мне, оркестранты почему-то вообразили себя
на похоронах и заиграли "Таво чемо".

Директор грозно  сверкнул  глазами, и оркестр тут же перешел на
туш.

После  торжественного  собрания должен был состояться концерт --
песни в исполнении нашего сельского хора.  Эти песни мы слышали
по крайней мере тысячу раз, и поэтому все разошлись по домам.

Бабушка, увидев мой аттестат, чуть не задушила меня в объятиях:
     "Теперь  меня  и  смерть  не  возьмет",  --  сказала она и
намочила слезами мой аттестат. Потом вдруг  посерьезнела,  косо
взглянула  на  меня, положила аттестат на стол и молча вышла из
комнаты. Я ничего не понял.

Спустя  пятнадцать  минут бабушка  вернулась.  За ней следовали
Илико и Илларион.
     -- Присаживайтесь, соседи! -- сказала бабушка.

Илико и Илларион сели.
     -- Ну что, какая еще беда с тобой стряслась? --  обратился
ко мне Илларион.
     --  Аттестат  зрелости  получил,  --  сказал  я и протянул
аттестат.
     -- Поэтому  я  и  позвала  вас,  --  сказала  бабушка.  --
Посмотрите-ка,  ради бога, настоящий это аттестат или вроде той
прошлогодней похвальной грамоты, которая потом оказалась чужой?

Илларион  взял  аттестат,  долго  вертел  в руках,  внимательно
изучил печать, подписи, даже на свет рассмотрел,  потом передал
Илико.  Илико  проделал  с  аттестатом  то же  самое,  но более
тщательно, и протянул его бабушке.
     -- Его аттестат -- комар носа на подточит!
     -- Точно? -- спросила бабушка.
     -- Точно! Во-первых, он не смог бы достать  чистый  бланк;
во-вторых, -- печать настоящая; в-третьих, аттестат на обратной
стороне заполнен и на русском языке, а этого не смог бы сделать
ни  один  из учеников нашей Заблоны; ну и, в-четвертых, -- хоть
бы одна четверка затесалась -- сплошные тройки!
     -- Ну, слава бory! Утешил ты меня, Илико! -- с облегчением
вздохнула бабушка. Илларион вновь потянулся к аттестату.
     -- А-тес-тат зре-лос-ти! -- произнес он по  слогам.  Потом
встал,  подошел  ко  мне,  постучал  пальцем  по  моей  голове,
прислушался к звуку и, сокрушаясь, обратился  к  Илико  --  Ну,
брат,  если  уже  этот  называется зрелым, то я тогда китайский
мандарин.
     -- Ничего... Помидоры для продажи в город  тоже  незрелыми
отправляют, чтобы не попортились. Дорогой они дозревают.
     --  Ну,  раз  так,  давайте решать: что ему теперь делать,
куда поступать, какую  выбрать  профессию?  Должен  же  быть  у
человека  какой-то  план? А то поедет в город и будет там ушами
хлопать, как осел, -- сказал Илларион.
     -- Ты на какой факультет  думаешь  поступать?  --  спросил
меня Илико.

Я пожал плечами.
     --  Мой  внук  должен стать врачом, -- заявила бабушка. --
Состарилась я, за мной уход нужен!
     -- Ты что, обязательно от  его  руки  умереть  хочешь?  --
сказал Илико,
     --  А  может,  ему  на  исторический  пойти?  Из историков
секретари райкомов получаются, -- сказал Илларион.
     -- Я бы на его месте пошел в юристы! -- сказал  Илико.  --
Вот  хоть возьми нашего судью -- человеком стал. Приехал в село
в  рваных  галошах,  а  теперь  щеголяет  в  кожаном  пальто  и
резиновых сапогах.
     --  Да  куда  ему  с  его  сердцем  в  юристы!  Он  ведь и
арестовать-то никого не сможет!
     -- Может,  пойти  ему  на  литературный?  Он  ведь  у  нас
стихоплет, и язык подвешен -- дай бог! А что еще нужно!
     --  А  нет ли чего-нибудь такого, чтоб готовых профессоров
выпускали? -- спросила бабушка.
     -- Как же, есть! Такое заведение и окончил наш  Илико!  --
обрадовался Илларион.
     --  Ты чего молчишь, болван? Скажи, куда хочешь поступать?
-- набросился на меня Илико. -- А то, видишь, выпустил уже этот
носатый свое жало!
     -- Я в  артисты  пойду!  --  вдруг  выпалил  я.  Наступила
гробовая тишина.
     -- Чтоб я ослепла! Многоженцем решил стать? -- запричитала
вдруг бабушка.
     -- Тронулся, бедняга! -- проговорил Илико.

Споры  продолжались  до  рассвета.  Наконец  сошлись  на мнении
Иллариона,  что  обладателю   брюк,   подобных   моим,  следует
поступить на  экономический  факультет,  дабы  обеспечить  свое
дальнейшее существование экономически и материально.

Бабушка,  сняв  с шеи  серебряную  цепочку  с  большим  плоским
ключом,  подошла к нашему старому  сундуку,  откинула  крышку и
торжественно   извлекла  оттуда  дедовские   зеленые  бархатные
брюки-галифе  с  кожаными  леями,  огромные  хромовые  сапоги с
подковами,  шерстяную  навыпуск  блузу с накладными  карманами,
серебряный пояс и высокую  каракулевую папаху.  Потом разложила
все это передо мной, вытерла подолом платья  набежавшие слезы и
сказала:
     --  Вот,  сынок,  одевайся.  Не отправлю же я тебя в чужие
края этаким голодранцем! Ты должен быть там лучше всех, дорогой
мой... Я крепко обнял бабушку и нежно  поцеловал  ее  в  глаза,
потом  выбежал  в  другую  комнату,  быстро  переоделся и вновь
предстал перед "комиссией".
     -- Скажи, пожалуйста! Вылитый Симон Долидзе! -- осклабился
Илико.
     Ранним воскресным  утром  я,  бабушка,  Илико  и  Илларион
стояли  у  обочины  шоссе  и "голосовали" перед каждой попутной
машиной. Моросил мелкий косой дождь, дул ветер и было холодно.
     -- Садись к шоферу в графинку! -- настаивала бабушка.
     -- Не забудь есть чеснок, а  то,  чего  доброго,  схватишь
заразу! -- напутствовал Илларион.
     --  Как  войдешь  в  вагон,  облейся  ладиколоном,  верное
средство против клопов и всякой гадости! предупреждал Илико.
     -- Смотри у меня, чтоб завтра же  здесь  было  письмо!  --
требовала бабушка.
     --  Отправь  лучше  телеграмму. А вернее всего -- пришли с
оказией, быстрее дойдет!
     -- Не смей связываться с городскими шалопаями!
     -- Возвращайся скорее!
     -- Будет нужда в  вине  --  пиши,  не  стесняйся!  Наконец
остановилась   грузовая  машина.  В  кабине  сидела  женщина  с
ребенком. Бабушка трижды -- от дурного глаза -- повернула меня.
Илико и Илларион по очереди расцеловали,  я  влез  в  кузов,  и
машина тронулась.

Вдруг на дороге  показалась  девушка со  свертком  в руке.  Она
бежала  изо всех  сил.  Машина  ускоряла  ход,  девушка  -- бег.
Постепенно она замедлила  шаги и совсем уже медленно  подошла к
провожающим.  Девушка  долго  смотрела на  удалявшуюся  машину,
потом  повернулась  и зарылась  лицом в грудь Илико.  Наверgoe,
плакала.  Плакал и я.  А машина мчалась  вперед, увозя меня все
дальше и дальше от четырех дорогих мне людей.

Моросил  дождь, дул ветер, и было  холодно.  Там, вдали, стояли
четверо.  На  груди у Илико  плакала  девушка.  Я тоже  плакал,
плакал и  радовался,  что она  плачет,  Был дождь, был ветер, и
было  солнце, и любовь, и слезы  радости.  И теперь,  наверное,
даже Илико не удивлялся, как это -- луна на небе и хлопья снега.
И почему не  спится, и откуда  эти  слезы  радости,  и отчего я
вообще такой счастливый.

А  машина  все  мчалась  вперед.  На  шоссе  уже не было  видно
никого.  Я стоял в кузове и шептал:
     --  Прощай,  бабушка!  Прощай,  Илларион!  Прощай,  Илико!
Прощай, Мери!

     ПОЕЗД

     Водитель высадил меня на привокзальной  площади  в  городе
Махарадзе  и потребовал плату за проезд. Я отстегнул серебряный
пояс, задрал подол просторной блузы и стал расстегивать  брюки.
Водитель сперва в испуге оглянулся, потом схватил меня за руку.
     -- Ты что, обалдел?!
     -- А как же тебе заплатить?
     --  Вот  чудак!  Зачем  же  для этого средь бела дня штаны
скидывать?
     --  Да  ведь  карман-то  пришит  изнутри!  --  успокоил  я
водителя и продолжал свое дело.

После долгих поисков мне, наконец, удалось обнаружить  потайной
карман.  Придерживая  падающие брюки одной рукой, другой я стал
распарывать  карман.  Только я  извлек  деньги  и  принялся  их
отсчитывать,  как  раздалось   фырканье.  Мотор  несколько  раз
громко  чихнул,  затем  выпустил  прямо  на меня  густые  клубы
фиолетового  дыма.  Пока я приходил в себя, машина описала круг
и остановилась перед моим носом.  Из кабины высунулась красная,
хохочущая физиономия водителя.  Он нахлобучил мне на нос папаху
и со смехом сказал:
     -- Ладно, хватит уж, одевайся! Не нужно мне твоих денег!

Мотор еще раз чихнул, и машина рванулась с места.
     -- Будь здоров! -- крикнул я вдогонку.

Водитель  выглянул  из своей  обшарпанной  машины и  приветливо
помахал   мне  рукой,  а  я  все  стоял   посреди   площади,  с
полуспущенными брюками и удивленно озирался.

...Доехать до Тбилиси  оказалось  гораздо легче, чем приобрести
билет.  Эту истину я установил после непродолжительной беседы с
кассиршей.  Поэтому я выкинул из головы  всякую мысль о покупке
билета и вышел прямо на перрон.

Через  час  пришел  поезд.  Людской  поток   подхватил  меня  и
придавил к лесенке вагона.  Я задыхался.  Хотелось крикнуть, но
рот мой был заткнут  голой пяткой  проводницы,  и я  беспомощно
трепыхался,  как  подвешенная  за шею  курица.  Вдобавок  сзади
напирало  чье-то  колено.  Кто-то  больно тянул меня за волосы.
Когда я понял, что мой аттестат зрелости пропадет зря, я собрал
последние  силы и  впился  ногтями  в  голую  ногу  проводницы.
Паровоз и проводница взвыли

одновременно.  Суматоха усилилась.
     -- Ну, чего стал?! Нажимай!
     -- Убери ногу с моей головы!
     -- Не бойся, дяденька, ноги у меня чистые!
     -- Ладно, клади тогда и вторую!
     -- А ну, засвети-ка ему!
     -- Что он мне должен засветить?
     -- Ничего особенного, не волнуйтесь, -- фонарь!
     -- Уважаемые пассажиры, пропустите меня, я же с билетом!
     -- Смотри не потеряй, крепко держи!
     -- Держите вopa!
     -- Брось чемодан, подлец, груши там!
     -- Милиция, стреляй!
     -- Куда стрелять? Откуда я знаю, где твой вор?
     -- Ну тогда в меня стреляй!
     -- Смелей, смелей! Жми наверх!

Раздался  свисток.  Потом два раза  ударили  в  колокол,  потом
чей-то  благословенный  пинок втолкнул меня в вагон, и паровоз,
словно только этого и ждал, вдруг дернулся и загудел,  стараясь
перекричать вопли и причитания оставшихся на перроне.

Страсти  понемногу   улеглись.  Я  забрался  на  третью  полку,
подложил под голову  узелок и прикрыл нос  папахой...  Табачный
дым  ест  глаза.  Вагон  мерно  покачивается,  скрипит.  Колеса
выстукивают   монотонную  дробь.  И  этот  перестук  напоминает
что-то родное,  близкое и в то же время такое далекое, что и не
припомнить.  Глаза  слипаются...  Я  уплываю,  уплываю  куда-то
далеко...  Все вокруг  заволакивает  туманом...  Когда  хочется
спать,  самое  тяжелое  на свете -- веки...  Но что это  стучит?
Ах, да, ведь я на мельнице.  Стучат жернова.  В ожидании помола
я засыпаю.  И вдруг:
     -- Зурико-о-о! -- зовет бабушка.
     -- Иду! -- отвечаю я, вскакивая.
     --  Зурико-о-о!  -- зовет опять бабушка, заслоняя глаза от
солнца.
     -- Иду, бабушка, иду! -- кричу я и выбегаю  по  затянутому
туманом подъему.
     --  Ау-у-у! Зурикела! Куда ты? Ау-у-у... -- Гудок паровоза
сливается с тревожным криком бабушки.

"Илларион...  Илико...  Илларион...  Илико..."  --   выстукивают
колеса.
     -- Мост... -- слышу я сквозь сон чей-то голос.
     -- Эй, кто-нибудь, откройте окно,  задыхаюсь!  --  говорит
кто-то другой.
     --  Нужно  дышать  по очереди, иначе до Тбилиси воздуха не
хватит! -- говорит третий.
     -- Чей это чемодан? Уберите сейчас же, иначе выброшу его в
окно! На этот раз я свешиваюсь с полки  и  вижу  говорящего.  У
него  острый,  похожий  на  топор  нос,  да и все лицо какое-то
острое.
     -- Попробуй тронь! Вылетишь вслед за  ним!  --  огрызнулся
полный пассажир с веснушчатым, словно индюшиное яйцо, лицом. --
Этого чемодана четыре оболтуса ждут не дождутся.
     --  Не  знаю,  кто  там  ждет, но эту мозоль я не напрокат
брал. Убери, говорю, чемодан, не то выброшу в окно! -- повторил
угрозу "топор". "Индюшиное яйцо" нехотя  взял  свой  чемодан  и
взглянул наверх.
     -- Эй, как тебя зовут? -- окликнул он меня.
     -- Зурико.
     --  Так  вот,  сходи  сейчас  же вниз! Развалился там, как
князь Багратион-Мухранский! Место это для чемоданов, понял?
     -- А я чем хуже вашего чемодана?
     -- Э, брат, в этом чемодане на три  тыщи  продуктов,  а  у
тебя в голове -- что?
     -- Зачем вы меня оскорбляете, дядя?
     --  Приношу свои извинения, уважаемый! А теперь скатывайся
вниз! Да поживее!
     -- Не сойду! Думаете, дома у меня не было  чемодана?  Был,
но  я  его  с  собой  не  тащил.  Нечего  чемодану разъезжать в
поездах! Его место под тахтой! Да!
     -- Нет, ты только посмотри, как он со мной  разговаривает,
этот  оболтус!  Да  у  меня,  если хочешь знать, четыре сына, и
каждый старше тебя! -- вскипел "индюшиное яйцо".
     -- И приятно тебе будет смотреть, как твоего сына  сгоняют
с места? -- спросил "топор".
     -- Ах, так? И ты туда же? Пожалуйста, в таком случае пусть
мальчишка  лежит  на  полке, а мой чемодан на твоей мозоли. Мне
наплевать! -- сказал "индюшиное яйцо" и сел.
     -- Сойди вниз, сопляк ! Слышишь! -- теперь уже  набросился
на меня "топор".
     -- Не сойду! -- сказал я и уставился в потолок.
     -- Проводни-ик! -- завопил "индюшиное яйцо".

Проводник  просунул  в  дверь  сперва  фонарь,  затем  --  нос и
потребовал  предъявить  билеты.  Но тут же сам усмехнулся своей
наивности и велел приготовить деньги.

У  двоих  пассажиров  оказались  билеты.  Проводник  иронически
оглядел их и вышел.

Наступило  молчание.  Каждый думал о чем-то  своем.  Убаюканный
ровным  покачиванием  вагона, я вновь  задремал на  отвоеванной
полке...  Словно  наяву, я вижу, как во двор входит  Илико.  Он
тащит  на  плече  мешок с  кукурузой.  Вот он снял  свою  ношу,
положил  ее под  мушмулой,  сам присел  тут же в тени и задымил
самокруткой.
     -- Илико, дай закурить! -- прошу я.

Но Илико не  обращает  на меня  внимания,  он  смотрит  куда-то
вдаль.
     --  Дядюшка  Илико,  дорогой,  ну, угости же меня табаком!
Ведь это я, Зурико, не узнаешь меня? Илико встает и исчезает  в
тумане.
     -- Илико-о! -- зову я.
     -- Кто там?

Я вздрогнул словно  ужаленный и проснулся.  Пассажиры  дремали.
Потоки  дождя  хлестали  в  окна  вагона.  Промокшие   деревья,
перегоняя друг друга, спешили укрыться куда-то...  Вдруг на лоб
мне  упала   холодная   капля,   Затем   вторая,   потом  капли
забарабанили   чаще.  Я   отодвинулся.   На   полке   собралась
небольшая  лужица, я проложил ей пальцем дорогу, и вода потекла
вниз, на чью-то голову.
     --   Эй,   что   там  с  тобой,  несчастный?!  --  завопил
пострадавший, вытирая лоб ладонью и подозрительно нюхая  мокрую
руку.
     -- Со мной -- ничего. Это дождь, -- ответил я спокойно.
     -- Так ты сообрази там что-нибудь...
     --  А  что  я  могу  сообразить?  Подняться  и  черепицу ,
поправить?
     -- Не болтай лишнего, сукин сын! Дырку-то заткнуть можешь?

Я присел на койке,  нащупал  в потолке  небольшое  отверстие  и
вставил  в  него  палец.  Вода  потекла  по  вытянутой  руке  и
собралась  за  пазухой.  Я  расстегнул  пояс  и дал ей  дорогу.
Вскоре я почувствовал,  что мои сапоги до половины  наполнились
водой.
     -- Ничего не получается! -- сказал  я  и  стал  спускаться
вниз.
     --  За  что с нас деньги сдирают! -- возмутился пассажир с
билетом.
     -- Уж ты бы помолчал! Едет бесплатно и еще  обижается!  --
огрызнулся  безбилетный.  Я  спрыгнул  на  пол, и вода из сапог
фонтаном брызнула до самого потолка.
     -- Скинь, парень, сапоги, простудишься, -- посоветовал мне
"топор". -- Протяни-ка ногу, я подсоблю!
     -- Ничего, дядя, не беспокойтесь! -- Я ухватился за полки,
подтянулся на руках и легко вылез из сапог.
     -- Oгo! -- воскликнул "индюшиное яйцо". -- Разве можно так
безбожно истязать себя? Сшил бы себе на номер больше!
     Вокруг  засмеялись.  Я  с  трудом  втиснулся  между  двумя
попутчиками.   Дождь  перестал,  все  облегченно  вздохнули.  Я
согрелся.
     -- Слушай, -- начал опять "топор", --  убери  хоть  сейчас
свой  проклятый  чемодан,  иначе,  вот  те крест, выброшу его в
окно!

"Индюшиное  яйцо"  молча  взял  чемодан и  забросил  его на мою
полку.

Снова наступило молчание.

Вдруг кто-то робко чихнул.
     -- Будь здоров! -- отозвались хором со всех сторон.  Потом
чихнул  еще  кто-то.  А  спустя  полчаса в купе только и слышно
было, что пожелания здоровьл, долгой жизни и благополучия,  как
будто встретились после долгой разлуки близкие родственники.
     -- Ну нет, так дело не пойдет! -- заявил вдруг "топор". --
Пока мы  все  не схватили воспаление легких и на этом вагоне не
поставили красный крест, нужно что-то сообразить!
     -- Видать, не такой уж он  балда,  каким  казался!  сказал
"индюшиное яйцо" и вытащил откуда-то бутылку водки.
     -- У меня есть вино, целый пуд, вон там, на третьей полке,
снимем  бочонок...  --  вмешался  в  разговор  молодой блондин,
которого до сих пор никто не замечал.
     -- Нет, вино сейчас не пойдет. Выпьем-ка лучше  водки!  --
ответил "топор", радостно потирая руки.
     -- Воля ваша, -- вежливо согласился блондин.
     --  Ты лучше вынь пробку из бочонка. Как бы он не лопнул и
не залил всех Hac! -- обратился чисто одетый пассажир с билетом
к молодому блондину. Блондин молча выполнил приказ и снова сел.
Пассажиры стали доставать разную снедь. Кто-то пожертвовал  нам
еще  бутылку  водки, "топор" добавил от себя две и сам же занял
пост тамады.
     -- Товарищи! Среди вас нет ни  одного,  кто  бы  был  моим
товарищем,  но  знаете ведь, как бывает в поезде? В поезде люди
сближаются, становятся друзьями. Кто мы? Откуда нас черт несете
     -- Я из командировки возвращаюсь,  --  заявил  пассажир  с
билетом.
     -- Прекрасно! -- продолжал тамада. -- А он кто?
     Откуда?  Черт  его  знает!  --  "Топор"  указал пальцем на
"индюшиное яйцо".
     -- Как это "черт его знает"! -- подпрыгнул тот. -- Ты  что
это разошелся?! Придержи язык, а то...
     --  Дай  же  произнести тост! Что взбеленился? Так о чем я
говорил? Да. Знаете вы меня? Нет.  Знаю  я  вас?  Тоже  нет!  В
другое  время плевать я на вас хотел, но в том-то и заключается
сила поезда! Поезд соединил, сблизил, сроднил нас! А поэтому --
да здравствует поезд! -- закончил он и опрокинул в рот стакан.
     -- За наш поезд!
     -- Да здравствует поезд!
     -- Мда... Действительно, странно... За  поезд!  --  сказал
чисто одетый пассажир с билетом и передал стакан мне.
     -- Я, товарищи, первый раз еду в поезде,- начал я.
     -- Счастливый ты человек! -- сказал "индюшиное яйцо".
     Перед  отъездом  Илико  и Илларион предупреждали меня -- в
поезде, мол, много жуликов и  проходимцев,  нужно  держать  ухо
востро. Выходит, ошибались они. Вот этот, например...
     -- Как вас зовут, дядя? -- обратился я к "топору".
     -- Амбако!
     --  Да, Амбако. Когда я впервые увидел его, подумал: "Куда
этого  типа  черт  несет?"  А  вас  как  звать?  --  спросил  я
"индюшиное яйцо".
     --  Меня  зовут  Антипо,  а  тебе  хватит болтать! Выпей и
садись!
     -- Да. А Антипо мне сначала показался сумасшедшим.
     -- А теперь?
     -- Теперь что, теперь поезд нас  сдружил!  Да  здравствует
поезд!  --  закончил  я  и выпил. Тамада снова наполнил стакан.
Второй тост он хотел провозгласить стоя, но, больно стукнувшись
головой о полку, тотчас же сел и начал:
     -- Когда бог научил обезьян  говорить,  то  первое  слово,
которым  они обменялись друг с другом, было "здравствуй"! Потом
вырубили леса, возвели дома, построили железную дорогу, пустили
по ней  поезд,  в  этот  поезд  сели  мы,  сказали  друг  другу
"здравствуй", и...
     -- Я никому не говорил "здравствуй"!
     -- Это вопрос вежливости...
     --  Так  пусть всегда живет это теплое слово "здравствуй"!
-- закончил Амбако.
     -- Хороший  тост!..  Подумать  только,  что  такое  доброе
приветствие?  Пустяк!  А  вот  находятся люди, которые не хотят
сказать человеку этого доброго слова! Вот есть у меня  товарищ,
вместе в универ