иногда ошеломить своих собратьев по профессии, с
самым серьезным видом рассказывая всякие небылицы. В артистической среде
шутки такого рода всегда в ходу. Flekke. И он вежливо улыбнулся.  Лучше,
чем кто-либо другой, он знал, что в душе каждого из  них  живет  великая
затаенная мечта; все они врали без зазрения совести,  рассказывая  самые
невероятные байки, но каждый в глубине души надеялся, что наступит  день
и - хоть один-единственный раз  -  ему  доведется  собственными  глазами
увидеть потрясающей силы номер, превосходящий все, что вошло  в  историю
мюзик-холла, а значит, можно будет умереть спокойно и счастливо,  ощущая
уверенность в том, что по ту сторону занавеса тебя тоже ожидает номер  -
еще более замечательный. Все они просто больны своим ремеслом и отчаянно
врут лишь для  того,  чтобы  поддержать  свою  собственную  иллюзию,  не
утратить веры, - врут ностальгически. Чарли Кун подверг все рассказанное
тщательной проверке, и выходило так, что номер и в самом деле был чем-то
исключительным,  достойным  занять  одно  из  лучших  мест   в   истории
мюзик-холла.
   Дело оставалось за самой малостью: отловить этого негодяя Джека.
   Похоже, он был совершенно нищ: всего  и  добра-то,  что  ассистент  -
жалкого вида и язвительного нрава грязный  субъект,  который  состоял  у
него на службе.  На  самом  деле  -  пояснил  директор  -  именно  из-за
ассистента Джек был вынужден так внезапно уезжать. Тот был  неисправимым
эксгибиционистом - датская полиция застукала его в парке  в  чрезвычайно
неприглядном положении. Поэтому им  пришлось  покинуть  Копенгаген,  что
само по себе очень печально. Ведь номер был просто великолепен. Лучше  и
не бывает... Разумеется, речь идет не о том, что  исполнял  ассистент  в
городском саду. Чарли Кун вежливо рассмеялся.
   Казалось  бы,  артист  такого  класса   не   может   раствориться   в
пространстве так же, как он проделывал это на сцене, и рано  или  поздно
он  вновь  появится  в  каком-нибудь  цирке,  мюзикхолле   или   кабаре.
Оставалось лишь ждать да  собирать  информацию.  Важно  было  только  не
проворонить его. Ведь Поль-Луи  Герэн  тоже  насторожился,  а  Дэвис  из
"Сандс" в Лас-Вегасе бомбардировал все  агентства  мира  телеграммами  с
настоятельными требованиями. Чарли Кун не любил, когда его обходили.
   Прошло полгода,  прежде  чем  он  снова  услышал  о  Джеке.  По  всей
вероятности, этот человек по тем или  иным  соображениям  решил  хранить
инкогнито и  принимал  приглашения  лишь  в  тех  случаях,  когда  очень
нуждался в деньгах.
   Странная вещь: появился он в Мексике, в Мериде,  в  жалком  маленьком
ночном заведении со стриптизом. Бог  знает  почему  он  решил  выступать
именно там, в то время как все мюзикхоллы мира готовы  просто  озолотить
его. Номер был в  точности  тот  же,  о  котором  рассказал  Чарли  Куну
директор "Тиволи". За исключением того, что поднимался он не так высоко,
как в Копенгагене, - на четыре-пять метров, не больше. Но наверняка либо
потолки в кабаре низковаты, либо сам он не желает работать в полную силу
в третьесортном заведении.
   В среде артистических агентств всего мира  закипели  страсти:  каждый
стремился заполучить беднягу к себе. Чарли Кун сломя  голову  кинулся  в
Мериду. Там он застал целую толпу искателей талантов,  спешно  прибывших
из Парижа, Гамбурга и Лас-Вегаса. А  у  него  самого  лежала  в  кармане
гневная  каблограмма  Альмайо:  о   появлении   Джека   в   Мериде   его
проинформировали  сразу  же  -  дававшая  Чарли  право  за  шестидневный
ангажемент в "Эль Сеньоре" предлагать денег в пять раз больше, чем  дает
любой из конкурентов. Едва самолет приземлился, как Чарли  Кун  приказал
отвезти его прямиком в кабаре. Он ощущал  воодушевление  и  тревогу.  За
последнее время он сильно сдал, стало беспокоить сердце - и в самом деле
стоило поторопиться. В этой ситуации он думал  не  столько  об  Альмайо,
сколько о себе самом. Чарли не любил  размышлять  о  смерти,  но  теперь
пришло время заняться этим.
   Прежде чем умереть, ему бы очень хотелось  успокоиться,  собственными
глазами убедившись в  том,  что  ничего  невозможного  нет,  что  где-то
существует все-таки подлинный творческий гений.  Он  прекрасно  понимал,
что миллионам людей довольно только одной веры в это, но  долгая  жизнь,
проведенная  в  постоянном  поиске  талантов,  давно  уже  сделала   его
скептиком.
   Он хотел все увидеть собственными глазами.
   Как будто и без того все не было слишком сложно: владелец  заведения,
которого Чарли Кун застал уже в  обществе  Фелдмаиа,  Дювье  и  Хесса  и
которому ни когда еще не уделяли  столько  внимания,  объявил  ему,  что
Джек, похоже, внезапно уехал из города; во всяком случае, никто не знал,
где он. Чтобы успокоить сердечную боль, Чарли Куну  пришлось  проглотить
целую горсть таблеток. Если этот сукин сын пытался придать своей персоне
некую  таинственность,  то  вполне  в  этом  преуспел.  Если  он   будет
продолжать в том же духе, то, учитывая, что его имя и  так  уже  опутано
загадками, он, того и гляди, превратится в  настоящую  легенду  -  может
быть, даже станет основателем какой-нибудь  новой  религии;  ему  начнут
возводить храмы, ставить каменные статуи -  такое  не  раз  уже  бывало.
Может, он этого и добивается.
   Они попытались выжать из хозяина заведения еще какие-нибудь сведения,
но мексиканец почти ничего не знал, более того -  он,  похоже,  от  души
забавлялся.  Красивый  сеньор,  безусловно,  испанец,   с   благородными
манерами, - вот  и  все  описание  внешности,  на  которое  он  оказался
способен.  Они  продолжали  расспрашивать.  Хесс,   из   Гамбурга,   так
расстроился, что принялся пить текилу и уже порядком  опьянел  -  стучал
кулаком по стойке бара, а вид у  него  при  этом  был  такой,  будто  он
вот-вот заплачет.  Но  говорил  же  он  хоть  о  чем-нибудь  с  хозяином
заведения? Si, si. И что сказал? Nada.  После  выступления  он  выглядел
очень подавленным, а когда владелец кабаре поздравил  его  с  успехом  -
публика была очень довольна, хотя обычно с нетерпением  ждет,  когда  же
появятся голые девочки, - так вот, когда он похвалил  его,  тот  грустно
покачал головой; да, вид у него был скорее грустный.
   - Эти жалкие штучки мне отвратительны, - сказал он, а его  ассистент,
чудной такой грязный человечишко, принялся издеваться над ним.
   - Теперь тебе, Джек, хочешь не хочешь, придется зарабатывать на жизнь
так же, как это делают все, - заявил он. - Ты уже не тот, что прежде.
   И с многозначительным видом подмигнул. Артист бросил на него  гневный
взгляд, но ничего не сказал. После выступления вид  у  него  всегда  был
оскорбленный и униженный - это уж точно.  Похоже,  он  совсем  к  другим
вещам привык - были в его жизни и лучшие времена. Эти двое являли  собой
странное зрелище, и владелец кабаре иногда ломал голову над тем, что  же
могло  их  вдруг  объединить:  настоящий  сеньор,  такой  благородный  и
утонченный, сразу видно - из хорошего общества,  и  этот  отвратительный
тип с гадким жестоким лицом и желтоватыми глазами - казалось, он  только
и делает, что насмехается над  хозяином.  Порочный  человек,  у  него  и
повадки странные: вынет, бывало, из кармана  коробку  спичек  -  большую
такую коробку, кухонную - зажжет спичку, долго смотрит, как  она  горит,
потом поднесет ее к носу и глубоко, с наслаждением вдыхает легкий серный
запах. Чрезвычайно неприятная привычка  -  хотя  владелец  кабаре  и  не
возьмется сказать, почему ему так показалось. Нанюхавшись  серы,  он  на
какое-то время замирал, мечтательно - с какой-то ностальгией -  глядя  в
пространство, словно этот запах напоминал ему  что-то  такое,  чего  ему
ужасно не хватало, - разумеется, лучшие дни.  Потом  доставал  еще  одну
спичку, и все повторялось сначала. Порочный человек.
   Как зрители  реагировали  на  номер?  Хозяин  кабаре  пожал  плечами.
Довольны были, но в основном они приходят сюда  из-за  голых  девочек  -
заведение специализируется на стриптизе, на девочках,  они  хорошо  свое
дело знают - только это зрителям и нужно, и все, что оттягивает  момент,
когда девочки начнут себя показывать,  их  обычно  раздражает.  Конечно,
когда сеньор Джек садился на стул, а стул поднимался в воздух метров  на
пять - на сколько?
   - да, почти на  пять  метров,  и  когда  он  вдруг  исчезал,  а  стул
продолжал висеть в воздухе, а потом опять появлялся, попивая шампанское,
зрители бывали довольны. И еще на них  большое  впечатление  производила
его одежда: многим из них никогда не доводилось видеть человека, одетого
так хорошо. Нравилось им все это, конечно же. Но все-таки голые  девочки
интересовали их куда больше.
   Хесс был уже совершенно пьян, а спешно прибывший  из  Парижа  француз
вытирал пот со лба. Невероятно: артист такого ранга -  и  довольствуется
маленькими  грязными  заведениями  где-то  на  краю  света.  Единственно
возможным объяснением тому могли служить неприятности с полицией, причем
нечто достаточно серьезное, вынуждающее избегать излишней огласки, - вот
он и ездит с места на место, чтобы не попасться. Что-то за ним  числится
- в этом не оставалось никаких сомнений - и очень  серьезное.  Возможно,
какие-то люди ищут его повсюду, чтобы свести с ним счеты.
   Чарли Кун позвонил Альмайо, чтобы сообщить ему  о  том,  что  дело  в
очередной раз провалилось. Он  заранее  приготовился  к  тому,  что  тот
взорвется от ярости, но когда он обо всем рассказал, последовала  долгая
пауза, затем раздался глухой голос Альмайо - тот всего лишь сказал:
   - Я хочу, чтобы этот тип приехал сюда, Чарли. Категорически хочу,  вы
же знаете. Я заплачу любые деньги. Отыщите его и скажите, что здесь  ему
незачем бояться полиции, решительно незачем. Я заплачу столько,  сколько
он захочет, и гарантирую полную безопасность.
   Скажите, что я - сам Альмайо - обещаю ему это.  Как  вы  думаете,  он
слышал обо мне?
   - Конечно.
   - Отыщите мне его, Чарли.
   Никогда еще ему не доводилось слышать,  чтобы  lider  maximo  говорил
подобным тоном: почти умоляюще.
   Но  пришлось  ждать  еще  четыре  месяца,  прежде  чем  следы   Джека
обнаружились  -  в  бристольском  "Палладиуме",  на  западном  побережье
Англии. Чарли Кун  боялся  опять  упустить  артиста,  что  предпочел  не
беспокоить лишний раз Альмайо.  И  правильно  сделал.  Когда  приехал  в
Бристоль и бросился в "Палладиум" - с момента  получения  каблограммы  и
суток не прошло, - тот уже исчез. На этот раз директор смог  подтвердить
то, что подозревали уже все: полиция разыскивала обоих. И похоже,  имела
более чем достаточно оснований на то, чтобы закатать их в кутузку.
   - Не знаю,  что  они  натворили,  но,  должно  быть,  что-то  страшно
серьезное. Его ассистент сказал только, что они  вынуждены  сматываться,
что за ними гонится весь мир.
   Чарли готов был расплакаться.
   - А как номер? - выдавил он наконец, справившись с собой.
   - Номер  необычайный,  -  ответил  директор.  -  Конечно  же,  это  -
коллективный гипноз, но такого удачного варианта мне еще не  приходилось
видеть. Когда он, сидя на стуле, поднялся вертикально вверх - они пришли
ко мне на пробу, - у меня мурашки по телу побежали.
   Уверяю вас, ничего подобного не было еще за всю историю  мюзик-холла.
Этот артист в своем величии превосходит всех, всех без исключения. Никто
не может с ним сравниться в области  коллективного  гипноза  и  массовой
истерии - он делает с людьми все что хочет. Я зашел  к  нему  в  уборную
поболтать. Очень своеобразный субъект. Я  все-таки  полагаю,  что  он  -
англичанин: произношение очень изысканное,  немного  даже  напыщенное  -
говорит так, словно всю жизнь Шекспира декламировал. Но что  за  грусть!
За всю свою  жизнь  я  не  видел  более  грустного  парня.  Когда  после
выступления я зашел к нему в уборную, он сидел, свесив голову на  грудь,
и вид у него был какой-то отчаявшийся,  безутешный;  такое  впечатление,
будто он все в этой жизни потерял,  абсолютно  все,  и  вынужден  теперь
делать нечто  такое,  что  он,  похоже,  считает  страшно  унизительным.
Представляю, конечно, каково это:  знать,  что  тебя  преследуют,  ищут,
хотят схватить; он прекрасно знал, что натворил, чувствовал свою вину  -
все, конечно, из-за этого. Но на него  и  в  самом  деле  смотреть  было
больно. Когда я поздравил его и сказал то, что думаю о его номере -  что
это самый прекрасный фокус за всю историю мюзик-холла, он глянул на меня
с упреком, - будто я ему соли на раны насыпал,  -  глубоко  вздохнул,  и
слезы выступили у него на глазах. "Ненавижу все это, - сказал он. -  Это
страшно унизительно.
   После всего того, на что я был способен прежде... " Ассистент тут  же
перебил его: "Полно, Джек, полно,  -  сказал  он  с  какой-то  противной
миной. - Ты опять расхвастался. Допивай свое пиво и идем спать". Грязный
такой человечишко. Но вы же знаете настоящих артистов:  они  никогда  не
бывают довольны собой. А этот поганый  маленький  кокни  засмеялся;  он,
похоже, был просто в  восторге  оттого,  что  Джек  в  таком  состоянии.
Отвратительный тип - неприятный и злой; к тому же имеет одну  совершенно
уж омерзительную привычку: постоянно таскает в кармане спички -  большую
кухонную коробку - зажигает их одну за другой, гасит и подносит к  носу,
с наслаждением вдыхая запах. Я еще раз сказал Джеку, что  номер  у  него
исключительный. Я не знал, что еще можно сказать ему в утешение. Он  был
мне скорее симпатичен - сразу чувствуется, что он настоящий  джентльмен,
просто попал в передрягу. Он снова взглянул на меня, покачал  головой  и
произнес: "Ах, мой дорогой, это - пустяк, совсем пустяк.  Видели  бы  вы
меня прежде, Я мог  сделать  все,  что  угодно".  Ассистент,  усмехаясь,
сказал: "Да, Джек несколько сдал. Прежде Джек был  великолепен;  ему  не
было равных, он всех превосходил  в  своем  величии,  он  был  настоящим
маэстро. Как сейчас помню. Он  мог  устроить  землетрясение,  остановить
солнце; воскресить мертвого - все что хочешь мог. Ах!
   Вот времечко-то было!" Хозяин обиженно глянул  на  него.  "Хватит,  -
сказал он. - Я полагаю, все это не так уж забавно". Я тоже  считал,  что
не стоило этому человечку издеваться над артистом такого  класса  и  что
этакую трепотню лучше приберечь для заманивания публики у входа  в  цирк
или  ярмарочную  палатку.  Я  был  страшно  опечален  тем,  что  у  него
неприятности, и уверен: все из-за этого ассистента. А теперь они уехали,
- завершил свой рассказ директор.
   - Самое хорошее в нашей профессии в конечном счете то, что мы никогда
не теряем надежды увидеть новый, еще более удивительный номер; по  сути,
именно эта надежда и заставляет всех нас жить.
   Чарли Кун полетел назад,  в  Соединенные  Штаты,  и  оттуда  позвонил
Альмайо, надеясь, что на этом  все  и  закончится.  Именно  тогда  после
добровольного самоуничтожения М.С.А., самого крупного из  агентств  США,
между его  собратьями  по  профессии  разгорелась  ожесточенная  борьба:
каждый стремился урвать  себе  кусок,  да  пожирнее  -  на  рынке  вновь
оказался тот товар, о котором никто уже и мечтать не смел, - от Элизабет
Тейлор до Фрэнка Синатры, от Ширли Маклейн  до  Джеймса  Стюарта.  Самый
"незначительный" из них оценивался в миллион  долларов  -  то  есть  сто
тысяч комиссионных, - и Чарли надлежало  крутиться  с  утра  до  вечера,
пытаясь урвать свою часть пирога.  Но  Хосе  всегда  упорно  отказывался
передать в его распоряжение основной доход от акций, принадлежавших ему,
так что стоило ему лишь пальцем шевельнуть - и Чарли  был  бы  отдан  на
растерзание своим конкурентам. Поэтому от приглашения немедленно прибыть
для объяснений он никак отказаться не мог, а по возвращении  в  Голливуд
обнаружил, что Элизабет Тейлор уже у Курта Фринггса, а Синатра с Маклейн
- у Германа Ситрона. Это была его последняя встреча с Альмайо,  и  когда
он  излагал  подробности  своей  бристольской  неудачи  и  разговора   с
директором "Палладиума", его поразило выражение лица  босса  -  какое-то
маниакально-измученное. К рассказанному  Чарли  добавил,  что  парижский
"Лидо" предлагает Джеку беспрецедентную сумму в пять тысяч  долларов  за
одно представление я  напечатал  об  этом  объявления  во  всех  имеющих
отношение к их профессии изданиях, а Антраттер из Лас-Вегаса  предлагает
премию в сто тысяч долларов тому агентству, которое сможет  организовать
у него выступление артиста, - и все безрезультатно.
   В ходе разговора произошло нечто весьма любопытное, но Чарли  Кун  не
придал этому значения. Он еще  не  осознавал  тогда,  каких  грандиозных
размеров достигла мечта Альмайо встретиться-таки с  этим  Джеком.  Чарли
намеревался сказать ему, что следует проявить благоразумие, что  Джек  -
такой же шарлатан, как и все  прочие  маги,  иллюзионисты,  гипнотизеры,
алхимики     и     всякого     рода     "сверхчеловеки",      наделенные
"сверхъестественными"  способностями,  -  им  несть  числа   в   истории
мюзик-холла с того дня, когда первый из мошенников  научился  играть  на
доверчивости первого лопуха на первой в истории ярмарке; однако  у  него
вдруг возникло такое ощущение, что, скажи он  вдруг  что-нибудь  в  этом
роде, например: "Слушайте, Хосе, вы нее прекрасно  понимаете,  что  этот
тип - такой же жулик, как и остальные, - разве что чуть половчее других:
умеет, как и все великие артисты, художники и поэты, создать вокруг себя
соответствующую атмосферу и превратить в искусство свое мошенничество  -
чем, впрочем, все они и заняты", - так вот, Чарли показалось,  что  Хосе
тут же встанет и свернет ему шею. Этому человеку во что бы то  ни  стало
нужно было во  что-то  верить  -  он  только  того  и  ждал,  чтобы  его
одурачили. Во многих отношениях в нем все еще живы были и  наивность,  и
верования, и ужасы времен Монтесумы; такого рода люди -  лучшие  в  мире
зрители.
   Служителям инквизиции, пришедшим сюда  вслед  за  конкистадорами,  ни
малейшего труда не представляло внушить этим людям бесспорную реальность
наличия Ада. А вулканы, пирамиды и тела  казненных,  посаженных  на  кол
испанцами, являли собой идеальную декорацию к  представлению;  чуть-чуть
таланта, немножко  гипнотических  способностей  -  и  между  этим  вечно
грохочущим,  разрываемым  молниями  небом  и  изрыгающей  огонь   землей
возникала идеальная для такого рода номера сцена. Поэтому  инстинктивно,
безо всякого умысла, повинуясь проснувшемуся в нем  извечному  инстинкту
шоумена, для которого нет ничего превыше зрелища, Чарли Кун, вместо того
чтобы призвать Хосе  к  здравому  смыслу,  автоматически  вошел  в  свою
обычную роль  -  ту,  что  исполняет  любой  ярмарочный  зазывала  перед
разинувшей рты публикой. И с некоторым удивлением обнаружил, что говорит
следующее:
   - Видевшие  его  профессионалы  в  один  голос  клянутся,  что  столь
необычайного номера доселе не было. Ассистент  этого  Джека  утверждает,
знаете  ли,  что  его  хозяин  способен  остановить  солнце  и  устроить
землетрясение... Ха, ха! Во всяком случае, он, похоже, посильнее Гитлера
и Сталина. В одной из книг  по  истории  мюзик-холла  я  прочел,  что  в
восемнадцатом веке был некий Калиостро, способный сделать так,  чтобы  к
вашим ногам посыпались звезды с неба, - он  утверждал,  что  бессмертен.
Остается только вообразить, что этот сукин сын  Джек  и  есть  та  самая
бестия.
   Он рассмеялся, чтобы как-то смягчить сказанное: ведь Альмайо все-таки
не какой-нибудь средневековый мужик, выпучивший от  удивления  глаза  на
ярмарке. Но был ошеломлен  выражением  лица  lider  maximo.  Глубочайшее
почтение, чуть ли не страх - вот что увидел Чарли на  лице  диктатора  -
сквозь  твердые  черты  одетого  в  ослепительно  белую  военную   форму
человека, только что получившего под свое начало двадцать четыре военных
реактивных самолета, проступили вдруг  следы  той  многовековой  детской
доверчивости, что породила мир зрелищ, позволяет  мюзик-холлу  держаться
на  плаву  и  будет  верно