ловек в беде. Надо помочь.
   -- Лучше приходи ко мне.
   -- Ты же не в беде.
   -- Попьем кофе.
   -- Слушай, может, кроме нас, никого не будет.
   -- Вот именно.
   -- Иду выручать.
   Диалог проходит на интонации шутливой,  хотя, конечно, повод для шуток не
очень подходящий.  Вообще многие события, по поводу которых мы шутим, отнюдь
не так смешны.  Но если  обо всем,  что с нами  происходит,  говорить только
серьезно, то будет больше слез.
   Рита -- наша здешняя приятельница,  приехала она немного позже нас, тоже с
Украины. Пришла с мужем в ульпан, сели они за парту, что стояла за нами. Так
свела нас судьба. А выручать я сегодня иду ее мужа. Правда, он ни в какой не
в беде,  может,  даже наоборот, сегодня для него исторический день.  Местные
деятели  культуры   организовали  мероприятие   под  названием   "Встреча  с
интересным человеком", и интересный человек -- это муж Риты.
   Мужа зовут Марк,  человек он среднего роста,  коренастый и плотный, ходит
немного вразвалку, руки в карманах куртки, локти плотно прижаты.  Может, это
старая армейская привычка -- держать руки плотно к телу,  а может, это у него
черта  характера  такая  --  собранность.  Хотя  насчет  собранности я иногда
сомневаюсь.
   Вообще-то,  он бывший военный,  служил  в авиации,  больше четверти  века
занимался моторами,  дослужился до подполковничьих погон, что, понятно, было
нелегко в той стране человеку его крови.  Давали какую-то высокую должность,
но он все бросил, вышел в отставку. В цивильном обществe нашел для себя дело
по душе.  И по рукам. В буквальном смысле этого слова. Марк  --  массажист. У
него сильные умелые руки.  Но сам он представляется,  в первую очередь,  как
мануальный  терапевт,  и на  это  у него  есть  бумага.  Документ.  Марк был
удостоен чести  стоять в качестве  ученика у волшебного  стола  легендарного
доктора Касьяна.  И еще  он  --  экстрасенс.  И еще...  Я боюсь  запутаться в
названиях его профессий.
   -- Ты чувствуешь важность события?  --  говорю я по дороге мужу.  -- Идем на
встречу с единственным в нашем городе интересным человеком.
   -- Единственным, которого мы знаем.
   Название мероприятия нас веселит. Совсем, как в нашем родном государстве,
там  сплошь  были  встречи  с интересными  людьми.  Но,  возможно,  название
придумал сам Марк,  а он прожил там немало лет и еще не научился мыслить по-
иному.  Идем,  посмеиваемся,  а на душе не очень комфортно.  Вдруг никто  не
придет,  а скорее всего это так,  никто не явится, что будем говорить Марку,
как бодрить?
   Мы поднимаемся на второй этаж здания нашей городской библиотеки.  Приятно
удивлены -- в небольшом зальчике сидит человек тридцать или более того.  Марк
оказался лучшим психологом, чем мы.
   За столом он сам в парадной тройке. Уже выступает. Мы опоздали.
   ...Первый раз я лицезрела  действа Марка у нас  дома.  Володя работал  на
стройке и повредил  спину,  болело так,  что  не мог  ходить.  Один знакомый
сказал:
   -- За тобой в ульпане сидит мужик,  он вправляет диски и все,  что хочешь.
Он моего зятя поставил на ноги. И всего за двадцатку.
   -- Придешь? -- спросила я Марка, тогда еще человека малознакомого.
   Естественно, он согласился.
   Пришел,  поколдовал над Володей,  после этого Володя спокойно прошелся по
комнате,  но потом вдруг заболело в другом месте.  Марк снова уложил его  на
стол. Так или иначе, на следующий день Володя на работу пошел.
   -- Сколько? -- спросила я Марка.
   -- С тебя, как с одноклассницы, на пять шекелей меньше. Двадцать пять.
   Мне стало неловко, но не будешь же торговаться. Я выкладываю деньги.
   -- Марк,  --  говорит Ирина.  -- У меня все время болит голова. Вы не можете
посмотреть?
   -- Могу, конечно.
   Он пробегает пальцами по верхнему отделу ее позвоночника. Больно? Ничего,
потерпи.  Она терпит. Потом Марк внимательно смотрит на Ирину и идет к своей
сумке.  Оттуда  он  вынимает  обыкновенные  металлические  вязальные  спицы,
согнутые посредине под прямым углом.  Спицы вставлены в трубочки и  свободно
вращаются в них, когда Марк держит трубочки в руках.
   -- Сейчас  я замерю  твою  энергию,  --  говорит  Марк,  подходит  к  Ирине
вплотную,  держа острия спиц нацеленными на ее голову,  затем пятится назад.
Дальше, дальше. Спицы сомкнуты.
   -- Так и есть,  --  удовлетворенно говорит Марк. -- У тебя похитили энергию.
Но ничего, я сейчас тебя закрою.
   Резкими движениями рук он отсекает от Ирины пространство со всех  сторон,
словно оставляя ее в замкнутом собственном мирке. Я чувствую, это дается ему
нелегко.  Он  распрямляется,  переводит  дыхание  и повторяет  свой фокус со
спицами.  Нацеленные  на  Ирину  острия  расходятся,  спицы  останавливаются
параллельно друг другу.
   -- Все в порядке, -- расслаблено говорит Марк.
   Я вынимаю еще двадцать пять.
   В тот раз мы выслушали -- уже бесплатно -- первую лекцию о  людях-вампирах.
Эти люди,  говорит Марк, живут за счет энергии других.  И сами могут об этом
не знать.  И еще он рассказывает о чакрах. У каждого человека есть семь чакр
-- головная,  сердечная,  половая...  И еще  есть третий  глаз.  К тому  же у
каждого имеется свое "я",  которое находится постоянно над головой человека.
И еще...  Этих лекций с тех пор я прослушала множество и уже знаю все  почти
наизусть.  Мне даже  кажется,  что дайте  мне фотографию  человека,  который
пропал и находится неизвестно где,  я возьму кольцо, повешу его на ниточку и
узнаю,  где сейчас этот человек,  --  так подробно и много раз рассказывал об
этом чуде Марк.
   Но, конечно, ничего этого я не могу, потому что я -- человек обыкновенный,
а Марк -- экстрасенс, он может все.
   Как-то Ирина позвонила мне из своей Галилеи:
   -- Мама, передай Марку "спасибо". В нашей компании вдруг появился человек,
явно вампир,  по всем признакам.  Всем от него стало плохо,  и только мне  --
нет.
   -- Вот видишь, значит, тебя накрепко закрыли.
   Голова  у Ирины,  правда,  все  равно  болит.  Но  это  от усталости,  от
недосыпания. От постоянного напряжения, в котором живет.
   А от вампира закрыли.
   Я не очень-то во все это верю, но верит Марк. И дай Бог!  Он исцеляет. Он
старается исцелить. Не я.
   Конечно,  он берет деньги.  Я уже знаю,  что с олимов вдвое меньше, чем с
местной публики.  И еще я знаю,  что олимы, в общем-то, не торгуются:  могут
заплатить  --  зовут Марка, нет -- как-то обходятся.  Дочери одной нашей одно¬
классницы он сделал десять сеансов бесплатно.  Знал, что вряд ли поможет, но
мама так просила.  А местные,  особенно те,  что при деньгах,  торгуются  до
унижения,  да еще потом стараются недоплатить.  Но Бог с ними, говорит Марк,
Бог с ними.
   А деньги -- как не брать? Это его работа, его кусок хлеба.
   ...Мы сели в заднем ряду и стали слушать.
   Марк говорил часа два без перерыва. Конечно, он столько готовился, что ни
день забегал к нам с новыми планами предстоящей встречи. Словно прочитав мои
мысли, муж, наклонившись ко мне, тихо сказал:
   -- Должен выложить все, что знает.
   Он рассказал свою автобиографию.  Подробно.  Начиная с летного училища. И
весь  послужной   список.   Вскользь  упомянув   о  дедушке,   который   был
замечательным лекарем-самородком,  он подробно остановился на своих  великих
учителях  --  модных тогда в Союзе экстрасенсах, да еще о каком-то знаменитом
тянь-шаньском маге, который учил его, как по утрам черпать энергию солнца.
   Марк  показал  все  свои  инструменты.  Вытаскивал  какие-то  молоточки и
рассказывал,  как этими молоточками он вонзается в жирные ягодицы  клиентки,
добираясь до болевой точки.
   Мы  теряли  терпение.  Скорее  бы  остановился  и предложил:  "А теперь --
вопросы".
   Нет, он решил добить собравшуюся публику.  Вынул старую потертую газету и
стал читать из нее,  какое дерево кому досталось в соответствии с датой  его
рождения.  К этому дереву,  как сообщала газета,  а с ней и наш оратор, надо
прижаться,  если у тебя  хворь,  и хворь отступит.  Правда,  из-за  ветхости
газеты название одного дерева стерлось. Марк так и сказал:
   -- Прочитать не могу.
   Так что некоторые из присутствующих так и не узнали,  к какому дереву  им
прижиматься в случае головной боли или просто плохого  самочувствия.  Ну,  а
если мое дерево, к примеру, береза или тополь?  Этих деревьев я в Израиле не
встречала.  Значит, надо возвращаться в бывший Союз?  Но вот незадача: будет
ли это достаточным основанием, чтобы меня выпустили из Израиля без того, что
я расплачусь с долгами, выплачу все, что здесь на меня потратили?
   Все это я собираюсь потом спросить у Марка.  Мысли мои прерывает голос из
зала:
   -- А теперь покажите что-нибудь практически.
   Ну, наконец-то! Хоть Миша выручил. Миша -- тоже наш приятель и тоже пришел
из сочувствия к интересному человеку, но не молчит, как мы.
   -- Да, пожалуйста, -- солидно произносит Марк. -- Кто желает?
   Естественно, Миша никому не дал выскочить вперед.  Он сбросил свою куртку
и предстал  перед  публикой  в клетчатой  рубашке,  высокий,  грузный  живот
свисает над поясом, лицо полное, туго налитое.
   -- Та-ак,  --  говорит Марк,  --  сейчас замерим энергию,  -- и взял знакомые
изогнутые  под  прямым  углом  спицы.  --  Та-ак,  --  Марк  с серьезным видом
перемещает  спицы.   --   Голова  в  порядке.  Сердце...  Сердце  пошаливает.
Печенка...  Сейчас  проверим  половую  чакру...  --  Мы  заметили,  как  Миша
напрягся.  "Господи, -- смеясь, сказал он нам, когда мы возвращались домой, --
я думал: сейчас опозорит".  Спицы останавливаются параллельно друг другу.  --
Нормальный мужчина, -- спокойно констатирует Марк.
   Он солидно, со знанием дела просветил замершую публику:
   -- Посмотрите,  у этого  человека  --  красные жилки  у крыльев  носа,  это
свидетельствует о повышенном кровяном давлении.
   Миша  кивает,  действительно,  у него  повышенное  кровяное  давление,  а
публике совсем не обязательно знать, даже лучше не знать, что они с доктором
приятели и вообще -- знакомы.
   После этого представления женщины  --  и мужчины, но в основном, женщины --
посбрасывали свои пальто  и куртки и выстроились  в очередь для  определения
энергии чакр.
   Первой вышла брюнетка лет сорока,  полная,  с объемистым животом и жирной
холкой на спине. Марк обошел женщину несколько раз и объявил:
   -- Смотрите,  у женщины сколиоз...  --  Господи, это и мне видно:  спина-то
согнута,  одно плечо выше другого.  Но зрители восприняли это,  как диагноз,
доступный только провидцу.
   -- Та-а-к, -- Марк взялся за спицы. -- Проверим энергию. Голова... сердце...
печенка... все не в порядке, все пошаливает.
   Оно и мне из дальнего ряда видно, что не в порядке. И сердце и прочее.
   -- Ниже не надо,  --  умоляюще шепчет женщина, но Марк уже вошел в раж.  Он
нацеливает острия спиц ниже живота. Так и есть. Энергия половой чакры уходит
далеко. Женщина съежилась. Зал замер.
   -- Это надо срочно поправить, -- спокойно говорит Марк. Он отходит в угол и
поднимает руки кверху. Ну, точно  --  шаман!  Марк, кажется, просит энергии у
солнца, но оно-то давно на покое:  вечер.  Но шаманская поза производит впе¬
чатление на публику. Сидят тихо. Ждут.
   Марк возвращается к своей жертве и отсекает от нее всех злых духов. После
каждого взмаха руками он делает ими еще одно движение: как бы стряхивает все
скверное и со своих рук. О, Марк!
   -- Все в порядке.  --  Марк берет спицы и демонстрирует возвращение энергии
важнейшей из человеческих чакр.
   -- А печенка? -- умоляюще, с надеждой спрашивает женщина.
   -- С печенкой еще надо поработать,  --  весомо произносит  исцелитель.  Это
значит:  "Приходите  ко  мне  в кабинет,  который  обещали  помочь открыть в
профсоюзном клубе.  Или звоните по телефону, я приду к вам домой".  Он пишет
на доске номер своего телефона.
   Я смотрю на все, что происходит, и думаю.
   Развел  бы  Марк  всю  эту  бодягу там,  в том городе,  откуда приехал...
Пожалуй,  его парадную тройку Рите бы пришлось нести в химчистку.  В  лучшем
случае зал бы давно опустел.  А здесь -- сидят и слушают. И даже просят уточ¬
нить насчет дерева -- не успели записать. Наверное, людям необходимо верить в
чудо. Потому что им скверно.
   ...Наслышанные о всемогущей  израильской медицине,  многие ехали  сюда за
исцелением. Но увы... увы...
   Моя  соученица  по  ульпану  привезла  сюда  дочь,  прикованную к креслу-
каталке.  Вся  большая  семья  приехала сюда,  надеясь,  что кудесники-врачи
Израиля поставят на ноги несчастную женщину. Надежды уже нет.
   Знакомый  парень  из  нашего  украинского  города,  спортсмен,  штангист,
человек здоровый и крепкий, вдруг заболел глазами. Он ездил в Москву, как-то
его лечили.  Собравшись ехать в Израиль,  он перестал пользоваться  услугами
советских врачей.
   -- Ты так уверен, что тебя вылечат в Израиле?  -- спросила я. -- Знаешь, что
там медицина очень дорогая?
   -- Дорогая,  --  ответил парень,  но она есть.  --  Подразумевалось,  что  в
стране, из которой он уезжает, врачебная помощь отсутствует вообще.
   -- Как у тебя с глазами?  --  спросила я, встретив его полгода спустя после
приезда.
   -- Никак.  Как было, так и есть.  --  То есть, я поняла, не лечат.  Но хуже
пока не стало.  Правда,  парень  этот забросил спорт  и подался в ученики  к
раввину. Может, Всевышний ему поможет.
   Слышу  по  русскоязычной  израильской  радиостанции,  рассказывает слепая
женщина. Она приехала в Израиль со слепым мужем и таким же сыном. Надеялись,
что  хоть  сына  избавят  от  ужаса  мрака.  Нет,  говорят,  операция ему не
показана.  Но вот деньги,  правда, крошечные положены им всем  --  для оплаты
сопровождающих.  Но деньги не платят,  требуется преодолеть жуткие  преграды
бюрократии. Преодолеть -- слепым.
   Но я знаю и другое.
   У сына моей подруги  в Хайфе на  одном из глаз  отслоилась сетчатка.  Всю
жизнь я знала, что отслоение сетчатки -- это конец, слепота.
   -- Точно, -- говорит подруга, сама врач, -- там бы он потерял глаз.
   А здесь на  следующий день  после того,  как  пришел к  врачу,  лежал  на
операционном столе. Глаз возвратили к жизни.
   В Нацрат-Илите у меня живет другая  подруга.  Тоже олимка.  И есть у  нее
старая мать.  Ей много лет, больше восьмидесяти.  Но когда уходит мать, даже
старая,  даже с испортившимся характером,  это всегда горе.  Дочь не  хотела
этого горя,  она вызвала скорую  помощь,  когда матери стало очень  плохо и,
казалось, уже ничего не поможет.
   -- Кто бы в Союзе,  --  говорит подруга,  --  возился с ней, да еще так, как
возились здесь.  Ей поставили кардиостимулятор.  Несколько дней поддерживали
сердце  аппаратурой  --  пока  нельзя  было  ставить  стимулятор:  у нее была
температура.  И кому  бы в голову  пришло непрерывно  делать анализы,  чтобы
определить,   какой  бактерией  вызывается  температура,   чтобы  убить  эту
бактерию? Старухе...
   О! Я это  хорошо знаю.  В таком  же возрасте умерла  моя мама.  С тяжелым
сердечным приступом ее привезли в больницу ночью, и дежурный врач ее принял.
А утром пришла  заведующая отделением.  Говорили,  что  она прекрасный  спе¬
циалист.  Может быть.  Но дежурному врачу была выволочка. Я думаю, он уже не
станет принимать старух, даже больных.
   Маму быстренько  выписали,  она умерла.  Возможно,  ее  часы уже  пробили
полночь, и она все равно умерла бы.
   А здесь... Я видела это сама.
   Мы шли по улице, было темно, холодно, сыро. Вдруг рядом резко затормозила
машина, оттуда выпала немолодая женщина, стала кричать:
   -- Помогите! Плохо!
   Ее мужу, человеку пожилому, стало плохо за рулем.  Я побежала к знакомым,
что жили рядом -- позвонить,  но телефон у них почему-то не работал, и скорую
помощь я не вызвала,  но минуты  через три вернулась с валидолом  и каким-то
еще сердечным лекарством. Всего этого уже не нужно было. Пока я бегала, кто-
то высунулся из  окна,  понял в чем  дело,  вызвал скорую.  Когда я  пришла,
крепкие парни дежурной скорой уже  вытаскивали из машины на асфальт  грузное
тело.  В ту же минуту  подъехала еще одна скорая  --  с бригадой  врачей,  их
вызвали по рации.  Мы  смотрели,  как человек пять  или шесть,  не теряя  ни
мгновения,  колдовали над  распростертым телом.  У них  все было  под рукой,
какие-то  незнакомые  нам  приборы  были  подключены  к проводкам,  проводки
прикреплены к телу больного.  Наконец,  мы увидели, как поднялся живот.  Еще
раз. Еще. Задышал. Мы облегченно вздохнули: может, спасут. Больного быстро и
бережно  положили  на  носилки,  носилки  --  в машину.  Гудок.  Маген-Давид,
разрезая вечернюю темень, помчался в больницу.
   -- Ну вот,  -- сказал кто-то в толпе сострадающих, -- а у меня мать умерла в
Минске потому, что сделали не тот укол. Чего-то там не было.
   Еще там,  в стране исхода,  мы  читали рекламу о распростертых  объятиях,
которые открывают новым репатриантам повсюду,  в том числе и в поликлиниках.
Не успеешь приехать,  тебя  сразу же обследуют,  выявят,  где  хворь,  будут
лечить, чтоб был здоров. Стране нужны люди здоровые.
   Кто  откажется  от  такого  комфорта?  Тем  более,  что кто из нас грешит
прекрасным здоровьем?  И к тому же -- доктора, которого в Союзе называли как-
то не очень эстетично, словно милиционера: участковый, здесь именуют любовно
и интимно: семейный врач.
   Измотанная скоропалительными сборами,  дорогой и устройством, я пришла на
прием к нашему семейному врачу.  Его звали доктор Рубинштайн,  и он  говорил
по-русски.  Он сидел за  своим столом,  кругленький и  лысоватый,  брезгливо
оттопырив нижнюю губу и потирая друг о друга небольшие кругленькие ручки.
   -- Что вы хотите? -- спросил он меня, выдержав достаточно длинную паузу.
   Но  мне  уже  ничего  не  хотелось.  Муж,  зная  мой  характер и предвидя
возможные осложнения, зашел со мной в кабинет. Он-то и ответил:
   -- Ей нужно обследоваться.
   -- Ax,  -- сказал наш семейный доктор, еще больше выпятив нижнюю губу, -- вы
все русские,  чтоб  вы мне  все были  здоровы,  все хотите обследоваться.  А
израильтяне не могут из-за этого лечиться.
   -- А вы -- израильтянин?
   -- Я здесь семнадцать лет.
   Все-таки он дал мне направление на кардиограмму. Но я была и в больничных
делах сущей невеждой, не знала здешних порядков.  Я зашла к медсестре, как и
полагалось,  ровно в восемь утра и подала направление,  которое выписал  мне
вчера доктор, сидящий в кабинете рядом.
   -- Паспорт, -- потребовала у меня медсестра.
   -- Зачем? -- я не взяла паспорта.
   Сестра гневно  взглянула на  меня,  ничего не  сказала больше  и вышла  в
кабинет доктора Рубинштайна  --  туда ведет дверь из ее комнаты. Они громко и
бурно говорили на иврите,  которого я еще  совсем не понимала.  Не глядя  на
меня, из другой комнаты, наш семейный доктор произнес:
   -- Я вам всем,  русским,  русским языком говорил,  что,  когда вы идете  в
поликлинику даже только поздороваться с доктором,  все равно берите с  собой
паспорт.
   Я вышла в коридор.  Я больше не хожу к врачу.  Мы привезли с собой  много
разных советских таблеток, потом нам прислали еще. Пока -- слава Богу.
   Может быть,  нам просто не повезло с семейным врачом.  Я знаю,  что  могу
отказаться от доктора  Рубинштайна и выбрать  себе другого семейного  врача.
Говорят, есть внимательные. Может быть, когда-нибудь я так и сделаю.
   ...Я слышу  по русскоязычной  радиостанции (идет  беседа со слушателями),
рассказывает какая-то женщина:
   -- Муж болен, тяжело болен.  Он упал на улице, его увезли в больницу, а на
следующий день выписали  --  больного,  без денег,  чтобы доехать  домой,  не
позвонив мне,  жене, чтобы я за ним приехала.  Он мог опять упасть на улице.
Это поступок врача? Это соответствует нормам гуманности?
   -- Нет,  конечно, если говорить о гуманности,  --  соглашается с несчастной
женщиной  журналист-комментатор,  --  но  врач  поступил  по  инструкции,  он
поступил в соответствии с законом. И судить его не за что.
   Увы... увы...  Нет  для широкой  публики всемогущей  и