вы, тем не  менее  смог
заметить, что в зале находится несколько человек. Он вошел  в  конфессионал,
закрыл дверцу и сел на скамью, покрытую красным  бархатом.  Потом  отодвинул
решетку, отделяющую его  кабинку  от  соседней,  положил  в  рот  леденец  и
принялся ждать окончания колокольного  звона.  Затем  снял  с  руки  часы  и
положил  на  полочку  перед  собой,  чтобы  следить  за  временем.  Исповедь
заканчивается в четыре тридцать, в пять тридцать  назначен  деловой  ужин  с
советом мэрии по проблемам бездомных в районе.
   Как  только  отзвонили  колокола,  в  соседней  кабинке  появился  первый
человек. Он опустился на колени, в решетчатом оконце показались тубы, усы  и
борода, и мужской голос с испанским акцентом произнес:
   - Простите меня, отец мой,  ибо  я  согрешил.  Джон  ожидал  продолжения,
которое  последует  за  ритуальной  фразой.   Бородатый   мужчина   оказался
алкоголиком, он украл деньги у собственной жены, чтобы купить  спиртного,  а
потом избил ее, потому что она пожаловалась. Джон кивал, приговаривая  время
от времени - "да-да,  продолжай",  -  но  взгляд  его  был  сосредоточен  на
циферблате наручных часов. Мужчина закончил и  ушел,  получив  в  напутствие
указание молиться Деве Марии, а на его месте появилась пожилая женщина.
   - Да-да, продолжайте, - повторял Джон, глядя, как шевелятся красные  губы
по ту сторону решетки.
   Когда женщина ушла, Джон положил за  щеку  очередной  леденец.  Следующий
прихожанин, с жутким свистом в легких,  оставил  после  себя  сильный  запах
немытого тела. Затем возникла пауза  минут  в  десять  -  двенадцать,  после
которой возник еще один мужчина. Джек прикидывал, успеет ли  до  назначенной
встречи забрать из чистки другой костюм, но потом все-таки сделал усилие над
собой и постарался  сосредоточиться  на  бессвязной  истории  об  изменах  и
невостребованных страстях. Джон хотел слушать. Искренне хотел.  Но,  видимо,
от того, что скамья оказалась слишком жесткой, а бархатная ткань  -  слишком
тонкой, стены кабинки начали сходиться над головой, а в желудке забурчало от
холодного кофе. Спустя некоторое время  ритуал  становится  привычен  -  как
любой ритуал. Джон будет произносить "да-да, продолжайте",  а  пришедшие  на
исповедь будут длить перечень грехов и страданий, которые постепенно  станут
ужасно, печально однообразными. Он чувствовал  себя  перегруженным  людскими
болезнями, зараженным пониманием добра и зла. Складывалось впечатление,  что
миром правят исключительно Грех и Дьявол и даже церковные стены уже начинают
потрескивать, не в силах противостоять их пугающему напору. Но Джон  клал  в
рот очередной леденец, складывал ладони и говорил: "Да-да, продолжайте".
   - Я все сказал, отец, - произнес мужчина и вздохнул так, словно  исповедь
сняла у него с плеч тяжесть фунтов в пятьдесят.
   - Ступай с Богом, - откликнулся Джон, и грешник вышел.
   Прошло еще несколько человек. На часах было четыре пятнадцать. Джон ждал,
обдумывая доклад, который он собирался произнести  на  совете  мэрии.  Нужно
пересмотреть его еще раз, убедиться, не напутал ли что в  цифрах.  Проползли
еще две  минуты.  Никто  не  появлялся.  Джон  поерзал  на  скамье,  пытаясь
устроиться   поудобнее.   Несомненно,   можно   придумать   гораздо    более
комфортабельный способ...
   Дверца кабинки открылась. Кто-то вошел и преклонил колени.
   Джон ощутил запах мускуса и корицы. Приятный аромат, отбивающий последние
следы запаха тела третьего посетителя. Джон  глубоко  вздохнул,  наслаждаясь
дорогой парфюмерией. Никогда ему еще не приходилось сталкиваться с  чем-либо
подобным. - Есть кто-нибудь?  -  раздался  молодой  женский  голос.  Длинный
полированный ноготь, покрытый красным лаком, нетерпеливо постучал по оконцу.
   - - Да-да, продолжайте, -  сказал  Джон.  Повисла  пауза.  Потом  женщина
возмущенно воскликнула:
   - Продолжать? Черт побери, да я же еще и начинала!
   - Прошу не богохульствовать, - жестко отреагировал Джон.
   - Кто богохульствует? - Женщина опять помолчала  некоторое  время.  Затем
послышалось:
   - Дебби, черт побери, все-таки ты полнейшая дура,  если  решила,  что  от
этого может быть какая-нибудь польза.
   Она разговаривала сама с собой. Джон решил не обращать  внимания  на  то,
что с языка ее опять слетело  ругательство.  Дэррил,  например,  то  и  дело
чертыхался, да и сам монсеньер имел к этому склонность.
   - Польза может быть, - откликнулся Джон. - Если вы искренни.
   - О, искренность! - негромко хохотнула женщина.  У  нее  был  хрипловатый
голос курильщицы с непонятным акцентом. - Святой  отец,  искренность  -  мое
второе имя!
   - Я слушаю, - напомнил Джон.
   - Понятно. А Бог слушает?
   - Уверен, что да.
   - Вам хорошо.
   Джон ждал. Некоторое время женщина снова молчала. Собирается  с  мыслями,
подумал он. В голосе действительно чувствовалась сильная горечь,  внутренний
надрыв. Ей необходимо исповедоваться. Судя по акценту, сообразил он, женщина
- южанка, откуда-то с крайнего юга, из Джорджии, Алабамы, Луизианы.  Кем  бы
она ни была, очень далеко ее занесло от дома.
   - Мне не в чем каяться, - внезапно сказала она. - Я  в  порядке.  Дело  в
том, что... В общем, как-то все сложнее получается, чем я думала.
   - Не торопитесь, - посоветовал он, непроизвольно взглянув на часы.
   Женщина еще помолчала, затем выдавила:
   - Я потеряла подругу.
   Джон никак не отреагировал, поощряя ее своим молчанием продолжать.
   - Ее убили. Я говорила, чтобы  она  перестала  работать  в  этих  вонючих
коробках. Сколько раз говорила! Черта с два! Джени никогда не  слушала,  что
ей говорят! Черт, только ты скажешь ей - не делай этого, так ей  еще  больше
этого как раз и надо. - Она хрипло хохотнула. - Вот дьявол, послушать меня -
кто-нибудь подумает, что я действительно с кем-то разговариваю.
   - Продолжайте, - негромко вставил Джон.
   - Джени была личностью. Черт возьми, она  была  кинозвездой!  Она  как-то
снялась в пяти фильмах за две недели, и будь я проклята, если это не рекорд!
В прошлом году мы поехали с ней  в  Акапулько,  познакомились  там  с  двумя
мексиканцами-телохранителями. Джени мне и говорит  -  Дебби,  давай  устроим
мексиканский двухэтажный бутерброд и покайфуем как следует!
   Джон в изумлении вскинул брови. Девушка  за  стенкой  исповедальни  опять
рассмеялась - на этот раз мягче, явно во власти воспоминаний.
   - Джени любила жить, - продолжала она. - Стихи писала. По большей части -
ерунда, конечно, но некоторые... Про некоторые можно было сказать, что очень
хорошие, и не покривить душой. О Боже...
   Ему показалось, что в  ней  что-то  надломилось.  Что-то  хрустнуло,  как
раздавленная  ракушка.  Девушка  зарыдала.  Это  были   сдавленные   рыдания
потерявшегося ребенка, от которых защемило сердце.  Ему  хотелось  успокоить
ее, протянуть руку в окошко, погладить, но, разумеется, это  запрещено.  Еще
один всхлип, потом щелчок открываемой сумочки,  шорох  и  хруст  вскрываемой
упаковки "Клинекса".
   - Черт побери, тушь потекла, - пробормотала она. - Измазала вам  тут  всю
эту белую...
   - Ничего страшного, - поспешил Джон.
   - На вид дорогая. Похоже, вы, святые парни, умеете тратить деньги,  а?  -
Она явно старалась не зарыдать снова.
   - Я бы не стал называть себя святым, - откликнулся Джон.
   - А как же? Вы же на прямой связи с Господом, верно?  Если  нет,  значит,
выбрали себе не ту работу. Он не ответил. И на часы смотреть перестал.
   - Какой-то козел  убил  мою  подругу,  -  негромко  повторила  она.  -  Я
позвонила предкам Джени. Они живут в Миннесоте. И  знаете,  что  мне  сказал
этот сукин сын? Он сказал: у нас нет дочери! И швырнул трубку. Я  позвонила,
даже не дожидаясь льготного тарифа, а  он  мне  такое  выдал!  -  Она  опять
умолкла, борясь с приступом слез. Потом заговорила жестко, яростно:
   - Ее будут хоронить за счет округа. Она  столько  работала,  а  агент  ее
сказал, что все это - чушь, выброшенные деньги. Можете себе представить?
   - Нет, - ответил Джон. - Не могу. Она высморкалась в салфетку и фыркнула:
   - Дерьмо. Грязное вонючее дерьмо!
   -  Когда  скончалась  ваша  подруга?   Я   могу   посмотреть   расписание
погребальных церемоний, если вы...
   - Джени ненавидела католиков, - перебила женщина. - Не обижайтесь. Ничего
личного. Она просто считала, что вы своим запретом контроля за  рождаемостью
всех затрахали почем зря. Так  что,  как  говорится,  спасибо,  нет.  -  Она
хлюпнула носом. - Ее  убили  вчера  вечером.  На  Бродвее.  Джени  работала.
Какой-то козел пристрелил ее. Это все, что я знаю.
   Джон охнул. Гибель этой Джени моментально связалась в мозгу с информацией
о стрельбе в порноклубе. А если Джени  работала  там,  то  девушка,  которая
находится сейчас в исповедальне, должно быть, тоже вовлечена в этот  бизнес.
Сердце забилось немного чаще; в ноздри опять ударил мускусный аромат.
   - Я там никогда не был, - произнес Джон.
   - Советую вам как-нибудь заглянуть на стриптиз. В образовательных целях.
   - Не уверен, что нуждаюсь  в  знаниях  подобного  рода,  -  непроизвольно
выпрямил спину Джон.
   - Но вы же мужчина, черт побери? А секс правит миром.
   - Не моим миром:
   - Появилось  чувство,  что  ситуация  грозит  выйти  из-под  контроля.  И
ощущение влажного тепла в районе копчика.
   - Миром каждого, -  не  унималась  женщина.  -  Иначе  почему  священники
проводят целый день зарывшись в книги и принимают холодный душ по десять раз
на день? Бог создал этот мир, так? Значит, и секс - тоже.
   - Мисс... - Джон не знал, что сказать, он только хотел остановить  ее.  -
Хватит об этом. Она рассмеялась:
   - Слишком горячо, да? Я так и думала. Все вы слишком слабы на это дело.
   Неужели голос успел его выдать?  Джон  ощутил  внезапный  прилив  жуткого
чувства стыда. Вероятно, запах  ее  парфюмерии  подействовал  как  наркотик,
потому что шестеренки в мозгу явно заклинило.
   Она придвинулась лицом к  отверстию.  Он  ясно  увидел  ее  полные,  чуть
приоткрытые красные губы - того же оттенка, что и ногти.
   - Если вас когда-нибудь  спросят,  -  заговорила  она  своим  прокуренным
голосом  с  интонацией  много  повидавшего  в  жизни  человека,   -   можете
рассказать, что встречались с настоящей живой кинозвездой. Дебра  Рокс.  Это
я. Снимаюсь в фильмах со стриптизом. Расскажите всем вашим друзьям.
   Он увидел, как ее розовый влажный язычок медленно облизнул нижнюю губу, и
понял, что она таким образом вполне откровенно искушает его. Осознание этого
разозлило его, но в то же время включило  часовой  механизм,  который  не  в
состоянии остановить ни молитвы,  ни  духовная  литература,  ни  философские
умствования. Пах пронизала нервная дрожь.
   - Прошу прощения, - произнесла она, отстраняясь от окошка. - Это у меня в
крови. - Голос моментально изменился, стал мягче. - Послушайте... Я вот  что
хотела узнать... Вы не могли бы помолиться...  Или  что-нибудь  такое..,  за
Джени? Можно?
   - Разумеется, - ответил Джон. Голос прозвучал так, словно  он  наглотался
стекла.
   - Теперь  я  себя  значительно  лучше  чувствую,  -  произнесла  женщина,
вставая. Джон услышал, как открылась и закрылась дверь кабинки. Потом - звук
каблучков по мраморному полу. Она шла быстро, вероятно, куда-то  спешила.  А
может, просто торопилась покинуть церковные своды. Вот и перезвон  колоколов
- время исповеди окончено.
   Джон сидел весь в поту; внутри полыхало, как в доменной печи. Сейчас она,
вероятно, у самой двери. Сейчас выйдет на улицу.  Перезвон  продолжался.  До
окончания ему не полагается покидать исповедальню. Это  произойдет  ровно  в
четыре тридцать. Но рука сама  легла  на  ручку  двери  и  застыла  в  таком
положении. Болезненные спазмы в  паху  становились  почти  невыносимыми;  он
думал, что уже забыл о такой боли.
   Он посмотрел на часы. Секунды скакали слишком  быстро.  Колокольный  звон
продолжался.
   Джон повернул ручку и вышел из кабины.
   Стройная  девушка  с  распущенной  гривой   темно-каштановых   волос,   в
облегающем красном платье была уже у  самой  двери.  В  следующее  мгновение
дверь открылась, в глаза ударил яркий послеполуденный солнечный свет,  Дебра
Рокс вышла на улицу и закрыла дверь за собой.
   Еще два удара колокола. И тишина.
   Джон глубоко вздохнул. Сердце стучало. Все  еще  чувствовался  ее  запах.
Видимо, впитался в одежду.  Ладони  были  липкими  от  холодного  пота.  Ему
почудилось, что сейчас упадет  в  обморок,  но  организм  оказался  сильнее.
Черные обтягивающие брюки встали дыбом в районе  паха,  и  стало  ясно,  что
следует немедленно идти в ванную и принимать ледяной душ.
   - Да поможет мне Бог, - прошептал он и ринулся прочь из храма.

Глава 3

   Запах возник, когда он меньше всего  этого  ожидал.  Он  сидел  в  рыбном
ресторанчике Скапарелли на Норт-Бич, вместе  с  монсеньером  Макдауэллом  по
правую руку и первым помощником мэра - по левую. Запах исходил почему-то  от
чесночно-розмаринового соуса.  Почувствовал  он  его  в  тот  момент,  когда
зачитывал свой доклад и перечислял количество  бездомных  и  суммы,  которые
необходимо выделить из бюджета на организацию бесплатных обедов.  Он  быстро
обнюхал свои пальцы, сделав вид,  что  решил  почесать  нос.  Ее  запах  был
повсюду - и нигде конкретно.  Постепенно  до  него  дошло,  что  этот  запах
попросту запечатлелся в его сознании.
   Помощник мэра начал что-то объяснять,  но  в  этот  момент  в  зал  вошла
темноволосая  женщина   в   красном   платье.   Внимание   Джона   полностью
переключилось. Он следил, как женщина идет под руку  со  своим  спутником  -
приятелем или супругом, как они приближаются к столу и проходят мимо. Она  о
чем-то говорила с мужчиной. Голос ничем не напоминал голос Дебры Рокс.
   - Понимаете, что я имею в виду? -  заканчивая,  произнес  помощник  мэра,
мрачного вида человек по фамилии  Вандерфолк.  Джон  согласно  кивнул,  хотя
ничего из сказанного не только не понял, но и практически не слышал.
   - Нет, мы не понимаем, что вы имеете в виду, - быстро возразил Макдауэлл,
растянув губы в улыбке, при этом морщины на его старческом  лице  стали  еще
глубже. - Либо мы получаем необходимые суммы, либо будем вынуждены сократить
всю  нашу  деятельность  вдвое.  Вот  так.  -  И  сверкнул  ледышками  своих
голубоватых глаз в сторону Джона Ланкастера.
   Дискуссия  продолжалась  и  становилась  все  горячее.   Внимание   Джона
рассеивалось. Он пытался сосредоточиться. Но, отхлебнув  красного  вина,  он
опять почувствовал ее запах. Он сложил руки и увидел  ее  губы  в  окошечке.
Послышался женский смех, и он  обернулся  так  быстро,  что  отец  Макдауэлл
обратил внимание.
   - Джон, черт возьми, да что с тобой сегодня, сынок?
   - Нет, ничего. Извините. Просто задумался на минутку  о  своем.  -  Когда
отец Макдауэлл сердится, с ним шутки плохи.
   - Лучше думай о деле, - резко бросил монсеньер, возвращаясь к  дискуссии,
в которой принимали участие, кроме Вандерфолка, еще трое.
   Джон постарался. Но это оказалось непросто. Краем глаза он заметил, как в
зале мелькнуло что-то красное, и тут же отключился снова. Вернувшись  домой,
он принял три холодных душа - один за другим, бам - бам  -  бам.  Потом,  не
вытираясь, роняя капли и дрожа  от  холода,  присел  к  столу  и  попробовал
сосредоточиться на паззле. Он воткнул  четыре  кусочка  не  на  свои  места,
прежде чем отказался от этого занятия. А после этого, как во сне,  обнаружил
себя стоящим перед окном - голым, покрытым гусиной кожей, - уставившимся  на
большой красный "X", полыхающий в небе.
   "Я снимаюсь в фильмах со стриптизом", - сказала она.
   - Вы согласны, отец Ланкастер? Джон  испуганно  вздрогнул,  увидев  перед
собой внимательный взгляд монсеньера.
   - Согласны? - повторил Макдауэлл. В глазах мелькнула угроза.
   -  Да,  сэр,  безусловно,  -  поспешил  согласиться  Джон,  и   Макдауэлл
удовлетворенно улыбнулся.
   - Обсудим проблему порнографии в другой раз, - проговорил  Вандерфолк.  -
Как вам хорошо  известно,  джентльмены,  мэр  прилагает  все  усилия,  чтобы
очистить этот квартал. Но у этой публики очень шустрые юристы. Чуть что, они
принимаются размахивать у вас перед носом Первой поправкой, как  раскаленной
сковородкой!
   - Значит, найдите более шустрых юристов! - рявкнул Макдауэлл. - Заплатите
им больше! Я уже двадцать пять лет вынужден сидеть на  краю  этой  клоаки  и
наблюдать, как она расползается, как  раковая  опухоль!  Как  вам  известно,
буквально вчера вечером кто-то сошел с ума и убил там несколько человек.  Не
исключаю, что к этому его подтолкнула какая-нибудь, извиняюсь за  выражение,
шлюха с моралью портовой крысы. Когда мэр собирается  убрать  эту  грязь  из
моего прихода?
   Джон подцепил кусок белой рыбы, но замер, не  донеся  вилку  до  рта.  Он
внимательно посмотрел на Макдауэлла. Смотрел на него долго и внимательно,  -
старый монсеньер все продолжал кипятиться по  поводу  порноквартала.  Такого
бессердечного равнодушия, которое мелькнуло на  этом  старческом  лице,  ему
никогда раньше видеть не приходилось. Макдауэлл грохнул  кулаком  по  столу.
Серебряные приборы жалобно звякнули.
   - Она была личностью, - произнес Джон.
   Макдауэлл  замер  с  открытым  ртом,  уставился  на  него  и   недоуменно
переспросил;
   - Что?
   Джон не соображал, что делает. Его трясло внутренней дрожью. Бросив вилку
с куском рыбы на тарелку, он с горячностью повторил:
   - Она была личностью! То есть я хочу сказать - у нее тоже  была  душа,  у
той девушки, которую убили.
   - Что ты об этом знаешь? - с вызовом спросил Макдауэлл.
   Настало время  рассказать  им  про  Дебру  Рокс.  Самое  время.  Но  Джон
потянулся к бокалу с вином, и момент был безвозвратно упущен.
   - А я говорю - погрузить их  всех  на  баржу  с  мусором  и  отправить  в
открытое море, - продолжал  бушевать  Макдауэлл.  -  Может,  на  корм  рыбам
сгодится.
   Джон почувствовал легкую тошноту. Наверное, от вина, подумал  он.  А  все
из-за запаха Дебры Рокс. Кто-то через два  столика  от  них  открыл  красную
папку меню. Джон почувствовал, что потеет, что воротник стал слишком  тесным
и режет шею. Вслед за этим - с пугающей скоростью  -  перед  глазами  возник
образ Дебры Рокс, без лица, и образ еще  одной  девушки,  тоже  безликой,  в
компании с двумя мексиканцами-телохранителями. Эта картина прочно заняла его
воображение, и он подумал, совершенно спокойно: Я схожу с ума.
   - Что вы сказали? - переспросил Вандерфолк.
   - Я говорю... Наверное, мне хватит вина. - Он не подозревал, что произнес
вслух предыдущую фразу. Этот новый провал в  самообладании  испугал  его  на
глубинном, первозданном уровне. Он чувствовал себя  как  часы  без  стрелок.
Все, что происходило в душе, на лице никак не отражалось.  Во  рту  ощущался
сильный чесночный вкус. Внезапно он понял всю  абсурдность  происходящего  -
мужчины, обсуждающие возможность  внебюджетного  финансирования  организации
питания для бездомных, за столом с голубым китайским фарфором и  блюдами  по
цене от двадцати долларов. Какое-то в этом извращение, как-то это все  очень
неправильно, и это понимание вкупе с ярким образом  Дебры  Рокс  на  залитом
солнцем пляже создало у Джона впечатление, что он может  просто  провалиться
сквозь землю.
   - Куда им деваться? - с усилием произнес Джон.
   - Кому им? - переспросил монсеньер, вытирая корочкой хлеба тарелку.
   - Женщинам из порноквартала. Куда они денутся, если тут все закроют?
   - Не "если". Когда. - Макдауэлл нахмурился; между его кустистыми светлыми
бровями набухла складка. - Странный вопрос, Джон.
   - Возможно. - С чувством неловкости он оглядел собравшихся за  столом.  -
Но, по-моему, это честный вопрос. Что станется с этими женщинами?
   - Их заставят найти себе приличную работу, -  ответил  Макдауэлл.  -  Это
во-первых. Но гораздо важнее, что  эта  грязь  исчезнет  с  наших  улиц,  по
которым ходят школьники и могут ежедневно наблюдать все это.