пится.
   - А "Росинант"?
   - Ваша машина? Он наверняка пригонит ее сюда. Если, конечно, не  удерет
за границу.
   - А я как здесь очутился?
   - Я счел за лучшее сделать вам маленький укол. Чтобы вы успокоились.
   - Разве я был неспокоен?
   - Вы спали, но я подумал, что в данных обстоятельствах, увидев нас,  вы
можете... разволноваться.
   - А кто был другой?
   - Что значит - другой?
   - Вы же сказали: "нас".
   - О, ваш добрый друг отец Эррера был со мной.
   - И вы привезли меня сюда против моей воли?
   - Но это ведь ваш дом, мой старый друг, - Эль Тобосо. Где же вам  будет
лучше, когда надо немного отдохнуть?
   - Не нуждаюсь я ни в каком отдыхе. И вы даже раздели меня!
   - Мы сняли с вас верхнее платье - только и всего.
   - А брюки!
   -  Вы  не  должны  волноваться.  Это  вредно  для  вас.  Поверьте,  вам
необходимо какое-то время побыть в покое. Сам епископ просил  отца  Эрреру
найти вас и привезти домой, прежде чем дело слишком  далеко  зайдет.  Отец
Эррера позвонил мне в Сьюдад-Реаль. Тереса назвала ему меня, а поскольку у
меня двоюродный  брат  служит  в  министерстве  внутренних  дел,  жандармы
оказали нам помощь и проявили понимание. Какое счастье, что  вы  позвонили
Тересе из Леона.
   В комнату вошла Тереса с чашкой чая в руках.
   - Отец, отец! - воскликнула она. - Слава богу, вы живы и здоровы...
   - Еще не совсем здоров, - поправил ее доктор Гальван,  -  но  несколько
недель покоя...
   - Ну конечно, - несколько недель покоя! Я  сейчас  же  встану.  -  Отец
Кихот попытался было подняться и снова рухнул на постель.
   - Немного кружится голова, да? Не волнуйтесь. Это просто от уколов. Мне
пришлось в дороге сделать вам еще два.
   На солнце сверкнул белый воротничок, и в дверях показался отец Эррера.
   - Как он? - спросил отец Эррера.
   - Потихоньку приходит в себя, потихоньку.
   - Вы оба виноваты, -  заявил  отец  Кихот.  -  Похищение,  лечение  без
согласия пациента...
   - У меня есть недвусмысленное указание епископа вернуть  вас  домой,  -
пояснил отец Эррера.
   - Que le den por el saco, al obispo, - изрек отец Кихот, и вслед за его
словами в комнате воцарилась мертвая тишина. Даже сам отец Кихот поразился
себе. И где он только мог научиться такому выражению, как  оно  могло  так
быстро и неожиданно слететь с  его  языка?  Из  каких  глубин  памяти  оно
возникло? Тут тишину  внезапно  нарушило  хихиканье.  Отец  Кихот  впервые
слышал, чтобы Тереса смеялась. Он сказал:
   - Я должен встать. Немедленно. Где мои брюки?
   - Они у меня, - сказал отец Эррера. - То, что вы сейчас произнесли... я
в жизни не смогу заставить себя  повторить  это...  такие  слова  в  устах
священника, монсеньера...
   У отца Кихота возникло дикое желание употребить  ту  же  не  подлежащую
повторению фразу по поводу своего сана, но он сдержался.
   - Немедленно принесите мне мои брюки, - сказал он, - я хочу встать.
   - Эта непристойность показывает, что вы не в своем уме.
   - Я же сказал вам: принесите мне мои брюки.
   - Терпение, терпение, - произнес доктор Гальван. - Через несколько дней
вы встанете. А сейчас вам  необходим  отдых.  И  прежде  всего  -  никаких
волнений.
   - Брюки!
   - Они будут у меня, пока вам не станет лучше, - заявил отец Эррера.
   - Тереса! - воззвал отец Кихот к своему единственному другу.
   - Он их запер в шкафу. Да простит меня господь, отче. Я ведь не  знала,
что он задумал.
   - Вы что же, думаете, я буду тут лежать - в постели?
   - Немного медитации вам не помешает, - сказал отец Эррера.  -  Вы  вели
себя крайне своеобразно.
   - Не понимаю!
   - Жандармы из Авилы сообщили,  что  вы  поменялись  с  вашим  спутником
одеждой и дали им ложный адрес.
   - Ничего они не поняли.
   - В Леоне арестовали человека, который ограбил банк, он заявил, что  вы
дали ему ботинки и прятали его у себя в машине.
   -  Никакого  банка  он  не  грабил.  Это   был   всего   лишь   магазин
самообслуживания.
   - Нам с его преосвященством пришлось немало похлопотать, чтобы  убедить
жандармов ничего не предпринимать против вас. Пришлось  даже  звонить  его
преосвященству епископу Авильскому и просить вмешаться. Очень помог  также
двоюродный брат доктора Гальвана. Ну и, конечно, сам доктор Гальван.  Нам,
по  крайней  мере,  удалось  убедить  их,   что   вы   страдаете   нервным
расстройством.
   - Какая ерунда!
   - Это самое милосердное объяснение вашего поведения.  Словом,  мы  едва
избежали большого скандала в Церкви. - И он уточнил: - Во  всяком  случае,
пока.
   - А теперь поспите немного, - сказал доктор Гальван отцу  Кихоту.  -  В
полдень - немного супа, - дал он указание Тересе, -  а  вечером,  пожалуй,
омлет. Никакого вина. Вечером я заеду и посмотрю, как наш пациент,  но  не
буди его, если он заснет.
   - И запомни, - сказал ей отец Эррера, - чтоб завтра утром, пока я  буду
служить мессу, ты прибрала гостиную.  Я  ведь  не  знаю,  в  котором  часу
приедет епископ.
   - Епископ?! - воскликнула Тереса, и отец Кихот, словно эхо, повторил ее
вопрос.
   Отец Эррера даже не потрудился ответить. Он вышел из комнаты, закрыв за
собою дверь, - не хлопнул ею, а щелкнул - так будет, пожалуй, точнее. Отец
Кихот, не поднимаясь с подушки, повернул голову к доктору Гальвану.
   - Доктор, - сказал он, - вы ведь давний мой друг. Помните, как  у  меня
было воспаление легких?
   - Конечно, помню. Постойте-ка. Это было, должно быть, лет тридцать тому
назад.
   - Да. Я тогда очень боялся  умереть.  Столько  было  у  меня  всего  на
совести. Вы, наверное, забыли, что вы тогда говорили мне.
   - Говорил, что надо пить как можно больше воды.
   - Нет, вы сказали другое. - Он поискал в памяти,  но  точные  слова  не
приходили. - Вы сказали примерно так: подумайте, сколько  миллионов  людей
умирает за одну минуту -  гангстеры,  и  воры,  и  мошенники,  и  школьные
учителя, и хорошие отцы и матери, банковские служащие и врачи, аптекари  и
мясники, - неужели  вы  в  самом  деле  верите,  что  у  Него  есть  время
позаботиться о каждом или осудить?
   - Я действительно так сказал?
   - Более или менее так. Вы тогда не знали, как  вы  меня  этим  утешили.
Сейчас вы слышали, что сказал отец Эррера: не господь, а епископ явится ко
мне. Хотел бы я услышать от вас такое,  что  утешило  бы  меня  перед  его
прибытием.
   - Это куда труднее, - заметил доктор Гальван, - но  вы,  пожалуй,  сами
уже все сказали. "Пошел он к такой-то матери, этот епископ".


   Отец Кихот строго следовал  совету  доктора  Гальвана.  Он  спал,  пока
спалось; в полдень съел супа, а вечером - пол-омлета. При этом он подумал,
насколько вкуснее был сыр, когда он ел его на  открытом  воздухе,  запивая
бутылкой ламанчского.
   Утром он автоматически проснулся четверть шестого (ведь более  тридцати
лет он в шесть часов служил мессу в почти  пустой  церкви).  А  сейчас  он
лежал в постели и прислушивался к звуку  закрывающейся  двери,  что  будет
означать, что отец Эррера отбыл, но дверь щелкнула лишь около  семи.  Отец
Эррера явно изменил время мессы. Отец Кихот понимал, что боль, которую  он
при этом почувствовал, неоправданна. Ведь произведя  это  изменение,  отец
Эррера вполне мог увеличить свою паству человека на два-три.
   Отец Кихот выждал минут пять (отец Эррера вполне мог что-нибудь  забыть
- к примеру, носовой платок) и затем на цыпочках прокрался в гостиную.  На
кресле, под подушкой, лежала тщательно  сложенная  простыня.  Отец  Эррера
явно  обладал  добродетелью  аккуратности,   если   аккуратность   считать
добродетелью. Отец Кихот окинул  взглядом  свои  книжные  полки.  Увы!  Он
оставил свое любимое чтение в чреве "Росинанта". Святой Франциск Сальский,
его обычный утешитель, путешествовал сейчас где-то по дорогам Испании.  Он
взял с полки "Исповедь" святого Августина,  а  также  "Письма  о  духовной
жизни" иезуита восемнадцатого века отца Коссада, в которых он, будучи  еще
семинаристом, порою  находил  утешение,  и  вернулся  в  постель.  Тереса,
услышав, что он ходит, принесла ему чашку чая с  булочкой  и  маслом.  Она
была в прескверном настроении.
   - Да за кого он меня принимает? - спросила она. - Извольте, видите  ли,
прибраться, пока он служит мессу. Да разве я не прибиралась у  вас  больше
двадцати лет? Не нуждаюсь я, чтоб он или епископ указывали мне мой долг.
   - Ты действительно думаешь, что епископ приедет?
   - Да этих двоих водой не разольешь. Висят на телефоне и утром, и  днем,
и вечером - только этим  и  занимались,  как  вы  уехали.  И  все  -  ваше
преосвященство, да ваше  преосвященство,  да  ваше  преосвященство.  Можно
подумать, он с самим господом богом разговаривает.
   - К моему предку, когда каноник привез его домой, - сказал отец  Кихот,
- епископ по крайней мере не являлся. И  я  предпочитаю  доктора  Гальвана
этому дураку-цирюльнику, который рассказывал моему предку все  эти  сказки
про сумасшедших. Ну как могли рассказы про сумасшедших вылечить его,  если
бы он в самом деле был сумасшедший, чему я ни секунды  не  верю.  Впрочем,
ладно, Тереса, надо видеть во всем что-нибудь светлое. Не думаю, чтобы они
попытались сжечь мои книги.
   - Может, жечь-то они и не станут, да только  отец  Эррера  сказал  мне,
чтоб я держала ваш кабинет под замком. Он сказал, что не  хочет,  чтоб  вы
утомляли себя чтением разных книжек. Само собой, до приезда епископа.
   - Но ты же не заперла дверь, Тереса. Видишь  -  у  меня  уже  есть  две
книжки.
   - Это я-то стану запирать от вас вашу собственную  комнату,  когда  мне
больно видеть, как этот молоденький священник расселся тут, точно  у  себя
дома? Но когда приедет епископ, все равно  лучше  спрячьте-ка  книжки  под
простыню. Эти двое одним миром мазаны.
   Отец Кихот услышал, как отец Эррера вернулся после  мессы;  он  услышал
стук посуды: Тереса, готовя ему завтрак, грохотала ею на кухне в два  раза
громче, чем когда готовила ему. Он обратился к отцу Коссаду, которого было
куда приятнее читать в постели, чем отца Йоне. Отец Кихот представил себе,
что вот отец Коссад  присел  у  его  кровати,  чтобы  выслушать  исповедь.
Сколько дней прошло с тех пор, как он лежит, - четыре или пять?
   "Отец, со времени моей последней исповеди десять  дней  тому  назад..."
Его снова смутило воспоминание о том, как на него  напал  смех,  когда  он
смотрел тот фильм в Вальядолиде, и ни тени желания, которое  доказало  бы,
что он такой же, как все  люди,  и  породило  бы  у  него  чувство  стыда.
Возможно, именно в кино он и подцепил это  вульгарное  выражение,  которое
употребил применительно к епископу? Но ведь в фильме не было  епископа.  А
непристойное выражение вызвало смех  у  Тересы,  доктор  же  Гальван  даже
повторил его. И отец Кихот мысленно  сказал  отцу  Коссаду:  "Если  Тереса
согрешила, рассмеявшись, а доктор Гальван согрешил, давая мне такой совет,
- грех этот на мне, только  на  мне".  Совершил  он  грех  и  похуже.  Под
влиянием  вина  он  принизил  Святого  Духа,  сравнив  его  с  полбутылкой
ламанчского.  Да,  список  проступков,  с  которым  он  предстанет   перед
епископом, - безусловно, немалый, и это вызовет порицание, но боялся  отец
Кихот не епископа. Он боялся себя. У него было такое  чувство,  точно  его
задел крылом самый страшный из всех грехов - отчаяние.
   Он наугад раскрыл  "Письма  о  духовной  жизни"  отца  Коссада.  Первый
отрывок, который он прочел, не имел  к  нему,  насколько  он  мог  понять,
никакого отношения. "По моему убеждению, слишком частое общение  с  Вашими
многочисленными родственниками и прочими мирянами служит  препятствием  на
пути Вашего продвижения". Отец Коссад, правда, писал свои письма монахине,
но все же... Священник и монахиня - это ведь почти одно и то же.
   - Я никогда не хотел продвижения, - выкрикнул отец Кихот в  пустоту,  -
никогда не хотел быть монсеньером,  и  у  меня  нет  родственников,  кроме
троюродного брата в Мексике.
   Уже без особой надежды он во второй раз раскрыл книгу,  но  теперь  был
вознагражден, хотя абзац, на котором задержался его  взгляд,  и  начинался
весьма  обескураживающе:  "Исповедовался   ли   я   хоть   раз   в   жизни
по-настоящему? Простил ли меня Господь? В каком  я  нахожусь  положении  -
хорошем или плохом?" Отец Кихот уже собирался закрыть книгу,  но  все-таки
прочел дальше: "Я сразу отвечу: Господь пожелал сокрыть все это  от  меня,
чтобы я слепо отдался на Его милость. Я не желаю знать  того,  что  Он  не
желает мне показывать, и я готов брести во тьме, если Он вознамерится меня
в нее погрузить. Его дело - знать,  насколько  я  продвинулся,  мое  же  -
думать  только  о  Нем.  Обо  всем  остальном  Он  сам  позаботится  -   я
предоставляю это ему".
   - Я предоставляю это ему, - громко повторил отец Кихот; в  этот  момент
дверь в его комнату открылась, и голос отца Эрреры возвестил:
   - Его преосвященство здесь.
   Странным образом отцу Кихоту на миг показалось, что отец  Эррера  вдруг
состарился - воротничок у него был все такой же ослепительно белый,  но  и
волосы стали белыми, и, конечно же, у отца  Эрреры  не  было  епископского
перстня на пальце или большого наперсного креста на груди. Но со  временем
у него будет и то и другое, безусловно, будет, подумал отец Кихот.
   - Извините, ваше преосвященство. Если вы любезно согласитесь  подождать
меня, я через несколько минут присоединюсь к вам в кабинете.
   - Оставайтесь там, где вы есть, монсеньор,  -  сказал  епископ.  (Титул
"монсеньор" он произнес явно кислым голосом). Достав  из  своего  широкого
рукава белый шелковый платок, он смахнул им пыль со стула у кровати, затем
тщательно оглядел платок, проверяя, насколько он испачкался, опустился  на
стул и положил руку на простыню. Однако отец Кихот, понимая, что в лежачем
положении невозможно опуститься на колени, решил, что в таком случае можно
и не целовать епископу перстень, и епископ, помедлив немного, убрал  руку.
Затем он поджал губы и, с минуту подумав, выдохнул одно-единственное:
   - Мда!
   Отец Эррера, точно телохранитель, стоял в дверях. Епископ сказал ему:
   - Можете оставить меня с монсеньером... - Слово это, казалось,  обожгло
ему язык, так как он скривился. - ...мы побеседуем наедине.
   И отец Эррера исчез.
   Епископ стиснул крест, висевший на его пурпурном pechera, словно  таким
путем надеялся обрести мудрость более высокую, чем  свойственно  человеку.
Отцу Кихоту показалось, что гроза прошла, когда он произнес:
   - Я вижу, вы чувствуете себя лучше.
   - Я чувствую себя вполне хорошо, - ответил отец Кихот. -  Отпуск  пошел
мне на пользу.
   - Не думаю, если судить по донесениям, которые я получил.
   - Донесениям - о чем?
   - Церковь всегда старается держаться над политикой.
   - Всегда?
   - Вы прекрасно знаете мое отношение к вашему злополучному  соучастию  в
деятельности организации "In Vinculis".
   - Это был спонтанный акт милосердия, ваше преосвященство. Признаюсь, я,
право, не думал... Впрочем, творя милосердие, человек и не должен  думать.
Милосердие, как и любовь, должно быть слепо.
   - Вас произвели в сан монсеньера  по  причинам,  не  поддающимся  моему
пониманию.  А  монсеньор  всегда  должен  думать.  Он   должен   оберегать
достоинство Церкви.
   - Я же не просил, чтобы меня делали монсеньером. Мне вовсе не  нравится
быть  монсеньером.   Поддерживать   достоинство   приходского   священника
Эль-Тобосо уже достаточно тяжкое для меня бремя.
   - Я не обращаю внимания на все доходящие до меня слухи,  монсеньор.  То
обстоятельство, что кто-то является членом "Опус деи",  еще  не  означает,
что на его свидетельство можно положиться. Я поверю вам,  если  вы  дадите
мне слово,  что  не  заходили  в  Мадриде  в  определенный  магазин  и  не
спрашивали там кардинальскую шляпу.
   - Это не я про нее спросил. Это была шутка со  стороны  моего  друга  -
вполне невинная...
   - Невинная? Насколько я понимаю, этот ваш друг - бывший мэр Эль-Тобосо.
Коммунист. Вы  выбираете  себе  очень  неподходящих  друзей  и  спутников,
монсеньор.
   - Мне нет нужды напоминать вашему преосвященству, что господь наш...
   - О, да, да. Я знаю, что вы сейчас скажете. Это место насчет мытарей  и
грешников всегда цитируется  в  оправдание  многих  дерзостных  поступков.
Апостол Матфей, избранник господень, был сборщиком налогов -  мытарем,  из
презренного сословия. Это, конечно, так,  но  между  сборщиком  налогов  и
коммунистом - огромная разница.
   - Я полагаю, в некоторых восточных странах это вполне совместимо.
   - Напомню вам, монсеньор, что господь наш был  сыном  божьим.  Ему  все
было  дозволено,  но  для  бедного  священника  вроде  вас  или  меня,  не
осмотрительнее ли идти по стопам апостола Павла?  Вы  же  знаете,  что  он
говорит в своем Послании Титу: "Ибо есть много и непокорных, пустословов и
обманщиков... каковым должно заграждать уста..." [Библия. Послание к Титу]
   Епископ сделал паузу, чтобы дать отцу Кихоту  возможность  откликнуться
на его слова, но никакого отклика не последовало. Возможно, он принял  это
за добрый знак, так как, продолжая беседу, отказался  от  "монсеньора",  а
употреблял более дружеское и товарищеское "отче".
   - Ваш друг, отче, - сказал он, - видимо, очень много выпил и был  пьян,
когда вас обоих нашли. Он даже не проснулся, когда к нему обратились. Отец
Эррера заметил также, что в вашей машине было много вина. Я понимаю, что в
вашем нервном состоянии вино оказалось для вас великим соблазном. Я  лично
употребляю вино только во время мессы. Пить же я предпочитаю воду. Когда я
беру в руки стакан, я представляю себе, что пью чистую воду Иордана.
   - Наверное, не такую уж и чистую, - заметил отец Кихот.
   - Что вы хотите этим сказать, отче?
   - Ну, видите ли, ваше преосвященство, я не могу не думать  о  том,  что
сириец Нееман семь раз погружался в Иордан и оставил там всю свою проказу.
   - Это древняя еврейская легенда о том, что было давным-давно.
   - Да, я знаю, ваше преосвященство, и все же ведь это вполне может  быть
и правдивая история, а проказа - болезнь таинственная.  Мы  же  не  знаем,
сколько евреев-прокаженных могли последовать примеру Неемана! Я,  конечно,
согласен с вами, что апостол Павел - надежный наставник,  и  вы,  конечно,
помните, что он писал Титу  и  другое...  нет,  я  ошибся,  это  он  писал
Тимофею: "Впредь пей не  одну  воду,  но  употребляй  немного  вина,  ради
желудка твоего..." [Библия. Первое послание к Тимофею. 6, 23].
   В спальне воцарилась тишина. Отец Кихот подумал, что, наверное, епископ
пытается найти еще одну цитату из апостола Павла, но  он  ошибался.  Пауза
означала перемену темы, а не смену настроения.
   - Чего я никак не могу понять, монсеньор, это что, по словам жандармов,
вы обменялись одеждой с этим... с этим бывшим мэром, коммунистом.
   - Мы не менялись одеждой, ваше преосвященство, я только  дал  ему  свой
воротничок.
   Епископ  закрыл  глаза.  Потерял  терпение?  Или  же   молится,   чтобы
собеседник понял его.
   - Но зачем же надо было меняться даже воротничком?
   - Мэр считал, что в таком воротничке мне, должно быть, очень жарко, и я
дал ему попробовать. Я  не  хотел,  чтобы  он  думал,  будто  я  в  чем-то
доблестнее его... Военным или даже жандармам,  наверное,  куда  труднее  в
жару ходить в своей форме, чем мне - в воротничке. Нам  все-таки  повезло,
ваше преосвященство.
   - До слуха священника в Вальядолиде дошел рассказ  об  епископе  -  или
монсеньоре, - которого видели  выходящим  из  кинотеатра,  где  показывали
скандальный фильм,  -  ну,  вы  знаете,  того  рода,  какие  у  нас  стали
показывать после смерти генералиссимуса.
   - Возможно, бедный монсеньор не знал, на какой фильм он  шел.  Название
ведь иной раз может быть обманчивым.
   - Самое возмутительное в этой истории то, что епископ или  монсеньор  -
вы же знаете, люди могут перепутать из-за pechera, который мы с  вами  оба
носим, - выходя из этого постыдного кинотеатра, смеялся.
   - Ну, не смеялся, ва