у. Нечего из-за этого устраивать шум.
   - Хватит с нее и одного из нас. Особенно,  если  это  священник.  И  не
забудьте указать - "монсеньор".
   - А что написать - куда мы направляемся?
   - Напишите - в Барселону.
   - Вы ни разу не говорили, мне про Барселону.
   - А кто его знает? Может, мы туда и поедем. Ваш предок ведь ездил туда.
Во всяком случае, я никогда не считал нужным сообщать что-либо полиции.
   Отец Кихот нехотя повиновался. Интересно, отец Йоне счел бы это  ложью?
Он вспомнил, что отец Йоне довольно странно делил ложь  на  злонамеренную,
ложь во благо и ложь шутки ради.  Эта  ложь  -  не  злонамеренная,  и  уж,
конечно, не шутки ради. Ложь во благо - это когда она может  быть  выгодна
кому-то или тебе самому. Здесь  же  никакой  выгоды  никому  нет.  Значит,
наверное, это вовсе и не ложь. К тому же возможно ведь, что их  странствия
в один прекрасный день действительно приведут их в Барселону.



ГЛАВА V
Как монсеньор Кихот и Санчо посетили одно святое место

   - Вы хотите ехать на север? - спросил отец Кихот. -  Я  подумал,  может
быть,  нам  все-таки  стоило  бы  сделать  небольшой  крюк  в  направлении
Барселоны.
   - Я хочу свозить вас в одно святое  место,  -  сказал  мэр,  -  где,  я
уверен, вам захочется помолиться. Поезжайте по дороге на Саламанку, пока я
не скажу, где свернуть.
   Что-то в тоне мэра не понравилось отцу Кихоту. Он умолк, и тут снова на
память ему пришел тот сон. Он сказал:
   - Санчо, вы действительно верите, что будет такое время, когда весь мир
станет коммунистическим?
   - Да, верю. Только я, конечно, не увижу этого дня.
   - И победа пролетариата будет полной и окончательной?
   - Да.
   - И весь мир будет, как Россия?
   - Этого я не говорил. Россия  еще  не  достигла  коммунизма.  Она  лишь
продвинулась по пути к коммунизму дальше других стран.  -  Он  по-дружески
прикрыл ладонью рот  отцу  Кихоту.  -  Только,  мой  дорогой  католик,  не
начинайте говорить мне о правах человека, и тоща я обещаю,  что  не  стану
говорить про инквизицию. Если бы вся Испания  целиком  была  католической,
то, конечно, никакой инквизиции не возникло бы, а так - Церковь  вынуждена
была защищаться от  врагов.  Войне  всегда  сопутствует  несправедливость.
Людям всегда  приходится  выбирать  меньшее  зло,  и  меньшим  злом  может
оказаться государство, тюрьма, лагерь, да если угодно - и  психиатрическая
больница. Сейчас государство или Церковь обороняются,  когда  же  наступит
коммунизм, государство отомрет. Так же, как отмерла бы власть пап, если бы
вашей Церкви удалось заставить весь мир принять католичество.
   - Представим себе, что коммунизм наступит еще при вашей жизни.
   - Это невозможно.
   - Ну, тогда представим  себе,  что  ваш  прапраправнук  унаследует  ваш
характер и что он доживет до тех пор,  когда  государства  не  станет.  Не
будет несправедливости, не будет неравенства  -  чему  он  посвятит  себя,
Санчо?
   - Будет трудиться ради общего блага.
   - У вас, безусловно, есть вера, Санчо, великая вера  в  будущее.  Но  у
_него-то_ такой веры не будет. Будущее уже будет тут, перед его глазами. А
может человек жить без веры?
   - Не понимаю, при чем тут вера? Человеку всегда найдется чем  заняться.
Искать новые источники энергии. А болезни - всегда ведь будут  болезни,  с
которыми надо сражаться.
   - Вы в этом уверены? Медицина идет вперед огромными  шагами.  Мне  жаль
вашего прапраправнука, Санчо. Такое у меня впечатление, что ему не на  что
будет надеяться - разве что на смерть.
   Мэр усмехнулся.
   - А мы, может, и со смертью разделаемся с помощью трансплантаций.
   - Избави нас бог, - сказал отец Кихот. - Тогда ваш прапраправнук  будет
жить в бескрайней пустыне. Ни сомнений. Ни веры. Я бы пожелал ему в  таком
случае счастливой смерти.
   - Что значит "счастливой смерти"?
   - Смерти в надежде, что после нее что-то есть.
   - Вечное блаженство и прочая ерунда? Жить в убеждении,  что  существует
какая-то там вечная жизнь?
   - Нет. Не обязательно в убеждении. Мы не можем  всегда  быть  убеждены.
Достаточно верить. Как верите, например, вы, Санчо. Ах, Санчо, Санчо,  как
же это ужасно - не иметь сомнений. Вообразите себе,  что  все,  написанное
Марксом - да и Лениным, - _доказано_, как абсолютная правда.
   - Я, конечно, был бы этому рад.
   - Сомневаюсь.
   Некоторое время они ехали молча. Внезапно Санчо хохотнул - этот  лающий
звук отец Кихот слышал уже и ночью.
   - В чем дело, Санчо?
   - Вчера вечером перед тем, как заснуть,  я  читал  вашего  Йоне  и  его
"Теологию морали". Я совсем забыл, что онанизм  представляет  собой  такое
богатейшее разнообразие грехов. Я-то считал, что это  всего  лишь  синоним
мастурбации.
   - Это часто встречающаяся ошибка. Но уж  вам-то,  Санчо,  надо  бы  это
знать. Вы же говорили, что учились в Саламанке.
   - Да. И вчера вечером я вспомнил, как мы все хохотали, когда  дошли  до
онанизма.
   - Я забыл, что Йоне может так развеселить.
   -  Разрешите  напомнить  вам,  что  он  говорит  о  coitus  interruptus
[прерванное совокупление (лат.)]. Йоне считает это одной из форм онанизма,
но,  по  его  мнению,  если  совокупление  прервано  из-за  непредвиденных
обстоятельств, например (этот пример приводит  сам  Йоне),  при  появлении
третьего лица, - это уже не грех. Так вот, один из моих соучеников - Диего
- знал одного очень богатого и верующего маклера. Я сейчас вдруг вспомнил,
как его звали, - Маркес. У  него  было  большое  поместье  через  реку  от
Саламанки, недалеко от монастыря винсентианцев [винсентианцы принадлежат к
сообществу    римско-католических    священников,    основанному    святым
Винсентом-де-Полем в 1625 году]. Не знаю, жив ли он еще. Ну, если жив,  то
проблема контроля над деторождением не должна больше  его  волновать:  ему
сейчас должно быть уже за восемьдесят. А в  те  дни  это  было  для  него,
безусловно, ужасной проблемой, ибо он железно  следовал  правилам  Церкви.
Ему еще повезло, что Церковь изменила свой взгляд на ростовщичество,  -  в
маклерском деле есть  ведь  немало  ростовщичества.  Забавно,  верно,  что
Церковь куда легче меняет  мнение  относительно  денег,  чем  относительно
секса?
   - У вас ведь тоже есть неизменные догмы.
   - Да. Но у нас невозможно изменить как раз те догмы,  которые  касаются
денег. Нас не  волнует  coitus  interruptus,  нас  волнуют  лишь  средства
воспроизводства - я не имею  в  виду  сексуальные.  У  следующей  развилки
сверните, пожалуйста, влево. А теперь видите  впереди  высокую  каменистую
гору и на ней большой крест? Мы едем туда.
   - Так это _в самом  деле_  святое  место.  А  я  думал,  вы  надо  мной
подтруниваете.
   - Нет, нет, монсеньор. Я слишком вас для  этого  люблю.  О  чем  это  я
говорил? А, вспомнил. О сеньоре Маркесе и его ужасной проблеме. Так вот  -
у него было  пятеро  детей.  Он  считал,  что  выполнил  свой  долг  перед
Церковью, но жена у него  была  ужасно  плодовитая,  да  и  он  сам  любил
поразвлекаться в постели. Он мог бы завести себе любовницу, но  не  думаю,
чтобы Йоне считал,  что  во  внебрачных  отношениях  можно  контролировать
рождаемость. Словом, не везло ему с тем, что вы называете  "естественным",
а я называю "противоестественным" контролем  над  рождаемостью.  Возможно,
под влиянием Церкви все термометры в Испании показывают не ту температуру.
Так или иначе, мой друг Диего заметил как-то сеньору Маркесу  -  боюсь,  в
весьма фривольную минуту, - что по правилам Йоне можно пользоваться coitus
interruptus. Кстати, к каким священнослужителям принадлежал Йоне?
   - Он был из немцев. Не думаю, чтобы он принадлежал к белому духовенству
- они, по большей части, слишком заняты, чтобы изучать теологию морали.
   - Так вот, Маркес послушался Диего, и  в  следующий  раз,  когда  Диего
пришел к нему, он обнаружил в доме дворецкого. Это удивило его, ибо Маркес
был человек скаредный, редко принимавший гостей, разве  что  от  случая  к
случаю кого-нибудь из  отцов  монастыря  святого  Винсента,  так  что  две
служанки, няня и повариха вполне обеспечивали нужды семейства. После ужина
Маркес пригласил Диего к себе в кабинет  на  рюмку  коньяку,  и  это  тоже
удивило Диего. "Я должен поблагодарить тебя, - сказал  ему  Маркес,  -  ты
намного облегчил мою жизнь. Я очень внимательно проштудировал  отца  Йоне.
Признаюсь, я не вполне поверил тому, что ты мне сказал, и поэтому добыл  у
винсентианцев экземпляр труда отца Йоне на испанском языке, и  там  черным
по белому написано - с официального разрешения архиепископа Мадридского  и
Nihil obstat [безо всяких возражений (лат.)] со  стороны  цензуры,  -  что
появление третьего лица делает возможным coitus interruptus.
   "Ну и как же вы этим воспользовались?" - спросил Диего.
   "Как видишь, я нанял дворецкого и  тщательнейшим  образом  его  обучил.
Когда в кладовке раздается два звонка из моей спальни, дворецкий  подходит
к двери в спальню и ждет. Я стараюсь, чтобы он не ждал слишком  долго,  но
годы у меня уже не те и, боюсь, ему иной раз приходится ждать по  четверть
часа - а то и больше - следующего сигнала:  долгого  звонка  уже  в  самом
коридоре. Это значит - больше сдерживаться  я  не  могу.  Тогда  дворецкий
открывает дверь в спальню - появляется третье лицо,  и  я  откатываюсь  от
жены. Так что ты и представить себе не можешь, насколько Йоне упростил мне
жизнь. Теперь я исповедуюсь не чаще, чем раз в три месяца  -  и  каюсь  во
всяких мелких, простительных промашках".
   - Вы надо мной издеваетесь, - сказал отец Кихот.
   - Нисколько. Просто я  нахожу  теперь  Йоне  куда  более  интересным  и
забавным писателем, чем в студенческую пору. К сожалению, в том случае,  о
котором я вам рассказал, была допущена  одна  промашка  -  Диего  оказался
человеком недобрым и указал на нее. "Вы  недостаточно  внимательно  читали
Йоне, - сказал он Маркесу.  -  Йоне  относит  появление  третьего  лица  к
разряду  непредвиденных  обстоятельств.  А  в   вашем   случае   появление
дворецкого, боюсь, слишком хорошо предвидено". Бедняга Маркес  был  просто
сражен. О, этих теологов-моралистов трудно обскакать. Они  всегда  возьмут
над вами верх с помощью  своих  софизмов.  Так  что  лучше  их  вообще  не
слушать. Поэтому ради вашего же блага очистите-ка ваши полки от всех  этих
старых книг. Вспомните, что сказал  каноник  вашему  благородному  предку:
"...а вам, ваша милость, человеку  столь  почтенному,  таких  превосходных
качеств и столь светлого  ума,  не  должно  принимать  за  правду  все  те
сумасбродные  нелепости,  о  которых  пишут  в  этих   вздорных   романах"
[Сервантес, "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский",  ч.1,  гл.49,  пер.
Н.Любимова].
   Мэр помолчал и искоса взглянул на отца Кихота.
   - У вас в лице, безусловно, есть что-то общее с вашим предком, - сказал
он. - Если я - Санчо, то вы, несомненно, монсеньор Печального Образа.
   - Надо мной, Санчо, можете издеваться сколько угодно. Огорчает меня то,
что вы издеваетесь над моими книгами, ибо они значат для меня больше,  чем
я сам. В них - вся моя вера и вся надежда.
   - В обмен на труды отца Йоне я  одолжу  вам  труды  отца  Ленина.  Быть
может, он тоже вселит в вас надежду.
   - Надежду на этом свете - возможно, но я испытываю великий  голод  -  и
хочу удовлетворить его не только ради себя. И  ради  вас,  Санчо,  и  ради
всего нашего мира. Я знаю, я бедный странствующий  священник,  едущий  бог
знает куда. Я знаю, что в некоторых из моих книг есть нелепицы, - были они
и в рыцарских романах, которые собирал мой предок. Но это вовсе не значит,
что рыцарство вообще - нелепица. Какие бы нелепости вы ни выудили из  моих
книг, я все равно продолжаю верить...
   - Во что?
   - В исторический факт. В то, что Христос умер на кресте и воскрес.
   - Это - величайшая из всех нелепостей.
   - Мы живем в нелепом мире, иначе не были бы мы сейчас вместе.
   Они взобрались на Гвадаррамские горы, что было нелегко для "Росинанта",
и теперь стали спускаться в долину, лежавшую у подножия высокой  сумрачной
горы, на которой высился огромный тяжелый крест, должно быть,  метров  ста
пятидесяти в высоту; они  увидели  впереди  стоянку,  забитую  машинами  -
роскошными  "кадиллаками"  и  маленькими  "сеатами".  Владельцы   "сеатов"
расставили возле своих машин складные столики для пикника.
   - Неужели вы хотели бы жить в абсолютно рациональном  мире?  -  спросил
отец Кихот. - Какой это был бы скучный мир!
   - В вас говорит ваш предок.
   - Взгляните на эту гильотину на горе... или, если угодно, виселицу.
   - Я вижу крест.
   - А это ведь более или менее одно и то же,  верно?  Куда  мы  приехали,
Санчо?
   -  Это  Долина  павших,  отче.  Ваш  друг  Франко  задумал,  чтобы  его
похоронили здесь как фараона. И больше тысячи  заключенных  согнали  сюда,
чтобы рыть пещеру для его захоронения.
   - О да, помню - потом им за это дали свободу.
   - Для сотен из них это была свобода смерти.  Как,  отче,  вы  вознесете
здесь молитву?
   - Конечно. А почему, собственно, нет? Будь даже тут  похоронен  Иуда  -
или Сталин, - я бы все равно помолился.
   Они поставили машину, заплатив за стоянку шестьдесят песет,  и  подошли
ко входу в пещеру. Какой огромный  понадобился  бы  камень,  подумал  отец
Кихот, чтобы завалить вход в это гигантское  захоронение.  Вход  в  пещеру
преграждала металлическая решетка, украшенная  статуями  сорока  испанских
святых, за ней открывался зал величиной с соборный неф, по стенам которого
висели гобелены, с виду - шестнадцатого века.
   - Генералиссимус настоял на  том,  чтобы  его  охраняла  целая  бригада
святых, - заметил мэр.
   Зал был такой огромный, что посетители казались пигмеями  и  их  голоса
были еле слышны; надо было долго  идти  под  высокими  сводами  к  алтарю,
находившемуся в другом конце.
   - Замечательное достижение инженерного  искусства,  -  заметил  мэр,  -
сродни пирамидам. И создать такое могли только рабы.
   - Как в ваших сибирских лагерях.
   - Русские заключенные по крайней мере трудились во имя  будущего  своей
родины. А это создано ради славы одного человека.
   Они медленно шли к алтарю мимо вытянувшихся в ряд часовен. Никто в этой
богато украшенной пещере не считал нужным понижать голос,  и,  однако  же,
голоса звучали как шепот в этой беспредельности. Трудно было поверить, что
вы идете в недрах горы.
   - Насколько я понимаю, - сказал отец Кихот, - эта пещера  была  создана
как символ примирения, часовня для поминовения всех павших с обеих сторон.
   По  одну  руку  от  алтаря  находилась  могила  Франко,  по  другую   -
Хосе-Антонио де Риверы, основателя фаланги.
   - Вы не найдете здесь даже таблички с именем павшего  республиканца,  -
сказал мэр.
   Молча проделали они долгий путь назад и, прежде чем выйти, в  последний
раз обернулись.
   - Почти как холл в  отеле  "Палас",  -  заметил  мэр,  -  но,  конечно,
грандиознее, да и посетителей меньше. И отелю "Палас" не по карману  такие
гобелены. А там в конце - бар с коктейлями; того и гляди появится бармен и
приготовит напиток - фирменный коктейль из красного вина, который подают с
вафлями. Вы молчите, монсеньор. А ведь это не могло не произвести  на  вас
впечатления. Или что-то не так?
   - Я молился - только и всего, - сказал отец Кихот.
   - За генералиссимуса, похороненного среди этого великолепия?
   - Да. А также за вас и за меня. - И добавил: - И за мою Церковь.
   Когда они сели в машину, отец Кихот перекрестился.  Он  и  сам  не  был
уверен, почему: чтобы защититься от опасностей, подстерегающих на  дороге,
или от поспешных выводов, или это было просто нервной реакцией.
   Мэр сказал:
   - У меня такое впечатление, что за нами следят.  -  И,  перегнувшись  к
отцу Кихоту, заглянул в зеркальце заднего вида. - Все обгоняют нас,  кроме
одной машины.
   - А с какой стати кто-то будет за нами следить?
   - Кто его знает? Я ведь просил вас надеть пурпурный слюнявчик.
   - Но я же надел носки.
   - Этого недостаточно.
   - Куда мы теперь направляемся?
   - При такой скорости нам ни за что не добраться к вечеру до  Саламанки.
Так что  придется  остановиться  в  Авиле.  -  И,  продолжая  наблюдать  в
зеркальце заднего вида, мэр добавил: - Наконец-то он нас обгоняет.
   Мимо на большой скорости промчалась машина.
   - Вот видите, Санчо, мы вовсе их не интересовали.
   - Это был джип. Джип жандармерии.
   - Так или иначе, не мы были у них на уме.
   - И все равно, я б хотел, чтобы вы сидели в своем слюнявчике, -  сказал
мэр. - Носков-то ваших они ведь не видят.
   Они устроили обед на обочине  и,  усевшись  на  пожухлой  траве,  доели
остатки колбасы. Она немного  подсохла,  а  ламанчское  вино  почему-то  в
значительной мере утратило свой аромат.
   - Кстати, - сказал мэр, - колбаса напомнила  мне,  что  в  Авиле,  если
захотите,  вы  сможете  увидеть  безымянный  палец  святой  Терезы,  а   в
Альба-де-Тормесе, близ Саламанки, я покажу вам  всю  ее  руку.  Во  всяком
случае, по-моему, ее уже вернули в тамошний монастырь, а то  она  какое-то
время находилась у генералиссимуса. Говорят,  он  держал  ее  -  со  всем,
конечно,  благоговением  -  у  себя  на  столе.  А  в  Авиле   сохранилась
исповедальня, где она беседовала с Хуаном де ла Крус.  Большой  был  поэт,
так что не будем спорить по поводу его святости. Когда я был в  Саламанке,
я часто ездил в Авилу. Знаете, я даже с некоторым благоговением  относился
к этому пальцу святой Терезы, хотя привлекала меня  главным  образом  одна
красотка - дочка авильского аптекаря.
   - А почему вы бросили там учиться, Санчо? Вы никогда  мне  об  этом  не
рассказывали.
   - Я думаю, длинные золотые волосы той красотки были, наверное,  главной
тому причиной. Очень это было счастливое для меня  время.  Понимаете,  она
ведь была дочкой аптекаря, - а он был тайным членом компартии, - и  потому
могла втихую снабжать нас противозачаточными средствами. Мне не надо  было
прибегать  к  coitus  interruptus.  Но  знаете,  странная  все-таки  штука
человеческая натура: я  потом  отправлялся  к  безымянному  пальцу  святой
Терезы и каялся. - Он мрачно уставился в свой  стакан  с  вином.  -  О,  я
смеюсь над вашими предрассудками, отче, но в те дни я  разделял  некоторые
из них. Может, поэтому я так и ищу сейчас вашей компании - я как бы  снова
переживаю свою юность, юность, когда я  почти  исповедовал  вашу  религию,
когда все было так сложно и противоречиво... и интересно.
   - А мне сложным ничто никогда не казалось. Я всегда находил ответ в тех
книгах, которые вы так презираете.
   - Даже у отца Йоне.
   - О, я никогда не был силен в теологии морали.
   - Одной из  сложностей,  возникших  передо  мной,  было  то,  что  отец
девушки, аптекарь, умер и мы не могли больше  доставать  противозачаточные
средства. Сегодня это было бы совсем просто, но в те  дни...  Выпейте  еще
стаканчик, отче.
   -  В  вашей  компании,  если  я  не  буду  осторожен,  боюсь,  я   могу
превратиться в попа-пропойцу - я слышал, так говорят.
   - Вслед за моим предком Санчо могу сказать, что я никогда  в  жизни  не
был запойным пьяницей. Я пью, когда мне на  душу  придет  или  когда  хочу
выпить за здоровье друга. За вас, монсеньор! Кстати, а  что  говорит  отец
Йоне по поводу выпивки?
   - Интоксикация, приводящая к полной потере  разума,  является  смертным
грехом, если к тому нет достаточных оснований, а спаивать других  -  такой
же грех, если тому нет достаточных оправданий.
   - Любопытно он это квалифицирует, верно?
   - Как ни странно, согласно отцу Йоне, если кто-то - как в данном случае
вы - спаивает другого на пиршестве, это более простительный грех.
   - Я полагаю, мы можем считать это пиршеством?
   - Я вовсе не уверен, что, когда двое сидят за столом, это можно назвать
пиршеством, и сомневаюсь, подходит ли для такого определения наша  изрядно
засохшая колбаса. - Отец Кихот  несколько  нервозно  рассмеялся  (пожалуй,
юмор был тут не вполне уместен)