и  перебрал  лежавшие  у  него  в  кармане
четки. - Вы можете смеяться над отцом Йоне, - продолжал  он,  -  и  я,  да
простит меня господь, смеялся над ним вместе с вами. Но  теология  морали,
Санчо, - это ведь не Церковь. И труда отца Йоне вы не найдете  среди  моих
старых рыцарских книг. Его книга - всего  лишь  военный  устав.  А  святой
Франциск Сальский написал книгу в восемьсот страниц под названием  "Любовь
к Господу". В правилах отца Йоне вы не встретите слова "любовь", а в книге
святого Франциска Сальского, по-моему, - возможно, я  не  прав,  -  вы  не
найдете  выражения  "смертный  грех".  Он  был  епископом   и   правителем
Женевским. Интересно, поладили бы они с Кальвином? Мне  кажется,  Кальвину
легче было бы с Лениным... или даже со Сталиным...  Или  с  жандармами,  -
добавил он, глядя на возвращающийся джип - если это был тот же самый.  Его
предок наверняка вышел бы на дорогу  и  бросил  джипу  вызов.  Отец  Кихот
почувствовал свою несостоятельность, у него даже возникло чувство вины.  А
джип, поравнявшись с их машиной, притормозил.  И  отец  Кихот  и  Санчо  с
облегчением вздохнули, когда, проехав мимо, он  исчез  из  виду;  какое-то
время они молча лежали среди остатков  своей  трапезы.  Потом  отец  Кихот
сказал:
   - Мы же ничего плохого не сделали, Санчо.
   - Они судят по внешнему виду.
   - Но мы же выглядим невинными,  как  агнцы,  -  заметил  отец  Кихот  и
процитировал своего любимого святого: - "Ничто так не способно утихомирить
разъярившегося слона, как вид агнца; ничто так не способно  ослабить  силу
полета пушечного ядра, как шерсть".
   - Тот, кто это написал, - сказал  мэр,  -  показал  свое  невежество  в
естествознании и в законах динамики.
   - Наверное, это от вина, но мне что-то ужасно жарко.
   - А я что-то не замечаю жары. По-моему, температура очень приятная.  Но
на мне нет, конечно, такого дурацкого воротничка.
   - Это всего лишь полоска целлулоида. И право же, в нем не так уж жарко,
особенно если сравнить с тем, что надето  на  этих  жандармах.  Попробуйте
надеть воротничок - сами увидите.
   - Так уж и быть - попробую. Давайте его сюда. Помнится, Санчо ведь стал
правителем острова, ну а я, с вашей помощью,  стану  правителем  душ.  Как
отец Йоне. - Мэр надел воротничок. - Нет, вы правы. В нем вовсе не  жарко.
Тесновато немного - только и всего. Он мне натрет шею. Забавно,  отче,  но
без воротничка я никогда не принял бы вас за священника  и  уж  во  всяком
случае за монсеньора.
   - После того как  домоправительница  отобрала  у  Дон  Кихота  копье  и
заставила  его  снять  доспехи,  вы  никогда  не   приняли   бы   его   за
странствующего рыцаря. А всего лишь за сумасшедшего старика. Давайте  сюда
мой воротничок, Санчо.
   -  Позвольте  мне  еще  немного  побыть  правителем.  Может,  в   таком
воротничке я даже услышу одну-две исповеди.
   Отец Кихот протянул было руку,  чтобы  забрать  воротничок,  как  вдруг
услышал властный голос:
   - Ваши документы.
   Перед ними был жандарм. Он, очевидно, оставил джип за поворотом  дороги
и пешком подошел к ним. Это был крупный мужчина, весь потный -  то  ли  от
усталости, то ли от страха, так как пальцы его выбивали дробь  на  кобуре.
Возможно, он боялся, что перед ним - баскский террорист.
   - Мой бумажник в машине, - сказал отец Кихот.
   - Сходим за ним вместе. А ваши документы, отче? - обратился он к Санчо.
   Санчо полез в нагрудный карман за удостоверением личности.
   - Что это у вас за тяжесть в кармане?
   Рука жандарма не покидала рукоятки револьвера, пока Санчо вытаскивал из
кармана  маленькую  зеленую  книжечку,  на  которой  значилось:  "Теология
морали".
   - Это книга не запрещенная.
   - Я так не говорил, отче.
   - Какой я вам отче?
   - Тогда почему же на вас этот воротничок?
   - Я взял его на минутку у моего друга. Видите.  Он  же  не  пристегнут.
Просто надет. А вот мой друг - он монсеньор...
   - Монсеньор?
   - Да, взгляните на его носки.
   Жандарм бросил взгляд на пурпурные носки. И сказал:
   - Значит, эта книжка ваша? И воротничок тоже?
   - Да, - сказал отец Кихот.
   - Вы дали их этому человеку?
   - Да. Видите ли, мне было ужасно жарко и...
   Жандарм жестом указал ему на машину.
   Отец Кихот открыл отделение для перчаток.  И  не  увидел  сразу  своего
удостоверения личности. Жандарм тяжело дышал ему в затылок.  Наконец  отец
Кихот обнаружил удостоверение -  возможно,  от  тяжких  вздохов  уставшего
"Росинанта" оно съехало и попало под  обложку  красной  книжечки,  которую
положил туда мэр. Отец Кихот вытащил книжку. Имя автора значилось крупными
буквами - ЛЕНИН.
   - Ленин! - воскликнул жандарм. - Это ваша книга?
   - Нет, нет. Моя книга - "Теология морали".
   - А это ваша машина?
   - Да.
   - Но это не ваша книга?
   - Это книга вот этого моего друга.
   - Которому вы дали к тому же свой воротничок?
   - Совершенно верно.
   Мэр следом за ними подошел к машине. От звука его голоса жандарм так  и
подскочил. Нервы у него были явно не в порядке.
   - Даже Ленина теперь не запрещено читать. А это  его  ранние  работы  -
статьи о Марксе и Энгельсе. Написанные главным  образом  в  достопочтенном
городе Цюрихе.  Можно  сказать,  небольшая  бомба  замедленного  действия,
созданная в городе банкиров.
   - Бомба замедленного действия! - воскликнул жандарм.
   - Это я так образно выразился.
   Жандарм осторожно положил книжку на сиденье и отошел на несколько шагов
от машины.
   - В вашем удостоверении личности, - сказал он, обращаясь к отцу Кихоту,
- ничего не сказано, что вы - монсеньор.
   - А он путешествует инкогнито, - сказал мэр.
   - Инкогнито! Почему инкогнито?
   - Такой уж он скромный - это  качество  нередко  встречается  у  святых
людей.
   - Откуда вы приехали?
   - Он молился на могиле генералиссимуса...
   - Это правда?
   - В общем, да, я действительно немного там помолился.
   Жандарм снова обследовал его удостоверение личности. И  явно  несколько
успокоился.
   - Он прочел с десяток молитв, -  поправил  мэр.  -  Двух-трех  было  бы
недостаточно.
   - Что значит - недостаточно?
   - Бог ведь может быть глуховат. Сам-то я неверующий, но, как я понимаю,
этим, должно быть, объясняется то, что по генералиссимусу  было  отслужено
столько месс. Когда молишься за такого человека,  надо  орать,  чтоб  тебя
услышали.
   - Странная у вас компания, - сказал жандарм отцу Кихоту.
   - О, не надо обращать внимания на то, что  он  говорит.  В  душе  он  -
хороший человек.
   - А куда вы теперь направляетесь?
   Мэр поспешно произнес:
   - Монсеньор хочет вознести еще одну молитву  за  генералиссимуса  перед
безымянным пальцем святой Терезы. Как вы знаете,  этот  палец  хранится  в
монастыре у стен Авилы. Монсеньор не щадит сил для генералиссимуса.
   - Слишком что-то вы разговорились. В вашем удостоверении  сказано,  что
вы мэр Эль-Тобосо.
   - Был мэром, но меня сместили. А вот монсеньора повысили.
   - Где вы останавливались прошлой ночью?
   - В Мадриде.
   - Где именно? В какой гостинице?
   Отец Кихот беспомощно посмотрел на мэра. И сказал:
   - В совсем маленьком заведении... я не помню...
   - На какой улице?
   - В отеле "Палас", - решительно заявил мэр.
   - Но это вовсе не маленькое заведение.
   - Размеры всегда относительны, - сказал мэр. - Отель "Палас"  -  совсем
маленький по сравнению с усыпальницей генералиссимуса.
   Наступило неловкое молчание - возможно, в эту минуту над ними  пролетал
ангел. Наконец жандарм произнес:
   - Побудьте здесь, пока я не вернусь. Если попытаетесь завести машину, -
вам не поздоровится.
   - Что значит - не поздоровится?
   - По-моему, он пригрозил пристрелить нас, если мы тронемся с места.
   - В таком случае будем стоять тут.
   - Мы и стоим.
   - Почему вы солгали ему насчет гостиницы?
   - Колебаться было бы еще хуже.
   - Но они же могут проверить по нашей ficha.
   - Едва ли они станут этим заниматься, да и вообще на это нужно время.
   - Для меня это совершенно необъяснимая ситуация, - сказал отец Кихот. -
За все годы моей жизни в Эль-Тобосо...
   - Так ведь и ваш предок столкнулся с ветряными мельницами, только когда
выехал  из  своего  селения.  Послушайте!  Наша  задача  куда  легче.   Мы
столкнулись не с тридцатью или сорока ветряными мельницами, а всего лишь с
двумя.
   Толстый жандарм, шедший к ним вместе со  своим  спутником,  безусловно,
напоминал ветряную мельницу - так он размахивал руками, рассказывая своему
спутнику о странных несоответствиях,  с  которыми  он  столкнулся.  Легкий
послеполуденный ветерок доносил до отца Кихота и Санчо слова  "монсеньор",
"Ленин" и "пурпурные носки".
   Второй жандарм был очень тощий и решительный.
   - Откройте багажник, - приказал он. И стал, уперев руки  в  бока,  пока
отец Кихот возился с ключом. - Откройте вашу сумку.
   Он сунул руку в сумку отца Кихота и вытащил оттуда пурпурный pechera.
   - Почему он не на вас? - спросил жандарм.
   - Слишком в глаза бросается, - ответил отец Кихот.
   - А вы что же, боитесь быть приметным?
   - Да нет, не боюсь...
   Но тощий жандарм уже заглядывал в машину сквозь заднее стекло.
   - Что тут в коробках?
   - Ламанчское вино.
   - Похоже, отличный у вас запасец.
   - Да, действительно. Если не возражаете, то пару бутылок...
   -  Запиши,  -  сказал  жандарм  своему  спутнику:  -   Так   называемый
"монсеньор"  предлагал  нам  две  бутылки  ламанчского  вина.  Дай-ка  мне
взглянуть на его удостоверение личности. Ты записал номер?
   - Сейчас запишу.
   - Разрешите посмотреть эту книжицу. - Он полистал книгу статей  Ленина.
- Я вижу, вы основательно ее изучили, - сказал он. - Тут  немало  пометок.
Напечатано в Москве на испанском языке. - Он прочел: - "Вооруженная борьба
преследует две цели: во-первых, она нацелена на уничтожение отдельных  лиц
в армии и полиции - как начальников,  так  и  их  подчиненных..."  [такого
высказывания в Полном собрании сочинений  В.И.Ленина  не  обнаружено].  Вы
ставите себе такие цели, монсеньор... если вы действительно монсеньор?
   - Это ведь не моя книга. Она принадлежит моему другу.
   - Странная у вас компания, монсеньор. Опасная компания. - Он погрузился
в задумчивость - словно судья, подумал  отец  Кихот,  который  взвешивает,
приговорить обвиняемого к смерти или к пожизненному заключению.
   - Если бы вы потрудились позвонить моему епископу... - начал отец Кихот
и умолк, не докончив фразы, так как епископ, несомненно, вспомнит, что  он
неосмотрительно собирал в церкви пожертвования на общество "In Vinculis".
   - Ты записал номер машины? - спросил тощий жандарм толстого.
   - Да, да, конечно. Я записал его еще на дороге.
   - Вы едете в Авилу? Где вы остановитесь в Авиле?
   - На parador [туристская база, постоялый двор (исп.)]. Если  там  будут
свободные комнаты.
   - Вы заранее не договаривались?
   - Мы же на отдыхе. Едем наугад.
   - Ну, номер вашей машины у меня записан, - сказал жандарм.
   Тощий повернулся, и толстый последовал за ним. Точно две утки,  подумал
отец Кихот: одну уже можно закалывать, а другую  еще  надо  откормить.  За
поворотом дороги они скрылись из виду - возможно, там у них пруд.
   - Подождем, пока они уедут, - сказал мэр.
   - Чем мы провинились, Санчо? Почему  они  с  таким  подозрением  к  нам
относятся?
   - Согласитесь, - сказал мэр, - не так часто можно встретить монсеньера,
который одалживал бы кому-то свой воротничок...
   - Я нагоню их и все им объясню.
   - Нет, нет, лучше  здесь  подождать.  Они  ведь  тоже  выжидают.  Хотят
посмотреть, в самом ли деле мы поедем в Авилу.
   - В таком случае, поехали в Авилу: надо им показать, что именно туда мы
и едем.
   - По-моему, лучше нам там не появляться.
   - Почему?
   - А они уже предупредили тамошних жандармов.
   - О чем? Мы же ни в чем не виноваты. Мы никому  не  причинили  никакого
вреда.
   - Мы причинили вред тем, что нарушили их душевный покой. Пусть ждут нас
до устали. А мы, по-моему, должны открыть еще бутылочку вина.
   Они  снова  уселись  среди  остатков  своей  трапезы,  и  мэр  принялся
откупоривать бутылку. Он сказал:
   - Забудь я на время, что я совсем не верю в бога, все равно мне  трудно
было бы поверить, что эти два  жандарма  -  не  говоря  уже  о  Гитлере  и
генералиссимусе... да, если угодно, и о Сталине - могли  родиться,  потому
что он  действительно  того  хотел.  Ведь  если  бы  их  бедным  родителям
разрешено было пользоваться противозачаточными средствами...
   - Это был бы великий грех, Санчо. Убить человеческую душу...
   - Разве у спермы есть душа? Во время любовного акта мужчина же  убивает
миллион миллионов сперматозоидов - кроме одного. Это счастье, что  столько
их идет в отходы, а не то рай был бы изрядно перенаселен.
   - Но ведь это же против закона природы, Санчо.
   Громко хлопнув, пробка выскочила из бутылки  -  вино  оказалось  совсем
молодое.
   - Меня всегда озадачивал этот закон природы, - сказал  Санчо.  -  Какой
закон? Какой природы?
   - Это закон, вложенный в нас с рождения. Наша совесть подсказывает нам,
когда мы его нарушаем.
   - Моя - не подсказывает. Или я этого никогда не замечал. А кто придумал
этот закон?
   - Бог.
   - Ну, да, конечно, так вы и должны были сказать, но разрешите  я  задам
вам вопрос иначе.  Кто  из  людей  первый  внушил  нам,  что  такой  закон
существует?
   - С самых ранних дней христианства...
   - Ладно, ладно, монсеньор. Есть  что-нибудь  насчет  закона  природы  у
апостола Павла?
   - Увы, Санчо, не помню - слишком я становлюсь стар, но я уверен...
   - Закон природы, отче, как я его понимаю, состоит в том, что  кошке  от
природы присуще желание убить птицу или мышь. Для кошки-то это  хорошо,  а
вот для птицы или мыши - не очень.
   - Насмешка - не довод, Санчо.
   - О, я не отрицаю, совесть существует, монсеньор. Мне, к примеру,  было
бы, наверно, какое-то время не по  себе,  если  бы  я  убил  человека  без
достаточно серьезной причины, но если бы я зачал нежеланного ребенка,  то,
думаю, мне было бы всю жизнь не по себе.
   - Надо полагаться на милосердие божие.
   - А бог - он не всегда милосердный, верно ведь, во всяком  случае  -  в
Африке или в Индии? И даже в нашей  собственной  стране,  раз  есть  дети,
которые живут в нищете, болеют, чаще всего не имея ни шанса на будущее...
   - Зато они могут рассчитывать  на  вечное  блаженство,  -  сказал  отец
Кихот.
   - О да, а также, следуя учению вашей Церкви, - на вечные муки.  Если  в
силу жизненных обстоятельств человек станет, как вы это называете, на путь
зла.
   Напоминание об  аде  замкнуло  уста  отца  Кихота.  "Я  верю,  верю,  -
прошептал он про себя, - я должен верить", при этом он подумал о том,  что
апостол Иоанн хранит на этот счет полнейшее молчание,  схожее  с  тишиной,
царящей в центре циклона. И не  дьявол  ли  напомнил  ему,  что  у  римлян
согласно святому Августину был  бог  по  имени  Ватикан  -  "бог  детского
плача"? Отец Кихот сказал:
   - Вы налили себе вина, а мне - нет.
   - Давайте же сюда ваш стакан. А у нас не осталось сыра?
   Отец Кихот поискал среди объедков.
   - Человек все-таки может обуздать свой аппетит, - сказал он.
   - По части сыра?
   - Нет, нет. Я имел в виду секс.
   - Значит, контроль над рождаемостью - это забота природы? Возможно, для
вас и для папы римского это так, но для двух  людей,  которые  любят  друг
друга и живут вместе и которым самим-то почти нечего есть, не говоря уже о
том, чтобы кормить малыша с присущим детям аппетитом...
   Это был древний, как мир, спор, и  отец  Кихот  не  знал  убедительного
довода.
   - Есть все-таки какие-то естественные способы, - сказал он, как говорил
сто раз до того, сознавая лишь свое безграничное невежество.
   - Кто же, кроме теологов-моралистов, может назвать их естественными?  В
каждом месяце есть  немало  дней,  когда  можно  заниматься  любовью,  но,
оказывается,   сначала   надо   поставить   себе   термометр   и   смерить
температуру... Это едва ли способствует возникновению желания.
   Отец Кихот тут вспомнил цитату из "Града господня"  святого  Августина,
старой книги, которую он ставил выше всех: "Движение порою не  подчиняется
воле, а порой, хоть и жаждешь, - не движется, и мысль распаляется, а  тело
застыло. Таким чудесным образом похоть подводит  человека".  Надеяться  на
это все-таки нельзя.
   - Ваш отец Йоне, наверное, сказал бы, что заниматься любовью с женой  в
период после менструации, когда  ничем  не  рискуешь,  -  все  равно,  что
мастурбировать.
   - Возможно, он так и сказал бы, бедняга.
   Бедняга? По крайней мере, святой Августин, подумал отец Кихот, писал  о
сексе на основе опыта, а не теории: он  был  и  грешником  и  одновременно
святым; он не был теологом-моралистом, - он был поэтом и  даже  юмористом.
Как они  смеялись  в  студенческие  годы  над  одним  пассажем  из  "Града
господня": "Есть такие великие умельцы выпускать газы, что кажется - он не
пернул, а пропел". Интересно, что бы подумал об  этом  отец  Йоне?  Трудно
представить себе теолога-моралиста, сидящего утром на стульчаке.
   - Дайте-ка мне еще кусочек сыру, - сказал отец  Кихот.  -  Стойте.  Вон
снова едет джип.
   Джип медленно проехал мимо. Толстый жандарм сидел  за  рулем,  а  тощий
внимательно смотрел на них, точно был натуралистом, который наблюдает двух
редких насекомых и должен хорошенько запомнить, как  они  выглядят,  чтобы
потом в точности их описать. Отец Кихот порадовался, что он  уже  снова  в
своем воротничке. Он даже немного вытянул ногу, чтобы показать ненавистные
пурпурные носки.
   - Ветряные мельницы мы одолели, - сказал мэр.
   - Какие ветряные мельницы?
   -  Жандармы-то  ведь  поворачиваются  в  зависимости  от   ветра.   Они
существовали  при  генералиссимусе.  Существуют  они   и   сейчас.   Будут
существовать, и если моя партия придет к власти - только вместе с  ветром,
который подует с востока, повернутся в нужную сторону.
   - Что ж, поехали дальше, раз они отбыли?
   - Нет еще. Я хочу проверить, не вернутся ли они.
   - Какой же нам выбрать маршрут, если вы не хотите, чтобы они  ехали  за
нами в Авилу?
   - Мне очень  жаль  лишать  вас  удовольствия,  какое  вы  получили  бы,
лицезрея безымянный палец святой Терезы, но я думаю,  лучше  нам  ехать  в
Сеговию. Завтра мы посетим в Саламанке еще более святое место, чем то, где
вы молились сегодня.
   В воздухе появились первые признаки вечернего холодка. Неугомонный  мэр
прошелся по шоссе и обратно - жандармов и след простыл.
   - Вы никогда не любили, отче? - спросил он.
   - Никогда. Во всяком случае, в том смысле, как вы это понимаете.
   - И вас никогда не тянуло?..
   - Никогда.
   - Странно и не по-человечески это.
   - Ничего тут нет странного и нечеловеческого, - возразил отец Кихот.  -
Я, как и многие другие, был защищен от соблазна. Это все  равно  как  табу
кровосмешения. Мало кого тянет нарушить его.
   - Это верно, но ведь существует столько  альтернатив  кровосмешению.  К
примеру, сестра друга.
   - У меня была своя альтернатива.
   - Кто же это?
   - Девушка, которую звали Мартен.
   - Это была ваша Дульсинея?
   - Да, если угодно, но жила  она  очень  далеко  от  Эль-Тобосо.  Однако
письма ее все равно до меня доходили. Они служили мне  великим  утешением,
когда у меня возникали трудности с епископом. Она  написала  однажды  -  я
думаю об этом почти ежедневно: "Не дождавшись смерти  от  меча,  умрем  от
булавочных уколов".
   - Ваш предок предпочел бы смерть от меча.
   - А умер он, пожалуй, от булавочных уколов.
   - Судя по имени, эта девушка. Мартен, была не испанка?
   - Нет, нормандка. Не поймите меня превратно. Она умерла за много лет до
того, как я о ней узнал и полюбил ее. Возможно, вы о ней слыхали -  только
под другим именем. Она жила в Лизье [сестра Тереза  Мартен  (1873-1897)  -
монахиня-кармелитка, канонизированная в святые в 1925  г.].  У  кармелиток
там было особое призвание  -  моли