ржанием,  хвалила  чудеса,  которые  он
сотворил для своей страны: телефонная сеть - можно  звонить  напрямую  в
Штаты; новое здание университета,  концертный  зал.  Что  же  до  самого
посла, так тот смотрел сейчас на Хосе в полном отупении; советники ни  о
чем таком его не предупреждали; еще вчера он отправил депешу, в  которой
заверял Государственный департамент в том,  что  армия  хранит  верность
Альмайо,  а  кастрист  Рафаэль  Гомес   ничего   особенного   собой   не
представляет и вот-вот будет схвачен; что ходят слухи - к сожалению,  их
трудно проверить - о том, что  он  уже  убит  -  вместе  с  Че  Геварой,
объявившимся некоторое время назад здесь, на юге страны, на полуострове.
Тогда, правда, Че Гевара появлялся то здесь, то  там,  и  его  регулярно
"убивали" - то в Колумбии, то в Санто-Доминго, - и своим  исчезновением,
безусловно, он и на этот раз преследовал все ту  же  цель,  а  именно  -
создать легенду о том, что он вездесущ и бессмертен. И вот теперь  посол
стоит перед Альмайо дурак дураком. Это страшный удар по его  карьере.  В
Государственном департаменте его сочтут  полным  болваном,  а  в  прессе
разразится скандал погромче того, что имел место, когда  его  коллега  в
Санто-Доминго потребовал от Белого  дома  ввода  в  страну  американских
войск под предлогом, что Хуан  Босх  возглавил  коммунистический  мятеж.
Посол мог быть уверен лишь в одном: раз Альмайо просит убежища  в  одном
из посольств  Латинской  Америки,  значит,  ему  пришел  конец  -  армия
поднялась против него, а значит, и речи  не  может  быть  о  том,  чтобы
посылать сюда войска - если,  конечно,  жизни  американских  граждан  не
угрожает опасность. Но самым ужасным в данной ситуации было то, что шила
в мешке не утаишь: посол США обедал за одним столом с Альмайо  сразу  же
после его свержения. Такого новый режим ему не простит.
   Но разве можно было предвидеть заранее, что Альмайо  будет  свергнут,
да еще и явится просить убежища именно в уругвайское посольство? Конечно
же, он выбрал его только потому, что оно ближе всего от Дворца.  Как  бы
там   ни   было,   нужно   проявить   хладнокровие.   Не    дать    себя
скомпрометировать. Посол был убежденным демократом,  пост  свой  получил
благодаря значительным  денежным  пожертвованиям,  сделанным  им  партии
демократов во время выборной кампании. Хватит  церемониться  и  скрывать
свои политические взгляды. Хуже  диктатора  может  быть  только  одно  -
диктатор свергнутый.
   Здороваться посол США не стал - молча стоял перед Альмайо, глядя  ему
прямо в глаза.
   Его жена, уже начавшая было улыбаться, взглянула  на  мужа  и  быстро
убрала с лица  следы  улыбки,  что  избавило  Альмайо  от  необходимости
созерцать ее  лошадиные  зубы.  На  ней  было  бледно-голубое  китайское
платье, в руках - японский веер. Тошнотворное зрелище.
   Посол, с бокалом шампанского в руке, стоял возле жены, и поскольку  -
по чистой случайности - автоматы обоих охранников  оказались  направлены
как раз в их сторону, он встал вплотную к ней и нежно взял ее  за  руку,
будучи уверен в том, что этот жест  выглядит  по-французски  галантно  и
надолго запомнится присутствующим.
   Среди гостей был также английский посол -  высокий  худой  мужчина  с
коротко подстриженными усиками, и его жена - более унылой бабы Альмайо в
жизни не встречал: голова у нее постоянно нервно тряслась.  Однажды,  на
приеме у Карриедо, который был тогда еще президентом, она сидела рядом с
Альмайо и на протяжении всего обеда  как-то  подавленно  молчала,  а  за
десертом  вдруг  неожиданно  повернулась  к  нему  и  попросила  сделать
что-нибудь, чтобы защитить собак в этой стране  -  они  ведь  умирают  с
голоду и  затравленными,  одичавшими,  обезумевшими  сворами  бродят  по
улицам и паркам. Альмайо поблагодарил ее за то, что она завела  об  этом
речь, - сам он давно уже не обращал на них внимания - и пообещал  завтра
же отдать приказ истребить всех собак; старая вешалка  отреагировала  на
это самым ужасающим образом: голова у нее затряслась так,  что,  того  и
гляди, отвинтится и полетит с плеч. Глаза  стали  совсем  огромными,  на
лице появилось выражение крайнего ужаса, и она воскликнула: "Боже мой, я
совсем не это имела в виду". После чего перестала есть и  не  произнесла
больше ни слова, а ведь Альмайо всего лишь хотел сделать ей приятное.
   Среди прочих гостей были: начальник протокольного отдела Министерства
иностранных   дел   и   первый    секретарь    посольства    одной    из
латиноамериканских стран - таких обычно не только не помнят по имени, но
даже представляемую ими страну затрудняются назвать - со своей матушкой,
испанского  типа  дамой  с  крашеными  волосами,  подведенными  глазами,
говорливой и властной, являвшей собой, похоже, неизменное украшение всех
официальных приемов, на  которых  Радецки  довелось  побывать;  оба  они
старались выглядеть как можно естественнее и держались всегда на  втором
плане,  оставляя  ответственность   и   инициативу   прерогативой   глав
представительств. Несомненно, все присутствующие благодарили  Всевышнего
за то, что на сей раз бремя ответственности выпало не на их долю  и  все
это происходит не в их посольствах. Радецки знал, что  они  не  преминут
раскритиковать в официальных отчетах поведение их коллеги, хозяина дома,
- что бы тот в данной ситуации ни предпринял, - и пояснят,  как  бы  они
поступили на его месте. В течение  по  меньшей  мере  года  это  событие
станет самой желанной темой светских бесед на всех  официальных  обедах,
куда они будут приглашены.
   По мраморной лестнице, устланной красным ковром,  медленно  спустился
посол Уругвая. В проемах дверей  на  втором  этаже  беспокойно  мелькали
какие-то фигуры. Посол был человеком лет шестидесяти,  очень  маленького
роста, с седыми волосами, благородными линиями лба и типично  испанскими
чертами лица  -  чисто  очерченными  и  сильными;  манеры  у  него  были
безупречные. Радецки, ни разу до сих пор не  видевший  его,  был  просто
потрясен тем, что такая прекрасная голова - словно с полотна Эль Греко -
венчает смехотворно маленькое тело.
   Лицо у него было цвета  слоновой  кости,  а  глаза  -  темно-синие  -
казалось, отбрасывали тень, придававшую глазницам почти черный оттенок.
   При его появлении Диас тотчас вскочил с кресла, в которое только  что
рухнул - вроде бы вконец обессиленный, - и изобразил серию  почтительных
поклонов, по характеру своему никоим  образом  не  имевших  отношения  к
нынешнему столетию -  нечто  из  времен  picaros,  hidalgos  и  бродячих
цирюльников. В жизни Радецки  не  встречал  существа,  в  такой  степени
наделенного даром пресмыкательства.  Должно  быть,  его  генеалогическое
древо корнями угодило прямо в источник всяческого раболепства.
   - Господа, - сказал посол, - я должен выразить протест.
   Не считая пары стран - а Уругвай не входил в их число, - у Альмайо  в
Южной Америке друзей не было.  Вот  уже  на  протяжении  месяца  Уругвай
пребывал на грани разрыва с ним дипломатических отношений - в  интересах
демократии и в знак протеста против того, что там именовали  "перегибами
диктаторского режима".
   Альмайо ни за что бы не выбрал уругвайского посольства, будь  у  него
время на то, чтобы вывернуться как-либо иначе. Но  оно  оказалось  ближе
всего  от  Дворца,  и  выбора  не  было.  Теперь  он   чувствовал   себя
оскорбленным; холодность, с которой приняли его эти люди, привела его  в
ярость: можно подумать, он - бандит с большой дороги, а не lider  maximo
и все еще законный представитель власти. Неделю назад американский посол
устроил  прием  в  его  честь,  и  там  присутствовала  целая  делегация
парламентариев и промышленников, а теперь ведет себя так,  словно  имеет
дело с бешеной собакой. Тем не менее Альмайо с  удовлетворением  отметил
про себя, что подбородок и нижняя губа у посла слегка дрожат.
   Страх - самое убедительное  доказательство  уважения,  лучшего  и  не
придумаешь.
   - Мы просим политического убежища, - прорычал  он.  -  Вы,  наверное,
заметили, что происходит нечто вроде революции, и я, конечно же,  должен
буду покинуть страну. Согласно сложившейся традиции в разрешении  такого
рода вопросов - и вы в свое время основательно мне этим  досаждали  -  я
пришел просить убежища в вашем посольстве. Вы неоднократно предоставляли
убежище моим врагам, в частности - Альваресу и Суттеру. Я сопротивлялся,
но в конце  концов  выдал  им  охранные  свидетельства.  Теперь  -  ваша
очередь. Вы добьетесь для меня охранного свидетельства, которое позволит
мне и моим соратникам временно покинуть  страну.  В  ожидании  этого  мы
требуем предоставить нам право пребывать в стенах посольства.
   -  Право  убежища  не  распространяется  на  преступников,  -  молвил
уругвайский посол. - Кроме того,  как  вы,  впрочем,  прекрасно  знаете,
разрыв дипломатических отношений между нашими странами был  неминуем.  Я
вынужден просить вас незамедлительно покинуть помещение.
   Альмайо улыбнулся. Происходящее начинало забавлять его.
   - Вы помогали деньгами Гомесу, - сказал он.  -  Деньгами  и  оружием.
Теперь следует возместить мне убытки.
   - Вы в свое время заверили уругвайскую  сторону  в  том,  что  доктор
Кортес может безо всяких опасений вернуться в свою  страну,  -  произнес
посол. - Он вернулся на родину и исчез.
   - Обещаю вам организовать поиски, - заявил Альмайо.
   - Прошу покинуть здание посольства.
   Альмайо прищелкнул языком:
   - Вы не можете сделать этого,  ваше  превосходительство,  ведь  право
убежища - вещь святая. Это ляжет пятном на доброе имя вашей страны.
   - Доброе имя моей  страны  будет  действительно  запятнано,  если  мы
приютим отъявленного преступника, никогда не  питавшего  уважения  ни  к
правам человека, ни к собственным словам.
   С этим Альмайо  был  полностью  согласен.  И  с  некоторым  уважением
посмотрел на посла Уругвая. Такой маленький человечек, а  такие  высокие
слова говорит. Эти испанцы,  у  которых  за  плечами  столько  поколений
предков, что они способны назвать  имя  своего  прадедушки,  воображают,
сукины дети, что им все позволено.
   - А знаете, - сказал он, - ведь это  еще  не  конец.  Да,  столицу  я
потерял, но южные провинции хранят мне абсолютную верность, и у меня там
- лучшие войска.
   Он повернулся к послу Франции:
   - Объясните ему, что он не  может  выбросить  меня  за  дверь.  Всего
несколько дней назад я получил очень теплое письмо от вашего президента.
   Посол прикусил губу. Это было действительно так.  Менее  двух  недель
назад он сообщил  французскому  правительству,  что  ситуация  в  стране
полностью контролируется Альмайо, всю  эту  историю  с  мятежом  Рафаэля
Гомеса искусственно раздувают южноамериканские газеты, и что  в  момент,
когда "Марсельские строительные работы"  имеют  неплохой  шанс  получить
контракт на  сооружение  плотины  для  гидроэлектростанции,  на  который
претендуют также немцы и американцы, не мешало бы лишний раз подчеркнуть
свое уважение Альмайо.
   Альмайо поднял голову, взглянул на верхнюю часть лестницы. Он  уловил
там какое-то движение и не испытывал  ни  малейшего  желания  схлопотать
вдруг оттуда пулю. Наверху стояла девушка в  изумрудно-зеленом  вечернем
платье и, облокотившись  на  мраморную  балюстраду,  смотрела  на  него.
Оружия у нее не было. А его только это и интересовало.
   -  Я  должен  вас  просить  немедленно  удалиться  отсюда,  -  сказал
уругвайский посол.
   - Чтобы нас перестреляли как собак?
   - Я могу переговорить с  представителями  армии  и  добиться  от  них
обещания организовать беспристрастный судебный процесс, - сказал  посол.
- Я уверен в том, что в их намерения входит лишь предать вас суду...
   - Прошу прощения, но нам не до шуток, - вмешался Радецки.
   - Вам известно, что  произошло  несколько  лет  назад  с  президентом
Муньосом?  -  спросил  Альмайо.  -  Он  был  повешен  на  фонаре   возле
президентского Дворца. Потом они привязали к трупу  консервные  банки  и
таскали его по городу. Я их хорошо знаю. Сам одну из банок привязывал.
   -  Я  готов  известить  офицера,  командующего   собравшимися   перед
посольством войсками, о том, что вы желаете сдаться, - повторил посол. -
И уверен в том, что получу гарантии проведения  справедливого  судебного
процесса.
   - Я еще не спятил, - заявил Альмайо.
   Посол несколько повысил голос.
   - Если вы отказываетесь от моего предложения, мне остается лишь одно:
впустить сюда солдат, - сказал он.
   Альмайо это уже порядком надоело. Все, хватит  церемониться.  Хорошие
манеры, дискуссии, обещания, заверения и гарантии не спасут -  будет  он
жариться  на  фонаре,  облитый  бензином,  среди   всеобщего   народного
ликования. Сейчас он этим собакам покажет, кто он  такой  и  как  далеко
способен зайти. Да он скорее поубивает их всех одного за другим, начиная
с посла Соединенных Штатов, чтобы заставить уругвайца уважать  священные
традиции стран Латинской Америки, нежели позволит взять себя живым.
   - Мне нечего больше добавить, - сказал  посол.  -  Сейчас  я  прикажу
открыть двери.
   Альмайо взял автомат из рук одного  из  охранников.  Ему  только  что
пришла в голову одна идея.
   - Вы в самом деле сделаете это, ваше  превосходительство?  -  спросил
он. - Вы... ставите под угрозу жизнь прекрасной юной  особы,  что  стоит
там, наверху... Ваша дочь, не так ли? Я сказал бы, что есть определенное
семейное сходство, этакий испанский тип. Вы на это меня хотите вынудить?
   Девушка стояла в прежней позе,  опершись  на  балюстраду.  Стояла  не
шелохнувшись. Появился какой-то молодой человек и  встал  рядом  с  ней.
Коснулся ее руки, но она никак не отреагировала.
   - Нет, сеньор, - сказал Альмайо, направляя на  него  автомат,  -  все
останутся на своих местах,  никто  не  сделает  попытки  улизнуть  через
заднюю дверь. У Альмайо неприятности. Когда у Альмайо  неприятности,  он
становится опасен и шуток не  понимает.  К  тому  же  Альмайо  не  любит
испанцев, не любит  уже  давно  -  много  веков  подряд.  Из  вас,  ваше
превосходительство, получится отличный труп. У вас для  этого  есть  все
необходимые качества. Слушайте, сеньорита, я уверен, что вы любите отца.
Сразу видно - настоящий испанский дворянин. Все оставайтесь  на  местах,
абсолютно все.
   Морщины на лице  посла  углубились,  по  лицу  цвета  слоновой  кости
разлилась полупрозрачная восковая бледность.
   - В последний раз, - сказал он чуть дрожащим голосом, - я  прошу  вас
покинуть здание посольства. Положите оружие. Вы рискуете запятнать честь
вашей страны.
   Альмайо пристально посмотрел на посла,  и  Радецки  был  изумлен  той
ненавистью, что сквозила в глазах кужона. Ни следа былой иронии.
   - Честь - это что-то испанское. Это - их привилегия, и они  ею  ни  с
кем не делятся. Уж во всяком случае не с индейцами. Нет у меня чести.  Я
- индеец, собака. Собака номер один, которая стоит во главе этой страны.
Не стоило вам позволять себе такого, ваше превосходительство,  не  нужно
было напоминать мне это слово - "честь". Вы проявляете слабость. Если вы
заговорили о чести с индейцем,  значит,  у  вас  уже  портки  со  страху
мокрые.
   -  Простите,  генерал,  -  вмешался  французский   посол.   -   Здесь
присутствуют дамы.
   Альмайо не обратил на это внимания.
   - Послушайте, господин посол,  -  сказал  Радецки,  -  позвольте  вам
напомнить, что вы располагаете возможностью получить  по  этому  вопросу
консультацию вашего правительства или хотя бы обсудить его  с  коллегами
по Организации Американских Государств.  Все  страны  Латинской  Америки
всегда свято соблюдали право убежища. Настоятельно прошу вас согласовать
этот вопрос с вашими коллегами и правительством.
   Он не узнавал собственного голоса: гулкий,  ровный  -  словно  чужой.
Решение,  которое  ему  предстояло  принять,  показалось   ему   глубоко
унизительным, ибо он внезапно обнаружил, что Альмайо ему - друг, что  он
понимает его, жалеет, и одновременно ощутил в себе  настоящую  ненависть
по отношению к тем, кто на протяжении веков завоеваний и колониализма  с
большим успехом внушал миллионам индейцев, что их удел - собачья  жизнь,
и ни разу не попытался хоть что-нибудь сделать для того, чтобы  вытащить
их из тысячелетней грязи.
   Спасти свою шкуру ему несложно: стоит  только  сказать  им,  кто  он,
предъявить документы и попросить связаться со шведским посольством.  Еще
не поздно со всеми вещами и оружием перейти в  другой  лагерь  -  лагерь
кровопийц, ни на секунду не усомнившихся в том, что есть у них и  честь,
и достоинство. Следовало сделать  выбор,  решить,  на  чьей  стороне  он
окажется: останется собакой-индейцем или перекинется к ним - к тем,  кто
так долго пребывал в роли хозяина жизни и  представить  себе  не  может,
чтобы в один  прекрасный  день  верные  собаки  всего  континента  вдруг
взбесились и превратились в разъяренную свору. Он мог безо всякого труда
спокойненько выйти из  игры,  вернуться  к  себе,  блистать  в  салонах,
подробно, минута за  минутой,  на  первых  страницах  газет  расписывать
историю падения человека, в гневе и  ненависти  зашедшего,  может  быть,
даже дальше самого Дювалье. Достаточно всего лишь дать понять, что ты  -
предатель, признаться Альмайо в том, что воспользовался  его  наивностью
индейца-кужона, детской способностью искренне поверить этой  рассеченной
шрамом маске "гитлеровца-авантюриста". Нет, лучше сдохнуть.
   Прислуга, должно быть, прекрасно сознавала, что тут происходит, но от
неожиданности  и  страха,  похоже,  пыталась  найти  спасение  в  рутине
привычной работы, повинуясь указаниям  метрдотеля  -  англичанина,  явно
решившего, невзирая ни на что, хранить  непоколебимое  спокойствие  -  в
лучших традициях своей родины. Как бы там ни  было,  но  двери  столовой
медленно отворились, и на пороге возник метрдотель - на  фоне  хрусталя,
огней, красных свечей, цветов и серебра. Он был бледен -  не  исключено,
что ему казалось, что в данный момент подлинный посол  Великобритании  -
он... На самом же деле он совсем потерял голову и  следовал  положенному
ритуалу лишь потому, что  никто  не  нажал  кнопочку,  чтобы  остановить
механизм. У него  был  огромный  орлиный  нос,  придававший  лицу  нечто
аристократическое;  высоко  держа   голову,   идиотски   уставившись   в
пространство, он замогильным голосом объявил:
   - Господин посол, кушать подано.
   В рядах гостей произошло какое-то движение, но все продолжали чего-то
ждать, никто даже не улыбнулся в ответ на это внезапное  вторжение  духа
британской империи.
   Радецки взглянул на  девушку  -  она  спускалась  с  лестницы.  Очень
красивая, изумрудное платье - явно из Парижа. В ее прелести  все  дышало
Испанией, Прадо, гордостью, спесью - всем тем, что Испания  так  успешно
пронесла сквозь века, тем, что она так хорошо умела хранить, а еще лучше
- лишать этого тех, с кем монахи Диаса обращались как с собаками, потому
что у них вовсе не было души, тех,  кого  вице-короли  и  землевладельцы
сумели  убедить  в  том,  что  они  -  ничтожество.  Испуганной  она  не
выглядела, скорее - несколько озабоченной.
   Она немного обеспокоенно приглядывалась к отцу и, должно быть, втайне
молилась о том, чтобы он оказался на высоте  и  показал  этой  индейской
собаке пример чести и достоинства.
   Радецки знал, что  профессиональным  дипломатам  не  часто  доводится
столкнуться в жизни со столь грубой и жестокой действительностью - можно
пройти по всем ступеням иерархической лестницы от атташе до посла, так и
не испытав себя ни  на  твердость  характера,  ни  на  храбрость.  Посол
встретился взглядом с дочерью и улыбнулся ей. В нем не было уже и  следа
нервозности. Она ответила ему улыбкой.
   Он повернулся к гостям.
   - Должен попросить прощения за этот инцидент, -  по-английски  сказал
он. - Это дело я урегулирую позже.  Не  вижу  причин,  по  которым  ужин
должен остыть.
   Все направились в столовую и расс