сти, интеллигентная и  образованная девушка в очках, Нина.  Костя
все время говорил с ней по телефону,  это продолжалось  иногда часами. А она
засыпала  у  телефона,  и  трубка  выпадала  у  нее из  рук. Одно  время она
встречалась   с  молодым  человеком,  который  очень  хорошо   разбирался  в
психологии  людей, он  говорил, что он высший магистр всех темных сил. Потом
они с Ниной поссорились из-за того, что  ей на  работе повысили  зарплату, а
ему не повысили,  и он вопил,  что  Нина  еще  будет  ползать  перед  ним на
коленях. Когда же  у него это не получилось,  он стал  биться в  истерике  и
кричать, что Нина  засадила его в банку,  и все  его сверхъестественные силы
пропали.  Потом,  когда   Костя  попал   в  дурдом,  Маруся  ей  звонила   и
рассказывала, а Нина  вдруг  вздохнула и  сказала: "Какая у  тебя насыщенная
жизнь! Как я тебе завидую!" Маруся очень удивилась.
     Пришла  Смотрова и ее друг  Ленчик. Еще пришла фиктивная  жена  Вадика,
благодаря которой  он прописался в Ленинграде, потому что  сам был из города
Кириши, и его не брали  в аспирантуру  без ленинградской прописки. Жена  эта
тоже была  не из Ленинграда,  а откуда-то с Кавказа, ее  отец, очень богатый
художник, заплатил восемь тысяч, и она сначала фиктивным браком сочеталась с
каким-то художником из Ленинграда, а потом уже с ним развелась и вышла замуж
за  Вадика. Она  все время всем жаловалась, что у нее не может  быть  детей,
потому  что  у нее  что-то там  не  в порядке по  части  гинекологии  и даже
всхлипывала при этом, а Вадик ее жалел.
     Все   выпили.  Начали   с   водки,  потому  что   на  этом   настаивала
алкоголическая  поклонница.  Она вся  тряслась  от нетерпения, а потом стала
гладить Костю по голове и  говорить, что у  него платиновая головка,  что  у
него голубые глазки, что он такой красавец и все пыталась его  поцеловать, а
Костя  морщился  и отворачивался. Маруся пошла плясать с  Вадиком,  сзади за
Вадика цеплялась его фиктивная жена,  и он умудрялся целоваться и с Марусей,
и  с ней. Интеллигентная приятельница Кости визжала  где-то  в углу, а потом
тоже  повисла  на  Вадике. Вадик  удовлетворенно похохатывал и  обнимал всех
троих  девушек. Маруся заметила, что Кости за столом уже не было  и слышала,
как  хлопнула входная дверь.  Он уже давно сидел очень мрачный. Никто, кроме
нее, не заметил, что Костя ушел, веселье продолжалось.
     Маруся вышла в коридор, и вдруг на нее обрушился страшный удар, прямо в
глаз. Маруся завопила  и зарыдала, это  был  Костя, он  незаметно вернулся и
теперь стоял в углу, бледный и злой. Он размахнулся и ударил Марусю еще раз,
изо  всех  сил. Маруся завизжала  и завопила  еще  громче. Она подумала, что
Костя снова рехнулся и сейчас ее задушит, а он, действительно, прошипел, что
убьет  ее.  Марусины вопли  никто  не  слышал,  в  комнате  гремела  музыка,
раздавались визг  и хохот. Костя еще раз дал  Марусе  в глаз  и  выскочил из
квартиры на лестницу. Марусе уже не хотелось веселиться, она ушла в ванную и
там рыдала,  потом заснула на полу. Утром, когда она вышла, она увидела, что
Костя сидит на диване, а в другом углу сидит Вадик и насвистывает песенку. У
Кости под глазами были черные круги, он, наверное, не спал всю  ночь. Маруся
посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась -  у нее  весь глаз заплыл желтым,
фиолетовым и даже черным, совсем как  у  Тани, подруги того грузина  с улицы
Костюшко. Она вошла в  комнату и тоже села на  диван, подальше от Кости. Тут
они  с  Вадиком посмотрели друг на друга и расхохотались. Костя же вскочил с
дивана  и  включил  магнитофон,  заиграла песня  "Я жиган  ростовский",  под
которую вчера все так весело и безмятежно танцевали. Вадик опять стал весело
притоптывать ногой и подпевать.  Когда песня  кончилась, Костя перекрутил  и
поставил  ее  с  самого  начала,  его глаза  сверкали,  зрачки  были  сильно
расширены. Марусе стало страшно и хотелось, чтобы он поскорее ушел, но он не
уходил, а все ставил и ставил эту песню про жигана.
     Через день его забрали в дурдом.


        "x x x"

     "Все-таки,  у  Вени уже старческий маразм. Он так ходит и ручки держит,
как какое-то животное. Бывают такие животные, кролики или суслики, и они так
держат лапки. И он все время такой согнутый, и ручки у него вот так. Мне мой
знакомый  Пусик  рассказывал, что  видел  его  в "Октябрьском".  На  нем был
замечательный, дивной  красоты фирменный костюм,  он шел,  весь  согнутый  и
загребал ногами, а ручки он держал так, и в одной у  него висела программка,
и  каждый, посмотрев  на него, мог  сказать:  "Вот идет  старый педераст!" А
походка у него  такая, именно педерастическая. Он все мне не может простить,
что Эдвин ему  не вернул тысячу  марок, ну а я-то здесь при  чем? Пусть он с
ним и разбирается. Он говорит,  что я его на каждом углу говном поливаю. Это
он меня,  скорее, поливает, мне столько уже рассказывали. Мне даже и звонить
ему не хочется, только настроение портить. Оно у меня и так дерьмовое стадо,
как  я приехал сюда из Западного Берлина, как посмотрел на наши улицы, какая
здесь  грязь!  А какие у  всех рожи! Я понял,  что мы  все  живем в огромной
психбольнице.  Когда  я  посмотрел  на  людей  на  улице  -  у  всех красные
возбужденные лица, блестящие глаза, каждый готов тебя вдруг ударить, или сам
ждет удара палкой. Настроение может каждую минуту измениться. Взгляды у всех
ненормальные,  сумасшедшие, так и сверлят тебя, так  и лезут. Все носятся  с
огромными мешками и куда-то торопятся, толкаются.
     В  Западном Берлине  не  так. Я  жил там целых семь месяцев,  я уж могу
судить.  Там все  вежливые, на улицах  чистота и дома тоже, там нужно драить
все до  блеска. Раньше я думал, что у меня  в комнате чисто, а теперь  вижу,
что это настоящий свинарник. Мы здесь и не замечаем, что живем как свиньи.
     Кем  я только не работал: уборщицей, мыл окна, красил стены.  Прямо как
Горький в людях. Это были мои университеты.
     Я работал  там  продавцом  в  большом магазине "Sir". Это  очень старая
фирма, она была еще до всех войн и всех революций. Вся мебель там старинная,
чуть ли  не  XV века. А  обыкновенное  мусорное  ведро,  в  которое  бросают
бумажки, совершенно неподъемное,  из бронзы, по-моему.  Продавец  целый день
должен стоять, и спина у него должна  быть прямая.  Голову надо мыть  каждый
день, чтобы у  тебя  обязательно были выспавшиеся  глаза  и свежее лицо. Все
продавцы там одеты в одежду, которая продается  в этом магазине. Мне ее тоже
давали, но  купить я ее не  мог, и перед уходом вешал  ее  там на вешалку, а
утром опять надевал. Туда  приезжали покупатели на "БМВ" и "Роллс-Ройсах", а
я должен  был  им  все время улыбаться и  кланяться. Нужно было  рассыпаться
перед ними, чтобы заставить их открыть кошелек. Их поили кофе и шампанским -
и все бесплатно. Он выбирает себе тряпку,  а ты его спрашиваешь:  "Не хотите
ли вы пить? Не хотите ли вы ссать?"
     Хозяину магазина двадцать шесть лет. Магазин ему  мама подарила. У мамы
пять  таких магазинов, и один она подарила  сыну. Сын сам  не  очень,  такой
черный, на еврея похож. Довольно страшный.
     Там  у  них  все  по  часам.  Каждое утро  я  знал, что  на  этом  углу
обязательно увижу старого хрыча с собачкой.  Значит, уже полвосьмого. А если
я иду, и этот хрен с собачкой  уже завернул за угол, значит,  я опаздываю на
работу.
     Одно время я работал в продовольственном магазине, который открывался в
шесть  утра, и мне нужно было вставать в полпятого, чтобы приходить вовремя.
Я стоял там за прилавком и продавал всякую мелочь. Но считать я должен был в
уме и очень быстро, когда я принес калькулятор, хозяин мне сказал: "Нельзя!"
Почему - непонятно! Я должен  был считать только в уме. А попробуй сосчитай,
я и по-русски-то  в шесть утра  не очень сосчитаю. Я там долго не выдержал и
ушел.
     Там всем покупателям надо вежливо улыбаться и говорить: "Гутен морген!"
Он  может  вообще  от  тебя рожу  свою  отвернуть,  но  ты  все равно должен
улыбаться. Неважно, какое у тебя настроение, всем на тебя насрать.
     Еще гудроны  теперь привалили, и сбили все расценки.  Раньше  за работу
платили двенадцать марок в  час,  а теперь -  пять, шесть. Там их  не любят,
даже  машины  их  поджигают.  У них машины  -  такие уродливые пластмассовые
коробочки, и они жутко трещат и воняют. Их сразу можно отличить.
     Я там познакомился с одним мужиком, и мы жили вместе. Но за квартиру мы
должны были платить пополам,  и за жратву тоже. На содержание там тебя никто
не  возьмет.  Там  совершенно  все по-другому, там  даже громко говорить  не
принято, это считается грубым.  А здесь,  конечно,  ужасно, но зато здесь  я
могу читать вывески на  русском  языке,  могу  звонить  Вене  и  Марусику  и
разговаривать с ними по телефону. И я не должен  каркать по-немецки. Я ходил
там в Фольксшулс и платил шестьдесят марок в месяц. Это самая дешевая школа,
где можно выучить язык.
     Вот здесь мне  мама купила бутылочку  сока, и  я сижу и пью  его! Всего
шестьдесят копеек бутылка! А там такой  сок стоит три марки. А  хлеб  у  нас
стоит десять копеек. А там - марки полторы, не меньше. Здесь я  могу лежать,
и  пусть у меня вся  раковина будет полна грязной посуды, пусть у меня  окна
год не  мыты  -  насрать! А  там  ты  должен постоянно  что-то делать, мыть,
чистить, драить, каждую половицу. И работать, работать. С утра я там работал
в магазине  два  часа, потом  шел убирать,  потом три  часа гладил  рубашки.
Вечером я просто падал. И я подумал, - зачем такая жизнь, все время до самой
смерти пахать, и ведь ничего себе не накопишь, при всем желании.  А здесь  я
даже не знаю, что мне на себя надеть.  Я боюсь, что меня  разденут прямо  на
улице. У меня просто нет таких вещей, в которых здесь можно выйти.
     Там у  всех болит желудок, я думаю, это потому, что они не  пьют кефир,
он там не продастся.
     Там у меня  была  знакомая гомосексуальная семья. Я их лечил голодом. Я
там всех  так  лечил. Но  все-таки,  здесь  моя родина.  Здесь у меня  много
друзей, а дружбу не купишь ни за какие деньги,  особенно с  возрастом друзей
трудно заводить. Здесь я могу позвонить Марусику и Вене и поговорить с ними.
А там все мне чужие.
     Да, конечно, я бывал  и в  богатых домах,  я бывал  у разных писателей,
художников,  композиторов, я видел  роскошную жизнь, но я-то никогда не буду
так жить. У нас здесь все равны, а там тот, у кого есть деньги,  смотрит  на
тебя,  как на  дерьмо. Там осенью холодно,  мокро,  темно, там были  ужасные
ураганы, даже крыши срывало  с  домов. А  здесь,  пока меня  не было, соседи
написали на меня в  милицию, что я здесь  не  живу, чтобы  меня  выселили. Я
поэтому и  приехал. Мне позвонил участковый и  говорит:  "Вы  где были?" А я
говорю:  "В  Западном Берлине,  а что?"  А  он: "А почему так долго? И  что,
собственно, вы  там делали?" А я ему объяснил, что сейчас  закон изменился и
можно там жить, сколько захочешь, что я был в гостях. А он спросил: "Вы что,
не   работаете?'"  Я   сказал,  что   нет.   Тогда  он   заявил:   "Давайте,
трудоустраивайтесь. Мы проверим". Прямо не знаю,  что  мне теперь делать.  А
тут еще моя бывшая жена написала на меня, что  я сумасшедший  и не  плачу ей
алименты. Это просто подлость с ее стороны, ведь я  знаю, что она уже  вышла
замуж  за какого-то там солдафона, и он даже дочку нашу адаптировал. А дочка
меня, между прочим, любит и зовет "папа Павлик". Ведь я нигде не работаю,  с
чего я ей алименты  платить должен! Все бабы - сволочи, с ними лучше дела не
иметь! Они притворяются, что любят тебя,  ломаются, а потом  показывают свое
истинное лицо. Как я мог жениться на этой стерве, ума не приложу!"


        "x x x"

     После вечера поймали две машины,  и все поехали к Марусе и Косте. Вадик
пришел в самом конце выступления и теперь тоже был с ними,  он  очень  хотел
сесть  рядом  с  Костей,  но  Костя  от  него  отодвигался.  По  дороге  все
рассказывали шоферу, какой успех, и как Костя замечательно читал стихи. Были
даже два француза. Маруся сперва думала, что это их клички, но они оказались
настоящими французами  и  даже не говорили по-русски. Смотрова  принесла две
бутылки водки и все  интересовалась насчет ста рублей. Она вообще не была на
выступлении  и  пришла  прямо к  Марусе домой. Все выпили за успех  костиных
стихов, муж  Наташи сел рядом  с Марусей, обнял ее и так и сидел,  а костина
алкоголическая подруга сидела рядом с ним  и заглядывала ему в  глаза. Видно
было, что она Косте надоела, но она все равно продолжала обнимать его, когда
же  она пыталась  его поцеловать,  у Кости было такое лицо,  как  будто  его
сейчас вырвет. Но он терпеливо все переносил.
     Наташа и ее муж Юра были уже пьяные,  поэтому веселились больше других.
Юра обнимал Марусю и пытался ее  поцеловать. Он был очень слюнявый, и Марусе
было противно, но она не хотела  его обижать и ничего не говорила, терпеливо
перенося его  поцелуи. Костя же сидел очень  мрачный,  ему явно не нравилось
все это. Юра же целовался  все  более настойчиво,  наконец, он прилепил свой
рот к марусиному и так сидел довольно долго. Вдруг Маруся почувствовала, как
ее  голова  дернулась  и ударилась  о спинку  дивана, а потом еще  раз.  Это
произошло оттого, что  голова Юры  дернулась тоже. Она посмотрела и  увидела
Костю, он стоял очень бледный, потом размахнулся и еще раз дал Юре по морде,
а  потом и Марусе,  правда, не очень сильно. Маруся вспомнила, как он бил ее
тогда, когда она танцевала с Вадиком. Тогда целый месяц у нее был фиолетовый
синяк под глазом, и она ходила в темных очках.
     Юра приподнялся и изобразил обиду,  хотя на самом деле ему было плевать
на  все,  а  только  хотелось спокойно вылить. Все вскочили и  стали хватать
Костю за  руки и успокаивать  его,  а  Наташа подскочила к Юре  и стала  его
обнимать,  целовать и спрашивать,  не больно ли ему. Маруся поскорее  отошла
подальше  от  Юры, ей совсем не хотелось, чтобы  у нее  опять был  такой  же
ужасный фингал. Костю увел на кухню  бородатый  китаист, у которого  не было
передних зубов.  Он  тоже  был  на вечере поэзии,  а, когда перепился,  стал
демонстрировать  приемы  кун-фу  и  пытался потушить свечку ногой в  дырявом
носке,  но  у  него ничего  не  получалось.  Они  с  Костей долго  о  чем-то
разговаривали на кухне,  китаист успокаивал Костю и пытался поцеловать его в
губы, а рядом с  Марусей села Смотрова.  Она,  хотя и пьяная, никак не могла
забыть про сто рублей и опять спросила Марусю об этом. Маруся встала и пошла
в  коридор. Там она достала из сумки свои деньги, добавила к ним  те, что ей
удалось  выручить  за  билеты,  и отдала  их  Смотровой.  Та  была довольна,
спрятала деньги в карман и сказала, что теперь можно будет устроить еще один
вечер поэзии. Еще она сказала Марусе, что теперь уважает Костю. По ее голосу
было ясно, что это действительно так. Маруся подумала, что она стала уважать
Костю за то, что тот дал по морде Юре, ведь на выступлении ее не было.
     Тем временем Наташа за столом снова рассказывала Марусе, что  ее отец -
писатель, и что он как-то видел Костю, и Костя ему очень понравился, а он-то
разбирается  в людях, потому что  он  все-таки  писатель,  а  писатель - это
инженер  человеческих  душ.  Маруся  тоже  однажды видела ее  отца,  он  был
небольшого роста,  в  галстуке и  кожаном  пиджаке,  у  него  была небольшая
аккуратно подстриженная бородка и  благородная седина  в волосах.  Он  курил
исключительно трубку и писал книжки про войну  и  про  свое трудное детство.
Когда  Наташа была беременная,  и будучи уже на  восьмом месяце,  продолжала
пить,  он звонил Марусе, чтобы она, как подруга, воздействовала на Наташу  и
поговорила с ней. Он говорил, что это Юра виноват, что позволяет Наташе пить
и  что это отчасти из-за него. Но, в то же время,  она не может его бросить,
потому что тогда он окончательно сопьется с горя.
     "Вы  же, Маруся,  интеллигентный человек, вы  бы не  бросили человека в
таком состоянии, - говорил он  Марусе,  - и  в то же  время надо чувствовать
ответственность за судьбу будущего малыша, так вот  вы  скажите, пожалуйста,
Наташе..."
     Что  она  должна  была  сказать  Наташе, Маруся не знала, потому что на
Наташу  не действовало  ничего. Она говорила,  что  понимает,  что поступает
плохо, но, в то же время, когда  она  не  пьет,  ей так  плохо-плохо и очень
тоскливо,  а как  только выпьет, так  сразу становится хорошо и  весело. Юра
смотрел, как Наташа пьет стаканами коньяк и все гадал, кто же у них родится,
что за  существо, ему было это очень интересно. В  конце  концов,  у  Наташи
случились  преждевременные  роды, и недоношенное существо родилось  мертвым,
что  всех  устраивало.  Когда  Наташа  была в больнице, Юра ночью приехал  к
Марусе, а Маруся тогда была одна, она открыла ему дверь, он  стоял на пороге
совершенно  пьяный, и в руке  его была бутылка портвейна. Жидкие волосы были
размазаны по лысине. Он, не говоря ни слова, прошел в марусину комнату и лег
в ее кровать, Маруся  тоже легла рядом. Член у  него не  стоял, а был  очень
мягкий и поэтому сношаться он  не мог, но  зато  пытался  компенсировать это
пальцами. Потом он захрапел, а наутро позвонила  Наташа и стала спрашивать у
Маруси,  не знает ли она, где Юра.  Маруся сказала, что не знает, потому что
она не могла сказать ей, что Юра у нее. Наташа была  очень  ревнивая и, хотя
сама сношалась со всеми юриными  друзьями, но  никак не могла  предположить,
что Юра может ей изменить.
     Потом, в конце концов, Маруся перестала с ними общаться, и до нее дошли
слухи, что они  разошлись и что Наташа сначала жила с одним  своим  школьным
другом, а потом  с  другим,  потому что она  такая беззащитная, и ей  всегда
нужно мужское  покровительство, она  одна  просто не  может. А Юра сошелся с
наташиной подругой, тощей девушкой в очках, и они тоже с ней пили.
     Наташа даже пару раз появлялась в телевизоре в передаче "Этажерка", где
брала  интервью у каких-то трясущихся пенсионеров, туда ее  устроил папа, но
потом она окончательно исчезла. Говорили, что она лечится от алкоголизма.
     Смотрова  тоже была  наташиной  подругой, это  она  познакомила  с  ней
Марусю. Смотрова  один  раз  водила Марусю  в театр  на  юбилейный  концерт,
посвященный годовщине революции, она  говорила,  что  обязательно должна там
быть, потому что там будет  сам  первый секретарь обкома. И  туда же ходил с
ними смотровский жених Коля. Коля был из деревни, и Смотрова говорила, что у
них  с  ним  джентльменское  соглашение, потому  что  ему нужны  прописка  и
жилплощадь, а Смотровой нужно замуж, но это не фиктивный брак, а просто так,
брак  по расчету. Смотрова была  лесбиянка, но она хотела создать нормальную
семью и даже иметь ребенка. Коля был  плюгавый тип с прилизанными  волосами,
короткими ногами и длинными, ниже колен, руками.
     Сперва они  с балкона смотрели торжественную часть, там были ветераны и
седовласые  начальники, они говорили речи, потом награждали друг друга,  все
это продолжалось  около  часа. Маруся предлагала Смотровой пойти в буфет, но
та говорила, что не может, потому  что ей обязательно надо присутствовать, а
то заметят, что ее нет на торжественной части, и у нее будут неприятности, а
для  нее  как раз сейчас  все это очень  важно,  потому  что она  собирается
создавать семью.
     В  буфет они спустились чуть  позже,  и все равно успели раньше других,
там они съели  по бутерброду с черной икрой и выпили шампанского. Коля жадно
чавкал.  Потом  начался   спектакль,  это  была  вторая,  завершающая  часть
торжественного вечера. Маруся,  Смотрова и Коля сидели в пятом ряду, видно и
слышно  было  очень  хорошо. Спектакль  был  про  каких-то проституток,  они
разговаривали противоестественными визгливыми голосами,  а потом одна из них
стала  раздеваться. Сперва  она  сняла  с  себя  лифчик, ее  обвисшая  грудь
спускалась на живот,  а  когда она начала снимать  трусы,  седой  ветеран  с
палк