орю на иврите
и спрашиваю хозяина, где девушка, что работала здесь.
   В этом маленьком магазинчике я познакомилась с милой девушкой. Она смугла
и темноволоса,  но ее никак не примешь за аборигенку (хотя тех,  кто родился
здесь, называют сабрами: есть такое растение, родина которого -- Израиль).  У
девушки  не  тот  иврит  --  не  певуч  и гортанен,  а слова она выговаривает
чересчур тщательно.  И взгляд...  По этому взгляду безошибочно можно  узнать
олима.  Озабоченность,  растерянность, тоска.  Но сквозь эту сумятицу чувств
еще можно разглядеть загнанную вглубь гордость.
   -- Откуда?
   -- С Украины.
   -- Давно?
   -- Почти год.
   -- Хорошо -- есть работа.
   -- Конечно, хорошо, -- она грустно кивает.
   -- Сколько платят?
   -- Три пятьдесят в час. О, Господи!
   -- Кто ты?
   -- Инженер-гидролог.
   Снова  --  о, Господи! В Израиле, где вода  --  это жизнь, инженер-гидролог
торгует фломастерами, тетрадями, картинками. За три пятьдесят в час.
   -- Нет девушки, -- говорит хозяин. И -- еще один красноречивый жест -- резкое
движение рукой в сторону улицы. Он уволил девушку-гидролога. Олимы ничего не
покупают, жалеют шекели. Торговли нет совсем.
   Конечно,  если плохо идет торговля,  в лавке можно управиться самому.  Но
мне жаль девушку: все-таки была работа.
   На  своем   бедном  иврите   я  пытаюсь   прочитать  хозяину   лекцию  по
политэкономии.  У олимов нет работы, а значит, нет денег. Поэтому они ничего
не покупают.  Будет у нас работа  --  будут деньги.  Мы купим у него все  эти
красивые вещички, они нам так нравятся. И его жизнь станет лучше.
   Нет, хозяин ничего не хочет понимать. Возможно, виноват в этом мой жалкий
иврит.
   Ох, уж эти олимы, им все не так.
   Алина принесла из школы анекдот на иврите. Олим кричит на улице:
   -- Нету работы! Нет квартиры! Нет машины! Нет денег!
   Собралась публика, спрашивают:
   -- Сколько времени в стране?
   -- Сорок минут.
   Почему-то на иврите этот анекдот звучит смешнее.  Мы улыбаемся,  смеяться
не хочется.
   Я смотрю на Алю.  Она очень повзрослела за месяцы, что мы здесь. Что ждет
ее?  Мы привезли ее сюда, мы в ответе.  Как научить ее жить  --  здесь, когда
сами-то мы не умеем.
   Как-то зайдя в нашу комнату  и увидев у стены высокую,  словно  кирпичную
кладку нераспакованных книжных бандеролей, Ципора сделала круглые глаза:
   -- Что это? -- Услышав ответ, удивилась еще больше. -- Зачем?
   Знакомые ее. сына привезли  два мотоцикла,  это она понимает.  Другие  из
багажных ящиков, она видела, вынимали красивую мягкую мебель, это прекрасно,
восторг. Но книги?
   Конечно,  мебель бы тоже  неплохо,  очень неудобно спать  на продавленных
диванах  Ципоры.  Но  с багажом  были  сложности,  надо  было  ждать,  а  мы
торопились, хотели быстрее.  Мы отправили только книги  --  часть из тех, что
собирали всю жизнь. Надеемся, что удобные диваны когда-нибудь будут.
   Правда,  пока не до чтения.  Только  Алина,  как когда-то в детстве  я, а
потом Ирина,  как мои друзья,  а потом их дети,  кладет под учебник книгу  --
пока русскую книгу -- и сдвигает учебник иврита,  лишь только старшие выходят
из комнаты.
   -- Ты должна  заниматься,  --  говорю я не  очень строго,  скорее  грустно,
поймав ее на этом преступлении.  --  Ты понимаешь,  что сама должна завоевать
себе место под солнцем.
   Аля  молчит.   Она  все  понимает.   Мы  обе  все  понимаем.  Аля  успела
насмотреться,  да и сама  хлебнула олимовского варева.  Ей  предложили после
занятий в школе  по три часа  в день нянчить  троих детей,  пока их  мама не
придет с работы. За два шекеля в час. Алина согласилась.
   Правда,  в Израиле не говорят "нянчит", а "шомэрет" -- сторожит, охраняет.
А дети при  этом делают,  что  хотят.  Трое малышей  терзали  Алю.  Средняя,
двухлетка ("такая смешная",  говорит Аля),  словно маленький иезуит,  всегда
ожидала прихода юной няньки и тут  же распускала на полу лужу.  После  этого
снимала штанишки и вытирала  ими пол.  И со взрослым  злорадством наблюдала,
как Аля наводила порядок, мыла пол. Терпеливо давала себя переодеть. А через
полчаса повторяла свой номер. Это как называется: охранять? сторожить?
   -- Аля, ты хочешь всю жизнь нянчить чужих детей? Мыть чужие полы?
   Она молчит,  но я ведь знаю,  что она этого не хочет.  И она знает, что я
это знаю.  И еще Аля знает о моей мечте: чтобы она училась в университете. И
закончила музыкальную школу.  Но  Аля спрятала свою  нежную флейту в  старый
ципорин шкаф, а до университета еще несколько лет -- там будет видно.
   Алина молчит, замолкаю и я, понимая всю бесполезность моих нотаций.  Свои
мечты я привезла  с собой  вместе со  своей ментальностью,  а  здесь  другая
реальная жизнь.  Алина очень похожа на нас,  но,  может быть,  это как раз и
плохо.
   Она сказала мне как-то, когда я предложила купить какую-то обновку:
   -- Не надо.
   -- Почему? Тебе не нравится?
   -- Я знаю, что нет денег. И понимаешь, я уже научилась ничего не хотеть.
   Слышать такое страшно.  Но еще тяжелее видеть ее боль за Володю, ее отца,
который все умеет, знает все на свете и бесплодно ищет работу.
   ...Вечером Володя сказал:
   -- Говорят,  в пекарне за полсуток можно заработать полсотни.  Надо только
прийти пораньше.
   Пораньше пришло человек тридцать. Толпились у дверей, поглядывая на часы,
друг на друга  --  с опаской:  соперники.  Не знакомились,  вдруг в разговоре
сблизишься,  а потом одного возьмут,  а другого  --  нет.  Когда чужие, легче
работать локтями. Наверное, они не думали так конкретно, просто молчали -- не
до бесед.
   Вышел невысокий темнолицый господин,  ни о чем не спрашивал,  оглядел всю
команду взглядом бывалого покупателя, ткнул пальцем в одного, в другого:
   -- Ты,  ты,  ты...  --  и ушел, оставив дверь полуоткрытой.  На Володю этот
судьбоносный перст не указал.
   -- Ну и что?  --  говорили мы, собравшись вокруг Володи. Он сидел на старом
ципорином диване неподвижно и смотрел в пустоту.  -- В другой раз возьмут. Мы
же не голодаем.
   Не взяли и в другой раз. И в другом месте тоже.
   -- Ну и что?  --  говорили мы. -- Им же хуже. -- Мыто знали, как Володя умеет
работать.
   Как-то знакомый олим,  работающий в частной мастерской  --  у  подрядчика,
сказал, что его хозяину нужен еще один работник. Уволился араб, хозяин хочет
взять олима из России. Мы понимали -- олим дешевле.
   -- Пойдешь? -- спросили мы Володю. -- Там тяжело.
   О чем речь? Тяжелая, но -- работа!
   Он не спал всю ночь и, когда уходил из дома,  был,  как натянутая струна.
Вернулся затемно, лег на диван, вытянулся, молчал. Говорить не было сил. Аля
укрыла его пледом.
   Потом мы узнали короткую историю этого длинного дня.
   Хозяин оглядел не очень-то могучего с виду Володю и с некоторым сомнением
подвел его к рабочему месту  --  ножницам для рубки железа.  Это был огромный
монстр, который должны были привести в движение Володины мускулы.
   -- Понятно? -- спросил хозяин.
   Володя иврит знал не очень-то,  но это понял.  Поднять тяжелую гильотину,
положить  на  станину  металлический  лист  или  трубу,  опустить гильотину.
Верхний  конец  поднимается  высоковато,  с  пола  не  дотянуться,  придется
прыгать. Тогда и усилие будет большим.
   Володя всегда был умелым и ловким в работе,  а тут еще хотел  понравиться
хозяину.  Он прыгал на ножницы девять часов подряд, если не считать четверти
часа -- на бутерброд и кофе.  К вечеру все помещение мастерской было завалено
нарубленным металлом.
   -- Прекрасно, -- сказал хозяин. Позже мы узнали, что Володин предшественник
столько делал за неделю. -- Ты хочешь у меня работать постоянно?
   Что за вопрос? Володя ехал в Израиль специально, чтобы прыгать на ножницы
и рубить железо. Постоянно. Всю оставшуюся жизнь.
   Но выбора не было.
   -- Хочу,  --  ответил Володя.  Теперь у него была работа. Он приходил домой
поздно, смертельно усталый, вытягивался на диване и молчал. Мы старались его
не трогать.
   Только подносили еду.
   Спустя некоторое время я все-таки спросила:
   -- Все прыгаешь на ножницы?
   -- И прыгаю.
   -- А еще что?
   -- Ставим   караваны.   Таскаю   за   сварщиком   баллоны  килограммов  по
восемьдесят. Надо бы самому обучиться сварке.
   -- Ну,  караваны  --  ладно.   Но  ножницы...  Ведь  к  ним  можно  сделать
электропривод.
   Володя усмехнулся, и я поняла, что ломлюсь в открытую дверь. Володя с его
головой изобретателя, Володя  --  специалист по электронике и автоматике, мог
все и вся заставить работать от кнопки. Но, увы.
   -- У хозяина есть только один электрический станочек -- для точной и тонкой
работы.  Его включают очень редко,  только в особых случаях.  Электроэнергия
дорога.
   Ясно,  нынче самая дешевая  в Израиле энергия  --  это  энергия олимовских
мускулов.
   ...В первый же день,  что  Володя начал работать в  мастерской,  раздался
телефонный  звонок.   Просили  как  раз  Володю.  Звонили  из  конторы,  где
регистрируются  олимы,  жаждущие  заработать.  Я,  конечно,  не поторопилась
сказать, что Володя на работе -- просто вышел.
   -- Передайте ему,  --  сказал певучий женский голос, -- что  ирия  принимает
на временную работу, на месяц. Убирать город. Сколько ему лет?
   Услышав ответ, обладательница певучего голоса сказала:
   -- Я думаю,  что для него это не  самый плохой вариант.  Надо быть  завтра
возле  ирии  в половине седьмого утра.
   Передавая содержание телефонного разговора, я попыталась пошутить:
   -- Странно, о возрасте спросила, а об образовании  --  нет.  А вдруг у тебя
нет диплома?
   Но Володя уже был при ножницах. Постоянно.
   -- Почему бы не пойти папе? -- спросила Ирина.
   -- Я и сам об этом подумал, -- сказал муж.  -- Диплом у меня есть, даже два,
если спросят. А для моего возраста эта тем более не самый плохой вариант.
   В первый же день  муж пришел довольный,  его  взяли.  Месяц при  деле.  В
команде,  которую  набрала   ирия,   в основном,  и были  люди  немолодые  --
единственный шанс заработать.  Отличались возрастом только двое:  парень лет
двадцати,  студент,  он решил подкопить денег к будущему учебному  году,  да
долговязый неуклюжий экономист из Риги, занимавший там немалый пост в каком-
то министерстве.  Оба  прилично знали  иврит и были  очень кстати  в общении
начальства с безъязыкими олимами.
   В первые дни команда подметала улицы. Каждый  --  свою, площадь побольше --
двое.  Так пришлось,  что в это время был длинный мусульманский праздник,  и
арабы, выполняющие в нашем городе эту работу, отдыхали.  Так что олимам дали
тележки с ведрами и метлы -- вперед.
   -- Где ты  сегодня убирал?  --  спрашиваю  я вечером.  Муж  пытается на все
смотреть с иронией.
   -- Сегодня в центре. Не знал, что делать, подметать под столиками или нет.
   В центре нашего  городка на  небольшой площадке,  где  улица  изгибается,
образуя уютный угол,  как грибы на поляне,  стоят столики под  навесами.  За
ними  всегда  полно  народу.  Старые  громкоголосые евреи,  компании молодых
парней и девушек  --  все  любят посидеть  здесь за  чашкой кофе,  выпить  по
стакану пива.
   -- Ну -- и?
   -- Решил:  зачем людям мешать?  Пусть спокойно пьют и жуют.  Все равно все
бросают под стол.
   В самом деле, наш городок не отличается чистотой.
   В другой раз муж подметал возле банка,  я проходила мимо и приметила  его
взгляд  на  окурок,  брошенный  вышедшим  из  банка  мужчиной  на только что
подметенную площадку.
   Слух о том, что "мой" нашел работу, мигом разнесся среди наших знакомых.
   -- Поздравляю,  --  сказала мне  одна ульпановская  одноклассница.  Сказала
вроде с шутливым сочувствием, но я уловила и некоторую долю зависти.  --  Ваш
муж стал академиком. В дворники берут только с высоким званием.
   -- Что за чушь!  Это только в Иерусалиме.  А для нашего городка достаточно
быть просто научным работником.
   Мы прожили вместе много лет,  я знала мужа, он никогда не чурался никакой
грязной работы. Но тут ему было тяжко.
   -- Хотел закурить, -- рассказывал он. -- Забыл спички. Смотрю -- выходит один
из машины с сигаретой.  Я попросил  прикурить,  он не протянул  мне  горящую
сигарету, а стал хлопать себя по карманам, ища зажигалку. Не нашел, вернулся
в машину -- забыл зажигалку там. И дал прикурить.
   -- Но может быть, это наоборот  --  уважение. Не поленился вернуться, чтобы
взять зажигалку.
   -- Ну конечно!  Здесь очень уважают всех дворников.  А к  дворникам-олимам
относятся с особым почтением.
   Закончился  мусульманский  праздник,  арабы  вернулись  к  своим  метлам.
Несколько метел до конца  месяца еще оставались свободными,  желающие  могли
продолжать уборку улиц. Остальным предложили косы и вилы -- убирать бурьян на
заросших городских пустырях.  Муж выбрал  косу.  Он смолоду был спортивен  и
любил поработать до пота.  Здесь сходило с него много потов -- стоял необычно
знойный апрель.  От зари до зари он махал косой,  не удобной, не как русские
косы,  а короткой и куцей, надо было сгибаться.  Возвращался совсем без сил,
чтобы завтра подняться с солнцем. Но мы видели -- это легче, чем метла.
   Одному из команды повезло,  его приняли на постоянную  работу  --  убирать
улицы.  Он и тогда не взялся за косу, остался при метле. Мы встречаем его на
городских улицах в щеголеватом синем рабочем комбинезоне,  такой же кепочке.
Останавливаемся.
   -- Зарабатываю неплохо,  --  рассказывает он.  --  Купили телевизор, смотрим
Союз. Хочешь?  Я знаю человека, который может сделать приставку. Тоже будешь
смотреть. Всего полсотни.
   -- Не собираешься уходить?  Ты говорил,  обещали место где-то на бойне.  --
Наш собеседник -- ветеринарный врач.
   -- Уходить нельзя. Мы еще спальню взяли в рассрочку.
   В общем, он доволен. Какая разница, как зарабатывать на прожитье?
   ...Иногда меня охватывает отчаяние.  Я смотрю  на своих  --  что их  ждет?
Сколько ведер дерьма придется им выхлебать,  прежде чем они смогут  питаться
нормальным  человеческим  варевом?  Прежде,  чем  они  станут израильтянами.
Смогут  просто  работать  и жить,  и  не  будет  необходимости  непрерывного
самопреодоления и самоутверждения.
   К концу года у Ирины и Володи появилась работа,  не такая,  как  хотелось
бы,  но  все-таки  похожая  на  работу  по  специальности.  Они прошли через
множество "извините",  "к сожалению",  "оставьте ваш адрес",  и, наконец, их
взяли на маленький заводик в Галилее, именно "взяли", а не
   Приняли, потому что осталось ощущение, что ты в чьих-то руках, что судьба
твоя  зависит  от   воли  человеческой,   а  не   божьей,   и  необходимость
самоутверждаться  и преодолевать  себя  останется,  наверное,  надолго.  Они
прожили немалую часть жизни и уже не юны, а приходится начинать с нуля. Надо
карабкаться. И кто знает, что будет. Иные срываются с крутизны...
   В этом месте я перестаю думать. Мне страшно.
   Меня утешает моя мужественная дочь:
   -- Мы должны были уехать. Трудно, но мне нравится здесь жить. Я хочу здесь
жить.
   В самом деле, как так получилось, что мы в одночасье поднялись и подались
в Израиль?
   -- Это  было  предопределено  свыше,  --  сказал  нам сын.  Сказал с легкой
иронией над своими словами  --  шутка ли всерьез говорить такое?  Но при этом
отнюдь не исключалось, что дело обстояло именно так.
   Перед нашим  отъездом пришел  к нам  мой добрый  старый друг,  не  еврей.
Встревоженный тем, что Саддам ввел войска в Кувейт, он сказал:
   -- Ты понимаешь, что ты натворила? Там война. Но все еще можно остановить.
Все мои знакомые  в Москве сдают  билеты.  Может,  вы тоже сдадите?  Что  за
спешка?
   Ничего  уже  нельзя  было  остановить.   Это  было,  в  самом  деле,  как
предопределение свыше.
   -- Сдать  билеты?  Что  вы...  --  говорил  Володя  в своей обычной манере,
иронизируя и не улыбаясь. -- Мы торопимся к первой бомбе.
   Мы успели. Успели к первой бомбе, вернее, к первому скаду. Но прежде, чем
мы услышали ужасный  гул совсем рядом,  у нас  было несколько  дней,  полных
забот. Мы готовились к встрече снарядов.
   Приемника у нас еще не было,  мы питались слухами на улицах, в магазинах,
на базаре. Их приносила из ульпана Ирина, из школы Аля.
   -- Надо получить противогазы. Каждому положен противогаз на случай, если в
снарядах будут химические боеголовки.
   За  противогазами  надо  было  ехать  в соседний  городок,  поэтому мы не
торопились.  Все равно уже поздно. Мы опоздали. Наши взращенные на советской
ниве  головы  не  могли  представить,  что противогаз достанется каждому.  И
вообще  --  смешно.  Мы знаем, что такое противогазы, не раз тренировались на
учениях по гражданской обороне. Противогазы не надевались. Дюжему дяде могли
выдать снаряжение  школьника,  а ребенок  в доставшийся  ему противогаз  мог
влезть с плечами. Фильтры, в основном, не работали.
   Но с каждым  днем тревога нарастала.  В ясном  небе собирались  невидимые
глазу  тучи.  И когда  до  даты,  объявленной  в  ультиматуме  американского
президента, осталось несколько дней, я не выдержала:
   -- Если  вы  собираетесь  умирать  от  газов,  то хотя бы ребенку получите
противогаз.
   Я думала, что мой довод был сокрушительным, но оказалось, что и остальные
члены  семьи  созрели.  Володя  сел  на  своего  видавшего  виды "туриста" и
отправился в соседний городок.
   Целый вечер мы были поглощены невиданным доселе чудом. Володя привез пять
противогазов,  они были  не все  в одном  мешке,  а каждый  в своей коробке,
аккуратно уложенный и заклеенный.  Фильтр,  упакованный  отдельно,  подходил
безупречно,  маска стягивалась  застежками до  нужного размера  и мягко  без
зазора облегала лицо и голову.  От всех отличался Алин противогаз  --  у него
еще  был  защитный  колпак  из  пленки.   Детям  особая  забота.   Но  самое
удивительное,  что противогазы, кажется, работали.  Во всяком случае, когда,
как полагалось по инструкции,  мы зажимали рукой фильтр, поступление воздуха
прекращалось.
   Дай Бог,  чтобы нам не пришлось испробовать их на деле, но наличие годных
противогазов вселяло надежду.
   Так.  Одно дело сделано.  Теперь нужно подготовить убежище.  По указаниям
комитета обороны  --  или,  кажется, он назывался как-то иначе -- надо одну из
комнат загерметизировать: все двери и окна оклеить прозрачной полиэтиленовой
пленкой,  оставив только один вход в комнату.  По сигналу тревоги надо  туда
войти и вход быстро закрыть и заклеить.
   Ципора решила проявить заботу.  Она вошла к нам, чтобы посмотреть, как мы
загерметизировались.
   -- Как? -- удивилась она. -- Еще нет?
   Она обошла наши хоромы,  будто до сих пор их не видала,  решая,  какую из
комнат можно превратить в убежище. Задача оказалась выше ее возможностей, и,
не справившись с ней, Ципора ушла, сказав еще раз:
   -- Надо.
   А мы остались решать  эту непростую задачу.  В самом  деле,  она была  из
области математики. От того, где мы собираемся отсиживать тревогу, зависело,
сколько покупать пленки и клейкой ленты. Денег, естественно, жаль, их просто
очень мало,  и мы выкраивали самый дешевый вариант и самый рациональный.  Из
прихожей дверей в комнаты не было  --  одни проемы. Окон слишком много, и все
большие. В каждой из комнат имелась дверь на балкон, а в одной даже две -- на
два балкона. Какой кошмар!
   В загерметизированной  комнате  рекомендовалось  иметь  запас продуктов и
питья:  на случай,  если  все вокруг  будет заражено  газами.  Наши мыслящие
мужчины нашли  выход.  Все места  жизнеобеспечения должны  войти в  убежище.
Выбор пал на прихожую,  из которой можно попасть и в кухню,  и в совмещенный
санузел.
   Какое  мы  проявили  легкомыслие,  долго  обдумывая  экономичный вариант.
Какими мы оказались желторотыми потребителями капиталистического  рынка.  Мы
знали его закон "спрос определяет предложение" и не сомневались,  что,  если
нам нужна пленка, то она есть. Но был еще такой фактор, как цены, и с ценами
творились чудеса.  Володя обкатал на  своем "туристе" все магазины  городя и
вернулся унылый с пу