а сумела
в одиночку, безо всякой медицинской помощи  сделать  то,  о  чем  уже  и
мечтать не смела: ей удалось избавиться от своего "греха".
   И она с торжествующей улыбкой уставилась на миссионера - явно  ожидая
шумных восторгов.
   - От греха? - переспросил д-р Хорват.
   - Ну да, греха - вы ведь понимаете, о чем речь. Поверьте, это не  так
уж легко. Здесь это просто повальное бедствие.
   Она сама толком не помнила, с чего с ней такое началось.  Она  всегда
была категорически против бесстыдной торговли героином, которую  втихаря
от Хосе вели в кабаре  -  не  мог  же  он  уследить  за  всем,  что  там
происходит; но ей было также известно, что  сей  "грех"  в  этой  стране
вошел в обычай и невозможно  помешать  "пожирателям  звезд"  предаваться
"греху", ничего не предложив взамен - ни надежды, ни  цели,  ни  идеала.
Почти все ее знакомые употребляли наркотики, и, следовало признать, это,
похоже,  не  приносило  им  большого   вреда.   Должно   быть,   в   США
преувеличивают  степень  вредности  воздействия  наркотических  веществ.
Очевидно, там эта проблема носит  скорее  моральный  характер.  Однажды,
когда ее в очередной раз охватило беспокойство, переходящее  в  какой-то
даже ужас, и она почувствовала себя совсем выбитой из колеи, жена одного
из тех офицеров, что часто заходили к  Хосе,  чтобы  помочь  ей  уснуть,
сделала укол. Она сразу же поняла, что это очень успокаивает и,  похоже,
не оказывает никакого  вредного  воздействия,  -  лишнее  доказательство
тому, что не следует слишком доверять общепринятым  мнениям:  они  могут
оказаться предвзятыми.  Это  лечебное  средство  оказалось  на  редкость
действенным. Она была  чрезвычайно  счастлива,  чуть  ли  не  в  эйфории
пребывала.  Все  окружающее   воспринималось   теперь   с   куда   более
оптимистической позиции, и преодолевать  нездоровые  состояния  духа  не
представляло отныне ни малейшей трудности.
   Написала бабушке целое послание - чересчур, пожалуй, пламенное, - где
сообщала о том, что скоро выйдет замуж  за  человека,  который  в  самом
ближайшем  времени  станет  наиболее  выдающимся  политическим  деятелем
Центральной Америки, имя которого в недалеком будущем прогремит по всему
миру. Конечно же, их  обязательно  пригласят  с  официальным  визитом  в
Вашингтон; ей так хочется познакомиться с Жаклин Кеннеди, ведь та  могла
бы колоссально помочь ей своими советами. День ото дня  она  все  больше
понимает, насколько богатой и яркой может быть человеческая жизнь, какая
необыкновенная - просто райская - красота таится в  ее  течении,  какими
чудесными звездами она бывает усыпана, и что ни  в  коем  случае  нельзя
идти  на  поводу  у   предрассудков,   доверяя   лжи,   распространяемой
ограниченными, недалекими людьми относительно некоторых  вещей,  которые
способны принести человечеству подлинную благодать...
   Она никак  не  могла  взять  в  толк,  отчего  в  Соединенных  Штатах
распространяют  такие  нелепые  слухи  по   поводу   наркотиков   и   их
губительного воздействия на  человеческий  организм,  -  на  самом  деле
алкоголь куда опаснее; конечно же, вся эта пропаганда  исходит  от  тех,
кто производит и продает спиртные напитки.  Просто  их  нужно  принимать
регулярно, как и любые другие транквилизаторы, только и всего; сама она,
разумеется, была в этом отношении в привилегированном положении,  потому
что никогда не случалось так, чтобы их у нее не было; к тому  же  у  нее
это лекарственное средство всегда было самого высокого качества. А потом
наступил определенный момент, и взгляд той маленькой девочки кое  о  чем
ей напомнил.
   - Да, кажется, именно в этот момент я осознала, что иду ко  дну,  что
следует опомниться, - ведь, может быть, еще не поздно.
   Оказалось, что еще не поздно. Она и сама не знает,  каким  образом  и
откуда в один прекрасный день  нашлись  у  нее  силы  прекратить  уколы.
Просто это было нечто, увиденное ею в глазах девочки, когда та взяла  ее
за руку и внимательно  на  нее  посмотрела;  так  странно:  ей  внезапно
вспомнилось собственное детство, собственная первая улыбка, полная  веры
в жизнь. Как бы там ни было, но с героином она покончила навсегда.
   С торжествующей улыбкой она  опять  уставилась  на  миссионера,  явно
чего-то ожидая.
   Молодой д-р Хорват открыл было рот, но все, что он мог  сказать,  уже
ясно читалось на его лице - суровом и негодующем.  "Кадиллак"  прыгал  с
камня на камень - миссионера бросало то на кубинского монстра, то на эту
падшую девицу, что уже три четверти часа вещает  ему  о  совершенных  ею
мерзостях, и ощущение было  такое,  будто  он  самым  настоящим  образом
нисходит в ад. Рассказанное так потрясло и разозлило его, что он чуть ли
не думать уже забыл о нависшей над ними смертельной опасности, - а  ведь
эти бандиты в военной форме, вне всякого сомнения,  в  настоящий  момент
просто-напросто везут их в какое-нибудь тихое местечко  в  горах,  чтобы
казнить.
   - Но как же вы могли...
   Он собирался сказать: "Как же вы могли пасть так низко?", но  вовремя
спохватился и спросил:
   - Как же вы могли жить с таким человеком?
   Она скроила упрямо-надутую рожицу.
   - Мне всегда хотелось в этой жизни сделать что-нибудь прекрасное.
   Сказанное озадачило проповедника до крайней степени: он  поймал  себя
на том, что вроде бы даже обменялся многозначительным взглядом с  куклой
чревовещателя - закусив сигару, скрестив  руки  на  плече  хозяина,  она
свысока взирала на несчастную; ему  померещилось  даже,  что  в  круглых
кукольных глазах, наводящих на мысль о каком-то языческом, лишенном Бога
существе, тоже мелькнуло выражение крайнего изумления.
   - Что-нибудь... прекрасное? - повторил д-р  Хорват  и  тотчас  умолк,
памятуя о  той  пропасти  поругания,  кишащей  мерзкими  поступками,  из
которой донесся этот вопль души. Сказать ему на это  было  действительно
больше нечего.
   - Ну и что? - суровым голосом, в котором, казалось, впервые зазвучали
какие-то  человеческие  нотки,   проговорила   кукла.   -   Уж   вам-то,
американскому миссионеру, следовало бы понимать такие вещи.
   Молодой д-р Хорват решил,  что  впредь  он  будет  всячески  избегать
общества датчан - особенно тех, что занимаются чревовещанием.
   - Да, я не могла позволить себе скатиться вниз.  И  решила  бороться.
Ведь предки мои были первыми пионерами...  Наверное,  поэтому,  сама  не
знаю. Мне всегда ужасно хотелось творить добрые дела -  это  и  в  самом
деле ужасно. Я поняла, что вот-вот лишу себя уникальной возможности и не
смогу ничем помочь Хосе, этим детям, которых я обожаю, и самое главное -
самой себе, если окажусь не в силах взять себя в руки. Ведь я была полна
решимости реализовать свои замыслы... реализовать свое "я", если угодно.
Если вы останетесь здесь на какое-то время, доктор Хорват, вы  убедитесь
в том, что мне многое удалось сделать.
   - Мне, похоже, предстоит остаться здесь навсегда,  -  мрачно  заметил
миссионер.
   Всякий раз, когда "кадиллак" сбавлял скорость  и  казалось,  что  вот
сейчас он остановится, в горле у него начинались настоящие спазмы  -  он
вынужден был беспрерывно сглатывать.
   Но девушка его не слушала. Пребывала в процессе "самовыражения", что,
кажется, было для нее самой насущной необходимостью, - похоже, это слово
для нее не менее значимо,  чем  "керамика",  "любовь",  "сексуальность";
речи о  "самовыражении"  занимали  нисколько  не  меньше  места,  нежели
рассказы о строительстве телефонной станции, концертного  зала  и  музея
современного  искусства.  Воистину  удивительная   смесь   идеализма   с
эгоманией, честолюбия и комплекса неполноценности.
   - Мне многое удалось. О, конечно, далеко не все,  нужно  еще  столько
сделать в этой стране - до сих пор во всех отношениях  она  нуждается  в
американской помощи; но то, что мне удалось осуществить,  все  же  очень
важно. По натуре я так упряма...
   И правда: в чертах ее лица было что-то упрямое, своевольное, чуть  ли
не агрессивное. Такие вот женщины шли с первооткрывателями на  Запад,  и
миссионеру, у которого вдруг живо  разыгралось  воображение  -  что  его
самого несколько удивило, - она внезапно представилась в красном  платье
с блестками: стоит посреди салуна, уперев руки в бока.  Подобные  девицы
обычно умудрялись все пережить и умирали в богатстве и почтении. Губы  у
нее были очень пухлые и нежные -  он  позволил  себе  взглянуть  на  них
дважды: было ясно, что это место -  самое  уязвимое,  в  них  таится  ее
главная  слабость,  -  но  чуть  вздернутый  нос  и  очень   решительный
подбородок   придавали    ее    лицу    почти    вызывающее    выражение
целеустремленности и упрямства.
   Преподобный  Хорват  вдохнул,  а  точнее  -  раскрыл  рот  в  поисках
разреженного воздуха, который, казалось,  вовсе  не  попадал  в  легкие.
Должно быть, они где-то совсем рядом с вершинами, но их больше не видно.
С этих высот, куда уже не доходит воздух, исчезли  даже  грифы,  которых
здесь полно повсюду; у них ярко-красный  двойной  зоб  величиной  больше
головы - будто пара отвратительных тестикул в  силу  какого-то  ужасного
проклятия болтается прямо на шее; грифы остались внизу  -  там  им  пищи
предостаточно.
   Девушка отвернулась, теперь она смотрела на скалы - они стали  совсем
седыми и постепенно растворялись в сумерках, а небо над  ними  было  еще
ясным, в нем пока царил свет.
   - Боже мой, Боже мой, -  произнесла  она  вдруг  голосом,  в  котором
сквозило отчаяние, и миссионер увидел, что в глазах у нее стоят слезы. -
Здесь мы так далеко от всего. Все бы  отдала  за  возможность  оказаться
сейчас с ним рядом. Наверное, я так ему нужна, так нужна...
   Он распластался на индеанке, придавленной к полу тяжестью его тела  -
дыхание ее  все  еще  было  немного  учащенным,  -  потом  одним  рывком
отделился от нее; от боли она ахнула, но даже не  дернулась  -  осталась
лежать на животе с той свойственной кужонам безучастностью, что была ему
так хорошо знакома. Даже не вздрогнула, хотя  все  шлюхи  в  один  голос
твердили, что у него самый большой chocho из всех,  что  им  приходилось
когда-либо видеть, и вечно поэтому ломались. Только что, занимаясь с ней
этим делом - ему никак  не  удавалось  кончить,  -  он  опять  думал  об
американке. Из всех девиц, которых он когда-либо имел, именно она больше
всех удивляла его в постели - вечно создавалось такое впечатление, будто
ты занят чем-то очень значительным. Ей всегда  было  мало.  И  хотя  она
плакала и умоляла - ведь никогда ей не случалось  прежде  иметь  дело  с
настоящим индейским chocho, - под конец с ее губ всегда срывался громкий
крик: "Да, да, ДА!", а потом она вела себя так, словно он сделал для нее
что-то неслыханное - ну прямо небо подарил: лицо становилось счастливым,
на нем появлялось выражение глубочайшей благодарности;  так  что  ему  в
конце концов делалось не по себе. Как будто он сотворил какое-то великое
и доброе дело. Никогда он не встречал женщины, которая бы принимала  так
близко к сердцу все, что касается задницы.  На  лице  у  нее  появлялось
необыкновенное  выражение,  она  смотрела  на  него  очень  серьезно,  с
какой-то даже - совершенно непонятной ему -  торжественностью,  нежно  и
долго ласкала  его  лицо,  глаза,  а  нередко  хватала  его  за  руку  и
приниженно ее целовала - прямо-таки с собачьей преданностью,  шепча  при
этом слова, не имеющие к любви никакого отношения, например:
   "Это прекрасно, это так прекрасно"; и что такого  прекрасного  она  в
этом находила? Ему почти стыдно было выслушивать такие вещи. Никогда еще
он не встречал женщины, которая бы принимала chocho настолько всерьез. В
результате с ней он начинал чувствовать себя как в церкви. У этой девицы
чистота была просто в крови, расходилась от нее во все стороны - все,  к
чему она ни прикасалась, становилось чистым. И с этим ничего нельзя было
поделать.
   Нечто вроде заразы. Там, где появлялась она, все  всегда  становилось
белым. Неудивительно,  что  в  конце  концов  она  стала  приносить  ему
несчастье. Мерзавка оказалась просто святой, но до  него  это  не  сразу
дошло - очень уж горяча была в постели, а  ему  и  в  голову  раньше  не
приходило, что в этом деле можно работать на равных. И он  ошибся.  Ведь
на первый взгляд святость и секс не имеют ничего общего.
   Сначала он думал, что это в ней просто что-то  чисто  американское  -
все гринго, известное дело, дураки набитые; но все оказалось  серьезнее,
куда серьезнее. Чистота, доброта да благие намерения из нее так и  перли
- ни дать ни взять один из тех ангелочков с  трубами,  которых  тысячами
производят  в  деревнях,  -  белые,   розовые   и   голубые   ангелочки,
намалеванные на цинковых пластинках, - их продают возле каждой церкви. И
оказалась единственным в мире существом, способным внушать ему страх.
   Конечно, он пытался бросить  ее,  но,  когда  он  ее  не  видел,  ему
становилось беспокойно, страшно: он прекрасно понимал, что именно в этот
момент она за него молится, а значит, лишает его всех шансов  на  удачу.
Он пытался убедить себя в том, что от одной несчастной молитвы вреда  не
будет, ведь он столько раз доказывал преданность ЕМУ и не имеет к  этому
ни малейшего отношения; но ничего нельзя знать наперед. Это стало чем-то
вроде постоянно нависшей  над  ним  угрозы.  А  в  довершение  всего  он
обнаружил в себе нечто совершенно ему непонятное: он дорожил ею. И вовсе
не из-за того, что с ней хорошо было в постели. Дело тут было  в  чем-то
другом. А вот в чем - никак не мог понять.
   Давно уже следовало приказать убить ее, но духу не хватало. Это  было
самое худшее, что  он  мог  сделать,  но  и  самое  опасное  тоже.  Куда
спокойнее было знать, что она здесь, на Земле, а не в Раю - ведь  именно
туда прямиком эта сволочь и отправится при первой же возможности. Это  у
нее в крови, и никаким chocho ее от этого не  излечишь.  Даже  когда  он
трахал ее и она выделывала  все,  что  он  ни  пожелает,  в  ней  что-то
продолжало  сиять  -  какая-то  проклятая  дерьмовая  звездочка.  Этакая
сволочная звездочка - очень светлая, чистая - продолжала в ней сиять,  и
понапрасну он изо всех сил совал ей свой chocho во  все  места  -  таким
способом ее явно не погасить.
   Но теперь все кончено - в эту самую звездочку всадили двенадцать пуль
- как раз туда, где она сияла. Он все-таки сделал это, а  теперь  жалел:
страшно стало. Он представил себе, что там, на небесах, она сейчас вовсю
действует: хлопочет, ходатайствует, встречается с кем  положено,  умоляя
простить его. Может, испанские священники были правы: Бог и в самом деле
милостив и бесконечно добр. Если это так - ему крышка. Она на небесах, и
как раз сейчас ему и будет из-за нее полная хана.
   Перестрелка на улицах раздавалась уже совсем близко, но он не обращал
больше на нее внимания. Собственно, это уже не его дело. Либо он  брошен
на произвол судьбы, либо некто другой, более могущественный, взял все  в
свои руки. Он прекрасно понимал, что нужно встать, вернуться к  друзьям,
отдать необходимые приказы, узнать, как развиваются события, но на  него
напала чисто  индейская,  столь  свойственная  кужонам,  апатия;  стоило
подождать, пока с помощью того, кто ему покровительствует, удача возьмет
верх. А если этой американской сукиной дочке с  ее  дурацкой  звездочкой
удалось влезть между ним и protecciґon и преградить ему путь -  тогда  и
вовсе делать нечего. Если самая могучая в мире сила, помогавшая  ему  до
сих пор, с того момента, когда впервые, еще в деревне, он  доказал  свою
преданность ей, покинула его - тогда оставалось только лежать  да  ждать
своего конца, как и положено кужону, потерявшему всякую надежду. Но  это
было бы несправедливо. Или же явилось бы доказательством  того,  что  на
самом деле никого-то и нет. Но в такое поверить он не мог. Мир  -  место
злое, в нем слишком много следов оставил тот, кто помогает ему и владеет
этим миром; если бы не было никакой protecciґon, не смог бы он так  жить
до сих пор. Его вера непоколебима.  Священники,  воспитавшие  его,  были
людьми образованными, они знали, что  говорят.  Даже  американцы  в  это
верят: тому свидетельством и  газеты,  и  высказывания  самых  уважаемых
людей. Не стоит падать духом; нужно верить и отдаться на волю Тому, Кто,
как они утверждают, постоянно  рыщет  в  поисках  верных  слуг,  готовых
доказать на деле свою преданность. А он сделал все, что мог.
   Ее губы, улыбка - такая нежная, беспомощная и в то же время упрямая -
губы и улыбка так и стояли у него перед глазами, а  еще  она  как  будто
смотрела на него; но он ни секунды не колебался - так  было  и  с  отцом
Хризостомом, которого он глубоко уважал, но принес в жертву, что открыло
ему дорогу к власти и позволило стать lider maximo. Иначе в политике  не
преуспеешь, власти не получишь - кужоны хорошо это усвоили на протяжении
долгих веков, и немцы тоже - великая цивилизованная нация, у которой был
Гитлер. Он не хотел кончить как Трухильо и принес в жертву самое дорогое
- это вам не пара задушенных цыплят.
   Впрочем, она обязана признать тот факт, что, помимо детей,  ей  также
немало помогла выкарабкаться и боязнь потерять Хосе в том  случае,  если
она будет и дальше катиться вниз, опасение, что он от нее отвернется. Не
имела она права так раскисать в тот самый момент,  когда  вот-вот  будет
нужна ему как никогда прежде. Он регулярно - по меньшей мере два раза  в
месяц - навещал ее, и однажды, сидя в кресле и как-то странно  глядя  на
нее своими внимательными глазами, вдруг сказал:
   - Тебе не стоит каждый вечер появляться в клубе. Теперь это заведение
у всех на виду.
   Лучшее в городе ночное кабаре. Я - персона  значительная,  а  ты  все
время напиваешься, да еще и скандалы закатываешь. Вчера вечером с  тобой
случился настоящий припадок. Ты выла как сумасшедшая.
   Она ушам своим поверить не могла.
   - Я? Боже мой, что ты такое говоришь?
   - Переборщила с  наркотиками,  только  и  всего.  Может,  тебе  лучше
вернуться домой, в Штаты, чтобы немного очухаться?
   Внезапно ее охватило ужасное чувство: ей показалось, что он  пытается
избавиться от нее.
   Очевидно, она была в том состоянии, когда всякая  мелочь  приобретает
масштабы вселенской катастрофы.
   - Нет, - твердо ответила она. - Я не хочу туда возвращаться.
   - Почему? Тебе там будет лучше.
   - Уезжать я отказываюсь. Ка-те-го-ри-чес-ки.
   - О'кей, о'кей. Не стоит заводиться.
   - Я не могу сейчас уехать от тебя. Ты даже не подозреваешь, до  какой
степени все еще нуждаешься во мне. Здесь ведь все необходимо переделать,
все. А без меня тебе не справиться. Дорогой, я вовсе не о том, что  тебе
не хватает образования, -  нет,  совсем  не  о  том;  дело  не  в  твоем
невежестве, да - именно невежестве... скотина ты этакая... собака!
   Ты...
   Она завыла, а потом - в этом  она  не  совсем  уверена,  -  но  такое
ощущение, будто швырнула ему тогда что-то в лицо - то  ли  вазу,  то  ли
стакан - точно уже не помнит. Он схватил ее  за  руки;  она  отбивалась,
ругалась и плевала  ему  в  лицо.  Слишком  решительно  она  завязала  с
наркотиками, и врач, которого вызвал Хосе, вынужден был сделать ей укол.
Она мгновенно успокоилась и сразу стала говорить с  ним  очень  ласково,
как с ребенком.
   -  Нужно  будет  создать  симфонический  оркестр,  открыть  публичную
библиотеку... Многое нужно  сделать.  Мы  построим  новую  столицу,  как
Бразилия...  Нимейер...  Нужно  пригласить  Нимейера...  Здесь   слишком
грязно, слишком много следов прошлого...Мы создадим здесь такую  страну,
как Соединенные Штаты, весь мир удивится...
   Он по-прежнему пристально рассматривал ее -  молча,  со  свойственной
ему неподвижностью и  бесстрастием.  Но  именно  тогда  она  заметила  в
выражении его лица нечто, чего никогда  не  видела  прежде:  похоже,  он
боялся ее. Да, боялся. Он, казалось, смотрел на нее с большим  почтением
и в то же время со страхом - как  если  бы  вдруг  увидел  в  ней  некую
могучую силу