валась в тишину: где он, маленький музыкант?
   Район,  где мы сняли квартиру,  уйдя от Ципоры,  тоже не очень шумный, не
трасса, как в местах, где по неведению поселился кое-кто из наших знакомых и
теперь проводит бессонные ночи, слушая гул машин.
   У нас район тихий, можно бы спать.
   Но я не сплю.  Надрывает сердце иногда истошный,  иногда жалобный щенячий
вой. Лай собак, громкий, даже злобный,  --  к нему можно привыкнуть. Но когда
под окнами каждую ночь скулит и жалуется собачонка, это вынести трудно.
   Зачем ее посадили на цепь? Может, был щенок любимцем детей, с ним играли,
его ласкали, кормили и баловали. И вдруг  --  на цепь. И бросили одного. Днем
смотрю:  во дворе  ни души,  взрослые  на работе,  дети  в школе,  маленькая
собачонка тихо лежит,  от шеи тянется цепь.  А ночью...  Отчего она скулит и
воет? Хочет есть? Пить? Душно, как мне? Или просто ей одиноко?
   Господи,  выйти бы мне,  накормить,  напоить,  погладить.  Но рядом,  где
собачонка, -- чужой двор. Частное владение. Есть хозяин. Нельзя.
   Я поднимаюсь, подхожу к окну и смотрю в темень.  И слушаю созвучный моему
сердцу вой.
        "IV"
   -- Вам помочь?
   Мы оглядываемся.  Перед  нами молодой  человек,  хочется сказать:  "милый
мальчик",  стройный,  в облегающем сором свитере,  росту среднего, но сложен
хорошо,  прямые развернутые плечи,  волосы темные,  но лицо светлое, круглые
живые глаза цвета  спелой-спелой вишни.  Потом я поняла,  что  он совсем  не
мальчик, в волосах залысины, только улыбка у него детская, добрая.
   Мы  стоим  у  большого   шкафа-холодильника  и  пытаемся  разобраться   в
немыслимом  ассортименте  молочных  продуктов.  Все  эти баночки,  пакетики,
коробочки,  украшенные рисунками, завитушками и буквами на непонятном языке,
рассыпаются перед нами, словно стекляшки в детской игрушке-трубочке, где при
каждом повороте складывается другой разноцветный узор.  Мы снимаем по одному
пакеты и баночки,  пытаемся по рисунку угадать,  что это.  Читаем написанное
латинскими буквами, но слова-то все равно незнакомые.
   -- Вам помочь?
   -- Да,  пожалуйста,  --  радуется Ирина.  Молодой человек, словно фокусник,
стремглав проводил нас по этому изумительному великолепию. И советует:
   -- Молоко возьмите вот это, трехпроцентное. Израильтяне пьют менее жирное,
оно дороже.  А это дешевле и вкуснее, больше похоже на наше. Творог?  Творог
вот этот.  Как на киевском рынке у бабок. Всем творогам творог, -- говорит он
совсем по-нашенски.
   -- Ты из Киева?
   -- Да.
   Земляки, значит. Мы не из Киева, но тоже с Украины.
   -- Давно здесь?
   -- Семь месяцев.
   -- Настроение?
   -- Нормальное.
   Мы и видим, что нормальное.
   Наш собеседник  ведет нас  вдоль шкафов-холодильников,  называя  салаты и
прочие  диковинки.  С нами  он  говорит  по-русски,  но  к  нему  все  время
обращаются другие, мы слышим его свободный иврит.
   -- Учил дома?
   -- Немного.
   Его  отзывают,  он,  извинившись,  уходит.  Мы  берем  рекомендованный им
творог, смотрим цену.  Цена немалая, но все равно кладем в сумку. И потом не
жалеем, творог, действительно, вкусный.
   Несколько дней  спустя я разговорилась  с женщиной,  тоже  олимкой,  но с
большим стажем. Говорили о разных бытовых вещах, я спросила:
   -- Где вы покупаете продукты?
   -- В Юриной лавке.
   Конечно, я сразу догадалась, что "Юрина лавка"  --  это тот самый магазин,
где работает наш добрый гид,  а Юра  --  это его имя.  Удивительно  --  нам не
показалось странным,  что лавку называют именем грузчика,  мальчика на побе¬
гушках.  Позднее мы  убедились,  что он  стал магнитом,  притягивающим  сюда
русскоязычную публику нашего городка.
   Я ходила сюда за покупками, но никогда не упускала возможности поговорить
с Юрой.  Он все время кому-то нужен,  все время занят, я стараюсь не мешать.
Но  иногда,  когда  покупателей  мало  и Юра  что-то  делает на одном месте,
например, фасует котлеты, я останавливаюсь около.
   -- Что ты сегодня такой хмурый? Устал?
   -- Ребенок плохо спал ночью, -- он пожал плечами: бывает, на то и ребенок.
   Я уже знаю,  что Юра женат, что у него есть малыш, жена не может работать
-- не на кого оставить ребенка. Юра один кормилец.
   -- Сколько ты получаешь?
   -- Сейчас мало -- девятьсот. Но обещают вскоре дать больше.
   Хозяева лавки,  два брата, сыновья выходца из Грузии, по-моему, понимают,
что для них -- Юра. Я слышу, они говорят с ним по-дружески, как с ровней.
   -- Юра,  --  зовут его,  когда не могут решить спор с кем-то из олимов, так
как спорят на разных языках. -- Вот Юра, он вам все объяснит.
   Юра спокойно, приветливо все объясняет.
   Но я уже знаю,  что Юра  --  артист.  Артист цирка.  Наверное,  отсюда его
легкость в походке, пластика, ладная фигура.
   -- А как же профессия? -- спрашиваю я однажды. -- Ведь тянет?
   -- Но у нас же нет цирка, -- на последний вопрос Юра не отвечает.
   -- А Тель-Авив?
   Он смотрит на меня с сочувствием к моему неведению.
   -- Вы знаете, сколько там стоят квартиры?
   -- Ты не жалеешь, что уехал?
   Опять  тот  же  взгляд.  Как  я не  понимаю:  он  увез  своего ребенка от
Чернобыля и от возможных погромов. На землю, которая будет его землей, когда
он вырастет. Это будет его страна, и сыну здесь будет хорошо.
   Юра быстро и ловко  набрасывает мясные шарики  в прозрачные пакеты  затем
кладет на  весы,  припечатывает  --  склеивает автоматом  горла пакетов  --  и
бросает готовые в корзину. Боже мой! И это на всю оставшуюся жизнь!
   Но Юра спокоен, бодр и весел. Он знает, что ему повезло: есть работа.
   Как-то, спустя время, мне показалось, что Юра сник.  Он по-прежнему умело
работал, но все реже улыбался.
   -- Ты заметила? -- спросила я у Ирины.
   -- Конечно, их лавку купили соседи.
   Ах, вот оно что!  Я видела ремонтно-строительные работы в магазине, по не
обращала  внимания.  А Ирина  новости  узнавала  в ульпане.  Оказалось,  что
владельцы магазина не расплатились с долгами,  их магазинчик купил на  корню
сосед,  владелец овощной лавки,  развалил стену и теперь переделывал все  на
свой лад. Не только витрины и холодильники.
   Прежние хозяева совсем не умели торговать,  хоть и выросли в этой стране.
Если к вечеру  оставалась клубника,  которая до  утра будет уже  не очень-то
свежая,  или еще  что-то,  например,  помидоры,  они продавали  задешево или
отдавали просто  так своим  рабочим,  Юре и его  сменщику,  тоже  олиму.  Не
выбрасывать же. Утром получат свежие плоды, а эти все равно не купят.
   Как они заблуждались!  Как раз и надо было выбрасывать,  потому что иначе
покупателей становится меньше.
   Теперь понятно...  Теперь понятна мне та немая сцена.  Юра метлой  убирал
текущий  из  мусорного  ящика  кроваво-красный  клубничный  сок.  Я тогда не
рискнула подойти.
   Потом мы  узнали:  так делают  всюду.  В огромных  суперах и в  маленьких
лавках.  И попробуй кто-нибудь из  рабочих подобрать выброшенные (совсем  же
хорошие!)  продукты  --  выгонят.  Мы  видели  такое  на базаре:  непроданные
помидоры вываливались на землю и -- разойдись! Колеса машины проезжали по ним
туда-сюда.  Колесами по этому кровавому месиву. Чтоб наверняка. Чтоб держать
цену. Чтоб не падал спрос.
   Вдруг разнесся слух,  что Юра ушел из магазина.  Слух подтвердился, и нам
расхотелось ходить туда за покупками.  Все  в этом магазине было наряднее  и
красивее,  чем раньше, можно купить, что надо, но я шла мимо, дальше.  Здесь
все было не так.  Меня коробил пристальный взгляд, который преследовал меня,
когда я клала продукты в пакеты.  Подойдя к кассе,  я сама быстро раскрывала
сумку  и подсовывала  ее  кассиру,  чтобы  меня  не оскорбили проверкой.  Но
главное -- не было Юры. Его нам не хватало.
   Неожиданно мы увидели  Юру на улице...  Он  ехал на смешном,  похожем  на
детский велосипеде, привезенном из Союза. Юра легко и быстро крутил педали и
очень прямо держал спину  --  ехал  словно по арене цирка.  Заметив  нас,  он
тормознул,  соскочил с седла  и, улыбнувшись,  предстал перед  нами,  на миг
похожий на того милого мальчика, которого мы увидели месяцев восемь тому.
   -- Ты куда пропал, Юра?
   -- Открываю лавку.  Свою. Через неделю -- милости прошу, -- он назвал адрес.
Делайте рекламу.
   Вот это  сальто!  Из мальчика  на подхвате  --  во  владельцы собственного
магазина.
   -- Один -- лавку?
   -- Нет, с компаньоном.
   -- Деньги?
   -- Деньги -- в долг. Откуда у меня деньги?
   -- Компаньон надежный?
   Секунду помедлил, кивнул: да.
   -- Не боишься?
   -- Нет. Поработал в магазине, опыт есть. Думаю, будет нормально.
   Он весело  вскочил на  своего маленького  железного конька  и махнул  нам
рукой.
   Конечно,  в первый же день,  что распахнулись двери магазина, мы были тут
как тут.  Теперь за покупками мы ходили только сюда, с полным правом называя
это заведение "Юрина лавка".
   Это  была  маленькая  двухкомнатная  лавчонка,  где  в аккуратной пестрой
тесноте на стеллажах имелось все,  что предлагали и большие  магазины.  Цены
были ниже, чем в супере, и в лавку сразу же проторили дорожку не только оли¬
мы,  но и туземное  население.  За лоснящуюся  от жира  толстобокую копченую
селедку здесь платили пятерку,  в супере такая тянула на все  десять.  Здесь
можно было купить подешевле приличное мясо, палку колбасы и многое другое.
   Но самое  замечательное  --  это был  Юра.  Он царил  в этом  мире,  легко
двигаясь от стеллажа к стеллажу,  к кассе,  весам,  одаривая всех улыбкой  и
всякими вкусностями.
   -- Хотите огурчики? Чудо огурчики! -- говорил он. -- Попробуйте. -- Юра мигом
нарезал маленький соленый  огурец и один  кусочек отправлял себе  в рот.  На
лице его  написано удовольствие.  Ну,  как  не купить  такие хрустящие чудо-
огурчики?
   -- Хотите  печенку?   Только  привезли.   Американская  Вку-у-усная...   --
аппетитно говорит Юра,  вынимая  из холодильника пакет  и подбрасывая его  в
руке.
   -- Взвесить?
   Конечно, взвесить.
   В лавке он был не один.  Здесь работала милая пышноволосая  Ирочка,  жена
Юры,  были их компаньоны,  Миша и Светлана,  совсем молодая  пара,  смуглые,
чернявые  --  с Кавказа. Они тоже отпускали и взвешивали, резали и объясняли.
Миша, как и Юра, привозил продукты, таскал коробки и мешки, но все остальные
владельцы магазина блекли в юрином свете. Покупатели тянулись к нему, у него
спрашивали, с ним говорили. Только и слышно было: "Юра! Юра! Юрочка!"
   Он как-то умудрялся всем отвечать, всех обслуживать.
   -- Светик, взвесь... Сейчас Ирочка вам все подсчитает. Правда, Ирочка?
   Иногда мы  заходили в магазин  перед закрытием.  Юрина  лавка закрывалась
позже других, и, забыв днем купить молоко или хлеб, мы бежали сюда.
   -- Устал?  --  как-то спросила я его,  глядя,  как он медленно нарезает мне
сыр.
   Он молча  кивнул,  и я вдруг  заметила,  как Юра  постарел.  Это особенно
видно, когда он не улыбается, как сейчас.  Мне стало его жаль.  В другой раз
вот так же перед концом работы, когда в лавке было пусто, я спросила:
   -- Как провел праздники? -- уж не помню, какие.
   -- Ездил в Тель-Авив к друзьям.
   -- Ну и как они? Тоже свой бизнес?
   -- Что вы...  У них все нормально  --  работают. В магазинчике все еще было
слышно: "Юра!  Юрочка!", но все больше вперед выступал Миша. Он был красивый
мальчик с усами, за те месяцы, что работала лавка, повзрослел и поднаторел в
торговле, теперь он старался подойти к покупателю первым:
   -- Что вам?
   Появились какие-то новые люди -- постарше.  Потом я узнала, что это Мишины
родители.  Стал приходить  сюда однорукий  старик с орденскими  колодками на
пиджаке. Он перебирал овощи и всех уговаривал купить сдобные сладкие булочки
с повидлом, говорил, что вкусно и дешево  --  всего за шекель.  Это был Мишин
дедушка.
   Как-то несколько дней подряд я не видела Юры и спросила у Светы:
   -- Где Юра?
   -- Он больше не будет работать здесь.
   -- Почему? Что-то случилось?
   -- Кажется, уезжает, -- ответила Светлана небрежно, будто и в самом деле не
знает, будто Юра ей едва знаком.
   -- Куда?
   -- Не знаю, кажется (опять "кажется"), в Эйлат.  Разговор был исчерпан, но
мне невозможно было не узнать что-нибудь о Юре. В другой раз, когда Светланы
не было в магазине, я сочувственно сказала Мише:
   -- Без Юры тебе будет труднее.
   -- Как сказать, -- горделиво отрезал Миша.
   -- Странно, вы так хорошо работали вместе...
   -- Значит, не так уж хорошо.
   И здесь разговора не получилось.
   Больше всего я узнала от Мишиной мамы. Как все на свете мамы, из каких бы
они  ни  были  краев,  Мишина  мама,  как  могла,  помогала детям,  до упаду
хлопотала в магазине.  В ней чувствовалась доброта -- и не только к своим де¬
тям.
   -- Ему было тяжело здесь, -- сказала она, когда я спросила ее о Юре.  -- Это
не его дело, понимаете.  Ну, не его. Он хотел бы открыть цирковую студию. Но
как? Нужны деньги, а денег у него нет.
   В лавку мы ходим по-прежнему, там дешевле и говорят по-русски  --  удобно.
Покупателей  там  и теперь  немало,  но  ходить  стало скучно,  будто что-то
погасло.
   Юру с тех  пор я не  встречала.  Он исчез с нашего  горизонта,  может,  и
вправду, уехал в Эйлат в поисках Музы. Или заработка. Дай Бог ему удачи! Дай
Бог!
        "* * *"
   В нашем  городке,  в разных  его  концах,  в течение  полугода  открылись
маленькие магазинчики,  которые мы называем "олимовские лавки"  --  хозяева в
них олимы.  Еще раньше,  чем Юра,  в самом центре городка основал свою лавку
Шмуль из Ташкента.  Он рыжеват, веснушчат, упитан и округл.  Круглый его рот
замкнут в улыбке,  а светлые  прозрачные глаза  не улыбаются.  Он  двигается
быстро и энергично, а толстые руки поднимают тяжелые коробки довольно легко.
Лавка его всегда полным-полна людьми и снедью. Здесь есть все на любой вкус,
даже печень трески и шпроты:  он знает, что названия этих деликатесов еще не
успели забыть олимы.  У Шмуля можно купить дешевые сигареты, есть и водка на
любой карман.
   Сначала  у кассы  стояла  улыбчивая  рыжеволосая  Людочка,  сестра Шмуля.
Людочка убеждала покупать только у них  --  здесь  все самое вкусное и  самое
дешевое. Она знала постоянных покупателей и встречала входящих:
   -- Вот ваши сигареты... Есть ваши любимые крылышки...
   Неожиданно у кассы появилась  другая девушка,  тоже олимка,  но не  родня
Шмулю. Девушка не улыбается, не убеждает, просто работает. Шмуль относится к
этому спокойно: его лавка все равно процветает.  Место бойкое, речь русская,
товары чуть дешевле. Кушать людям все равно надо.
   Рассказывают,  что Шмуль привез с собой машину,  яхту и миллион.  Чего  --
долларов?  Шекелей?  Не знают.  Но машину и яхту  --  точно. Авто работает на
развитие торговли,  а яхта,  прикрытая брезентом,  ждет своего часа во дворе
виллы,  которую снимает Шмуль.  Возможно, он и в самом деле открыл свое дело
не в долг -- умеет парень жить.  Полгода спустя он открыл еще одну лавчонку --
в соседнем городке -- взял туда на работу тоже олимку.
   Возле бюро по трудоустройству я встретила Люду: она пришла отмечаться как
безработная.
   -- Почему ушла из магазина?
   -- Работала  с семи  до  девяти.  В  восемь  закроешь,  пока  подсчитаешь,
наведешь порядок. И все за тысячу. Добавлять не хотел.
   -- А сколько он платит новой?
   -- Столько же. Она долго была без работы. Рада и этому.
   -- А как же ты?
   -- Я так устала. Сейчас только отдохнуть.
   Самая  первая  из  известных  нам  олимовских  лавок появилась не в нашем
городке,  а на  окраине соседнего,  в двух  километрах от  нашего  дома.  Мы
возвращались с моря,  как всегда,  пешком  и зашли в этот  магазинчик купить
что-нибудь на ужин. Спросили на иврите и вдруг услышали родное:
   -- Можете говорить по-русски.
   Естественно, начались вопросы-ответы.
   Хозяин лавки был невысокий плотный человек, по внешнему виду, похоже, лет
пятидесяти, глаза умные, а лицо уныло, вроде помято. И плечи у него унылые --
опущенные.  Звали хозяина Иосиф,  и лавку для себя мы стали называть "Йосина
лавка".  Это название осталось для нас и до сих пор,  хотя прежнего  хозяина
давно уже там нет.
   Я не помню, в тот ли раз или, может, позднее  --  мы иногда заходили в эту
торговую обитель русской речи -- Йоси показал нам свое сокровище.
   -- Я купил ее сравнительно дешево  --  за девять тысяч.  Но работать  здесь
было невозможно.  Прежний  хозяин выжал  из нее  все,  что мог.  Место  было
бойкое,  хозяин  умел  рассказывать  байки,  встречал  приветливо,  забавлял
покупателя  разговорчиками,  забивал  голову  и при  том обманывал безбожно.
Раскусили  его  не  сразу,  ходить  стали  меньше,  но он уже кое-что успел.
Построил всем детям квартиры,  купил им машины.  К тому времени оборудование
все пришло в негодность,  хозяину выгоднее было продать лавку и купить  себе
что-нибудь в другом месте.
   -- А почему же вы купили эту развалюху?  Он посмотрел на меня с обидой.  В
самом деле, слово "развалюха" здесь не подходило.  Во всяком случае, то, что
я  сейчас  видела,  выглядело  прилично,  хотя  и  небогато.  Лавчонка  была
маленькая  однокомнатная,  перегородкой  служил  большой  холодильный  шкаф,
далеко  не  современный,  не  такой,  как  в новых  лавках.  За  шкафом были
оборудованы  закрома.   Помещение  не  такое  уж  нарядное,  но  все  чисто,
аккуратно.
   -- Для меня главное было,  --  рассказывал Йоси, -- что дело уже существует,
магазинчик   открыт,   зарегистрирован.   Иначе   все   эти  бюрократические
формальности сожрали бы у меня куда больше денег. Но, конечно, вы бы видели,
что здесь было!  Пришлось делать ремонт и не только помещения.  Не  работали
холодильники.
   -- Ремонтировать старые холодильники? Не дешевле ли купить новые?
   Он опять посмотрел на меня с обидой.
   -- Что. у меня рук нет?
   И он показал свои не очень красивые, обыкновенные мужские руки с мозолями
и ссадинами.
   -- Сам?
   -- Понятно, сам.
   -- Работают?
   -- Как видите. Работают, как звери.
   Время было позднее,  Йоси спросил,  куда нам,  узнал,  что нам по дороге,
закрыл лавку и мы вместе побрели вдоль шоссе.
   -- Кто вы? -- я не могу удержаться от своего вопроса.
   -- Инженер.   Вообще-то   я   радиоинженер.   Но   много   лет   руководил
производством.
   И Йоси рассказал нам свою историю.  А может быть,  не сразу рассказал всю
историю. Скорее всего, я узнала ее по частям.
   -- Лет пятнадцать назад я был начальником,  номенклатурой.  Меня назначили
директором небольшого отстающего,  совсем разваленного завода.  Я сделал его
краснознаменным.  Мы  получали  первые  места  по отрасли,  а рабочие хорошо
зарабатывали.  Меня приглашали в президиум.  А потом мама поехала в гости  к
сестре в Израиль.  Я просил ее: "Не надо ехать", но она не послушалась. Меня
вызвали в горком, сняли с работы. Пришлось начинать все сначала. Благо, руки
есть.  Я пошел в цех мастером,  потом стал заместителем начальника цеха.  На
первые роли уже рассчитывать не приходилось.
   Задумчиво,  словно вспоминая о чем-то давнем-давнем и таком хорошем, Йоси
сказал:
   -- Я люблю работать.  Я мог решить любой  вопрос.  В последние годы я  был
заместителем главного инженера,  --  он бегло назвал фирму, я не поняла, Йоси
порылся  в кармане,  достал  оттуда  и протянул  мне  свою  --  бывшую свою --
визитную карточку.  Я прочитала его фамилию и название фирмы...  Вот это да!
Ведь мы с ним сослуживцы!  Он работал в другом городе,  в России, в дочернем
бюро  нашего  украинского  объединения.  Мы  стали  вспоминать  с Йоси общих
знакомых,  больших и малых начальников.  Мы перебирали ситуации, которые оба
знали.  Он  говорил  о тех  временах  с самоуважением  и грустью.  Он  решал
вопросы. Сам генеральный директор лично жал ему руку за то, что Йоси однажды
нашел возможность спасти план объединения и не оставить людей без премии.
   Йоси так живо рассказывал о своих поездках к нам в город,  что мне начало
казаться,  будто я,  и в самом  деле,  видела в коридорах  нашего  ог