ечку.
Березы светились  из-за сосен розовым светом. Солнце просвечивало  листочки,
как рентген. Пахло почему-то дыней, хотя дынь нигде  не  было видно.  Где-то
далеко-далеко, будто в другой стране, ухала кукушка.

     -- Считай, -- сказала Марина, оборачиваясь ко мне.
     Мы остановились  и стали  считать кукованья. Кукушка куковала  долго  и
щедро; видно, ничто ей не мешало. Она накуковала нам целую жизнь.
     -- Сто семнадцать, -- прошептала Марина.
     -- И у меня, -- сказал я.
     -- Неужели мы проживем сто семнадцать лет! -- засмеялась она.
     -- Вместе... -- еле слышно добавил я.
     Она строго посмотрела на меня в упор, но ничего не сказала. А я подошел
к ней и обнял.  Дальше  я плохо помню.  Мы стояли  среди деревьев в  пустом,
пронизанном  солнцем  лесу  и  целовались.  Может, час. Может,  два.  Солнце
скатилось низко. Лес потемнел.
     Нам  страшно  было  оторваться  друг от  друга, страшно прийти в  себя,
потому что нас подстерегал один и тот же вопрос.
     -- А как же Макс? -- наконец спросил я, отрезвев.

     Она повернулась и пошла прочь, поигрывая травинкой. Мне показалось, что
такой я  ее  запомню  на  всю  жизнь -- беспечно идущую  по  мягкому  мху  и
поигрывающую травинкой.
     Мы пришли в лагерь к дискотеке. Танцевали вместе. И никто не сказал нам
ни слова. Даже Толик.
     Засыпая в  тот  вечер, я подумал,  что это был  самый счастливый день в
моей жизни.
     Так  в чем  же дело?! Меня так  и подбросило  на койке. Я хочу  быть  с
Мариной, я хочу, чтобы это продолжалось до бесконечности! Вот они, часики...
Я встал с кровати и, стараясь  не разбудить спящих  товарищей,  на  цыпочках
вышел  в  коридор. Там  включил  свет  и переставил стрелки и  календарь  на
вчерашний день -- на тот именно час, когда мы, закончив прополку, потянулись
к озеру.
     Прополку я не включил в число счастливых минут вчерашнего дня. Щелкнула
крышка часов, дрогнуло пространство -- и я опять оказался рядом с Мариной.
     Мы снова  лежали на  том же огромном, нагретом  солнцем валуне,  покато
сбегавшем в озеро. И  я снова показывал ей часы, с нетерпением ожидая, когда
она наклонится ко мне. И опять в первый раз поцеловал. Сердце  вновь  билось
громко, но не так часто, как вчера. На этот раз Марина слегка отодвинулась и
сказала мягко:
     -- Не надо, Сережа...
     А потом был  лес, и мягкий мох, и  мы  уже  не стояли,  а лежали в нем,
обнявшись и заглядывая друг другу в глаза...
     Простившись с Мариной после  дискотеки, я тут же возвратил время вспять
и вновь оказался с нею на валуне.
     Этот фокус я проделал пять раз. Пять дней подряд мы были  с нею вместе,
пока это не начало напоминать мне сок манго.  Да  и  она вела себя не совсем
так, как впервые, будто знала о наших возвращениях. Сердце мое стучало ровно
и  уверенно,  я  действовал  по  программе,  заранее  зная,  в какой  момент
поцеловать, где заглянуть в глаза...
     На пятый день вышел конфуз. После первого поцелуя она вскочила на ноги,
возмущенно воскликнув:
     -- Перестань, Мартынцев!
     Я успокоил  ее, подождал,  пока она остынет, и пригласил на прогулку  в
лес,  надеясь там отыграться. Все  было прежнее -- и солнце, и мягкий мох, и
розовые березы...  Запах  дыни,  правда,  исчез,  да кукушка,  отсчитав  нам
десяток лет, умолкла.
     -- Десять лет... -- недовольно протянула Марина.

     -- Зато наши. Ведь мы будем вместе, -- уверенно сказал я.
     -- С чего ты так решил?
     Я шагнул к ней, обнял и поцеловал, увлекая на мягкий мох, как делал это
уже неоднократно. Но она вдруг принялась вырываться и орать:
     -- Пусти! Ты с ума сошел! Пусти, слышишь?!
     Я разозлился. Нельзя  же  вести  себя  так непоследовательно!  Отчаянно
сопя, я продолжал обнимать ее, ловя губами ускользающее лицо.
     -- Пусти, дурак!
     -- Ты же любишь меня. Сама говорила, -- тяжело дыша, выложил я козырь.
     -- Я?!
     Надо было видеть ее лицо.
     -- Все равно мы будем вместе, -- упрямо сказал я.
     -- Очень ты мне нужен!
     -- Вот увидишь.
     Она  поднялась,  отпихнув меня,  и  пошла  прочь, поигрывая  травинкой.
Однако совсем не так, как в первый раз. "Ну, ладно! -- мстительно подумал я,
нащупывая часы под майкой. -- Я тебе покажу!"
     Впоследствии я не  раз жалел, что первый свой скачок вперед совершил  в
состоянии  аффекта. И этого уже не поправить. Я  мог  стереть в памяти чужой
опыт. Мой навсегда оставался при мне.
     Очень уж  мне хотелось тогда  сразу  доказать  ей  свою  правоту. Я был
уверен в том, что женюсь на ней, когда мы немного подрастем. Зря, что ли, мы
пять дней подряд обнимались и целовались?
     Страха  перед  будущим  в  тот  момент не было. Я помнил,  что  кукушка
обещала не менее десятка лет. К черту кукушку! Лихорадочно сообразив, что на
доказательство потребуется лет  шесть, пока мы  закончим школу и институт, я
перевел  календарь на шесть лет вперед, оставив  дату прежней. Я  уже  хотел
щелкнуть  крышечкой,  но тут сообразил, что неплохо  было  бы  поменять час,
чтобы не  попасть сразу, как кур в ощип,  в незнакомую ситуацию.  Пускай это
будет ночь. Утром проснемся, поглядим...
     Марина  скрылась за березами. Интересно, где  мы с  ней  окажемся через
шесть  лет? Я представил  себе почему-то туристскую палатку -- в это время у
нас,  наверное, будет  отпуск, -- а  в ней  мы  с Мариной в  лесу, на берегу
озера. На приколе покачивается наша двухместная байдарка... Я  приложил часы
к шее и нажал на крышку.

     Проснулся  я  от  невероятно  громкого  звука  трубы,  разносящегося от
громкоговорящей трансляции. В то  же мгновенье в глаза ударил яркий  свет. Я
подскочил на кровати, с ужасом озираясь.
     Я  находился  в   длинном  помещении,  уставленном  рядами  двухэтажных
железных коек.  Между койками  молча,  с  лихорадочной быстротой  натягивали
военную форму абсолютно незнакомые  люди.  Я инстинктивно потянулся к груди.
Слава  Богу,  часы на  месте!  Я открыл  их  и посмотрел время.  Четыре часа
ночи...
     --  Серега, чего  сидишь? Тревога! -- снизу  вынырнуло симпатичное,  но
тоже совершенно незнакомое лицо,  а до меня дошло, что я нахожусь на верхней
койке.
     Я неловко соскочил  вниз, чуть не  угодив на моего  нижнего  соседа,  и
схватился  за  зеленые   солдатские  галифе.  Делать,  как  все,  ничего  не
спрашивать! Война, что ли?!
     В первый же момент я сообразил, что не имею решительно никакого понятия
о тех шести годах, через которые я перепрыгнул. Полная пустота.
     --  Серега,  ты чего? Не  проснулся?  -- с удивлением воскликнул нижний
сосед, вырывая из моих рук галифе. --Это мои. Вот твои!
     Он  указал  на тумбочку, на  которой  аккуратно была сложена солдатская
форма.  Взглянув  на  погоны,  я убедился, что я -- ефрейтор. "Негусто!"  --
промелькнуло у меня в голове.
     -- Где носки? -- спросил я соседа.
     -- Шутишь!  -- Он захохотал,  указывая на портянки, висевшие на  нижней
перекладинке койки.
     Все вокруг уже бежали куда-то, топоча сапогами по крашеному деревянному
полу.
     С  портянками  пришлось  помучиться.  Раньше я  теоретически  знал  про
портянки, но не предполагал,  что их так  неудобно  обматывать  вокруг ноги.
Когда  засовывал  ноги  в сапоги,  портянки съехали на голень. Застегивая на
ходу ремень, я побежал за соседом.
     Мы выбежали из казармы и  оказались на строевом плацу, освещенном двумя
прожекторами. Было жутковато. Солдаты спешно строились в шеренги, я старался
не терять из виду соседа, бежал за ним, как привязанный.
     Он занял место в строю, я вытянулся рядом. Он больно толкнул меня в бок
локтем.
     -- Не тут твое место!
     Я  понял,  что  нужно  встать   по   росту.  Он  был  значительно  ниже
меня.Пробежав  вдоль  строя, я втиснулся  наугад  между двумя одинаковыми со
мною по росту солдатами.
     -- Мартынцев опять позже всех, -- проговорил прапорщик, стоявший  перед
строем с секундомером.
     Секундомер  меня несколько успокоил.  Похоже, что не война. Вряд ли  на
войне засекают время построения секундомером. Похоже, учебная тревога.
     Прапорщик произвел перекличку. Все кричали: "Я!"  -- и я  тоже крикнул:
"Я!"
     Перед строем появился капитан.
     -- Здравствуйте, товарищи!
     -- Здра-жла-трищ-тан! -- дружно прокричали мы.
     --  Наша  рота получила боевое задание: занять высоту пятьсот  тридцать
один на направлении предполагаемого удара противника, опрокинуть и смять его
контратакой...
     "Опрокинуть и  смять...  --  повторил я  про  себя. -- Значит, все-таки
война".
     -- Командирам  взводов  приступить  к выполнению  задания! --  закончил
капитан.
     Слева вышел из строя  лейтенант,  по-видимому  наш командир  взвода. Он
повернулся к нам лицом и крикнул:
     -- Взвод, слушай мою команду! Напра-во!
     Я повернулся правильно. Это сильно меня взбодрило.
     -- Шагом марш!
     Мы куда-то потопали.
     "Вот влип! -- думал я, шагая. -- И назад не прыгнуть, некогда!"
     С другой стороны, мне  было интересно, как мы будем опрокидывать и мять
какого-то противника.
     Мы  притопали  к длинному  низкому зданию  с  зарешеченными окнами. Над
обитой железом дверью качался фонарь. Рядом стоял часовой.
     -- Разобрать оружие! -- скомандовал лейтенант.
     Все  побежали  к  двери,  я тоже.  За  дверью  оказался  склад  оружия.
Сослуживцы  стали  хватать сложенные в  пирамиды автоматы. Прапорщик выдавал
магазины  с  патронами.  Я  немного помедлил,  ожидая,  когда они расхватают
автоматы.  В  пирамиде остался  один. Я  схватил  его. Прапорщик  сунул  мне
магазин и сказал:
     -- Тебя с отделением выкинем у овражка. Бери свой пулемет.
     -- А где он? -- я очумело оглянулся по сторонам.
     -- Не проснулся  -- так тебя и так! -- крикнул он, разворачивая  меня и
придавая толчком нужное направление.
     Я  увидел  нечто напоминающее пулемет, схватил его  --  он был  зверски
тяжелый -- и устремился к выходу.
     -- Голубев, патроны захвати! -- крикнул прапорщик.

     Мой  сосед по  койке с  двумя  ящиками патронов  под мышкой выскочил за
мной.  У дверей склада уже  урчал грузовик с  брезентовым верхом. Мы полезли
туда. Через минуту мы мчались в ночи, прижав холодные стволы к подбородкам.
     Все  молчали. Я  с надеждой посматривал на Голубева. Он подмигнул  мне.
"Нет, все же не война..."
     Грузовик затормозил.
     -- Мартынцев, выводи отделение на позицию.  Займите оборону, в атаку --
по красной ракете! -- приказал лейтенант.
     -- Есть! -- крикнул я радостно. -- Отделение, за мной!
     И  выпрыгнул из  грузовика. За  мною посыпались  мои люди,  в том числе
Голубев с  ящиками  патронов. Я насчитал человек шесть. Грузовик  умчался. Я
обвел взглядом подчиненных.
     -- Занять позицию! -- скомандовал я.
     -- Кончай панику пороть, Серега, -- сказал Голубев. -- Покурим.
     Все   достали  из  гимнастерок  сигареты  и  расселись  под  деревьями,
прислонив  автоматы  к  стволам.  Я  тоже  уселся  и  потянулся  к  карману.
Оказалось, я  курю  сигареты  "Лайка". Пришлось прикурить  и  с  отвращением
затянуться. Дикая гадость.
     -- Уже ползут,  --  кивнул  в сторону  низкорослый  парень с  раскосыми
по-якутски глазами.
     Я взглянул  туда. Противоположная сторона  оврага  полого  спускалась к
маленькой  речке, над которой  стоял белесый туман.  В предутренней  мгле из
тумана  выплывали  черные  контуры  танков.  За  танками неслышно  двигались
человеческие фигуры с автоматами наперевес.
     -- Надо стрелять... -- неуверенно сказал я.
     Вдруг  из  переднего танка вырвалось короткое пламя, и в ту  же секунду
над нашими головами с уханьем и свистом пронесся снаряд.
     -- Командуй, чего сидишь?! -- Голубев вскочил на ноги.
     --  Отделение,  слушай мою  команду!  -- я  тоже  вскочил.  -- По врагу
короткими очередями... Патронов не жалеть!.. Умрем, но не сдадимся!

     Все с интересом смотрели на меня.
     -- Ребята, ну  давайте же! -- взмолился я. -- Устанавливайте эту штуку!
-- я показал на пулемет.
     --  Твоя  же  работа!  --  Голубев бросился к  пулемету,  принялся  его
разворачивать.
     -- Я не умею, -- развел я руками.
     -- Сдрейфил командир, --  констатировал Голубев, припадая к  пулемету и
наводя его на атакующих.
     Мои солдаты залегли за деревьями. Началась бешеная стрельба. Я отполз в
сторону, отложил  автомат и дрожащими руками вынул  из-за  пазухи часы. Мимо
свистели пули. Надо было срочно сматываться, учитывая обстановку. Но куда? В
будущее  не очень хотелось. Надо назад, к  маме... Рядом взорвалась граната.
Меня  обсыпало  землей.  "Что-то слишком  круто  для холостых..."  --  успел
подумать  я,  переводя  стрелки,  и  стал  нажимать  на  головку  календаря.
Замелькали годы в окошечке, месяцы, дни... Я окинул прощальным взглядом свое
сражающееся  отделение  и  щелкнул крышкой.  В этот  миг  я  чувствовал себя
дезертиром.
     Слава Богу,  я оказался дома, в своей  комнате. Первым делом я взглянул
на часы и убедился, что попал в тот же год, из которого  прыгнул  вперед, но
не в июнь, а в  август. Следовательно, КМЛ был уже  позади. Оно и к лучшему:
неизвестно, как смотреть  в лицо  Марине  после  вчерашней  истории. Я  стал
анализировать итоги  первого прыжка в будущее. Армию я разгадал быстро. Если
это  не  было настоящей  войной, в  чем  я был  почти  уверен, то, значит, я
отбывал службу после института. Какого? Интересно было бы узнать.
     Гораздо  больше меня волновало другое, а именно --  полное отсутствие в
памяти  информации  о прошедших  в промежутке  годах.  Я  ведь  как-никак их
прожил. Не свалился же  я  с  Луны  прямо  в  казарму.  Тот  же  Голубев,  и
прапорщик,  и  лейтенант прекрасно меня знали.  А я их--  нет.  Выходит, что
некто, называвшийся Сергеем Мартынцевым,  служил с ними,  учился стрелять из
пулемета, дослужился до ефрейтора,  а потом в один миг все позабыл, когда  в
него из КМЛ впрыгнул я? Странная картина.
     Рассуждая логически,  этот  Сергей  Мартынцев остался  там,  у овражка,
стрелять  по  танкам, когда  я  из  него выпрыгнул.  Но  вернулась ли к нему
прошлая  память?  Научился  ли он  снова  стрелять из  автомата?  Совершенно
неизвестно...
     Какая-то   чертовщина   получается:  я  был  здесь,  дома  у   мамы,  и
одновременно  служил в  армии, но в  другое время, шесть лет  спустя.  Более
того, пока я прыгал туда и обратно, на что ушло не более двух часов, прежний
я  успел  прожить  пару  месяцев,  уехал из КМЛ, потом был неизвестно где, а
теперь  сидит  дома и ломает голову. Я  совершенно запутался. Что  же это за
время такое?
     Или: что это за времена?  Судя по всему, их довольно много. Надо срочно
поговорить с дедом, решил я.
     -- Сережа, ты  готов?  --  раздался  из  другой комнаты голос мамы.  "К
чему?" -- испугался я, оглядываясь. Тут я понял, что переодеваюсь, поскольку
был в трусах и в одном носке. На стуле  висел мой черный вельветовый костюм.
Значит, мы с мамой куда-то идем.
     -- Сейчас! -- крикнул я, принимаясь быстро одеваться.

     В  комнату  вошла мама. Лицо у нее было строгое. Под глазами я  заметил
мешки. Мама была в темном платье с черным платочком вокруг шеи.
     -- Пошли, -- сказала она.
     В коридоре нас ждала  Светка. Живот у нее заметно  подрос. Она тихонько
всхлипывала,  утирая  кончиком платка  слезы. Я почувствовал, что  произошло
что-то ужасное  и  непредвиденное,  но спросить боялся.  Мы  молча  пошли по
лестнице.
     У подъезда стояло такси. Мы уселись в него так же молча.
     -- Пожалуйста, к Военно-морской академии, -- сказала мама.
     И тут я догадался.
     У  подъезда  академии стояла вереница  машин и автобусов. Нас  встретил
офицер и повел маму под руку вверх по лестнице. Мы с сестрой шли сзади.
     Двери актового зала были широко раскрыты. В них бесшумно входили  люди.
Из зала выплывала траурная мелодия.
     Посреди зала на  возвышении  стоял гроб, обтянутый  красной материей  и
окруженный венками  с траурными  лентами. В  гробу лежал  дед в адмиральской
форме. У  гроба навытяжку стояли курсанты с  карабинами. Блестели примкнутые
штыки.
     Нас усадили на стулья с правой стороны.
     В зал входили  люди, возлагали цветы, оставались стоять, глядя на деда.
Он лежал с плотно  сомкнутыми губами, будто улыбаясь загадочно и горько. Мне
было  страшно  смотреть  на  него.  К нам подходили, шептали какие-то слова.
Потом началась панихида.
     Слова  с  трудом доходили до  меня.  "Крупный  флотский  военачальник",
"честный и принципиальный", "беззаветное служение Родине". Мне  вспомнилось,
как он подмигнул мне, даря часы. Он унес с собою их тайну.
     Шестеро  офицеров подняли гроб  на плечи  и понесли  к выходу.  Впереди
колыхалась вереница венков и бархатных подушечек с дедовскими орденами.
     В автобусе дед лежал  в закрытом гробу между  мною и  мамой. На  крышке
покоились его адмиральская фуражка и кортик. Он так и не подарил его мне.
     На кладбище, улучив момент, я отодвинулся назад и, пригнувшись, скрылся
за могильными  крестами  и  памятниками. Гроб уже  опускали в могилу.  Глухо
стучала  земля о крышку. Вдруг ударил в небо  залп ружейного салюта. Я стоял
рядом с  мраморным  крестом,  на котором  потускневшим золотом  была  выбита
надпись:  "Федор  Федорович Горбыль-Засецкий,  адвокат". На мраморной  плите
стояла маленькая  и тоже  мраморная скамеечка. Я  присел на нее, и рука сама
потянулась к груди, отыскивая часы.
     За  что он так  наказал меня? Ведь я  не могу жить дальше, зная, что он
лежит тут, засыпанный теплой летней землей. Я со страхом взглянул на матовый
вороненый циферблат,  в первый  раз  понимая, что за вещь у  меня  в  руках.
Остальное было делом минуты. Я прыгнул назад ровно на две недели.
     ...И оказался под водой. Час от часу не легче! Судорожно двигая руками,
я  попытался  вынырнуть,  но мне  кто-то  не  давал. Меня держали  за плечи,
толкали вниз... Вода клубилась пузырьками воздуха. Я собрал последние  силы,
сбросил чужие руки и вынырнул на поверхность.  Передо  мной  были  радостные
лица  Макса  и Толика. Не  раздумывая,  инстинктивно, я  двинул Макса в  нос
кулаком.
     -- Ты чего?! -- опешил он. -- Психованный, что ли?
     Кажется, он  обиделся  и  поплыл к берегу надменным правильным брассом.
Толик последовал за ним.
     Я осмотрелся. Мы были в Озерках. На пляже валялись загорающие.
     Я  поплыл к берегу. Там  сидели и лежали наши, среди  них Марина. Ни на
кого не глядя, я нашел свою одежду, быстро натянул ее и пошел прочь.
     -- Серый, ты куда? Мы же только приехали! -- кричали сзади.
     -- Прижали мы его, он испугался, -- объяснил Толик.
     Плевал я на них! Испугался... Я деда  только что  хоронил. Я  примчался
домой и первым делом осторожно выведал у Светки, где находится дед.
     Она пожала плечами: дома...
     -- А как он себя чувствует?
     -- Прекрасно. А зачем тебе?
     Я набрал номер телефона.
     -- Дед, это я, Сергей. Можно к тебе приехать?

     -- Милости прошу, -- ответил он удивленно.
     Я поехал к нему.
     Вот эти  минуты были самыми страшными -- когда я ехал в трамвае к деду.
Меня  прямо  трясло.  За  последние  несколько  часов  я  пережил  неудачное
объяснение с  Мариной в лесу, танковую атаку,  похороны деда  и едва  не был
утоплен.  Ощущения, прямо скажем, разнообразные.  Но не  это  главное. Перед
глазами стояли плотно сомкнутые губы деда в гробу.
     Он встретил меня приветливо.
     -- Заходи... У тебя появились новые вопросы?

     -- Почему новые?
     -- Ну, ведь  мы же с тобою вчера беседовали. Ты мне рассказывал о своих
прыжках, как ты  их называешь. О своих ужимках  и  прыжках.  Не обижайся. Вы
помирились с Мариной? Кажется, сегодня ты хотел ей что-то сказать в Озерках?
     "Любопытная информация", -- подумал я, проходя в кабинет.
     Там все было  по-старому. На  столе лежала  толстая  тетрадь в  кожаном
переплете.  Она  была раскрыта  на  последних страницах,  усыпанных  ровным,