Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
перенес Веронику и Марию на середину
плота и велел им сесть там. Роза и тетя Агата соскользнули сами по черепицам
и устроились рядом с девушками. В эту минуту я взглянул в сторону церкви:
Эмэ стояла на прежнем месте. Она прислонилась теперь к трубе и держала детей
на вытянутых руках, так как вода уже доходила ей до пояса.
- Не горюйте, дедушка, - сказал Гаспар. - Мы ее заберем, обещаю вам.
Пьер н Жак спустились на плот. Спрыгнул и я. Плот немного кренился на
одну сторону, но все же был достаточно прочен, чтобы нести всех нас.
Последним покинул крышу Гаспар, распорядившись, чтобы мы взяли выловленные
им шесты, - они должны были служить нам вместо весел. У него самого был
очень длинный шест, которым он пользовался с большой ловкостью. Мы
предоставили ему командовать. По его приказу мы стали отталкиваться шестами
от края нашей кровли. Но мне казалось, что плот был приклеен к ней. Несмотря
на все наши усилия, мы не могли от нее оторваться. При каждой новой попытке
поток снова мчал нас к дому с неистовой силой. И всякий раз нам грозила
смертельная опасность: ударившись о крышу, плот мог разбиться в щепки.
И вот снова мы почувствовали свою беспомощность. Мы считали себя
спасенными, а все еще были во власти реки. Я даже жалел о том, что мы сняли
женщин с крыши, - ведь каждую минуту разъяренный поток мог перевернуть плот.
Но когда я заговорил о том, чтобы возвратиться в наше убежище, все
закричали:
- Нет, нет, попытаемся еще. Уж лучше умереть здесь!
Гаспар больше не смеялся. Мы возобновили борьбу, отталкиваясь шестами с
удвоенной энергией. Пьеру пришла наконец счастливая мысль: он влез на крышу
и при помощи веревки повернул плот налево; ему удалось вывести нас из
стремнины; затем он снова прыгнул на плот, и несколькими ударами шестов мы
выбрались на середину улицы. Но Гаспар помнил о своем обещании спасти нашу
бедную Эмэ, - мы все время слышали ее жалобные стенания. Чтобы подплыть к
ней, надо было пересечь улицу, где несся свирепый поток, снова попасть в
течение, с которым мы так долго и бесплодно боролись. Гаспар безмолвно
советовался со мною взглядом. Я был в смятении, никогда еще в моей душе не
возникала такая мучительная борьба. Мы рисковали жизнью восьми человек. На
миг я поколебался, но я не мог сопротивляться тоскливому зову Эмэ.
- Да, да, - сказал Гаспару. - Это невозможно, нельзя нам уехать без
нее.
Он без слов опустил голову и начал проталкивать плот, упираясь шестом
во все сохранившиеся еще стены. Мы миновали соседний дом, проплыли над
нашими затопленными сараями и службами. Но как только мы очутились на углу
улицы, у нас вырвался крик. Течение снова нас подхватило и понесло к нашему
дому. Нас несло с головокружительной быстротой, кружило, словно листок на
воде, и вдруг крик замер у нас в горле: плот со страшной силой ударился о
край черепичной крыши - и разбился. Завертелись в водовороте доски, нас
сбросило в воду. Не знаю, что было потом. Помню только, что, падая, увидел в
воде тетю Агату, - вздувшееся пузырем широкое платье еще держало ее на
поверхности потока, но запрокинувшаяся голова уже затонула, и тело покорно
погружалось в пучину.
Я очнулся от острой боли и открыл глаза, - это Пьер втащил меня за
волосы на край нашей кровли. Я лежал и глядел в каком-то отупении. Пьер
снова погрузился в воду. Голова у меня кружилась, я был как в дурмане и
вдруг с удивлением увидел Гаспара на том месте, где только что был мой брат:
Гаспар нес на руках Веронику. Положив ее рядом со мной, он прыгнул в воду и
вытащил Марию, бледную, с восковым лицом, вытянувшуюся и неподвижную, - она
мне показалась мертвой. Гаспар снова кинулся в воду, но на этот раз он искал
напрасно. Рядом с ним плыл Пьер. Они разговаривали между собой, давали друг
другу указания, которых я не понимал. Как только они, измученные, поднялись
опять на крышу, я закричал:
- А где тетя Агата? Где Жак? Где Роза?
Они поникли головой. Крупные слезы покатились у них из глаз. По
нескольким словам я понял, что Жаку шестом проломило голову. Роза кинулась
на труп своего мужа, и их унесло обоих. Тело тети Агаты все не всплывало. Мм
думали, что течением его занесло через открытое окно в наш дом.
Приподнявшись, я смотрел на ту крышу, где еще несколько минут назад
стояла Эмэ. Но вода все подымалась. Эмэ больше уже не выла. Я видел только
две ее поднятые руки, она держала детей над водой. Затем все исчезло. Водная
пелена сомкнулась, и на ней заиграл ровный свет луны.
V
Нас осталось только пятеро. Вода не залила лишь узкую полоску кровли, у
самого конька. Одну из дымовых труб снесло. Вероника и Мария были в
обмороке, нам пришлось приподнять их и держать почти в стоячем положении, -
вода уже подбиралась к их ногам. Наконец, они пришли в сознание; и, видя,
как они промокли, дрожат, снова слыша их крики: "Не хочу умирать", - мы
пришли в отчаяние. Мы успокаивали их, как малых детей, говорили, что они не
умрут, что мы не дадим им умереть. Но они нам больше не верили, они хорошо
знали, что скоро умрут. И всякий раз слово "умереть" звучало похоронным
звоном, в смертельной тоске женщины жались друг к другу, от холода и страха
у них стучали зубы.
Близился конец. Деревня была разрушена, затоплена, лишь кое-где
виднелись обломки стен. Над водой вздымалась только уцелевшая колокольня, и
лишь оттуда по-прежнему доносился гул человеческих голосов, - люди были там
в безопасности. Вдали ревел стремительный поток. Мы больше не слыхали даже
шума обвалов, похожих по звуку на грохот опрокидываемых телег с булыжником.
Мы были одиноки, беспомощны, заброшены, как на судне, потерпевшем крушение в
океане, за тысячи лье от суши.
На один миг показалось, что мы слышим всплеск весел по воде, взмахи
спокойные и размеренные, все более и более отчетливые. Ах! Какая музыка,
вселявшая надежду! Как все мы напряглись, вопрошая пространство! Мы
всматривались, затаив дыхание, но ничего не увидели. Желтая пелена с пятнами
черных теней ширилась; но ничто живое не шевелилось, - эти черные тени были
всего лишь верхушками затопленных деревьев и развалинами стен. Обломки,
кусты, пустые бочки - вот что приняли мы за спасательные лодки; мы радостно
размахивали платками, пока не убедились в своем заблуждении; и снова мы
впали в тоску и отчаяние; и все время до нас доносился какой-то мерный шум,
но мы не могли уловить, откуда он идет.
- Лодка! Я ее вижу! - крикнул вдруг Гаспар. - Глядите! Вон там плывет
большая лодка!
И он указал рукой на отдаленную точку.
Я ничего не видел, Пьер тоже. Но Гаспар упрямо твердил, что это лодка,
- он ясно ее видит. Мы уже отчетливо слышали удары весел. А потом увидели и
лодку. Она медленно скользила по воде; нам казалось, что она кружит около
нас, не приближаясь. Мне вспоминается, что в эту минуту мы точно обезумели.
Мы с яростью подымали руки и кричали до потери голоса. Мы поносили тех, кто
был в лодке, и называли их трусами. А с лодки никто не отзывался; черная,
безмолвная, она поворачивалась все медленнее. Действительно ли это была
лодка? Я и до сих пор не знаю. С той минуты, как мы перестали ее видеть и
подумали, что она скрылась вдали, угасла последняя наша надежда.
Теперь каждый миг мы ждали, что дом развалится и мы пойдем ко дну
вместе с ним. Вода уже подмыла его, он держался, наверно, только прочностью
какой-нибудь из толстых стен, а как только она обвалится, рухнет и весь дом.
Но больше всего я дрожал от страха, когда чувствовал, как под нашей тяжестью
прогибается крыша. Возможно, что дом мог бы продержаться всю ночь, - лишь
скатывались черепицы, когда их раскалывали и сбивали проплывавшие бревна. Мы
укрылись на левой стороне, на еще прочных стропилах. Но и эти стропила,
казалось, начали поддаваться. Несомненно, они провалятся, если пять человек,
сбившихся в кучу, останутся на этом маленьком пространстве.
Вот уже несколько минут, как мой брат Пьер машинально теребил трубку,
зажав ее в зубах. Старый солдат хмурил брови и что-то бормотал. Непрестанно
возраставшая опасность, против которой все его мужество было бессильно,
начинала его раздражать и выводить из терпения. Два или три раза он плюнул в
воду со злобным н презрительным видом. А вода все ближе подбиралась к нам.
Тогда он принял решение и спустился по крыше.
- Пьер! Пьер! - в ужасе закричал я, поняв, что он задумал.
Он обернулся и сказал мне спокойно:
- Прощай, Луи... Видишь ли, это уж слишком долго тянется. Хочу
освободить вам место.
И, отшвырнув трубку, он кинулся в воду, крикнув:
- Прощайте! С меня хватит!
Больше он не появился. Пловец он был плохой. Он ушел из жизни с
сердцем, разбитым нашим разорением и смертью близких, не желая их пережить.
На колокольне пробило два часа. Ночь заканчивалась. Ужасная ночь
смертельной агонии и слез. Полоска крыши, еще не залитая водой, мало-помалу
суживалась; мы слышали журчанье бегущей воды; ласковые струйки играючи
набегали одна на другую. Течение опять изменилось; обломки несло теперь по
правой стороне улицы, и они проплывали медленно, как будто вода утомилась и,
прежде чем достигнуть самого своего высокого уровня, лениво отдыхала.
Вдруг Гаспар разулся и снял с себя куртку. Какую-то минуту он стоял в
раздумье, протягивал руки, ломал пальцы. Отвечая на мой вопрос, он
повернулся ко мне в сказал:
- Вот что, дедушка, не могу я больше оставаться тут... Отпустите меня,
я ее спасу.
Он говорил о Веронике. Я пытался отговорить его. Убеждал, что у него не
хватит сил доплыть с ней до церкви. Но он настаивал:
- Нет, дедушка, хватит. У меня крепкие руки; я чувствую, у меня
достанет силы... Вот увидите!
И он добавил, что лучше уж сейчас попытаться спасти Веронику, что он
становится слабым, как ребенок, слыша, как под ногами у нас крошится дом.
- Я люблю ее, я ее спасу, - твердил он.
Я замолчал, прижимая к груди Марию. Тогда, думая, что я упрекаю его за
эгоизм влюбленного, Гаспар пробормотал:
- Я вернусь за Марией, клянусь вам. Я, конечно, найду лодку, и уж
как-нибудь вызволим вас... Верьте мне, дедушка.
- Ты только не отбивайся, во всем положись на меня, сама не двигайся, и
главное - не бойся.
Девушка смотрела на нас безумными глазами и соглашалась со всем, что ей
говорили. Потом Гаспар перекрестился, хотя обычно не отличался набожностью,
и соскользнул с крыши, держа Веронику за веревку, которой обвязал ее под
мышками. Она громко закричала, забилась в воде и, задохнувшись, потеряла
сознание.
- Так будет лучше, - крикнул Гаспар из воды. - Теперь я отвечаю за нее.
Вы поймете, с каким волнением следил я за ними глазами. Я различал
малейшие движения Гаспара на светлой воде. Он поддерживал девушку при помощи
веревки, которую обернул вокруг собственной шеи; он плыл, вскинув свою ношу
на правое плечо, и под ее тяжестью иногда на мгновение исчезал под водой,
но, вынырнув, снова бросался вперед, с нечеловеческой силой разрезая волны.
Я не сомневался, что Гаспар спасет свою невесту, он уже проплыл треть
расстояния, как вдруг натолкнулся на стену, скрытую под водой. Удар был
ужасен, оба исчезли. Затем я увидел, как Гаспар выплыл один: должно быть,
веревка оборвалась. Два раза он нырял в воду, наконец появился вместе с
Вероникой. И снова вскинул ее себе на спину. Но теперь у него не было
веревки, которая помогала ему поддерживать Веронику, и поэтому она еще
больше, чем раньше, обременяла его. Все же он продолжал продвигаться вперед.
Меня била дрожь, я с трепетом смотрел, как они приближались к церкви. Вдруг
я заметил балки, плывшие наискось, хотел крикнуть: "Берегись!" - но было уже
поздно. Новый удар разлучил их, и вода сомкнулась.
С этого мгновенья я точно отупел. У меня остался только животный
инстинкт самосохранения, - когда вода приближалась, я отступал. Я слышал
чей-то смех, но даже не обернулся посмотреть, кто это смеется рядом со мной.
Занимался день, в небе широко разгоралась заря. Было хорошо, прохладно,
спокойно, как на берегу пруда, где свет играет на воде еще до того, как
поднимется солнце. А смех все звенел, не прекращаясь, - и, повернувшись, я
увидел Марию, стоявшую в мокрой одежде. Это она смеялась.
Ах, бедная, дорогая моя девочка! Какой она была милой и красивой в этот
утренний час! Я видел, как она нагнулась, зачерпнула горсточкой воды и омыла
себе лицо. Затем она закрутила свои чудесные светлые волосы и завязала их
узлом на затылке. Наверно, она воображала, что прихорашивается в своей
маленькой комнатке, в воскресенье, когда весело звонит колокол. И она все
смеялась детским, беспечным смехом, ясные ее глазки светились счастьем.
Я тоже начал смеяться, как и она, зараженный ее безумием. Она сошла с
ума от ужаса, и это было милостью неба: она уже не видела перед собою смерти
и радовалась весенней заре.
Я безучастно наблюдал за ее торопливыми движениями и, ничего не
понимая, ласково покачивал головой. Она разрумянилась, становилась все
краше. Затем, думая, что уже готова к уходу, запела духовную песню тоненьким
чистым голоском. Но скоро, прервав пение, она закричала: "Иду! Сейчас иду!"
- как будто ответила на зов, слышный только ей одной.
Она снова запела свою песню, сошла по скату крыши, и вода бесшумно
поглотила ее. А я все улыбался и со счастливым видом смотрел на то место,
где она утонула.
Что было потом, я не помню.
Я остался один на крыше. Вода поднялась еще выше, только дымовая труба
возвышалась над водой. Собрав последние силы, я вскарабкался на нее, как
животное, которое не хочет умирать. И больше ничего, ничего, черный провал,
небытие.
VI
Почему же я еще существую? Мне сказали, что около шести часов утра из
Сэнтена приплыли на лодках люди и что они нашли меня на трубе без сознания.
Вода была жестока, она не унесла меня вслед за моими близкими в то время,
когда я был в обмороке и не чувствовал своего горя.
Именно я, старик, заупрямился и остался жить. Погибли все мои близкие:
грудные младенцы, девушки-невесты, молодые пары, старые супруги. А я уцелел,
как сорная трава, жесткая и сухая, уцепившаяся корнями за камни! Если бы у
меня хватило мужества, я поступил бы, как Пьер, сказал бы: "С меня хватит,
прощайте!" - и бросился бы в Гаронну, чтобы пойти вслед за всеми, той же
дорогой. Нет у меня больше детей, мой дом разрушен, поля мои опустошены. Где
вы, счастливые вечера, когда мы все вместе сидели за столом: старшие в
середине, вокруг молодые, - каждому отводилось место по возрасту! Какое
веселье окружало и согревало меня! Где вы, горячие дни жатвы и сбора
винограда? Мы весь день работали в поле, а к вечеру возвращались домой,
гордясь богатым урожаем! Где вы, красавцы дети и цветущие виноградники,
милые мои внуки и великолепные хлеба? Где вы, мои близкие, радость моей
старости, живое вознаграждение за всю долгую жизнь? Все погибло! Боже мой,
зачем же я-то остался в живых?
Нет для меня утешения. Не нужна мне помощь. Я отдам свои поля
односельчанам, у которых живы дети. Пусть они очистят землю от обломков и
обработают ее заново. А мне ничего не надо. Когда нет больше детей, хватит и
угла, чтобы умереть в нем.
У меня было одно-единственное желание, последнее желание: мне хотелось
разыскать тела утонувших и похоронить моих близких всех вместе, под одной
плитой на нашем кладбище, чтобы я мог приходить к ним на могилку.
Рассказывали, что около Тулузы выловили много трупов, принесенных течением.
Я решил попытаться и поехал туда.
Какой жуткий разгром! Обрушилось около двух тысяч домов; утонуло
семьсот человек; снесло все мосты; опустело целое предместье, затопленное
жидкой грязью; страшные драмы, двадцать тысяч погибающих от голода,
полуголодных бедняков. Трупы распространяли зловоние, население в городе
трепетало: боялись, что людей начнет косить тиф. И везде была скорбь, по
улицам двигались похоронные процессии, милостыня благотворителей бессильна
была исцелить раны. Но я шел среди развалин, ничего не видя. У меня были
свои развалины, у меня были свои умершие, их гибель подавляла меня.
Мне сказали, что и правда выловлено много трупов. Они уже похоронены
длинными рядами в одном углу кладбища. Позаботились о том, чтобы
сфотографировать неопознанных. И вот среди этих страшных портретов я нашел
Гаспара и Веронику. Обрученные не разлучились и в смерти, они обнялись,
прильнув друг к другу в прощальном поцелуе, обнялись так крепко, что
пришлось бы отрубить им руки, чтобы их разъединить. Так их и
сфотографировали вместе, и вместе они покоились в могиле.
У меня сохранилось только это ужасное изображение - два юных красивых
существа, обезображенные, раздувшиеся в воде, но на их бледных застывших
лицах навеки запечатлелся героизм нежной любви. Я смотрю на них и плачу.
Эмиль Золя
Осада мельницы
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Д. Лившиц
Эмиль Золя. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 1
Тверь, "Альба", Москва, "Художественная литература", 1995
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
I
В этот прекрасный летний вечер на мельнице дядюшки Мерлье готовилось
большое торжество. Три стола, вынесенные во двор и составленные в длину,
ждали гостей. Все в тех краях знали, что сегодня должно было состояться
обручение Франсуазы, дочери Мерлье, с Домиником; парень этот слыл
бездельником, но при взгляде на него у всех женщин на три лье вокруг
загорались глаза - так он был хорош собой.
Мельница дядюшки Мерлье поистине радовала глаз. Она стояла как раз
посредине Рокреза, в том месте, где большая дорога делает поворот. Вся
деревня состоит из одной лишь улицы - двух рядов домишек, что идут по обе
стороны дороги, но здесь, у поворота, широко раскинулись луга, а высокие
деревья, растущие на берегу Морели, осеняют долины великолепной густой
тенью. Во всей Лотарингии не найти более живописного местечка. Справа и
слева вздымаются густые вековые леса, заливая пологие склоны целым морем
зелени, а к югу расстилается сказочно плодородная долина, и пашни,
разделенные живыми изгородями, уходят в бесконечную даль. Но главная
прелесть Рокреза - в прохладе, царящей в этом зеленом уголке даже в самые
знойные июльские и августовские дни. Морель берет начало в лесах Ганьи и
словно напоена свежестью листвы, под которой она протекает на протяжении
стольких лье; она несет с собой шепот, шорохи, холодную, задумчивую тень
дубравы. И это не единственный источник прохлады. Тысячи ручейков поют свои
песни у подножия деревьев; на каждом шагу выступают ключи; пробираясь по
узким тропинкам, вы чувствуете, как подземные озера просачиваются сквозь
мхи, пользуясь самой крошечной щелью - у подножия дерева, в расщелине камня,
- чтобы разлиться прозрачными родниками. Рокочущие голоса всех этих
многочисленных водяных струек так звонки, что они заглушают громкое пение
снегирей. Вы попали в какой-то зачарованный парк, где фонтаны бьют со всех
сторон.
Нижние луга насквозь пропитаны влагой. Гигантские каштаны отбрасывают
черные тени. Длинная шуршащая завеса тополей окаймляет лужайки. Две аллеи
огромных платанов пер