арашютный  десант. Дождь
продолжал сыпаться холодный и липкий, а у Аглаи зонтика не было.
     Распорядитель в набухшем суконном пальто, с мокрой до блеска  лысиной и
носом,  таким же  красным, как его  нарукавная повязка, предложил приехавшим
подойти к памятнику Пушкину.
     У  памятника  оказалось  две  толпы: участники  митинга  и милиционеры.
Последние в мешковатых мокрых шинелях стояли на  углу ближе к зданию  газеты
"Известия",  курили и поглядывали на  собиравшихся без  особого любопытства.
Как будто пришли сюда просто так, постоять под дождем.
     Аглая  с  любопытством  смотрела по  сторонам.  Хотя последнее время  в
Москве  она  часто бывала, а все  удивлялась. Везде были признаки  не  нашей
жизни.  Ресторан "Макдональдс",  реклама  автомобилей  фирмы "Рено", реклама
газеты "Московские новости",  реклама заграничного фильма, обозначенного как
эротическая комедия, и  портрет печальной старушки с  просьбой: "Пожалуйста,
заплатите  налоги".  Косой дождь заливал  плакат, и по лицу  старушки  слезы
текли живым настоящим ручьем.
     Митинг долго  не  начинали, ожидали Глухова.  Распорядитель  звонил  по
сотовому  телефону,  закрывая его сверху  ладонью,  ему  что-то отвечали, он
сообщил, что товарищ Глухов застрял в пробке, но приближается. Наконец вождь
появился в  "мерседесе" с синей мигалкой и четырьмя телохранителями. Один из
телохранителей  уже  на  ходу выскочил  и открыл  заднюю дверцу,  как  будто
товарищ  Глухов  был  инвалид  или  женщина.  Из  двух  "Волг",  шедших   за
"мерседесом", вылезли  еще  несколько  членов  руководящего  ядра и  тоже  с
телохранителями,  за   счет  чего  толпа  заметно  увеличилась.   Глухов   в
сопровождении  человека,  державшего над ним  зонт  с рекламой  "Кока-колы",
втиснулся  в середину  толпы, но митинг опять не  начинали.  Через некоторое
время  подъехал  микроавтобус  "мицубиси",  из  него  с  красными  знаменами
высыпали  наружу  нигде не работающие  члены  движения "Рабочий заслон".  Их
коренастый лидер  Сиропов с  рваной губой пробился к Глухову, пытался с  ним
заговорить  и   хватал  за  локоть,   что-то   страстно   доказывая.  Глухов
отворачивался и вырывал руку, пока его телохранители не оттеснили Сиропова в
сторону.
     Федор Федорович спросил  у распорядителя,  чего ждем. Тот объяснил, что
ждут журналистов. Два телевизионных канала обещали прислать свои команды для
освещения события. Ждали не меньше часу.
     Наконец  приехала  команда  из  четырех  человек:  оператор,  режиссер,
звукорежиссер  и  продюсер.  Они  попросили  Глухова отойти  в  сторону  для
переговоров.  Тот  подошел  к ним, но не один, а  с  держателем зонтика. Они
говорили недолго, но  бурно.  Аглая всего разговора не слышала, но  слышала,
как  Глухов несколько  раз  сказал: "Я  не  понимаю, какой  проблем.  Я  вам
повторяю,  есть определенная  договоренность,  а  вы ее  нарушаете.  Я  буду
говорить с вашим руководством, которое по указке преступного режима пытается
лишить народ слова".
     Телевизионщики,  не  дослушав,  сели в свой "рафик"  и укатили.  Глухов
выглядел  смущенным  и  разочарованным.  И  на вопросительный взгляд  Федора
Федоровича  объяснил, что телевизионщики потребовали за десятиминутный сюжет
пятьдесят тысяч долларов, а половинную сумму не стали даже и обсуждать.
     - Но  ничего, - сказал Глухов, - у нас есть свой оператор. Он снимет на
любительскую камеру, а потом перегоним на вэхаэс.
     Сказав это, Глухов опять поднялся на  ступени у ног Пушкина и обратился
к  присутствующим  с  речью  о  том, что  сегодня весь  наш  народ  отмечает
праздник, который трудящиеся по-прежнему считают своим  главным  праздником.
Сбитый  с  толку   псевдодемократами,  пропившим  мозги   президентом,   его
преступной   семейкой  и   олигархами,  народ  немного   отошел  от  идеалов
социализма, но чем дальше отошел,  тем  охотнее к  ним возвращается, о чем и
свидетельствует  наше сегодняшнее мероприятие,  в котором участвуют  широкие
массы трудящихся.
     Широкие  массы вежливо похлопали  и услышали, что они вновь поднимаются
на борьбу за то, что когда-то завоевали их деды.
     - Люди, - продолжил Глухов,  - идут  под наши знамена, и для них  мы  с
радостью  организуем  коммунистические ячейки  по  всей  территории  бывшего
Советского Союза...
     - И будущего! - крикнули из толпы.
     - И будущего, - согласился Глухов.
     -  Вместе с  Крымом  и  Севастополем,  -  подсказал  оказавшийся  рядом
Сиропов.
     -  Разумеется,  вместе, -  согласился  Глухов.  И  закончил  свою  речь
обычными  заклинаниями:  -  Учение Маркса всесильно, потому  что оно  верно.
Коммунизм неизбежен, потому что неотвратим.
     С  этими  словами  он  спустился  на  землю,  а на  его месте  появился
распорядитель, сообщивший через мегафон:
     -  Демонстранты  выстраиваются  в  колонну  по шесть.  Знаменосцы  идут
впереди. Идем не  спеша,  спокойно,  не поддаваясь на провокации.  Товарищи,
предупреждаю специально:  не  будем поддаваться на провокации ни  слева,  ни
справа. Доходим до Мавзолея Владимира Ильича Ленина, возлагаем  венок, затем
движемся к могиле Неизвестного солдата, возлагаем  венок  и  после  краткого
заключительного митинга мирно расходимся. Товарищи,  я  особо  хочу сказать:
сейчас  здесь много работников милиции. По соглашению с мэрией они наблюдают
за порядком. Но, конечно, они могут прибегнуть и к силовому решению. Просьба
ко всем участникам: вести себя организованно и мирно. Соблюдать дисциплину.


Глава 10

     Все шло  хорошо. Даже  природа  решила  улыбнуться демонстрантам. Дождь
прекратился, в  тучах появились прорехи, сквозь них  проткнулись соломенными
пучками  солнечные  лучи. В лучах засветилась еще  мокрая  голова бронзового
Пушкина,   засияла  буква  "М",   фирменный   знак  компании  "Макдональдс",
потускнела бегущая  строка  световой рекламы  фирмы "Рено",  только старуха,
просившая заплатить  налоги, и  с высыхающими слезами оставалась  печальной,
словно напоминала согражданам, что солнце вышло, а налоги еще не уплачены.
     Где-то  кто-то  что-то  крикнул.  Аглая  не  расслышала,  но  по общему
движению собравшихся поняла, что поступила команда, в соответствии с которой
люди  стали выходить  на  середину  Тверской  улицы,  закрытой  для движения
автомобилей.
     -  Товарищи,  -  бегал руководитель с  сияющей лысиной. - Становимся  в
колонну по шесть. Расстояние между шеренгами не меньше одного шага. Побольше
воздуха между рядами. Мамаша с портретом, - обратился он  к Аглае,  - вы что
робеете? Становитесь сюда. Нет, не  в середину, а  с краю, чтобы портрет ваш
был виден стоящим на тротуаре.
     Аглая стала, где было указано, но тут ее заметил  потерянный было Федор
Федорович. Он приблизился к ней, сильно хромая:
     - Вы что, Глашенька, ваше место разве здесь? Идемте со мной, идемте.
     Колонна постепенно выстраивалась и выравнивалась. Впереди  ее стали два
тяжеловеса с растянутым транспарантом со словами белым по красному: "Народ с
нами, мы с народом". Затем шли Альфред Глухов и другие руководители партии с
красными  бантами на отворотах  пальто, а в следующем  ряду Федор Федорович,
Аглая  и  прочие  ветераны. Федор  Федорович занял самое центральное место в
ряду  сразу  же за Глуховым, Аглаю поставил справа от себя, а слева поставил
другую  старуху,  тоже с  портретом  Сталина. Потом, между прочим,  каким-то
глазастым журналистом было  отмечено, что в колонне  оказалось около десятка
портретов Сталина и ни одного - Ленина.
     - Ну, вот, - бормотал Федор Федорович, стаскивая со знамени брезентовый
чехол, - и погода нам, можно сказать, значительно благоприятствует.
     Дул ветер,  несильный,  однако  достаточный  для  Бурдалакова.  Генерал
развернул знамя,  поднял  над головой, оно  затрепетало  на ветру,  и  слова
"Даешь Берлин!" зашевелились и задвигались, как в  бегущей рекламной строке.
И как раз  в это время Глухов тихо скомандовал тяжеловесам:  "Ну, пошли!" Те
еще выше подняли горделивый свой транспарант и двинулись вперед, а за ними и
вся колонна.
     Погода,  между  тем, и дальше разгуливалась, солнце  светило вовсю,  от
мокрой одежды шел  пар.  С  первыми  шагами Аглая приободрилась, согрелась и
чувствовала  себя совсем неплохо. Двигались не  быстро, но видно  было,  что
идут  люди, хотя и старые, но привыкшие к строю. Федор Федорович  левую ногу
слегка волочил, а правой сильно  ударял  об асфальт,  но не отставал, крепко
держа боевое  знамя и сверкая  всем железом, которое было у него на лбу,  на
груди и во рту.
     Сначала  шли молча.  Аглая невольно вслушивалась  в  разговор,  который
позади нее вели казак и старичок в  темном плаще и шляпе. Казак рассказывал,
что, живя в Туапсе, разбогател на том, что взял задаром  стоявший на приколе
бесхозный  теплоход,  починил,  стал возить челноков в  Турцию, потом  купил
большой дизель-электроход и повез туристов вокруг Европы.
     -  Теперь у меня два  дизель-электрохода,  три прогулочных  теплохода и
пять катеров.
     - А как же вы к  нам-то залетели? - полюбопытствовал старичок.  - Мы же
тут все обиженные властью, люмпены, а у вас такое состояние.
     -   Вот  именно,   шо   состояние  материальное.  А   шо  мне  с  него?
Удовлетворения нема ну ниякого. Хотел жениться, но потом, думаю, нет. Пока я
богатый, я никогда  не пойму, по любови она вышла замуж или же по расчету. Я
был инженером в строймеханизации, так  Людка за меня  не  пошла, потому шо я
получал сто пятьдесят  в месяц,  а  выскочила за директора магазина, который
получал  сто  и воровал тыщу. А  теперь она говорит, шо разобралась в  своих
чувствах. Теперь  разобралась.  А я думаю, шо мои дизель-электроходы помогли
ей в чувстве ее разобраться.
     Колонна медленно двигалась в сторону бывшей Советской площади.
     Вдруг Глухов обернулся и сказал:
     -  А  что  же  мы  идем,  как  на  похоронах? Давайте  споем что-нибудь
революционное. Аглая Степановна, вы, наверное, помните революционные песни?
     Аглая Степановна смутилась, но подумав,  сказала, что песен не  помнит,
поскольку  к  моменту  Октябрьской  революции  ей  исполнилось  два  года, и
бабушка, которая  ее  качала  в люльке,  пела ей  не "Вихри  враждебные",  а
что-нибудь вроде "Баю, баю, люли, прилетели гули".
     -  Вот как?  - удивился Глухов,  не в  силах представить себе, что  эта
старуха была когда-то ребенком, но  тут же,  опомнившись,  сам засмущался. -
Да, -  сказал он глубокомысленно. - Далекая, невозвратимая пора детства. Она
кажется   так  далеко,  самому  не  верится,   что  был  когда-то  босоногим
мальчишкой, гонял голубей, пел у костра пионерские песни...
     Прошлое свое он сочинил прямо  тут же из головы, полагая, что вот такое
детство  -  пролетарское,  босоногое с голубями,  должно  быть обязательно у
народного  предводителя.  На   самом   деле  он,  будучи   сыном  партийного
начальника, никогда босым  не  ходил,  голубей не гонял и  вообще был сытым,
упитанным и малоподвижным мальчиком. У костра, впрочем, возможно, и сиживал.
     Но приступив к воспоминаниям, не мог уже остановиться:
     -  Хорошее было время.  Романтичное. А какие отношения между  людьми!..
Светлые,  чистые. Каждый готов был  за  товарища  жизни  не пожалеть! А ведь
жили, Аглая  Степановна, трудно. Бывало, и куска  хлеба  не было  в доме,  -
опять  соврал  он  и  погрустнел.  -  Ну да  ладно. А все-таки давайте споем
что-нибудь революционное.
     -  Можно изобразить,  - отозвался сзади владелец дизель-электроходов  и
сразу же затянул басовитым прокуренным голосом:
     Замучен тяжелой неволей,
     Ты славною смертью почил.
     В борьбе за народное дело
     Ты голову честно сложил...
     В свое время, думая о революции, Аглая жалела, что родилась чуть позже,
чем надо, не захватила романтический период борьбы партии с  царским строем.
Когда молодые коммунисты выходили на  митинги и  демонстрации, шли с песнями
под  нагайки  казаков и  под полицейские  пули. Она,  конечно,  тоже  жила в
интересное  и напряженное  время,  но той  революционной  романтики  уже  не
застала.  И вот  теперь...  Хотя, конечно, случилось много  плохого,  власть
захватили  враги  коммунизма...  Именно  теперь  ей  выпала  возможность  на
старости  лет  испытать  состояние,  в  котором  существовали  революционеры
прошлых времен.  Она  вспомнила  еще  сегодня  виденную  картину  "Сталин на
бакинской демонстрации". Там Сосо Джугашвили идет впереди строя большевиков,
в  косоворотке  с расстегнутым воротом,  молодой, темноволосый, с  открытым,
устремленным  в  будущее  взглядом. История  повторяется. Теперь  она, Аглая
Степановна Ревкина,  шагает  в  строю  своих  единомышленников и гордо несет
портрет любимого вождя.
     Оглядываясь назад, она не могла видеть, как далеко растянулась колонна.
На самом деле там  и растягиваться особенно нечему  было, но Аглае  мнилось,
что  она шагает впереди всенародного шествия. Она шла и видела  на тротуарах
вдоль  проезжей части людей, которые смотрели на проходящую  мимо  колонну и
казались  Аглае  восхищенными зрителями.  На самом же деле это  были  только
случайные прохожие, которые к подобным зрелищам привыкли настолько, что даже
и любопытства особого  не  проявляли. Некоторые, впрочем, испытывали чувство
неловкости и жалости к этим глупым, злобным, беспомощным и смешным старикам.
Им, людям новых  поколений, казалось, что они совсем не такие и не могли  бы
быть такими никогда. На самом деле это не так. Поколения не бывают ни лучше,
ни хуже,  их  верования, заблуждения  и  поведение зависят от исторических и
бытовых обстоятельств, в которых они произрастают. Не надо быть пророком для
предсказания,  что  люди  будут  еще  и  не  раз  ослепляться  какими-нибудь
лжеучениями   и   поддадутся   соблазну  наделения   каких-нибудь  личностей
нечеловеческими  чертами,  прославят  их, вознесут  на пьедесталы,  а  потом
оттуда же и скинут. Следующие  поколения скажут про них,  что они дураки,  и
сами при этом будут такими же.


Глава 11

     На  Тверской  площади напротив бывшего  Моссовета  стоял  отряд  конной
милиции,  и  Юрий  Долгорукий   возвышался  среди  этих  всадников  как   их
предводитель.
     Вдруг кто-то сказал:
     - Смотрите, смотрите!
     Аглая  глянула  вперед и увидела там, где  Тверская  улица пересекалась
Охотным рядом, заслон  людей  в  зеленых касках с  плексигласовыми  щитами и
дубинками. Они стояли зловещей несокрушимой стеной, с  напряженными  лицами,
как  будто  на  них  шла не кучка старых людей, а  сто восемьдесят вражеских
отборных  дивизий.  Из демонстрантов некоторые немного струхнули и  поневоле
замедлили шаг. Но Аглая, прервав предыдущую песню, сама запела:
     Союз нерушимый республик свободных
     Сплотила навеки великая Русь...
     Голос у нее был хриплый, старческий,  тихий,  но Федор Федорович  помог
ей, подхватив тоже скрипуче:
     Да здравствует созданный волей народов
     Единый могучий Советский Союз...
     Их поддержал владелец электроходов, а уж припев подхватили все:
     Сла-а-авься о-о-те-е-чество...
     Под  звуки  припева  приблизились  к  омоновскому заслону, остановились
лицом к лицу и, топчась на месте, продолжили пение.
     Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, -
     вспомнила Аглая начало второго куплета.
     -  И Ленин великий нам  путь озарил... -  продолжил генерал Бурдалаков,
ударяя правой ногой в булыжник.
     - Нас вырастил Сталин... - радостно подхватила Аглая...
     -  Товарищи,  - бегал вдоль колонны распорядитель, -  просьба  ко всем,
сохраняйте строй. Не выходите из строя.
     Тем  не  менее  строй  постепенно  сминался,  шеренги  растеклись вдоль
заслона,  и Аглая оказалась прямо  перед  милиционером, парнем  лет двадцати
деревенского  вида,  с  маленькими  раскосыми  глазками  на  круглом   лице.
Демонстранты  продолжали   исполнять   свою  песню,   и  Аглая  пела,  глядя
милиционеру  прямо в лицо. Он  взирал на нее  удивленно  и  не мигая.  Аглая
перевела  взгляд  на  других   милиционеров,  те  тоже  стояли  твердо,   но
переглядывались между собой и усмехались. Аглая испытывала полное раздвоение
чувств.  С  одной  стороны  -  это были  вроде бы наши советские, российские
ребята, с  которыми  она пошла бы в  атаку на ненавистного  врага, с  другой
стороны -  они-то  как  раз и  были  ненавистным врагом, готовым по  приказу
сражаться с ней.
     Тем  временем к Глухову подошел полковник милиции, тоже в каске, но без
щита.  Он  хотел  что-то  сказать,  но Глухов не дал  ему этой  возможности,
продолжая  петь,  и только когда песня кончилась,  обратил свое  внимание на
подошедшего:
     - В чем дело, полковник? Какой проблем?
     - Господин  Глухов,  -  сказал  полковник  негромко, - мне поручено вам
передать, что на этом месте ваше движение заканчивается. Сообщите  это вашим
людям, и пусть расходятся.
     -  С  какой  стати?  -  спросил Глухов. - У  нас с мэром  была  твердая
договоренность.
     - Я не знаю, с кем и какая у вас договоренность, но мне приказано...
     - Кем приказано? Кто приказал?
     - Неважно кто,  но приказано освободить дорогу и восстановить  движение
транспорта. И я этот приказ выполню.
     -  Вы  его  выполните,  но  сначала  мы пройдем  к Мавзолею  и возложим
венки...
     - Поодиночке - пожалуйста. Но не колонной.
     - Нет, - сказал Глухов твердо, - мы пойдем именно колонной.
     -  Господин Глухов, - устало  сказал полковник. - Мне очень  не хочется
препираться,  но  ваше  шествие закончено.  Если  вы  не исполните,  что вам
говорят, против вас будет применена сила.
     - Что?  Сила? -  вдруг выскочил со своим знаменем Федор Федорович. - Ты
знаешь, с  кем  ты разговариваешь?  А как  ты передо мной  стоишь? Ты стоишь
перед генералом. Смирно!
     Полковник посмотрел на него с некоторым удивлением и сказал:
     -  Товарищ  генерал,  прошу  вести  себя  в  рамках.  Я  здесь выполняю
распоряжение  правительства  Москвы,  и вы  для  меня  не генерал,  а  лицо,
нарушающее общественный порядок.
     - Я -  лицо нарушающее?  - возмутился Федор Федорович.  - Ах ты сопляк!
Подонок! Да я Берлин брал! Я за тебя кровь проливал! Я с тебя погоны сорву!
     Он даже потянулся к погонам полковника, но Глухов перехватил его руку:
     - Федор Федорович! Ни в котором  случае! Мы  - организованная сила и на
провокации не поддаемся.
     Генерал еще дергался, но давал себя удержать.
     Ряды демонстрантов  волновались,  сбились в кучу, и  одни из участников
стали выбираться от греха подальше  наружу, а другие, наоборот, продвинулись
вперед. Глухов попробовал успокоить толпу  и, размахивая над головой руками,
стал выкрикивать:
     -  Товарищи!  Соблюдайте  спокойствие и порядок! Займите  свои  места в
колонне!
     Тут рядом с ним вновь объявился Сиропов, стал толкать Глухова в  грудь,
плевать в него и выкрикивать:
     - Товарищи! Друзья! Соратники! Не слушайте ренегатов! Глухов - ренегат!
Разве  мы не русские люди? Мы потомки Ленина, Сталина,  Минина и Пожарского!
Вперед на Кремль! Вперед на Кремль!
     Вокруг  него, неизвестно откуда взявшись, возникла целая группа молодых
людей с вытаращенными глазами. Они стали вопить хором:
     - Сталин! Берия! Гулаг!
     Другая группа продолжала выкрикивать:
     - На Кремль! На Кремль!
     Кто-то толкал Аглаю в спину, прямо на омоновца с деревенским лицом, тот
ни на что не реагировал и по-прежнему, не мигая, смотрел на Аглаю.
     А  она, вдруг почувствовав  себя молодой, боевой и  задорной,  забыв, в
какое время это все происходит, закричала:
     - За Родину, за Сталина - вперед!
     - Даешь Берлин! - завизжал рядом с ней  Бурдалаков  и,  повернув древко
знамени, как  пику,  с нешуточным  намерением  проткнуть  насквозь стоявшего
перед  ним полковника,  сделал соответствующий выпад. Полковник увернулся, а
генерал, не рассчитавши движений, упал и задергался на земле.
     - Убили! Убили! - закричал кто-то.
     - Генерала убили!