ство не имеет значения, мы ведь не
лавочники. - И он тяжело поднялся с кровати.
   - Куда вы, отче?
   - Почитать пророка Маркса, пока не засну. Хотелось бы мне пожелать  вам
спокойной ночи, Санчо, но я сомневаюсь, будет ли  ваша  ночь  спокойной  в
моем понимании.



ГЛАВА VIII
О любопытной встрече, которая произошла
у монсеньера Кихота в Вальядолиде

   Санчо был в наимрачнейшем настроении - это уж точно. Он не пожелал даже
сказать, по какой дороге им ехать из Саламанки.  Такое  было  впечатление,
будто долгая ночь, проведенная  в  доме,  где  он  бывал  в  юности,  лишь
породила  в  нем  злость:  всегда  ведь  опасно  в  зрелые  годы  пытаться
воссоздать  пережитое  в  юности.  А  возможно,  у  него   вызвало   такое
раздражение необычно хорошее настроение  отца  Кихота.  Поскольку  никаких
особых причин избрать иное  направление  не  было,  отец  Кихот  предложил
поехать в  Вальядолид,  чтобы  посмотреть  на  дом,  где  великий  биограф
Сервантес завершил жизнеописание его предка.
   - Если только вы не считаете, - нерешительно добавил он, - что мы можем
наткнуться на ветряные мельницы и на этой дороге?
   - Они заняты более важными предметами, чем мы с вами.
   - Какими же?
   - А вы не читали сегодняшней газеты? В Мадриде застрелили генерала.
   - Кто же это сделал?
   - В старые времена все взвалили бы на коммунистов. Нынче,  слава  богу,
под рукой всегда есть баски и ЭТА [баскская террористическая организация].
   - Упокой, господи, его душу, - произнес отец Кихот.
   - Могли бы не жалеть генерала.
   - Я его и не жалею. Я никогда не жалею умерших. Я им завидую.
   Настроение у Санчо не  улучшалось.  На  протяжении  ближайших  двадцати
километров он один только раз раскрыл рот, да и то  чтобы  напуститься  на
отца Кихота.
   - Что это вы молчите и не выкладываете ваших мыслей?
   - О чем?
   - О прошлой ночи, конечно.
   - О, я расскажу вам о прошлой ночи за обедом. Мне очень понравилась эта
книга Маркса, которую вы мне дали почитать. В душе  он  был  по-настоящему
хорошим человеком, верно? Некоторые вещи  меня  просто  поразили.  Никаких
скучных выкладок.
   - Я говорю не о Марксе. Я говорю о себе.
   - О себе? Надеюсь, вы хорошо спали?
   - Вы же прекрасно знаете, что я не спал.
   - Милый Санчо, только не говорите мне, что вы всю  ночь  пролежали  без
сна!
   - Ну, не всю ночь, конечно. Но большую ее часть. Вы-то ведь знаете, чем
я занимался.
   - _Знать_ я ничего не знаю.
   - Я же достаточно ясно вам сказал. До того, как вы отправились спать.
   - Ах, Санчо, я привык забывать, что мне говорят.
   - Это же была не исповедь.
   - Нет, но когда ты священник,  легче  относиться  ко  всему,  что  тебе
говорят, как к исповеди. Я  никогда  не  повторяю  того,  что  мне  кто-то
сказал, - даже, по возможности, про себя.
   Санчо что-то буркнул  и  замолчал.  Отцу  Кихоту  показалось,  что  его
спутник несколько разочарован, и он почувствовал себя немного виноватым.
   Когда они уселись в ресторане "Валенсия" неподалеку от Главной площади,
в маленьком внутреннем дворике за баром и отец Кихот глотнул белого  вина,
настроение  у  него  стало  понемногу  улучшаться.  Он   получил   большое
удовольствие  от  посещения  дома  Сервантеса,  куда  они   прежде   всего
отправились и что обошлось  им  по  пятьдесят  песет  каждому  (интересно,
подумал отец Кихот, не впустили бы его бесплатно, если бы он  назвал  свое
имя  кассирше).  В  доме  стояла  мебель,  часть   которой   действительно
принадлежала  Сервантесу;  письмо  королю  по  поводу  налога  на   масло,
написанное его рукой, висело  на  побеленной  стене,  и  отец  Кихот  живо
представил себе эту стену, забрызганную кровью, в ту страшную ночь,  когда
в  дом  внесли  окровавленного  дона  Гаспара  де  Эспелата  и  Сервантеса
арестовали по ложному подозрению как соучастника в убийстве.
   - Его, конечно, выпустили на поруки, - сообщил отец Кихот Санчо,  -  но
представьте себе, каково ему было продолжать  жизнеописание  моего  предка
под бременем такой угрозы.  Я  иной  раз  думаю,  не  о  той  ли  ночи  он
вспоминал, описывая, как _ваш_ предок, став  губернатором  острова,  велел
отправить одного парня на ночь в тюрьму, и парень заявил: "Как  ни  велика
власть вашей милости, а все-таки вы не  заставите  меня  спать  в  тюрьме"
[Сервантес, "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский",  ч.2,  гл.49,  пер.
Н.Любимова].  Возможно,  именно  так  сказал  и  старик  Сервантес  судье.
"Предположим, вы велите заточить меня в  тюрьму,  и  заковать  в  цепи,  и
бросить в камеру, и все равно, если я не захочу спать, не в  вашей  власти
заставить меня".
   - Сегодня жандармы знали бы, как на это ответить, - сказал Санчо. - Они
одним ударом живо уложат тебя спать.  -  И  мрачно  добавил:  -  Я  бы  не
возражал сейчас поспать.
   - Но ваш предок, Санчо, был добрый человек, и он отпустил парня. Так же
и судья поступил с Сервантесом.
   И тут во внутреннем дворике, где солнце золотило белое вино в  бокалах,
мысли отца Кихота вернулись к Марксу. Он сказал: - А знаете, я думаю,  мой
предок вполне поладил бы с Марксом. Бедняга Маркс, у него ведь  тоже  были
свои рыцарские книги, принадлежавшие прошлому.
   - Маркс смотрел в будущее.
   - Да, но  он  все  время  оплакивал  прошлое  -  воображаемое  прошлое.
Послушайте вот это  место,  Санчо.  -  И  отец  Кихот  достал  из  кармана
"Манифест Коммунистической партии". - "Буржуазия разрушила все феодальные,
патриархальные, идиллические отношения... В  ледяной  воде  эгоистического
расчета потопила она священный  трепет  религиозного  экстаза,  рыцарского
энтузиазма..." [Маркс К., Энгельс Ф., "Манифест Коммунистической  партии",
I]. Неужели вам не слышится голос  моего  предка;  оплакивающего  навсегда
утраченные времена? Мальчиком я наизусть выучил его слова  и  до  сих  пор
помню их, хотя, может быть, и не совсем точно. "Между  тем  в  наше  время
леность торжествует над рвением, праздность  над  трудолюбием,  порок  над
добродетелью,  наглость  над  храбростью  и  мудрствования   над   военным
искусством, которое  безраздельно  царило  и  процветало  в  золотом  веке
странствующих рыцарей...  Амадиса  Гальского...  Палмерина  Английского...
Роланда..." [Сервантес, "Хитроумный идальго Дон  Кихот  Ламанчский",  ч.2,
гл.1,  пер.  Н.Любимова].  А  теперь  послушайте  еще  один   отрывок   из
"Коммунистического манифеста" - вы не  сможете  отрицать,  что  Маркс  был
самым настоящим последователем моего предка: "Все  застывшие,  покрывшиеся
ржавчиной  отношения,  вместе  с  сопутствующими  им,  веками  освященными
представлениями  и  воззрениями,  разрушаются;   все   возникающие   вновь
оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть" [Маркс К., Энгельс
Ф., "Манифест Коммунистической партии", I].  Он  был  настоящим  пророком,
Санчо. Он даже предвидел появление Сталина: "Все сословное  и  устоявшееся
исчезает, все священное оскверняется..." [Маркс К., Энгельс Ф.,  "Манифест
Коммунистической партии", I].
   Какой-то человек, обедавший в одиночестве на том же дворике, застыл, не
донеся  вилки  до  рта.  Но  как  только  Санчо  взглянул  на  него  через
разделявшее их пространство,  он  пригнул  к  тарелке  голову  и  принялся
поспешно есть. Санчо сказал:
   - Не читали бы вы так громко, отче. Возглашаете, точно в церкви.
   - Немало написано мудрых истин не только в Библии или у святых отцов. И
эти слова Маркса требуют того, чтобы их  громко  возглашать...  "Священный
трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма"...
   - Франко, конечно, умер, отче, но все равно,  пожалуйста,  будьте  хоть
немного осмотрительнее. Тот человек прислушивается к каждому вашему слову.
   - Подобно  всем  пророкам,  Маркс  безусловно  допускает  ошибки.  Даже
апостол Павел склонен был ошибаться.
   - Не нравится мне портфель этого человека. Такой обычно носят служивые.
А я чую полицейского за тридцать метров.
   - Позвольте я приведу вам то место,  которое  я  считаю  самой  крупной
ошибкой Маркса. Все его дальнейшие ошибки пошли отсюда.
   - Ради всего святого, отче, если уж вам так необходимо это прочесть,  -
читайте хотя бы тихо.
   И отец Кихот, чтобы потрафить мэру, заговорил чуть ли не шепотом. Санчо
пришлось пригнуться к нему, чтобы расслышать, - вид у них был  определенно
как у заговорщиков.
   - "У пролетария нет собственности; его отношение  к  жене  и  детям  не
имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями; современный
промышленный труд,  современное  иго  капитала...  стерли  с  него  всякий
национальный характер" [Маркс К., Энгельс Ф.,  "Манифест  Коммунистической
партии", I]. Возможно, так оно и было, когда он об этом писал, Санчо, но с
тех  пор  мир  пошел  по  совсем  другому  пути.  А  послушайте  вот  это:
"Современный рабочий с прогрессом промышленности  не  поднимается,  а  все
более опускается ниже условий существования  своего  собственного  класса.
Рабочий  становится  паупером..."  [Маркс  К.,   Энгельс   Ф.,   "Манифест
Коммунистической  партии",  I].  Знаете,  несколько  лет  тому   назад   я
отправился отдыхать с одним другом-священником... звали его... о, господи,
до чего же забываются имена после одного-двух бокалов. У него был приход в
Коста-Брава (в ту пору "Росинант" был еще совсем  молоденький),  и  я  там
видел английских пауперов - как их именует Маркс, -  которые  жарились  на
солнце на местных пляжах. Ну а  если  говорить  о  стирании  национального
характера, так они заставили местных жителей открыть лавочки, где  торгуют
рыбой с жареной картошкой, иначе они перебрались бы в другие места - может
быть, во Францию или в Португалию.
   - Ах, англичане, - протянул Санчо, - об англичанах нечего и говорить  -
у них во всем свои правила, даже в  экономике.  Русский  пролетариат  тоже
теперь пауперами не назовешь. Мир многому научился у Маркса  и  у  России.
Русский пролетариат отдыхает бесплатно в Крыму.  А  там  не  хуже,  чем  в
Коста-Брава.
   - Пролетарии, которых я видел  в  Коста-Брава,  сами  платили  за  свой
отдых. Сегодня пауперов можно найти только в "третьем мире", Санчо. Но это
не потому, что победил коммунизм. Не кажется ли вам, что так было бы и без
победы коммунизма? Да ведь этот процесс уже начинался, когда  Маркс  писал
свои труды, только он этого не заметил. Потому коммунизм и  распространяют
насильно,  применяя  силу  не  только  против  буржуазии,  но   и   против
пролетариата. Гуманизм, а не коммунизм, превратили паупера в буржуа, а  за
гуманизмом всегда  стоит  тень  религии  -  христианской  религии,  как  и
Марксовой. Сегодня мы все буржуа. И не говорите мне, что Брежнев не  такой
же буржуа, как вы и я. Разве так уж будет плохо, если в  мире  все  станут
буржуа - кроме таких мечтателей, как Маркс и мой предок?
   - Послушать вас, отче, так мир будущего похож на страну Утопию.
   - О, нет, гуманизм и религия не покончили  ни  с  национализмом,  ни  с
империализмом. А именно они возбуждают войны. Войны  объясняются  ведь  не
только экономическими  причинами  -  их  порождают  человеческие  страсти,
например, любовь; они происходят из-за того, что не нравится  чей-то  цвет
кожи или  чей-то  акцент.  Иногда  из-за  того,  что  у  кого-то  остались
неприятные воспоминания. Вот почему я рад,  что  у  меня  короткая  память
священника.
   - Вот уж никогда не думал, что вы занимались политикой.
   - Не "занимался". Но мы с вами  давно  дружим,  Санчо,  и  я  хочу  вас
понять. "Капитал" всегда отпугивал меня. А эта книжица - другое дело.  Она
написана  хорошим  человеком.  Таким  же  хорошим,  как  и  вы...  и  тоже
заблуждавшимся.
   - Время покажет.
   - Время никогда ничего не показывает. Слишком коротка наша жизнь.
   Мужчина с портфелем положил на тарелку нож с вилкой и знаком попросил у
официанта счет. Когда  счет  принесли,  он  быстро  расплатился,  даже  не
проверив его.
   - Ну вот, - сказал  отец  Кихот,  -  теперь  вам,  Санчо,  будет  легче
дышаться: этот человек ушел.
   - Будем надеяться, что он не вернется и не приведет сюда полицию. Очень
он внимательно смотрел на ваш нагрудник, когда уходил.
   Отец Кихот решил, что можно уже не шептаться и говорить свободнее.
   - Наверное, потому, что я много читал  святого  Франциска  Сальского  и
Хуана де ла Крус, - сказал он, - я, конечно, нахожу восхищение буржуазией,
которое порою встречается у бедняги Маркса, несколько противоестественным.
   - Восхищение буржуазией? Что вы этим, черт побери, хотите сказать?
   -  Экономист,  конечно,  не  может  не  смотреть   на   все   с   чисто
материалистической точки зрения, а я, признаюсь, уделяю, пожалуй,  слишком
много внимания духовному.
   - Но Маркс ненавидел буржуазию.
   - О, мы же знаем, что ненависть бывает очень часто  оборотной  стороною
любви. Возможно, беднягу отринули  те,  кого  он  любил.  Вот  послушайте,
Санчо: "Буржуазия менее  чем  за  сто  лет  своего  классового  господства
создала более многочисленные и более  грандиозные  производительные  силы,
чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые. Покорение сил  природы,
машинное производство, применение химии  в  промышленности  и  земледелии,
пароходство,  железные  дороги,  электрический  телеграф,   освоение   для
земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства,  целые,
словно вызванные из-под земли, массы населения..." [Маркс К., Энгельс  Ф.,
"Манифест Коммунистической партии", I]. Ведь после такого можно чуть ли не
возгордиться, что ты  буржуа,  верно?  Какой  бы  великолепный  губернатор
колонии вышел из Маркса! Будь у Испании такой  человек,  возможно,  мы  не
потеряли бы нашей империи. А бедняге приходилось ютиться в тесной квартире
в бедной части Лондона и занимать деньги у друзей.
   - Вы смотрите на Маркса со странной точки зрения, отче.
   - Я относился к нему предвзято, хотя он и защищал монастыри,  но  я  до
сих пор не читал этой книжицы. А  при  первом  чтении  все  воспринимается
по-особому, как и при  первой  любви.  Хотелось  бы  мне  сейчас  случайно
напасть на писание апостола Павла и впервые его прочесть. Почему  бы  вам,
Санчо, не проделать такой опыт с одной  из  моих,  как  вы  их  называете,
"рыцарских книг".
   - Мне ваш вкус показался бы столь же нелепым, как  вкус  вашего  предка
показался Сервантесу.
   Несмотря на препирательства, это была  все-таки  дружеская  трапеза,  и
после второй бутылки вина они договорились ехать дальше на Леон и уж потом
решать - быть может, даже бросив монетку, - ехать ли на  восток  к  баскам
или же на  запад  -  в  Галисию.  Они  под  руку  вышли  из  "Валенсии"  и
направились к тому месту, где оставили "Росинанта";  внезапно  отец  Кихот
почувствовал, как Санчо сжал ему локоть.
   - В чем дело, Санчо?
   - Да тот агент тайной полиции. Он идет за  нами.  Ничего  не  говорите.
Сворачиваем в первую же улицу.
   - Но "Росинанта-то ведь стоит на этой улице.
   - Этот тип явно хочет записать номер нашей машины.
   - Но откуда вы знаете, что он из тайной полиции?
   - Я сужу по портфелю, - сказал Санчо. И  оказался  прав:  сворачивая  в
первую же улицу, отец Кихот обернулся и увидел,  что  человек  по-прежнему
идет следом, таща в руке грозный опознавательный знак своей профессии.
   - Не оборачивайтесь больше, - сказал Санчо. - Пусть думает, что мы  его
не заметили.
   - Как же нам от него уйти?
   - Увидим бар, зайдем и закажем выпить.  Он  останется  у  входа.  А  мы
выйдем через заднюю дверь и будем далеко, пока он разберется. За это время
кратчайшим путем доберемся до "Росинанта".
   - А что если там не будет задней двери?
   - Тоща придется зайти в другой бар.
   Задней двери в баре не оказалось. Санчо выпил рюмочку коньяку,  а  отец
Кихот из осторожности взял кофе.  Когда  они  вышли,  человек  по-прежнему
торчал на улице ярдах в двадцати от входа и рассматривал витрину.
   - Уж слишком он заметен для агента тайной полиции, - сказал отец Кихот,
когда они зашагали по улице в поисках другого бара.
   - А это один из их трюков, - сказал Санчо. - Он хочет, чтобы  мы  стали
нервничать. - Он привел отца Кихота во второй бар и заказал  вторую  рюмку
коньяку.
   - Если я выпью еще кофе, я сегодня не засну, - сказал отец Кихот.
   - Выпейте тоника.
   - А что это такое?
   - Нечто вроде минеральной воды с добавкой хинина.
   - Без алкоголя?
   - Без, без. - Коньяк привел Санчо в воинственное настроение. -  Как  бы
мне хотелось отколошматить этого малого, да только он, наверное, вооружен.
   - Вода эта - тоник - в самом деле чудесная,  -  сказал  отец  Кихот.  -
Почему я никогда раньше ее не пил? Я почти готов отказаться  от  вина.  Вы
думаете, ее можно купить в Эль-Тобосо?
   - Не знаю. Сомневаюсь. Если пушка у него в портфеле, я, пожалуй, мог бы
сбить его с ног, прежде чем он ее вытащит.
   - Знаете... я, пожалуй, выпью еще бутылочку.
   - А я пойду поищу заднюю дверь, - сказал Санчо, и отец Кихот остался  в
баре один.  Был  час  сиесты,  и  вентилятор,  крутившийся  под  потолком,
неспособен был  охладить  помещение  -  вас  регулярно  обдавало  холодным
воздухом, а потом по контрасту наступала  еще  большая  жара,  Отец  Кихот
осушил свой стакан с тоником и поспешил заказать третью  бутылочку,  чтобы
успеть выпить ее до возвращения Санчо.
   Голос позади него прошептал:
   - Монсеньор!
   Отец Кихот обернулся. Перед ним  был  человек  с  портфелем,  маленький
сухонький человечек в черном костюме и  таком  же  черном,  как  портфель,
галстуке. У него были черные глазки, пронзительно глядевшие сквозь очки  в
стальной оправе, и тонкие поджатые губы; он вполне мог бы  сойти,  подумал
отец Кихот, за гонца, принесшего дурные вести, даже,  пожалуй,  за  самого
Великого Инквизитора, Хоть бы Санчо поскорее вернулся...
   - Что вам угодно? - спросил отец  Кихот,  как  он  надеялся,  властным,
вызывающим тоном, но выпитый тоник подвел его, и он икнул.
   - Я хочу поговорить с вами наедине.
   - Так я и есть один.
   Человек мотнул головой в сторону спины бармена. Он сказал:
   - Это серьезно. Я не могу с вами здесь говорить.  Пожалуйста,  выйдемте
туда, через заднюю дверь.
   Но задних дверей оказалось две - хоть бы знать, в какую из  них  прошел
Санчо.
   - Направо, - подсказал ему человек. Отец Кихот повиновался.  За  дверью
был небольшой коридорчик и две другие двери. - Вот сюда. В первую дверь.
   Отец Кихот оказался в уборной. Взглянув в  зеркало  над  раковиной,  он
увидел, что полонивший его человек возится с замком своего портфеля. Хочет
вытащить пистолет? Значит, ему уготована смерть  от  выстрела  в  затылок?
Поспешно, пожалуй, чересчур поспешно, отец Кихот  начал  читать  про  себя
покаянную молитву: "О, великий боже, каюсь, прости мне все мои..."
   - Монсеньор!
   - Да, друг мой, - ответил отец Кихот  отражению  в  зеркале.  Если  ему
суждено быть застреленным, пусть лучше в затылок, чем в лицо, ибо  лицо  -
это ведь отражение лика господня.
   - Я хочу вам исповедаться.
   Отец Кихот икнул. Тут дверь отворилась и в уборную заглянул Санчо.
   - Отец Кихот! - воскликнул он.
   - Не мешайте нам, - сказал отец Кихот. - Я принимаю исповедь.
   От  обернулся  к  незнакомцу,  стараясь  обрести  достоинство,   какого
требовало его одеяние.
   - Это едва ли подходящее место для исповеди. Почему вы  выбрали  именно
меня, а не пошли к своему священнику?
   - Я его только что похоронил, - сказал человек. -  Я  гробовщик.  -  Он
открыл портфель и вытащил оттуда большую медную ручку.
   Отец Кихот сказал:
   - Но тут ведь не моя епархия. У меня здесь нет никаких прав.
   - На монсеньора эти правила не распространяются. Когда я увидел  вас  в
ресторане, я подумал: "Вот это мне повезло".
   Отец Кихот сказал:
   - Меня совсем недавно произвели в монсеньеры. Вы уверены насчет правил?
   - При крайней необходимости  ведь  любой  священник...  А  тут  крайняя
необходимость.
   - Но ведь в Вальядолиде много священников. Зайдите в любую церковь...