  людей,
только если в их убийстве видел какую-то выгоду. И не трогал всех остальных.
Удовольствия от убийства он  не  получал, но  и неудовольствия не испытывал.
Дело  есть  дело - так  он к этому относился. Убить человека  как  расколоть
полено.  С той только разницей, что убивать - собой  рисковать. Могут самого
убить. Или  посадить. И  неприятная  сторона  умерщвления  -  что потом надо
заметать следы, расчленять трупы, уничтожать улики, разрабатывать алиби. Так
что если бы Валидол  мог сделать, как он  говорил,  хорошие бабки, никого не
убивая,  он  бы не  убивал. Собственно, он  уже  подумывал  о том, чтобы  по
накоплении начального капитала  отойти  от  мокрых дел и заняться  легальным
бизнесом.  Но перед этим надо было довести до конца начатое прежде, и тут...
- думая об этом,  Валентин Юрьевич мысленно разводил руками...  - надо  было
еще кое-кого, увы, лишить жизни, а уж потом... потом...
     ....Со  сна,  впрочем,  думать  особенно  не  хотелось... Хотелось  еще
поспать, но солнце, раннее, весеннее, как будто росою омытое,  светило прямо
в глаза и заставляло жмуриться. Он отвернулся от солнца и повернулся к своей
возлюбленной, которую он в хорошем настроении  называл Галчонком.  Она спала
спиною к нему с обнаженным плечом, загоревшим еще в феврале на острове Бали.
Плечо смуглое  с  белой полоской  - незагорелый след  от  бретельки. Валидол
положил руку на это  плечо и осторожно погладил. Настроение было прекрасное.
До сего дня все дела у него совершались удачно, и достиг он многого из того,
о чем раньше и не мечтал, хотя давно уже знал, как хрустят в кармане большие
деньги.  Но  в  недавнем  прошлом  на  что он  мог  их тратить?  Ну, гулял в
ресторанах, ну, нежился  в Сочи, ну,  парился в  сауне, ну, купал девочек  в
шампанском  "Абрау  Дюрсо",  сам этим шампанским  или  водкой  напивался  до
свинского состояния. Но платить за все  это приходилось дорого. Дважды сидел
и в т