не  тот лагерь,
что  во  время  войны, а  специальный, пересыльный. Раньше  туда принимали и
русских, а  теперь  только евреев.  Это у них комплекс вины,  что они евреев
всячески преследовали в войну, жгли их в газовых камерах и уничтожали. Там в
этом  лагере кормят  бесплатно  и даже дают по две  марки в  день на  личные
расходы Можно мороженое купить. Марки, конечно, гэдээровские, но и то лучше,
чем ничего. И есть, где жить. А потом всем евреям дают квартиру и устраивают
на работу. Ну а мне только бы  квартиру дали. Этого вполне достаточно. Там я
бы уж нашел, как прожить.
     Мою мать зовут Людмила Николаевна, но я ей позвонил, и мы договорились,
что она  станет  Абрамовна. Она  так  смеялась, просто ужас!  Потом мне дали
телефон одного мужика,  я и пошел к нему на квартиру.  Там я просто обалдел.
Это не  квартира,  а  дворец, у  него даже  ручки  на дверях,  по-моему,  из
Эрмитажа. Он мне выдал новое свидетельство о рождении, где написано, что моя
мать Людмила Абрамовна, еврейка.  А я тогда получаюсь  еврей. Я дома смотрел
на себя  в зеркало и думал, похож я  на  еврея или  нет. Кажется,  совсем не
похож. Я читал где-то, что то ли Геббельс, то ли Гитлер исследовали евреев и
описывали, какие они обычно бывают, как их распознавать. Вот ухо  у них, как
будто,  должно быть ниже носа.  Но у меня,  по-моему,  так и  есть. Господи,
хорошо бы  хоть что-то  было общее,  а ведь там вдруг  догадаются, что я  не
еврей, и не  возьмут меня.  Евреи бывают  и светлые, но у них волосы  обычно
курчавые, а  у  меня  прямые. Но все  равно, мало  ли, может у меня отец был
русский,  и волосы у  него были прямые. Но  я надеюсь, что меня не будут там
очень  подробно исследовать, хотя они  и специалисты  в этом вопросе. Можно,
конечно,  сделать  обрезание, это, наверное,  больно. Но мне сказали, что не
надо, что там никто этого проверять не будет. Хотя, на всякий случай, это бы
не помешало, конечно, мать еврейка - это  хорошо, ну  а если вдруг обрезание
не  сделано?  Вдруг  они  меня  тогда  выгонят?  Но  я  думаю, что до  таких
крайностей не дойдет.  Ведь есть, в конце концов, и права человека. Может, я
не  хочу  им показывать.  Я,  например,  знаю евреев,  у  них  нет  никакого
обрезания. Ну и  в  общем, я со свидетельством о  рождении и еще с паспортом
пошел в милицию. Там я  показал свое свидетельство милиционеру и сказал, что
раньше, до перестройки, я боялся говорить, что я еврей, а теперь не  боюсь и
хочу, чтобы в паспорте была записана моя настоящая национальность. Я еврей и
хочу быть евреем. Милиционер посмотрел на меня, взял свидетельство и сказал:
     "Пишите заявление!" Ну я все,  что требовалось, написал. Мне нужно было
поскорее,  потому  что в ФРГ  принимали евреев из Советского Союза только до
двадцатого числа.  А уж после двадцатого, будь  ты хоть  самый синагогальный
еврей,  ничего  не  поможет. Не примут,  поезжай в Израиль. А в  Израиль мне
что-то не хочется,  там у них свои законы, и вообще, гражданство дают только
тем, кто примет иудаизм,  почти как у нас  до революции, только местечек для
русских не хватает. Нет, быть  на положении еврея среди евреев мне что-то не
хочется. Это  не для меня. У немцев, наоборот, комплекс вины перед  евреями,
поэтому  евреям лучше всего теперь ехать в Германию, а там принимают  только
до двадцатого."


        "x x x"

     Гриша собирался в рейс.  Теперь он шел вторым помощником  капитана.  Он
сдал  все экзамены и  даже  английский  язык.  Ему помогали инопланетяне.  В
кармане у Гриши все время была круглая батарейка, которую он сжимал в потной
ладони. Мама  уже  два месяца  жила у  свой подруги на  даче,  и он попросил
Марусю приехать погладить  ему рубашки,  он их обычно стирал сам, и они были
вечно  грязные  и  серые.  Но  Маруся  все  равно  их  гладила,  потому  что
перестирывать  их ей было  лень. Она погладила ему десять  рубашек,  а после
этого  он попросил ее зашить форменные брюки, которые опять разошлись в паху
по шву. Гриша  сидел за столиком,  на котором, вместо скатерти, лежал старый
календарь.  Календарь  был  тряпичный,  разноцветный.  Гриша  привез его  из
Австралии,  на   нем  было  написано  "Happy  new  year!"  На  столе  стояли
эмалированный чайник,  чашка и лежал полиэтиленовый пакет  с печеньем  Гриша
пил чай. Он  съел уже все полкило  печенья, что принесла  ему Маруся.  Гриша
сидел в трусах, у  него были очень толстые белые  ноги  и женская грудь.  Он
сидел на бархатном диване, рядом лежали одеяло без пододеяльника и подушка в
серой засаленной наволочке. Он всегда спал так, причем обычно не раздевался.
Он рассказывал Марусе про  инопланетян, как они подсказывают  ему, что нужно
делать.
     "Ты понимаешь,  я делаю все, как они говорят, и еще ни разу не поступил
неправильно. Наоборот; если я не совсем уверен, и не  знаю, какой выбор  мне
сделать, они  подсказывают мне,  и  все получается очень  хорошо.  Представь
себе, я  тут потерял ключ  от сейфа  с деньгами - а я в тот день  должен был
выдавать  команде зарплату. Меня бы просто разорвали,  а  уж Боров наверняка
написал  бы  на  меня докладную.  Я  уже  собрался писать ему рапорт, я  все
обыскал.  Я был уверен, что потерял их, их нигде не было.  И вдруг как будто
что-то  так  тоненько  звякнуло,  что-то  прошуршало,  какое-то дуновение  в
воздухе Я смотрю  - а эти ключи  лежат  на столе в пепельнице. А ведь  перед
этим  там  ничего не  было. Я точно помню, я оттуда хобцы  выбрасывал.  А во
время  последнего рейса  капитан и старпом напились и заснули,  а у старпома
как  раз была ходовая  вахта и мы чуть не сели на мелягу. Я  спал - ведь это
была не моя  вахта, чего мне зря горбатиться. И вдруг меня  кто-то толкнул и
прошептал: "Иди в рубку". Я вскочил и прямо в трусах туда побежал. Вижу - мы
давно  с курса  сбились, с гирокомпасом черт знает что,  а старпом храпит на
койке в углу.  И мы шли прямо на мелягу, да еще  слева по курсу в двенадцати
кабельтовых от нас - немецкий сухогруз. А если бы что случилось, ты думаешь,
кто был бы  виноват? Конечно я, ведь на меня  и раньше все спихивали  Меня и
так постоянно все травили, на каждом судне, где бы я ни плавал. Везде. И все
из-за  КГБ,  я  же тебе  все  это уже  рассказывал!'"  -  Гриша  с сомнением
посмотрел  на  Марусю.  -  "Они хотели  меня извести и  мстили за то, что  я
слишком много  знаю  обо  всех их подлостях и секретах.  Они  не любят таких
людей.  Я  даже боялся  на машине  ездить, они  могли  запросто мне устроить
автомобильную  катастрофу.  Помнишь,  я тогда  вез  на машине  дочку первого
секретаря нашего  райкома,  знакомую отца,  был дождь, машину  занесло,  и я
разбил правое  крыло и лобовое стекло? Хорошо,  что эта  дура  сидела сзади,
иначе  бы  ее  в лепешку раздавило, с ней потом  истерика случилась. Я  тоже
здорово перепугался, у меня прямо  руки  тряслись, когда я из  машины вылез.
Впереди мужик на "Жигулях", сволочь, меня не пропустил, и я в него вмазался.
А  он  стал еще орать  на меня,  что  у  него новенькие "Жигули", а я ему их
разбил. И милиция приехала. Я тогда с трудом его уговорил, чтобы он в суд не
подавал, и так на меня в пароходстве бочку катили, да еще бы и это. Стали бы
характеристику требовать, там всякий моральный  облик, а я ведь тогда только
недавно в партию вступил, и мне могли такую характеристику  дать, что и визу
бы потом закрыли. А этот мудак, когда понял, что я плаваю, почувствовал, что
я не хочу, чтобы в  суд подавали и потребовал с меня шесть тысяч. И я не мог
отказаться,  откуда я  знаю,  может,  он  тоже  из КГБ  и  нарочно  мне  эту
катастрофу подстроил. Да еще эта дочка Покровского у меня в машине была, а у
нее. между прочим, муж есть  и даже ребеночек  какой-то дебильный, наверное.
результат  пьяного зачатия,  - они тогда  здорово  квасили вместе  со  своим
придурком.  Они даже ко мне в квартиру хотели прийти с  блядями,  потому что
знали, что квартира пустая стоит, и  родители тогда на даче были Я, конечно,
так прямо  не мог отказаться,  только сказал, что  отец  должен  приехать по
делам. Они от меня и отвязались. И из-за этой автомобильной катастрофы я все
свои деньги  и  всю валюту должен был отдать, чтобы эти сволочи не поднимали
шума и  все  обошлось  тихо.  Как  я  мог один выдержать  против  всех  этих
подонков? Ты думаешь, это легко? Когда все  за  тобой  следят,  когда каждый
твой шаг на учете? Когда каждый на улице подслушивает твои разговоры  и даже
мысли? Нет, ты скажи, ведь ты, конечно, считаешь, что все это бред? Я же  не
псих, как этот твой Костик, и даже  медкомиссию прошел, а там, между прочим,
был известный  психиатр,  доктор наук, профессор, и  он признал меня  вполне
здоровым, хотя я  и рассказал ему о своих контактах с инопланетянами. Сейчас
об этом даже в газетах пишут. Он сказал, что я  могу плавать... Нет, я вижу,
что ты  какая-то мрачная. А  ты ведь должна  радоваться, ведь теперь у  меня
действительно  все хорошо. А раньше,  когда меня все преследовали, и травили
эти подонки из  КГБ,  ты была веселая  и хихикала! Да ты  и сама была с ними
связана,  не знаю, как  сейчас! Ты, может,  и теперь там работаешь, конечно,
тебе не нравится, что мне теперь вы уже ничего - слышишь! - ничего не можете
сделать!  Передай  своим друзьям, не знаю, как их там зовут,  что до меня им
теперь не добраться!"
     Гриша удовлетворенно посмотрел на Марусю.
     'Ты знаешь, я тут болел, то есть у меня чего-то заболел зуб, и я принял
таблетку, но она совершенно не помогла. Тогда я взял вот это. - Гриша достал
из  кармана  батарейку и  многозначительно  показал  Марусе,  -  вот  это, и
приложил себе сюда. - Гриша приложил батарейку к щеке. -  И зуб у меня сразу
же прошел А ведь  это тебе не голова болит, не живот, когда  болит зуб,  это
так просто не  вылечишь. Тут нужно  лечить  или  удалять, да  ведь  ты  сама
знаешь, что я  тебе  объясняю.  И он совершенно прошел,  как будто вообще не
болел. И еще - я тут сдавал экзамен на второго - и там была эта сволочь - ну
ты  понимаешь. Боров, с которым я на "Красножопске" плавал, и он все задавал
мне  вопросы,  он хотел меня завалить  и так,  и  этак. А я этих вопросов не
знал, ведь все  равно всего  не  выучишь, я просто не успел их прочитать. Но
они мне  все время помогали, я слышал - у меня в ушах тихо-тихо - это слышал
только я - все ответы. И я ответил все правильно."
     Гришино  лицо  преобразилось, он  весь светился  гордостью и  счастьем.
Маруся  вспомнила,  что он всегда  учился очень хорошо и в училище  был даже
отличником. Потом его вместе с лучшими курсантами посылали в ГДР. Она видела
фотографию -  Гриша  вместе со здоровым курсантом в фуражке  сидят  рядом  с
каким-то фонтанчиком и улыбаются. Он всегда должен был учиться хорошо, чтобы
никто  не  мог  сказать,  что  ему  помогает отец,  и  что он  просто  сынок
высокопоставленного чиновника. На отца могли написать анонимку, а это бы ему
повредило, и его не послали  бы за границу. А  мама  всегда мечтала  поехать
работать за  границу, потому  что  там можно покупать  разные красивые вещи,
которых здесь не купишь  ни  за какие деньги. Мама мечтала сделать ремонт  и
отделать квартиру и кухню по европейским стандартам. Она  хотела,  чтобы вся
мебель была заграничная и раковина, и унитаз тоже. Здесь  это тоже, конечно,
можно было достать, но, все же, это было не то. Она рассказывала Марусе, что
соседи, жившие этажом выше, провели десять лет в Финляндии и привезли оттуда
целых  два  вагона  вещей, и  что даже гвозди у  них в  квартире финские,  а
советского  нет  ничего. Маруся знала  этих соседей, она раньше играла  с их
дочкой Анеточкой, но потом Маруся  украла  у  нее  колечки,  и ее  перестали
приглашать в  гости.  Тогда  еще пришла  мама  Анеточки и  стала  жаловаться
Марусиной маме, что у них пропали колечки, а Маруся уже успела показать маме
те  колечки,  сказав,  что  нашла  их  на  дороге. Мама  сначала  поверила и
говорила:  "Какие  они хорошенькие!" - а  теперь, конечно,  догадалась,  что
Маруся их украла, и отдала их маме Анеточки.

     ***

     Это  был дьявольский лабиринт из которого не было  выхода только полная
сосредоточенность  и  внимание и бодрствование  могут помочь тебе преодолеть
его И вдруг  какая-то  мысль  мелочь  внезапно отвлекает  тебя -  и  все  ты
пропал...  Дьявольский лабиринт снова завлекает  тебя  втягивает  овладевает
тобою...
     Каждый раз когда ты выходишь из этой путаницы  чувствуешь толчок  и все
становится   таким  ясным  четким  и  светлым...  Кажется  что  это  и  есть
пробуждение  что  все понял...  Это как  стихотворение  как будто происходит
прорыв в другую  реальность... Но сонный морок снова наваливается на тебя ты
вырубаешься ведь не спать несколько ночей подряд очень тяжело... Да ты и сам
знаешь что спать нельзя никак нельзя... Враг только этого и ждет Но клонится
голова глаза закрываются - взглянешь на часы - дьявол уже передвинул стрелки
ведь только что было десять  и уже одиннадцать... а прошло лишь мгновение...
И  опять светлый миг пробуждения ясности растворился в  мутном липком потоке
Ах только бы выйти только бы выйти на свет из этого дьявольского туннеля!
     Когда  Святой  Дух  пролетает над миром дуновение его крыльев так легко
так  нежно  невесомо  его  не  замечают  люди  И  только  Он  чувствует  это
Божественное присутствие... Он пришел чтобы возвестить это Миру...

     ***

     "Я пошел к  Вене. Веня сидел  у себя за прилавком и скучал. Около  него
толклась какая-то старая колода. Она была вся накрашеная. с рыжими волосами,
в  бантиках, и  явно старалась  понравиться  Вене  Она купила  у  него билет
книжной лотереи и тупо тыкалась туда  своими  подслеповатыми глазками. Потом
кокетливо   захихикала  и  говорит   Вене:  "Молодой  человек,   посмотрите,
пожалуйста, что я  выиграла?"  А он,  даже  не  повернувшись в  ее  сторону,
отвечает:  "Ничего". А  она: "Ах, я уже как-то покупала билет художественной
лотереи. Там был такой симпатичный продавец, такой симпатичный! Я даже билет
сохранила. А с этим билетом что мне  делать?'" И она завороженно  уставилась
на  Веню. Веня лениво потянулся и сказал:  "А  этот билет можете выбросить в
урну",  - и вдруг громко заржал. Эта старуха  даже вздрогнула. Веня  немного
картавит при  разговоре, и когда смеется, весь сморщивается, широко разевает
рот  и  приседает.  К  этому  надо  привыкнуть.  Тут он  увидел  меня и явно
обрадовался. "Привет,  - сказал он, - пойдем покурим". Мы вышли  в подсобное
помещение, заваленное книгами. Эти книги, по-моему, были никому не нужны, не
понимаю, зачем  они столько напокупали. Мы  сели с Веней на стопку книг, и я
рассказал ему  о своих планах.  Он  мне  сказал:  "Правильно, поезжай. Может
повезет  и  устроишься.  Только  смотри,  станешь жидом,  а  немцы  -  народ
ненадежный, потом евреи их так достанут, что они опять за старое примутся. И
что ты тогда будешь делать?  Обратно в русского уже не получится, можешь  не
успеть."
     Вот  ведь сволочь  какая, и  тут  настроение захотел  мне испортить, из
зависти,  конечно, он-то уже никому не нужен, старый стал. Я  и говорю: "Ну,
скоро у нас будет свободный  выезд, и можно  будет ездить туда-сюда, сколько
захочешь." А он: "Свободный выезд - это  ты что думаешь - так взял и поехал,
да?  Все равно нужно будет приглашение показать,  чтобы  в консульстве  тебе
разрешили. Сам подумай, кто туда поедет?  Вся наша шелупонь  туда помчится и
поскачет  сразу. А им  там уличных бродяг не надо.  Их там и так хватает, из
стран  социализма набежали. А у нас нация воров,  рэкетиров  и  проституток.
Даже  страшно представить, что будет, если мы по  свету разбежимся. Туда вот
едут  такие, и что там делают? Воруют в универмагах и  грабят квартиры своих
бывших  соотечественников.  Там  у них  уже и так полиции  не хватает.  А он
приехал так  свободно, нигде не отметился и  бродит  где-то, рыщет. Как  его
найти?"
     Веня явно  не  хотел  со  мной нормально  говорить,  что-то  он  совсем
озлобился, тоже мне моралист нашелся, забыл,  наверное, как сам в универмаге
воровал, но я не стал ему ничего говорить, зачем человеку в глаза тыкать.''


        "x x x"

     Марусе было  жалко, что  она больше не сможет играть с Анеточкой. Они с
Анеточкой играли в мужа и  жену, и  целовались взасос, причем Анеточка учила
Марусю, как нужно всовывать язык и делать губами Маруся целовала Анеточку, а
Анеточка целовала ее.  Марусе это  быстро надоело, потому что Анеточка  была
очень слюнявая, и у нее были очень толстые губы, она закрывала Марусе  рот и
нос,  и Маруся задыхалась, но терпела, потому  что иначе Анеточка злилась  и
кричала на  нее.  Наверное, Анеточка  делает что-то не  так, как надо, иначе
почему  в  тех  индийских  фильмах,  которые  Маруся  смотрела  в  Жмеринке,
целовались  так  подолгу, и  им  это  нравилось.  Они  бы  просто  не смогли
выдержать так  долго,  -  думала  Маруся,  но сказать  об  этом  стеснялась.
Анеточка хотела быть  актрисой,  и однажды мама  Маруси пригласила  в  гости
своего  одного  знакомого  режиссера, с которым она  раньше училась в школе.
Маруся тоже  хотела стать  актрисой и  даже  пробовала  поступать  в  "Театр
Юношеского  Творчества"  во  Дворце  Пионеров.  На  экзамене  она  прочитала
стихотворение Маяковского и не  поступила, а  Анеточка читала  стихотворение
про собаку Эдуарда  Асадова. Она  читала  очень  проникновенно  про  то, как
бросили собаку, а она  была хромая и долго бежала за поездом, пока  не упала
на  рельсы. Маруся потом долго искала это  стихотворение, но так и не нашла,
потому что тогда ей показалось, что Анеточка сказала, что  это стихотворение
Есенина, и  Маруся просмотрела все его стихи, которые ей очень  понравились.
Особенно строчки: "Что ты смотришь так синими брызгами, или в морду хошь?"
     Анеточка читала стихи про собаку и даже прошла на второй  тур, а Марусю
сразу  не взяли. Да и Анеточку,  в результате,  не  взяли  тоже, потому  что
оказалось, что тогда набирали мальчиков, а девочек и так было слишком много.
С  ними поступало всего  три мальчика, они читали  стихи очень плохо, но  их
всех  все  равно  взяли.  Маруся,  когда  узнала, что не  поступила, шла  по
Невскому  и  рыдала.  Ей  было   стыдно  перед  Анеточкой,   что   она   так
расстраивается, и  принимает близко  к  сердцу всякую чушь, но она просто не
могла сдержаться, у  нее по щекам катились  слезы, и  она не могла говорить.
Анеточка это заметила, но не поняла и стала Марусю утешать, что она поступит
на  следующий  год, что это ничего не значит,  но сама  была очень рада. что
поступила.  Потом  только  на  собеседовании  ей  сказали, что берут  только
мальчиков, и  предложили пойти  в какой-то детский  театр при Музкомедии или
еще где-то,  Маруся так толком и не  поняла. Она очень боялась, что Анеточка
расскажет обо всем в школе или своей  маме, а та расскажет марусиной. Маруся
вообще ничего не хотела рассказывать маме, потому что та ничего не понимала.
     Когда  Анеточка   у  знала,  что  она  тоже  не  поступила,  она  очень
расстроилась, но,  конечно,  не  рыдала, а попросила Марусю,  чтобы ее  мама
познакомила Анеточку с  этим  режиссером, о котором мама  часто рассказывала
соседям, и все  знали, что  у нее есть  знакомый режисссер.  Мама пригласила
режиссера,  накрыла стол и пригласила еще  нескольких  своих  подруг. Марусю
одели   в  заграничное  платье,   и   она   выучила  стихотворение  Светлова
"Итальянец". Она долго тренировалась перед зеркалом читать его с выражением.
Марусе раньше, когда она была маленькая, казалось, что она очень красивая, к
тому же все ее знакомые мальчики в  Жмеринке дружили с  ней, и  она  думала,
что,  если бы она была уродина, с  ней бы вряд ли стали дружить. Теперь же в
зеркале  она видела  какую-то  толстую нескладную девочку. Да  и мама Маруси
тоже говорила ей. что она не красавица. Маруся очень этого стеснялась, но ей
все  равно  хотелось  стать актрисой. Анеточка выучила  стихотворение  Блока
"Незнакомка".  Она