косточками,
которые там зарывал...")
   Еще несколько раз она печет к рождеству  пироги,  теперь  уже  без  меня.
Печет не так много, как прежде, но печет и, разумеется, всегда присылает мне
"самый удачный из всех".
   В каждом письме я нахожу монетку в десять центов, обернутую  в  туалетную
бумагу: "Сходи в кино и напиши мне, про что  картина".  Но  мало-помалу  она
начинает путать меня в своих письмах с другим своим приятелем - тем Дружком,
который умер еще в восьмидесятых годах; все  чаще  и  чаще  она  остается  в
постели не только тринадцатого числа, но и в другие дни. И наконец наступает
по-зимнему холодное ноябрьское  утро,  когда  деревья  совсем  обнажились  и
больше не слышно птиц, а подружка моя уже не может подняться с  постели,  не
может воскликнуть:
   - Ух ты! Погода - в самый раз для рождественских пирогов!
   И когда это случается, я ощущаю  это  сразу.  Сообщение  от  родных  лишь
подтверждает весть, которую я каким-то таинственным образом уже  получил.  И
от меня отрывается что-то -  незаменимая  часть  моего  существа,  -  словно
рвется бечевка и улетает бумажный змей. Вот почему, проходя в то декабрьское
утро по школьному двору, я обвожу глазами небо. Будто надеюсь  увидеть  двух
упущенных змеев, торопливо и дружно улетающих в небеса.
 
 
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров
   Дата последней редакции - 26.01.00
 
 
 
   Трумен Капоте
 
   ОДИН ИЗ ПУТЕЙ В РАЙ
 
   Перевод С. Митиной
 
   Однажды в субботу, погожим мартовским днем, когда дул приятный ветерок  и
по небу плыли облака, мистер Айвор  Белли  купил  у  бруклинской  цветочницы
внушительный букет нарциссов и доставил его  -  сперва  подземкой,  а  затем
пешком - на огромное кладбище в Куинсе. Он не был  здесь  с  прошлой  осени,
когда хоронил жену. Да и сегодня его привели сюда вовсе не сантименты, ибо в
характере миссис Белли, которая прожила в супружестве с  ним  двадцать  семь
лет и произвела на свет двух дочерей, успевших за эти годы стать взрослыми и
выйти замуж,  сочетались  свойства  весьма  разнообразные,  по  преимуществу
трудно переносимые; так  что  мистер  Белли  отнюдь  не  жаждал  возобновить
общение со столь беспокойным человеком, хотя бы чисто духовное.  Вовсе  нет.
Просто  суровой  зиме  вдруг  пришел  конец,  и  в  этот   чудесный   денек,
предвещавший весну, ему остро  захотелось  поразмяться,  подышать  воздухом,
потешить душу хорошей прогулкой; неплохо, конечно, что попутно он  сможет  в
разговоре с дочерьми упомянуть о  своей  поездке  на  могилу  их  матери,  -
кстати, возможно, это немного  умилостивит  старшую,  а  то  она  как  будто
возмущена тем, что он с такою охотой зажил на холостяцкий манер.
   Кладбище отнюдь не являло собой мирной, отрадной взору картины; напротив,
оно наводило жуть: на сотни метров вокруг - серые, словно  туман,  могильные
камни, разбросанные на  голой,  без  единого  пятнышка  тени  равнине,  лишь
кое-где  поросшей  чахлою  травкой.  Ясно   видневшиеся   вдали   небоскребы
Манхэттена казались отсюда  красивой  декорацией  -  они  громоздились,  как
высоченное надгробие над могилами выжатых до последней капли  людей,  бывших
когда-то, очень  давно,  жителями  Нью-Йорка.  При  виде  столь  причудливой
композиции мистер Белли - а он был по профессии  сборщик  налогов  и  потому
умел оценить иронию, пусть самую  жестокую,  -  насмешливо  улыбнулся,  даже
хихикнул, и все-таки... Боже правый! - у него поубавилось бодрости, и он уже
не так весело вышагивал по прямым, усыпанным гравием кладбищенским дорожкам.
Он шел все медленнее и наконец остановился совсем. "Лучше было повести Морти
в зоологический сад", - мелькнуло у него в голове. (Морти был его трехлетний
внук.) Но повернуть сейчас обратно было бы просто  хамством,  мстительностью
по  отношению  к  жене.  Да  и  зачем  пропадать  букету?   Бережливость   и
добропорядочность заставили его ускорить шаг, и он тяжело дышал  от  спешки,
когда наконец нагнулся, чтобы втиснуть нарциссы в каменную  урну,  пустевшую
на серой неполированной плите с аккуратными готическими буквами. Надпись  на
плите уведомляла, что
 
   САРА БЕЛЛИ
   1901-1959
 
   в прошлом -
 
   ВЕРНАЯ СУПРУГА АЙВОРА
   ЛЮБИМАЯ МАТЬ АЙВИ И РЕБЕККИ
 
   Господи, какое все-таки облегчение сознавать, что эта женщина  наконец-то
умолкла! Но как ни успокоительно было это сознание, подкрепляемое к тому  же
приятными мыслями о его новой, тихой, холостяцкой квартире, оно уже не могло
вновь зажечь в нем внезапно угасшую радость бытия,  которую  вызвал  у  него
погожий денек, вернуть ему уверенность, что  сам-то  он  будет  жить  вечно.
Выходя из дому, он предвкушал  столько  удовольствия  от  прогулки,  свежего
воздуха, аромата приближающейся весны. А вот сейчас вдруг подумал,  что  зря
не надел шарфа: солнце сияло обманчиво, оно еще не грело по-настоящему, да и
ветер что-то вдруг разыгрался  вовсю.  Расположив  покрасивей  нарциссы,  он
пожалел, что нельзя поставить их в воду - тогда они сохранились  бы  дольше,
но потом махнул на цветы рукой и повернулся, чтобы уйти.
   Путь ему загораживала какая-то женщина.  Хотя  народу  на  кладбище  было
немного, он ее не заметил раньше и не слышал, как она подошла. Не давая  ему
пройти, она мельком взглянула на нарциссы. Потом глаза ее, смотревшие  из-за
очков в металлической оправе, вновь обратились к мистеру Белли.
   - Хм. Родственница? - спросила она.
   - Жена, - ответил он и для порядка вздохнул.
   Она тоже  вздохнула  -  странный  это  был  вздох;  в  нем  чувствовалось
удовлетворение.
   - Ох, простите!
   У мистера Белли вытянулось лицо:
   - Ничего не поделаешь.
   - Беда-то какая.
   -Да.
   - Но она недолго болела? Не мучилась?
   - Н-н-нет, - протянул он, переминаясь с ноги на ногу. - Это случилось  во
сне. - Потом, чувствуя по  ее  молчанию,  что  она  не  удовлетворена  столь
кратким ответом, добавил: - Сердце.
   - Ох ты! Вот и отец мой из-за этого умер. Совсем недавно. Значит, у нас с
вами есть кое-что общее, - сказала она и жалобным  тоном,  от  которого  ему
стало не по себе, добавила: - Нам есть о чем поговорить.
   - ...понимаю, каково вам.
   - Но они хотя бы не мучились. Это уже утешение.
   Запальный шнур, подведенный к терпению мистера Белли, догорал. До сих пор
он, как это приличествовало случаю, не поднимал глаз, только вначале  бросил
на женщину беглый взгляд,  а  потом  ограничивался  созерцанием  ее  туфель,
грубоватых и прочных, - такую  обувь,  именуемую  практичной,  обычно  носят
пожилые женщины и сиделки.
   - Большое утешение, - сказал он и  совершил  одновременно  три  действия:
поднял глаза, коснулся борта шляпы и сделал шаг вперед.
   Но она опять не дала ему пройти, как будто ее  кто-то  нанял  специально,
чтобы его не пускать.
   - Вы не  скажете  мне,  который  час?  А  то  у  меня  часики  старые,  -
проговорила она,  смущенно  похлопывая  по  какому-то  вычурному  механизму,
красовавшемуся у нее на запястье. - Мне  их  купили,  еще  когда  я  кончила
среднюю школу. Так что теперь они ходят неважно, старые очень. Но вид у  них
симпатичный.
   Мистеру Белли пришлось расстегнуть пальто и извлечь из жилетного кармашка
золотые часы. За это время он успел основательно разглядеть  стоявшую  перед
ним женщину, чуть ли не разобрать ее на  составные  части.  В  детстве  она,
вероятно, была совсем светлая, об этом говорило все:  и  белизна  ее  чистой
скандинавской кожи, и здоровый  крестьянский  румянец  на  пухлых  щеках,  и
синева простодушных глаз - такие честные глаза и красивые, несмотря на  очки
в металлической оправе, но волосы, - по  крайней  мере,  жиденькие  кудельки
перманента, выглядывавшие  из-под  серо-бурой  фетровой  шляпы,  -  казались
бесцветными.  Была  она  чуть  повыше  мистера  Белли  -  а  ему  с  помощью
специальных  прокладок  в  туфлях  удалось  дотянуть  свой  рост  до   метра
семидесяти трех - и, должно быть, потяжелей его; во всяком случае,  вряд  ли
она испытывала особое удовольствие, поднимаясь по лестнице. Руки  -  что  ж,
типично кухонные руки; ногти - мало того, что обкусаны до мяса,  так  еще  и
покрыты каким-то диковинным перламутровым лаком. Простое коричневое  пальто,
в руках простая черная сумка. Когда он, разглядев все эти  частности,  снова
свел их воедино, оказалось, что перед ним - очень приличная на вид  женщина,
и она ему явно нравится; правда, этот лак на ногтях внушает  подозрение,  но
все-таки чувствуется - она из тех, кому можно довериться.  Так  же,  как  он
доверялся во всем Эстер Джексон - мисс Джексон, своей  секретарше.  Да,  да,
вот кого она явно напоминает - мисс Джексон. Не то чтоб сравнение  это  было
особенно лестным  для  мисс  Джексон  (о  которой  он  как-то  раз,  в  пылу
супружеской ссоры, сказал, что она  "изящно  мыслит  и  вообще  на  редкость
изящна").  И  все  же  стоявшая  перед  ним  женщина,  казалось,   исполнена
доброжелательности, а именно это свойство он так ценил  в  своей  секретарше
мисс Джексон, в Эстер (как он недавно по рассеянности к ней  обратился).  Он
решил даже, что они примерно одного возраста - обеим сильно за сорок.
   - Полдень. Ровно двенадцать.
   - Подумать только! Да вы, наверно, с голоду умираете! - воскликнула  она,
и, раскрыв сумку, стала разглядывать ее содержимое, словно это была  корзина
для  пикника,  до  того  набитая  всякой  снедью,  что  ее  хватило  бы   на
smogasbord[*Холодные закуски, подаваемые с пивом и водкой (норвеж.)].  Потом
извлекла оттуда горсть земляных орехов. - Я кроме орешков почти ничего и  не
ем - с тех самых пор, как папаша... с тех пор, как мне больше  не  для  кого
стряпать. Вот я так говорю, а, по правде  сказать,  сама  по  своей  стряпне
соскучилась; папаша  всегда  говорил,  у  меня  все  вкусней,  чем  в  любом
ресторане. Но что за радость стряпать для себя одной? Даже если умеешь  печь
пироги, легкие,  как  пух.  Берите  орешки.  Угощайтесь.  Я  только  что  их
поджарила.
   Мистер Белли взял орехи. Он всегда их по-детски любил и сейчас,  усевшись
на могилу жены, чтобы с ними расправиться, думал лишь об одном, - хорошо  б,
у его новой приятельницы их было побольше.  Жестом  он  предложил  ей  сесть
рядом и с удивлением заметил, что она смутилась. И без того румяные щеки  ее
раскраснелись еще сильней  -  можно  было  подумать,  что  он  предложил  ей
превратить могилу миссис Белли в любовное ложе.
   - Вам-то можно. Вы муж. А я? Разве ей бы это понравилось? Какая-то  чужая
женщина расселась тут, на ее... на месте ее последнего упокоения...
   - Ну что вы! Располагайтесь. Сара ничего не имела бы против, - сказал он,
радуясь, что мертвые не могут слышать. Ему стало жутковато и в то  же  время
смешно, когда он подумал, что сказала бы Сара, эта любительница бурных сцен,
ревниво осматривавшая его одежду в поисках белокурых волос и  следов  губной
помады, что сказала б она, если бы  могла  видеть,  как  он  щелкает  орехи,
рассевшись у нее на могиле вместе с женщиной, не лишенной привлекательности.
   И вот тут-то, когда она осторожно присела на краешек могилы,  он  обратил
внимание на ее левую ногу. Нога не сгибалась и торчала, словно она  вытянула
ее нарочно, чтоб подставлять подножки прохожим.  Перехватив  его  любопытный
взгляд, она улыбнулась, подвигала ногой.
   - Несчастный случай, понимаете? Я еще маленькая была. Свалилась с русских
гор на Кони-Айленде. Правда. Про это даже в газетах было. Никто не понимает,
как я осталась жива. Но колено с тех пор не сгибается. А так мне это  ничуть
не мешает. Только танцевать не могу. А сами-то вы охотник до танцев?
   Мистер Белли помотал головой - рот у него был набит орехами.
   - Ага, значит и это у нас с вами  общее.  Хм...  Танцы.  Я  бы,  наверно,
любила танцевать. Но не могу. А вот музыку обожаю.
   Мистер Белли кивнул в знак солидарности.
   - И цветы, - добавила она, потрогав нарциссы. Потом  пальцы  ее  поползли
вверх по плите и прошлись по выбитым на мраморе буквам его имени, словно она
читала шрифт для слепых.
   - Ивор, - прочла она, неверно произнеся его имя. -  Ивор  Белли.  А  меня
звать Мэри О'Миген. Жаль, что я не итальянка. Вот сестра у  меня  итальянка;
ну, то есть она  замужем  за  итальянцем.  Ой,  до  чего  ж  он  веселый,  а
добродушный какой и хлопотун, как все итальянцы. Он говорит, никогда не едал
макарон вкуснее, чем у меня. Особенно под рыбным соусом. Вам непременно надо
их как-нибудь попробовать.
   Мистер Белли, покончив с орехами, стряхивал скорлупу с колен.
   - Что ж, перед вами еще один любитель макарон.  Только  я  не  итальянец.
Просто фамилия у меня такая. А сам я еврей.
   Она нахмурилась, но не в знак неодобрения, а так,  словно  сообщение  это
каким-то непонятным образом смутило ее.  -  Мы  выходцы  из  России.  Я  там
родился.
   При этих словах она снова воспрянула духом и заговорила еще оживленней:
   - А мне наплевать, что там газеты пишут. Я уверена: русские -  они  такие
же, как все. Люди как люди. Вы смотрели по телевизору балет Большого?  После
такого можно гордиться, что родился в России, верно ведь?
   "Она хочет сделать мне приятное", - подумал он и промолчал.
   - Свекольник, горячий или холодный, со сметаной. Хм... м... Вот видите, -
сказала она, снова протягивая ему пригоршню орехов, - вы  же  проголодались.
Бедняжка. - Она вздохнула.  -  Как  вы,  наверно,  соскучились  по  домашней
стряпне!
   Он и в самом деле соскучился и сейчас, когда от разговоров о еде  у  него
разыгрался аппетит, отчетливо это понял. При Саре  у  них  был  превосходный
стол,  разнообразный  и  вкусный;  все  всегда   подавалось   вовремя.   Ему
вспомнились  праздничные,  пахнущие  корицей  дни;   вспомнились   обеды   -
аппетитная мясная подливка  и  винцо,  накрахмаленная  скатерть,  "парадное"
серебро и приятная послеобеденная дремота. И ведь вот еще что -  ни  разу  в
жизни Сара не попросила его хотя бы тарелку вытереть (он слышал, бывало, как
она тихонечко напевает в кухне), ни разу не  пожаловалась,  что  ей  надоело
хозяйничать. Она ухитрялась так растить девочек, будто  их  воспитание  было
ровной чередой радостных, тщательно подготовленных ею событий; участие в нем
мистера Белли сводилось к роли восхищенного наблюдателя. И  если  теперь  он
мог  гордиться   своими   дочерьми   (старшая,   Айви,   была   замужем   за
хирургом-стоматологом и жила в Бронксвилле, младшая - за А. Дж.  Крэкоуэром,
совладельцем юридической фирмы "Финнеган,  Лэб  и  Крэкоуэр"),  то  этим  он
всецело обязан Cape - обе они были личным ее достижением. Вообще,  в  пользу
Сары можно сказать немало, и ему самому было отрадно, что он так думает, что
ему вспоминаются сейчас не те  нескончаемые,  невыносимые  часы,  когда  она
точила на нем язык, разнося его за простецкие манеры и за ею  же  выдуманные
пороки - и в покер-то он играет,  и  за  женщинами  волочится,  -  а  совсем
другие, приятные, моменты:  вот  Сара  горделиво  демонстрирует  самодельные
шляпки, вот  она  зимней  порой  разбрасывает  на  подоконниках  крошки  для
голубей... Поток видений, сносящий в море сор неприятных воспоминаний...  Он
почувствовал грусть и обрадовался этому чувству, а вместе с  тем  огорчился,
что не испытывал огорчения до сих пор; но хотя он  вдруг  совершенно  честно
отдал должное Саре, он был не в силах притворяться,  будто  жалеет,  что  их
совместная жизнь кончилась, - ведь в общем-то, сейчас  ему  живется  гораздо
приятнее, чем при ней. А все-таки лучше было вместо этих нарциссов  принести
ей сегодня орхидею - яркую, праздничную, вроде тех,  какие  она  всякий  раз
сберегала после дня рождения которой-нибудь  из  дочек  и  держала  потом  в
холодильнике, покуда они не завянут.
   - ...ведь верно? - услышал он вдруг и не сразу понял,  кто  это  говорит;
потом,  растерянно  поморгав,  узнал  Мэри  О'Миген  -   голос   ее   звучал
безостановочно, не доходя до его сознания, очень робкий,  усыпляющий  голос,
странно тихий и молодой для такой дородной особы.
   - Я говорю, они у вас умницы, верно?
   - Да как вам сказать... - осторожно ответил мистер Белли.
   - Скромничайте, скромничайте! А я все равно уверена, что умницы. Если они
в папу. Ха-ха! Вы не подумайте только, что я  это  серьезно,  я  шучу.  Нет,
правда, до смерти обожаю ребятишек.  Не  променяю  ребенка  ни  на  кого  из
взрослых. У моей сестры их пятеро: четверо мальчишек и  одна  девочка.  Дот,
моя сестра, вечно пристает ко мне, чтобы я с ними посидела, - ведь теперь  у
меня уйма времени, уже не нужно всякую минуту присматривать за отцом. Они  с
Франком - это мой шурин, я вам про него рассказывала, - так вот они говорят:
Мэри, лучше тебя никто с ребятами не умеет, да еще чтоб от них  удовольствие
получать! Но это ж так просто: напоить  ребятишек  горячим  какао,  а  потом
пускай всласть пошвыряются подушками - будут спать, как убитые.
   - Айви, - прочла она вслух, вглядываясь в надгробную надпись.  -  Айви  и
Ребекка. Хорошие имена. Уверена - вы делаете для них все, что только  можно.
Но две маленьких девочки без матери... - Да нет же, - возразил мистер Белли.
(Ей наконец удалось втянуть его в разговор.) - Айви сама уже мать.  А  Бекки
ждет ребенка.
   На лице ее промелькнуло разочарование, но тут же сменилось удивлением:
   - Как, уже дедушка? Вы?
   У мистера Белли были кое-какие  тщеславные  заблуждения:  ему,  например,
казалось, что у него больше здравого смысла, чем у других; а еще  он  считал
себя ходячим компасом; луженый желудок и умение читать  вверх  ногами  также
способствовали его самоутверждению. Но, глядя  на  себя  в  зеркало,  он  не
испытывал особого восторга; не то чтоб он был  недоволен  своею  внешностью,
просто он понимал, что она очень так себе. Урожай его темных волос  осыпался
вот уже несколько десятилетий, и сейчас голова его  напоминала  обнажившееся
поле; нос  явно  выказывал  характер,  а  подбородок,  хоть  и  усердствовал
вдвойне, все-таки был бесхарактерный;  плечи  широкие,  да  он  и  весь  был
широкий. Разумеется, вид у него был опрятный: он  следил,  чтобы  туфли  его
всегда сверкали, своевременно отдавал белье в стирку, дважды на дню  скоблил
и припудривал свои синеватые щеки.  Но  все  это  не  скрадывало,  а  скорее
подчеркивало его заурядность - ничем не примечательный человек средних лет и
среднего достатка. Однако он и  не  думал  оспаривать  льстивые  слова  Мэри
О'Миген - ведь что там ни говори, а незаслуженный комплимент зачастую  самый
приятный.
   - Черт, да мне уже пятьдесят один, - сказал он, убавив себе четыре  года.
- Впрочем, нельзя сказать, чтобы я их чувствовал.
   Сейчас он и в самом деле не чувствовал своих лет. Может быть, потому  что
ветер улегся и солнце уже припекало по-настоящему. Как бы то ни было, в  нем
вновь разгорелась надежда,  он  вновь  был  бессмертен  и  строил  планы  на
будущее.
   - Пятьдесят один? Это  же  пустяки!  Самый  расцвет  для  мужчины.  Если,
конечно, следить за собой. Мужчине вашего возраста нужен уход, о нем  кто-то
должен заботиться.
   Пожалуй, на кладбище человек в безопасности от дамочек, ищущих себе мужа?
Мысль эта, внезапно пришедшая ему в голову, остановилась и  замерла,  покуда
он всматривался в  простодушное,  приветливое  лицо  Мэри  О'Миген,  пытаясь
прочесть в ее взгляде коварный умысел. Хоть и несколько успокоившись, он все
же почел за лучшее напомнить ей, где они находятся.
   - А ваш отец... - тут мистер  Белли  сделал  неловкий  жест,  -  он  тоже
где-нибудь здесь поблизости?
   - Папаша? Да нет. Он был решительно против. Ни в какую  не  хотел,  чтобы
его закопали. Так что он дома.
   Перед глазами мистера Белли возникло тягостное видение, которое не смогли
отогнать даже последующие слова Мэри О'Миген:
   - То есть его прах, конечно! Что  поделаешь!  -  Она  пожала  плечами.  -
Такова была его воля. А, понимаю: вам невдомек - что же я здесь тогда делаю?
Просто я тут неподалеку живу. Неплохая прогулка да и вид...
   Разом обернувшись, они стали вглядываться в даль. Над шпилями небоскр